Текст книги "Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг"

Автор книги: Петр Стегний

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

из Петербурга, июнь 1777 г.

1

В октябре 1792 года через русского посла в Стокгольме регенту был передан

портрет Александры Павловны, которой к тому времени не исполнилось еще и десяти лет.

В ответ регент, бывший главой шведского масонства и, возможно, в силу этого

предпочитавший обходные пути официальным, направил в Петербург для неофициального

обсуждения брачного договора некоего барона Витали. Однако в приеме при

петербургском дворе посланцу регента было отказано. Отсутствие у него формальных

полномочий для ведения переговоров явилось, разумеется, лишь предлогом.

Действительная причина неудачи миссии барона Витали крылась в другом.

Дело в том, что после гибели Густава III планы совместной с Россией высадки в

Нормандии, вызывавшие такой энтузиазм у Густава, были оставлены. Швеция, несмотря

на дружественные жесты в сторону России, оставалась единственной монархией в Европе,

не прервавшей официальные отношения с республиканской Францией даже после того,

как там казнили короля. Русскому послу в Стокгольме было предписано всемерно

противодействовать росту французского влияния в Швеции и распространению

якобинской заразы вблизи российских границ.

Словом, в конце 1792 года у Екатерины не было основания верить в искренность

дружественных заверений регента и, особенно, Рейтергольма, которого посол

Штакельберг представлял в самых черных красках. Ответ на письмо герцога Карла,

переданное через Витали, был дан по официальным каналам, через посольство. Характер

его был вполне благоприятный, но трактовать вопрос о браке шведской стороне

предлагалось с соблюдением всех необходимых формальностей, через полномочных

представителей.

Между тем, сближение Стокгольма с «цареубийцами», как в Петербурге называли

французов, продолжалось. Из Константинополя и Варшавы начали поступать донесения о

причастности шведских дипломатов к антироссийским интригам Франции. Штакельбергу

было поручено сделать по этому поводу представление. После его беседы с регентом

шведский кабинет потребовал немедленного отзыва посла, обвинив его в оскорблении

шведского королевского дома.

В Петербурге начали склоняться к мнению, что под пагубным влиянием

Рейтергольма и сам регент, продолжая получать русские субсидии, начал тайно

действовать в направлении, расходящемся с интересами России.

Екатерина, поступавшая в таких ситуациях решительно и жестко, немедленно

распорядилась о приостановке субсидий, выплачивавшихся Швеции по

Дроттингольмскому трактату. Но не их прекращении. В отношениях с северным соседом

она предпочитала избегать действий, которые впоследствии не могли бы быть

поправлены.

Регент, разумеется, всполошился. Швеция, истощенная последней войной,

нуждалась в русском золоте. В октябре 1793 года он направил в Петербург графа

Стенбока. Помимо передачи поздравлений по случаю бракосочетания великого князя

Александра, графу было поручено вступить в официальные переговоры о династическом

союзе с Россией.

На этот раз выбор регента оказался верным. Стенбок, в отличие от Витали, занимал

высокое положение при шведском дворе. Екатерина дала графу личную аудиенцию,

переговоры с ним вел князь Платон Зубов.

Переговоры оказались непростыми. В ответ на «домашнюю заготовку» Стенбока,

сходу заявившего, что окончательное составление и подписание брачного трактата

поручено барону Рейтергольму, Зубов от имени императрицы пригласил регента и

наследного принца посетить Петербург, чтобы познакомиться с великой княжной. Стенбок

сказал, что в соответствии с основным законом Швеции король не может выезжать за

пределы своего государства до совершеннолетия. Князю Платону не оставалось ничего

другого, как принять этот довод.

Второй вопрос, поднятый Зубовым, имел более важные последствия. Он обратил

внимание Стенбока на то, что решающим условием династического брака в Петербурге

считают сохранение русской великой княжной, когда она станет королевой Швеции,

свободы исповедовать ту религию, в которой она была рождена и воспитана. Осторожный

Стенбок предпочел не вступать в рассуждения по столь деликатному вопросу.

Расценив переговоры со Стенбоком как начало официального обсуждения

династического брака, Екатерина не замедлила сделать ответный жест. Еще до отъезда

Стенбока из русской столицы было объявлено о назначении послом в Стокгольм вместо

Штакельберга графа Сергея Петровича Румянцева, сына великого фельдмаршала. Тем

самым императрица как бы давала понять, что считает устраненными недоразумения,

возникшие между ней и регентом.

