355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Стегний » Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг » Текст книги (страница 20)
Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 23:14

Текст книги "Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг"


Автор книги: Петр Стегний


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

материя особая.

Екатерина глянула в зеркало. В призрачном полумраке ночи она увидела себя такой,

какой хотела видеть и какой, наверное, была двадцать-тридцать лет назад.

О чем думала она в эту минуту?

В огромном личном архиве Екатерины сохранился поразительный документ —

эпитафия, написанная себе самой. Ее шутливый тон не может нас обмануть.

Это – автопортрет, завещанный будущим историкам ее царствования.

187 Добрый, как баран, у него было куриное сердце (фр.).

Вот он:

«Здесь покоится Екатерина Вторая, рожденная в Штеттине 21 апреля (2 мая)

1729 года. Она приехала в Россию в 1744 году, чтобы выйти замуж за Петра III. В

возрасте 14 лет она составила тройной план: понравиться своему супругу, Елизавете и

народу. Восемнадцать лет скуки и одиночества заставили ее прочитать много кнг.

Взойдя на русский трон, она поставила целью обеспечить счастье, свободу и

благосостояние своих подданных. Она легко прощала и не ненавидела никого. Щедрая,

жизнерадостная, веселая, с душой республиканки и добрым сердцем, она имела много

друзей. Труд ей был не в тягость, общество и искусство ей нравились».

Так шутливо, будто ненароком, но методично слагалась легенда о великом

царствовании.

Современники и потомки, однако, по-разному оценивали политику и поступки

Екатерины.

В одном, впрочем, сходились все: Золушка из штеттинского захолустья, принцесса

Фике, ставшая всемогущей государыней, страстно любила Россию и желала видеть ее по-

европейски обустроенной и процветающей державой.

И ей удалось немало сделать для этого. Став, благодаря редкой целеустремленности

и трудолюбию, одной из образованнейших женщин своего времени, она

систематизировала и осовременила российское законодательство, усовершенствовала

систему государственного управления и финансов, осуществила важные

административные и судебные реформы, заложив основы правового гражданского

общества в России. Образование губерний, генеральное межевание, созыв Комиссии для

составления нового Уложения – каждого из этих дел было бы достаточно, чтобы

прославить любое царствование.

Но в анналах «золотого века» Екатерины значатся еще Чесма и Кагул, Очаков,

Рымник и Измаил. Ее армии войн не проигрывали, а дипломаты на равных беседовали с

могущественнейшими государями Европы.

«Без нас ни одна пушка в Европе не могла выстрелить», – с грустной гордостью

вспоминал впоследствии Безбородко – и он был недалек от истины.

Но коли все обстояло так блестяще, то к чему вся эта суета с эпитафиями

собственноручного изготовления, неоконченными мемуарами и многотомной перепиской с

Мельхиором Гриммом, мадам Жоффрен и даже некоей госпожой Бьельке из Гамбурга,

подругой ее матери, бывшей в течение трех десятилетий адресатом поразительных по

своей откровенности писем Екатерины?

Ответ напрашивался сам собой. Самодержица всероссийская Екатерина

Алексеевна, урожденная Августа София-Фредерика, принцесса Ангальт-Цербстская, дочь

губернатора Штеттина, жена Карла-Петера-Ульриха, сына дочери Петра Великого Анны и

герцога Голштейн-Готторпского, впоследствии императора Петра III, была обречена на то,

чтобы всю жизнь доказывать свое право царствовать. И она делала это с упорством

Сизифа: награждала, лицедействовала, казнила, заискивала, унижалась, вела переписку с

Вольтером и Дидро, сталкивала своих противников, даровала вольность дворянству,

прикрепила украинских крестьян к земле, писала плохие пьесы, выиграла войну с

Турцией, поделила Польшу.

Всего и не упомнишь...

Взгляд императрицы вновь упал на ящик бюро.

Историки забывчивы, но она – она ни одной мелочи не упустит, все сочтет.