Впрочем, и Румянцев находился в шведской столице недолго. Прибыв в Стокгольм

в начале марта 1794 года, он был отозван домой уже в августе, поскольку возникли новые

обстоятельства, еще более омрачившие русско-шведские отношения. В Стокгольме был

раскрыт заговор, который клонился к устранению регента от власти. Одним из его

руководителей оказался друг Густава III генерал Армфельт, известный как глава «русской

партии» в Швеции. Будучи приговорен к смертной казни, он сумел бежать в Неаполь,

затем в Вену и через некоторое время объявился в Калуге, где жил под протекцией

российского двора. Рейтергольм, заклятый враг Армфельта, распространял в Стокгольме

слухи о том, что тот пытался вывезти из Швеции в Россию будущего короля, который

близко знал и уважал его с детства.

Крайне неприятная для России сторона этого дела заключалась в том, что агентам

республиканской Франции удалось похитить у Армфельта адресованные ему

собственноручные письма Екатерины, ясно указывавшие на того, кто если и не стоял

прямо за спиной заговорщиков, то, во всяком случае, сочувствовал им.

Отношения между русским и шведским дворами обострились до крайности. Регент

был настолько раздосадован, что, отбросив свои обычные уловки, прямо и

недвусмысленно написал Екатерине, что только из желания пощадить ее он не

опубликовал для всеобщего сведения документы, которые могли бы скомпрометировать ее

самым серьезным образом.

С запальчивостью, мало соответствовавшей обстоятельствам, Екатерина отвечала,

что если бы она хотела свергнуть правительство Швеции, то могущество ее государства

позволило бы ей не прибегать к тайным проискам и интригам, в которых ее пытаются

обвинить.

Кризис, вызванный раскрытием заговора Армфельта, прервал на время переговоры

о браке наследного принца. Не форсировать события Екатерину побуждали и сведения,

поступавшие из Стокгольма. Еще в марте 1794 года посол Румянцев достаточно

откровенно, хотя и, разумеется, с крайней осторожностью предупреждал ее в

конфиденциальном письме о двусмысленной позиции регента в вопросе о браке. В этом

же письме посол дал и весьма любопытную характеристику будущего шведского короля:

«Король имеет рост ниже среднего, весьма худощав; его лицо, обрамленное

белокурыми волосами, говорит о здоровье скорее деликатном, чем блестящем, глаза

большие, светлые, движения их скорее медленны, но не лишены величия. Физиономия его

обычно непроницаема, нервного тика, о котором шла речь в прошлом году, я не заметил.

Регент сказал мне, что этот тик появлялся у короля только тогда, когда он был

вынужден присутствовать на неожиданно назначавшихся церемониях, к которым не

имел времени подготовиться. Это суждение кажется мне вполне обоснованным,

поскольку сейчас король выглядит совершенно подготовленным к выполнению своих

обязанностей и с ним более не случается нервных срывов, которые внушали опасения в

прошлом. Кроме того, исполнение своих обязанностей, к которому он постепенно

привыкает, день ото дня, видимо, укрепляет его характер.

Темперамент этого монарха, его пристрастия представляются вполне

умеренными. В возрасте, когда их развитие сопровождается некоторыми крайними

проявлениями, король сохраняет спокойствие и выдержку, являющиеся главными чертами

его характера. Проникнуть в его чувства и намерения весьма трудно, впрочем, его

манера держать себя, в которой видят проявление ума, не свидетельствует о

склонности к притворству или хитрости. Король сдержан по характеру, а не в силу

убежденности в необходимости держать себя таким образом. Такова его натура, в его

поведении нет ничего от рисовки, связанной с его высоким положением или опасения в

отношении тех, кто окружает его по воле дяди. Говорят, что в своем окружении он

никого не выделяет; кажется только, что он предпочитает общество пожилых людей

общению с молодыми. У него совершенно нет ясно выраженных пристрастий, хотя

некоторые говорят о его наклонности к военному делу, указывая на удовольствие,

которое он получает от участия в маневрах. Не следует упускать из виду, что, как

считает регент, в этой стране все излишне милитаризировано. Вполне естественно,

что король из противоречия своему дяде выказывает склонность к армии. Впрочем, люди,

хорошо его знающие, не видят в Густаве-Адольфе черт характера, которые напоминали

бы сумасбродства Карла XII. Одним словом, Ваше величество, если попытаться кратко

охарактеризовать нынешнее состояние личности короля, его можно назвать скорее

ребенком интересным и много обещающим, чем заслуживающим внимания или способным

вызвать беспокойство. Справедливо, что обращение с ним регента и незначительность

тех, кто составляет так называемую партию короля, много способствовали приведению

короля в нынешнее состояние. Однако я весьма сомневаюсь, чтобы при других

обстоятельствах он мог развить в себе большую энергию...