Екатерина достала из ящичка листок бумаги, на котором рукой Безбородки было

написано:

Губерний создано – 29.

Построено городов – 144.

Договоров и конвенций заключено – 30.

Одержано побед – 78.

Законов и уложений создано – 88.

Указов, направленных на облегчение жизни народа – 123.

Прочитав список, императрица подвела под ним жирную черту, дописала

последнюю строку:

Всего – 492.

И поставила точку, да так, что чернильные брызги полетели в разные стороны.

Разве все это не дает ей право называться великой? А дух просвещения, который

насаждала неустанно, а каторжная, от зари до позднего вечера, работа? Разве способен на

это Павел, с его задатками голштинского тирана и русского Гамлета?

Лицо Екатерины окаменело, как бывало всегда, когда она вспоминала о сыне. Как

искупить этот грех? Чем оправдать то, что сделала со своим сыном?

Благом России. Ей суждено, суждено, суждено! – было царствовать. И она стала

великой государыней. Белоруссия, Крым, выход к Черному морю – вот ее счет потомкам.

Пример Петра в том порукой.

Жаль только, что удалось сделать далеко не все из того, о чем мечталось в юности

над томиками Локка и Монтескье. Грезы о свободном землепашце, хозяине на своей земле,

трудолюбивом и законопослушном, верной опоре царю и отечеству, так и остались

неосуществленными. Уж, казалось бы, сколько сил отдано наведению порядка в

губернских учреждениях. Ан нет – чиновники, облачившись в мундиры, стали

чванливей, но не деловитей, губернаторы чувствовали себя удельными князьками, путая,

как повелось веками, казенный карман с собственным, мало радея об общественном благе.

Только в дворянстве, получившем подтверждение своих привилегий, чувствовала

опору. Орловы помогли сесть на российский престол, братья Панины, отставив в сторону

прежние обиды и разногласия, были ей опорой в страшные месяцы пугачевского бунта.

Но рабовладельцы – плохие помощники тому, кто решился это рабство

уничтожить.

Екатерина так и не решилась.

Загадочная, заповедная страна Россия. Только на первый, поверхностный взгляд

кажется, что держится она беспорядком. На самом деле камни в здании ее

государственности пригнаны плотно, без щелей и зазорен. Поди, сунься с реформами да

перестройками, тронешь камень одни – все здание перекос даст, вынешь второй —

погребет дерзкого под своими обломками.

То, что строилось веками, в одночасье не перестроишь. Умный труд и долгое время

надобны, чтобы что-либо изменить в России.

Не сразу поняла эту, казалось бы, очевидную истину. Но, поняв, со всей энергией и

энтузиазмом принялась за то, чем кончил Петр: стараться о просвещении дворянства,

создании служилого сословия, или, как она говорила, новой породы людей. Десятками и

сотнями возникали училища, военные корпуса, воспитательные дома, в стенах которых

подрастали и приобретали знания те, кому было суждено продолжить великие дела, начатые в

ее царствование. Они и вынесут окончательный вердикт и ее времени, и ее царствованию.

А сегодня – сегодня не судить ее должно, а жалеть. Вот и настало время, когда

самодержица окончательно победила в ней женщину. И поплакаться некому —

Светлейший за тысячу верст, в Молдавии.

Екатерина положила ставший бурым от румян платок на туалетный столик, зажгла

свечи в канделябре И мельком взглянув в зеркало, вдруг вскрикнула и в ужасе отпрянула

от трюмо. Неровный свет свечи высветил с безжалостной откровенностью массивный

подбородок, запавшие глазницы, скулы со следами румян, седую паклю волос. Муаровый

чепец топорщился, как крылья совы. Длинная тень императрицы легла на пол

опочивальни и, сломавшись, расползлась по противоположной стене.

Наклонившись вперед, жадно всматривалась она в зеркало. Обожгло

воспоминание, ранившее в самую душу. Картина, которую показывал Строганов еще при

Грише. Как бишь, он называл ее? «Старая кокетка» художника итальянской школы.