Сведения, которые мне удалось получить о расположенности короля к браку,

наилучшим образом свидетельствуют о чистоте его принципов. Их можно считать

совершенно способными обеспечить счастье и спокойствие той, с которой он разделит

ложе. Время выбора супруги в соответствии с завещанием покойного короля определено

на конец 1795 года, когда королю исполнится 17 лет. По той же статье завещания

будущая супруга короля должна быть королевской крови, что существенно сужает круг

претенденток. Высказываясь публично по этому вопросу, регент всегда говорит, что

свое участие в выборе невесты он ограничивает предписанием, направленным послам

Швеции за границей: собрать портреты принцесс королевской крови, дальнейшее – за

королем, который будет делать свой выбор сам. При некоторой искренности, которую

видят в подобных заявлениях, я не считаю, что регент при определенном стечении

обстоятельств останется безразличным к выбору своего воспитанника. Впрочем, барон

Штединг, как и другие шведские послы, получил соответствующие указания

относительно российских великих княжон. Регент неоднократно спрашивал меня о них,

но поскольку я не получил лично от Вашего величества никаких инструкций на этот счет,

то ограничился тем, что должен был сказать без лести как о достоинствах великих

княжон, так как и о совершенстве их воспитания»202.

Сведения Румянцева о намерении шведов перенести переговоры о браке будущего

короля оказались верны. В депеше Рейтергольму от 17 ноября 1794 года Штединг,

передавая разговор, состоявшийся у него по этому поводу с Платоном Зубовым, писал: «Г-н

Зубов сказал мне положительно, что императрица весьма желает этого брака». В ответ

посол напомнил, что во время переговоров Зубова с графом Стенбоком главный для шведов

вопрос – в религии будущей супруги короля – не был решен. «Казалось, Зубов не мог

прийти в себя от неожиданности, – сообщал Штединг. – Он дал мне понять, что

императрица может подумать, что намерения нашего двора не особенно искренны

относительно брака короля, если он ставит такие условия, которые заведомо не могут

быть приняты. – Почему, сказал он, приходится слышать в первый раз о таковом

препятствии, когда переговоры о браке велись уже давно? он меня уверил, что никогда не

было примера, чтобы русская княжна, при вступлении в брак с иностранным принцем,

переменила свою религию; этого не было даже и тогда, когда Россия не принадлежала к

разряду могущественных держав. Это невозможно даже и само по себе – так как

греческая религия не допускает ни для кого подобного отступления, тогда как в Швеции

всеобщая религиозная терпимость допускается законами. Он знал, что духовенство было

проводником этого закона, и в доказательство сослался на общественное мнение, которое

было за терпимость. Я, в свою очередь, ему сообщил, что основной и конституционный

закон в нашей стране предписывает, чтобы король был лютеранского вероисповедания,

добавив при этом, что не могу с положительностью утверждать, распространяется ли

этот закон и на королеву. Несомненно одно, что шведский народ будет оскорблен в своем

религиозном чувстве, если при исполнении обряда бракосочетания и коронования он увидит

чужеземные церковные обряды и чужеземное духовенство. Примером может служить

покойная королева Луиза-Ульрика, воспитанная в правилах протестантской —

реформаторской религии и вынужденная до вступления в брак принять религию

лютеранскую, так как общественное приличие требует, чтобы жена исповедовала одну

религию с мужем. – Наконец все, что только я могу подумать, было мной поставлено на

вид, чтобы доказать г-ну Зубову, что брак великой княжны с королем будет

202 АВПРИ, ф. Сношения России со Швецией, оп. 96/6, д. 842, лл. 1-4об – Депеша С.П. Румянцева Екатерине

II от 22 марта (2апреля) 1796 г. из Стокгольма.

неосуществимым, если с ее стороны не последует согласия относительно перемены религии.

Я заметил, что все, что я говорил по этому поводу г-ну Зубову не произвело сильного

впечатления на него и что он становился все более и более холодным ко мне по мере того,

как я говорил. В одном, казалось, он согласился со мной, это в необходимости для королевы

сопровождать короля на богослужение и во всех торжественных религиозных церемониях, в

чем, как он полагал, не представится никакого затруднения»203.

Штединг, бывший, судя по всему, сторонником брака короля с российской великой

княжной, действовал не только через Зубова, но и других лиц, близких к Екатерине, не

желавшей в виду осложнения ее отношений с регентом и Рейтергольмом объясниться со

шведским послом напрямую. Воспитательница великих княжен Шарлотта Карловна Ливен,

«больше всего на свете желавшая того, чтобы ее любимая воспитанница сделалась

королевой Швеции», уговаривала посла «не терять терпения, вполне надеясь, что все

устроится, потому что она знает, что императрица принимает чрезвычайно близко к

сердцу этот брак». Вице-канцлер И.А. Остерман, напротив, взяв предварительно со

Штединга честное слово, что тот ни в чем не скомпрометирует его перед его двором,

рассуждал более здраво. «Говоря откровенно в качестве друга», он советовал Штедингу

«перестать и думать об этих переговорах, что дело это совершенно невозможно по

множеству причин, которые он не в состоянии перечислить все, но достаточно знать,

что положительно немыслимо восстановить доброе согласие между императрицей и

Вашим королевским высочеством, что когда король станет совершеннолетним, тогда

будет достаточно времени подумать об этом браке, который все равно не мог бы

осуществиться ранее по той причине, что принцессе было всего только 12 лет. Таким

образом, он сказал мне больше, чем я спрашивал. «В таком случае, – возразил я ему, —

браку этому никогда не бывать, потому что наверно короля женят, или, по крайней мере,

он будет помолвлен до своего совершеннолетия». «Вот это-то, – сказал старик, – и не

должны допустить добрые шведы»204.

Забега вперед скажем, что если бы все русские дипломаты, приложившие руку к

этому делу, оказались бы столь же рассудительными как Остерман, история, которую мы

рассказываем, имела бы, надо полагать, другой конец. К несчастью, однако, в начале 1795

года к переговорам со Штедингом подключился Аркадий Иванович Морков, бывший в

середине 80-х годов посланником в Стокголье, а затем ставший доверенным лицом Зубова.

Встретившись со Штедингом «в одном петербургском доме, он отвел Штединга в сторону

203 Текст депеши К. Штединга цитируется по публикации Н.В. Дризина «Густав IV и великая княжна

Александра Павловна. 1794-1796 гг. (По неизданным документам шведского королевского архива)». –

«Русская старина», СП. б, 1896 г., т.85, стр.350-358.

204 Депеша Штеднига герцогу Карлу Зюдермандляндскому от 17 января 1795 г. – цитируется по Н.В. Дризен,

указ.соч., стр.360.

и сообщил, разумеется, конфиденциально, что ее величество «никогда не переставала

сердечно желать брака короля с ее внучкой». Затронув затем вопрос о религии, Морков

сказал, что императрица была «вынуждена покоряться существующим в стране

предрассудкам и что, следовательно, она не могла подписать требуемого от ее внучки

отречения, но что она будет советовать ей согласиться с обрядами нашей религии и

публично присутствовать вместе с королем на всех религиозных церемониях и обрядах,

которые соблюдает король, оставив за собой право исполнять свои религиозные обряды в

строгой замкнутости… Как только она сделается королевой Швеции, власть

императрицы над ней кончается – и, если тогда она пожелает принять лютеранскую

религию, то императрица, конечно, не будет в силах ей в этом препятствовать, но дать

на то согласия в настоящую минуту она считает положительно невозможным»205.

Надо отдать должное проницательности Штединга – к авансам Моркова он

отнесся с большим резервом.

2

В этих обстоятельствах остается только гадать, чем руководствовался регент,

поручая шведскому послу в Петербурге Штедингу летом 1795 года, в самый разгар

скандала, связанного с делом Армфельта, продолжить официальные переговоры о браке

наследного принца.

Еще более странным выглядит поведение Екатерины, с ходу согласившейся с

предложением регента.

Первый вопрос, заданный Штедингом Зубову, касался приданого великой княжны.

Князь Платон, не разобравшись в том, что опытный дипломат начинает переговоры с

самого легкого, счел слова посла добрым знаком и ответил в том смысле, что шведы будут

довольны.