Екатерина вскрикнула, заслонилась рукой и, приволакивая ноги, еле добралась до кровати,

рухнула на правый бок. Опять эта боль, опять те же колики, что и на галерее под

Черниговом. Вспомнила совет лейб-медика Роджерсона: лечь, подтянув ноги под живот,

как сорока. Устроилась. Боль постепенно затихла, но сон не пришел.

Белые ночи – бессонные ночи.

3

Вечером, 1 июля, придворный священник Дубинский обвенчал Мамонова с

княжной Щербатовой.

Жених, стремившийся избежать публики, был приведен в церковь верхом, через

хоры.

Невесту, как было принято, когда выдавали замуж фрейлин, обряжала к венцу сама

императрица. Присутствовавшие на церемонии рассказывали, что когда Екатерина

прикалывала фату к пышным волосам Щербатовой, та вскрикнула от боли – золотая

булавка впилась в кожу.

В церкви были только самые близкие.

Венцы над головами жениха и невесты держали обер-камергер Евграф

Александрович Чертков и камер-юнкер Щербатов, младший брат княжны.

На свадьбу молодым было подарено сто тысяч рублей и две тысячи двести

пятьдесят душ, но с условием, что они навсегда оставят двор и поселятся в Москве, где

для них был приобретен и меблирован прекрасный дом.

На свадебном ужине, накрытом в комнатах Мамонова, царила неловкая тишина.

Брюс, Строганов, Барятинский не проронили ни слова. Приглашенных было двенадцать

человек.

Екатерина в церковь не ходила и весь вечер оставалась в своих покоях.

На следующий день в полночь молодые навсегда покинули Царское Село.

4

Сразу же после свадьбы началось следствие.

– Я знаю, кто предатели. Рибопьер и жена его Мамонова сосватали. Они

бессовестно надо мной подшутили, – жаловалась Екатерина Захару Зотову.

– Не думаю, что ради удовольствия выдать замуж родственницу жены он захотел

бы пожертвовать расположением Вашего величества, тем более что он приобрел его

единственно через дружбу свою с Мамоновым, – отвечал Зотов, прекрасно знавший,

когда следовало возразить своей повелительнице.

– Ты прав, Захар, – признала императрица после короткого раздумья. – Горе

меня ослепило.

Тем не менее «бога молчания», как называла Екатерина Рибопьера за его крайнюю

сдержанность, привезли из финляндской армии, он на коленях клялся, что невиновен.

Дознались, что переписка Мамонова с княжной шла с осени, свидания проходили в

рибопьеровском доме. Руководила всем Марья Васильевна Шкурина, дочь верного

человека, камер-лакея, ставшего камергером, в семье которого рос и воспитывался

Бобринский, сын Екатерины и Григория Орлова.

В июле Шкурина съехала в Москву, где нашла приют в доме родителей Мамонова.

Помня заслуги отца, Екатерина ее не преследовала.

ПОСТСКРИПТУМ

Брак Мамонова был несчастлив.

В семейной жизни он оказался мелким тираном, не стеснявшимся попрекать жену в

загубленной карьере.

Не прошло и нескольких месяцев после свадьбы, как он попросил разрешения

вернуться на придворную службу, изъявив готовность оставить ради этого жену.

Екатерина прямо не отказала, но советовала хотя бы год пожить в Москве.

Путь в Петербург был ему заказан навсегда.

Только Павел, став императором, вспомнит о Мамонове и возведет его в графское

достоинство. О возвращении на службу, однако, не могло быть и речи: к этому времени

Александр Матвеевич окончательно опустился и целые дни проводил, запершись в

комнате перед портретом Екатерины.

Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов отбыл в мир иной в 1803 году, в возрасте

сорока четырех лет.

Супруга его Дарья Федоровна скончалась родами двумя годами раньше.

Рибопьер вскоре погиб под Измаилом. Екатерина воспитала его сына, ставшего

известным дипломатом.