Второй вопрос Штединга – о вероисповедании будущей королевы Швеции —

Зубов не то чтобы пропустил мимо ушей, он просто не придал ему серьезного значения.

Князь Платон пребывал в уверенности, что вопрос о религии был решен во время

переговоров с графом Стенбоком и посол поднимает его лишь для того, чтобы успокоить

противников России в Стокгольме. Едва ли кто-либо в Петербурге понимал, что именно в

этот момент была сделана первая из решающих ошибок, предопределивших неудачу

переговоров.

Споры возникли только тогда, когда Штединг перешел к наиболее важному пункту,

касавшемуся выдачи Армфельта, продолжавшего жить в Калуге на пенсию, назначенную ему

205 Н.В .Дризен, указ.соч., сс.363-364.

Екатериной. С русской стороны последовал резкий отказ. Штединг сообщил в Стокгольм, что

в этом пункте Екатерина никогда не уступит.

Регент, подстрекаемый Рейтергольмом, пришел в крайнее раздражение. Оставив

осторожность, он пошел на открытое столкновение. 1 ноября 1795 года, в день, когда

Густаву-Адольфу исполнилось 17 лет, в Стокгольме было официально объявлено об

обручении будущего короля с принцессой Луизой-Шарлоттой Мекленбург-Шверинской.

Во всех костелах Швеции было приказано молиться за здравие будущей королевы.

Французская Директория, помогавшая мекленбургскому браку, торжествовала.

Коварство герцога вызвало бурю негодования в Зимнем дворце.

«Пусть регент ненавидит меня, пусть ищет способ отмстить – в добрый час! Но

зачем он женит своего племянника на кривобокой дурнушке? Чем король заслужил такое

жестокое наказание? Ведь он думал жениться на невесте, о красоте которой вся Европа

говорит в один голос», —недоумевала Екатерина.

В Мекленбург были отправлены тайные агенты русского двора с целью расстроить

готовящийся брак.

Однако планы регента не осуществились совсем по другой причине. Глубоко

уязвленный тем, что переговоры об обручении были затеяны без совета с ним, Густав-

Адольф впервые пошел против воли своего опекуна, публично заявив, что вступит в брак

только после того, как станет королем.

Тем не менее, по настоянию регента, желавшего досадить Екатерине, в Петербург

был направлен граф Шверин с извещением о предстоящей помолвке. Шверина встретили

на подъезде к Выборгу и без лишних церемоний развернули обратно. Впоследствии,

остыв, Екатерина называла это «женским капризом».

Отношения между Россией и Швецией к началу 1796 года обострились до

крайности. В большую силу при шведском дворе вошел посланник Французской

Республики Леок.

В январе 1796 года Суворов провел смотр русских войск в Финляндии, на границе

со Швецией. Зубовым была заготовлена дипломатическая нота для рассылки по

европейским дворам, в которой регент обвинялся во всех смертных грехах: от тайных

сношений с французскими якобинцами до убийства своего брата Густава III. Безбородко,

едва ли не единственный, кроме Остермана, кто сохранял в эти дни остатки здравого

смысла, всерьез опасался, что Зубов может подтолкнуть Екатерину к открытию военных

действий.

3

До войны, к счастью, не дошло, но дипломатам пришлось потрудиться изрядно. В

шведскую столицу был направлен Андрей Яковлевич Будберг, заслуженный генерал,

преподававший великим князьям военные науки. По ряду причин Будберг пользовался

неограниченным доверием Екатерины. Выходец из старинного эстляндского рода,

обладавшего обширными связями в Германии и Швеции, он еще в 1782 году успешно

выполнил деликатное поручение императрицы, связанное с устройством на русскую

службу ее родственника графа Ангальта. Затем – устраивал брак великого князя

Константина с принцессой Кобургской. На этот раз, однако, поставленная перед генералом

задача была не в пример сложнее. Хорошо понимая, какой прием его ждал в Стокгольме,

Будберг ехать не хотел. Однако все его попытки отговориться успеха не имели.

Отъезд Будберга в Швецию был обставлен с некоторой таинственностью. Ввиду

срочности дела ему надлежало прибыть в шведскую столицу из Кобурга, где он находился,

проводив мать принцессы, ставшей русской великой княгиней. Будберг был снабжен тремя

различными верительными письмами. Какое из них вручить, он должен был решить сам, в

соответствии с настроением в Стокгольме. Первое адресовалось регенту и давало ему

только возможность говорить от имени императрицы. Второе представляло собой

верительную грамоту, которая должна была аккредитовать его в качестве чрезвычайного

посланника. Третье давало Будбергу статус посла. Подготовить почву для его работы в

Стокгольме должен был советник посольства Будберг, дальний родственник Андрея

Яковлевича, которого спешно назначили поверенным в делах.

В Петербурге старшего Будберга называли дядей, младшего – племянником.

В Стокгольме же одного называли генералом, а другого – бароном.

Старший Будберг направился в Стокгольм через Копенгаген, где счел за лучшее

оставить все три свои верительные грамоты. Дело в том, что младший Будберг сообщал,

что в шведской столице его дядю никто не ждал. Поразмыслив, генерал предпочел

появиться в Стокгольме в качестве путешественника. Случилось это 8 февраля 1796 года,

под вечер.

Шведы долго не могли взять в толк, с какой целью пожаловал к ним генерал

Будберг. Штединг тоже терялся в догадках, предполагая, что генерал прибыл хлопотать о

браке наследного принца с одной из владетельных немецких княжон. На всякий случай,

Будберга-старшего старались не замечать, что еще более осложняло его миссию.

Поскольку обоих Будбергов – и дядю, и племянника – во дворец не приглашали,

генерал решился действовать через посредников. В то время в Стокгольме находился некто

Фердинанд Кристен, женевец, представлявшийся как доверенный секретарь бывшего

французского суперинтенданта финансов Калонна. Этот Кристен был добрым приятелем

госпожи Гюсс, французской актрисы, имевшей ангажемент в Петербурге и состоявшей метрессой

Аркадия Ивановича Моркова. Письмо от госпожи Гюсс помогло генералу сблизиться с женевцем,

которого он нашел вполне подходящим для роли, определенной для него в Петербурге (по

некоторым сведениям, Екатерина заметила его еще весной 1793 года, когда он приезжал в

Петербург в свите герцога д’Артуа). Кристен был умен, ловок, красив, пользовался успехом у

стокгольмских дам и был принят в лучшем обществе.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы ушлый женевец добился аудиенции

у регента. Тот, однако, поняв, о чем идет речь, не упустил возможности покуражиться.

Прервав на полуслове Кристена, только начавшего распространяться о выгодах для

Швеции брачного союза с Россией, герцог поинтересовался, есть ли у него полномочия

говорить от имени императрицы. Полномочий не было – и агент Будберга был отправлен

объясняться с Рейтергольмом.

У Рейтергольма Кристена ждал еще более унизительный афронт. Уверения в том,

что русская императрица питает к нему особое уважение и в силу этого готова признать

его верховным арбитром в решении вопроса о браке шведского наследного принца,

Рейтергольм встретил взрывом хохота.

– О, как это неосторожно со стороны Ее императорского величества, – проговорил

он, оправившись от приступа веселья. – Передайте ей, что она найдет во мне очень

плохого русского, но очень хорошего шведа. Передайте императрице, а также тому, кто вас

послал, что господа Будберги напрасно жалуются на холодный прием. Мы приняли их

гораздо лучше, чем графа Шверина встретили в Петербурге. Неуважение, проявленное

великой Екатериной к представителю королевского дома Швеции, унижает ее, а не нас.

Пресекши попытки Кристена вставить хоть слово, Рейтергольм продолжал:

– Российский поверенный в делах барон Будберг находится в Швеции совсем

непродолжительное время, однако успел зарекомендовать себя как интриган, стремящийся

посеять рознь в шведском обществе. Не думайте также, что никому в Стокгольме не

известно, что вы проводите ночи напролет в доме Будберга, оставляя его лишь для того,

чтобы нанести визит английскому поверенному в делах. Скажите своему хозяину, что мы

хорошо осведомлены о его тайных замыслах, и лучше всего ему самому убраться домой

подобру-поздорову.

Кристен, однако, оказался не робкого десятка и на угрозы ответил угрозами. Он

вежливо, но жестко напомнил Рейтергольму, что терпение русской императрицы не

безгранично. Упомянув о военных приготовлениях с обеих сторон, он, как бы вскользь,

сослался на пример Польши, только что подвергнувшейся третьему разделу.

– Молчите, мсье! – вскричал Рейтергольм. – Никогда не сравнивайте Швецию с

Польшей. Национальные характеры наших народов слишком различны, энергия и

свободолюбие шведов известны во всем мире.