Храповицкий в 1791 году, в разгар следствия о московских мартинистах, был без

лишнего шума уволен от должности и вернулся в Москву сенатором.

Захар Зотов оставался с Екатериной до самого конца. Екатерина умерла у него на

руках. Павел, придя к власти, не простил ему близости к матери. Зотов закончил свою

жизнь в доме для умалишенных.

Платон Зубов стал последним фаворитом Екатерины. Он пользовался невиданной

властью, вывел в люди четырех братьев и многочисленных родственников и вообще вел

себя кое-как.

Современники считали, что он дурно влияет на императрицу. Действительно,

последние годы великого царствования были отмечены печатью вырождения.

В 1792 году (Новиков – в Шлиссельбурге, Радищев – в Илимской ссылке)

Николай Иванович Салтыков, успевший к тому времени разочароваться в своей креатуре,

спросил императрицу, не слишком ли молод ее избранник.

Ответ Екатерины вошел в историю:

– Что ж из того, что молод? Я оказываю услугу отечеству, воспитывая новую

породу людей.

И – что самое невероятное! – великая женщина и на этот раз была недалека от

истины. Среди потомков ее фаворитов оказалось немало тех, кем по праву гордилась

Россия: государственные деятели, министры, генералы, прославившиеся на полях

сражений, писатели, знаменитый композитор.

С О Ю З Л Ь В О В И О Р Л О В

Д е й с т в о п е р в о е

J’ai éspéré satisfaire la curiosité de lecteur et non

sa malignité.

Louis-Philippe de Segur. «Souvenirs»188

1

Летом 1796 года двор вернулся в столицу из Царского Села раньше обычного.

Уже в начале августа Зимний дворец, в котором заканчивались ремонтные работы,

ожил. Близ поварни разгружались обозы с волжской стерлядью и балыком, икрой и

астраханскими арбузами. С барж, приходивших с Ильмень-озера, спускались огромные

корзины, полные морошки и клюквы, с Валаама привозили запечатанные воском банки с

маринованными опятами и солеными рыжиками – царским грибом. Из винных погребов

доставались пыльные пузатые бутыли бургундского, изящные тонкошеие карафы с

188 «Я надеялся удовлетворить любознательность читателя, а не его дурные инстинкты». Луи-Филипп де

Сегюр «Воспоминания» (фр.).

золотым испанским хересом, штофы черного, как смоль, портвейна из далекого

Лиссабона, города моряков. Мадера, токай, шампанское рядами выстраивались в

буфетных. Томились на льду запотевшие серебряные лохани с устерсами из Марселя и

оливками из Салоник, дозревал в запечатанных пузатых бочонках игристый английский

эль, привезен был из Ливорно заморский фрукт – ананас, похожий на маковку Василия

Блаженного, осененную экзотической туземной растительностью.

Помимо подготовки сюрпризов гастрономических и питейных заметны были и

другие признаки, указывавшие на то, что северная столица жила ожиданием события

чрезвычайного. К подъезду «под фонариком», где располагалась канцелярия обер-

церемониймейстера Валуева, одна за другой подкатывали кареты иностранных

дипломатов. Выходившие из них секретари посольств исчезали за дверями, имея на лицах

выражение государственной озабоченности. Мимо их цепких взглядов не могло,

разумеется, пройти незамеченным то обстоятельство, что кавалергардам, несшим

охрану личных покоев императрицы, были выданы новые черные перья на серебряные

шлемы. Примечали также, что по ночам Невскую першпективу, Луговую-Миллионную и

другие улицы, прилегающие к Зимнему дворцу, мели с сугубой тщательностью. А по ночам

из-за контрфорсов Петропавловской крепости в бархатное августовское небо, дробясь в

темных водах Невы, одинокими звездами уходили шутихи – это дрезденский мастер

Иоганн Вайсмюллер под руководством артиллерийского генерала Петра Мелиссино

налаживал jeux d’artifice – огненные игрища.