– Императрица прекрасно видит, чем отличается Швеция от Польши, – ответил

Кристен. – Именно поэтому она желает вашей стране только добра, а молодому королю

– счастливого и благополучного царствования. Сближение России и Швеции служит

вашим интересам.

На этом Рейтергольм перебил его:

– Вы слишком хорошо говорите по-французски, чтобы не знать историю

французского короля Генриха IV, который покрыл себя несмываемым позором, переменив

религию. Чтобы закончить это разговор, скажу вам с полной ясностью: греческая религия

никогда не получит распространения в Швеции206.

Надо полагать, что о разговоре Кристена с Рейтергольмом Будберг сообщил в

Петербург в самых общих чертах. И правильно сделал. Выговорившись, Рейтергольм

начал вести себя осмотрительнее.

Кристен же, получивший относительную свободу, сумел в середине апреля

передать королю через одного из его учителей, шевалье Сюрмена, содержание своих бесед

с герцогом и Рейтергольмом. Король слушал с большим вниманием, заметив, что

совершенно не разделяет неприязненных чувств относительно российской императрицы.

Напротив, он питает к ней большое уважение и восхищается ее царствованием. Впрочем,

когда Сюрмен принялся говорить о том, что следует сделать, чтобы предупредить разрыв с

Россией, король остановил его, сказав, что по всем государственным делам следует

обращаться к регенту, который управляет государством.

– Я буду следовать его советам, – сказал Густав, – ибо, хотя императрица моя

родственница и желает мне добра, как меня уверяют, герцог гораздо ближе мне, и я ему

многим обязан.

Разумеется, слова короля немедленно стали известны генералу Будбергу, который счел,

что они подтверждают сделанное им заключение о том, что в шведских правящих кругах нет

согласия в политике по отношению к России. Почувствовав под ногами твердую почву,

Будберг начал действовать увереннее. Он не пошел на обед, наконец-то устроенный в его

честь регентом, отказался говорить с Рейтергольмом и Шверином. Это лишь усилило

впечатление, которое произвели в Швеции военные демонстрации России в Финляндии.

206 Беседа Криспена с Рейтергольмом изложена в письме Спарре Штедингу от 14 марта 1796 г. – копия в

АВПРИ, ф. Сношения России со Швецией, оп. 96/6, д. 199, лл. 7-9об.

Шведы дрогнули. Губернатор Стокгольма граф Эссен, густавианец и друг России,

сказал Будбергу, что регент весьма желает знать, что он мог бы сделать, чтобы доказать

императрице свое искреннее желание жить с Россией в полном согласии.

– Лучший путь к этому, – отвечал Будберг, – собственноручные письма регента

и короля императрице, в которых официально объявлялось бы об отказе Швеции от союза

с Францией и расторжении мекленбургской помолвки.

5 апреля 1796 года письмо регента, составленное в соответствии с пожеланиями

Будберга, отправилось в Петербург. Письмо короля Екатерине последовало за ним через

неделю.

10 апреля посланник французской республики Леок покинул Стокгольм.

4

Демарши Будберга в Стокгольме привели регента и Рейтергольма в сильнейшее

уныние. Король нашел способ высказать свое неудовольствие в связи с вызывающим

тоном, который принял Реййтергольм в беседе с Криспеном. Впрочем, и без этого было

ясно, что герцог и его министр иностранных дел зашли слишком далеко: прямое

оскорбление царствующей особы даже в частной беседе могло быть расценено как

недружественный акт. Это было тем более опасно, что в окружении будущего короля

находилось немало людей (не обязательно принадлежавших к «русской партии»), которые

по политическим или личным причинам весьма неприязненно относились к регенту и

Рейтергольму.

«Vous savez la grande nouvelle? – писал Штедингу 19 февраля сенатор Карл

Спарре, признанный лидер партии «колпаков» в шведском парламенте. – Le mariage du

Roi est differé si non rompu tout a fait, mais ils аuront beau se mettre à genoux, desormаis il leur

en coutera, ma foi, bien chère avant d’obtenir la grande duchesse»207.

Стоит ли пояснять, что упреки Спарре были адресованы некому иному, как герцогу

и Рейтергольму.

Штединг, воспитывавшийся в юности в доме Спарре и считавший его своим

наставником в жизни и политике, поддерживал переписку со старым сенатором, которая