Впрочем, не будем долее испытывать терпение читателя. На исходе лета 1796 года в

Петербурге действительно готовились к событию государственной важности – приезду

шведского наследного принца Густава-Адольфа, будущего короля Швеции. В те далекие

времена коронованные особы редко покидали пределы своих государств, и потому

подготовка визита была окружена завесой таинственности. Впрочем, на этот раз

конфиденциальности требовали не только дипломатический этикет, но и, как мы вскоре

увидим, соображения высокой политики.

Это, разумеется, лишь подогревало интерес общества к знаменательному событию.

Слухи о небывалых торжествах, предстоявших по случаю приезда Густава, циркулировали

повсеместно – от великосветских салонов на Каменном острове до портовых кабаков за

Адмиралтейством.

У каждого, как водится, был свой интерес.

– А что, Антон, – говорил, сидя в питейном заведении у Чернышева моста,

будочник Семен Патрикеев своему приятелю кучеру Антипу Гвоздилову, – по паре

ковшиков хлебного вина за здоровье прынца из Стекольного града189 на нас придется?

– Окстись, Семен, – возражал на это гулким извозчичьим басом Гвоздилов,

укоризненно качая кудлатой головой. – Мне, чтобы в кураж войти, не менее ведра

надобно.

При этих словах Антип, хорошо знакомый с могучей натурой друга, уважительно

крякал.

В салонах больше интересовались целью приезда принца.

Граф Валентин Эстергази, представлявший при екатерининском дворе французских

эмигрантов, нашедших в России спасение от якобинской диктатуры, горячился, утверждая,

что Густав-Адольф намерен был по примеру своего отца объявить о присоединении

Швеции к коалиции европейских держав против республиканской Франции.

Английский посол Чарльз Витворт, сообщивший о предположениях Эстергази в

Лондон, снабдил их, однако, комментарием столь же скептическим, сколь и лаконичным:

– Wishful thinking190.

Зная практический ум Екатерины, Витворт полагал, что со столь тщательно

готовившимся визитом в Петербурге связывали ожидания совсем иного рода.

Как вскоре выяснилось, английский дипломат был недалек от истины.

2

Впрочем, довольно лукавить. Проницательный читатель, конечно, заподозрил, что

стилизация разговора между будочником Семеном Патрикеевым и кучером Антипом

Гвоздиловым «под Соловьева», не говоря уж о чересчур многозначительной ремарке

британского посла, – плод разыгравшейся фантазии автора.

Вынуждены подтвердить справедливость подобного подозрения, с той лишь

оговоркой, что, хотя нам достоверно не известно, как реагировал Чарльз Витворт (фигура,

кстати говоря, весьма заметная в петербургском обществе того времени) на слухи,

распространявшиеся Эстергази, он вполне мог высказаться подобным образом. В Лондоне

внимательно следили за связями между Петербургом и Стокгольмом и, вне всяких

сомнений, прекрасно знали, что, по крайней мере, в течение последних трех лет русские и

шведские дипломаты обсуждали возможность заключения династического брака между

наследником шведского престола будущим королем Густавом-Адольфом IV и внучкой

189 Простонародное название Стокгольма в XVIII веке.

190 Попытка выдать желаемое за действительное ( англ.).

Екатерины великой княжной Александрой Павловной. Британский посол, если не знал

наверное, то догадывался, что Густав прибывал в Петербург на смотрины.

История неудавшегося сватовства шведского наследного принца к внучке

Екатерины описана многократно и красочно, хотя, к сожалению, в манере, которую мы

попытались воспроизвести в начале нашего рассказа. Многочисленные мемуаристы,

историки, а вслед за ними и романисты не могли, конечно, пройти мимо временами

забавных, временами трагических событий, развернувшихся после приезда Густава в

Северную столицу.

Между тем не все в этом ярком и, казалось бы, досконально исследованном эпизоде

великого царствования так просто. Начнем с того, что в документах, рассказывающих о

пребывании шведских гостей в Петербурге, – явный некомплект. Не вполне ясна, в

частности, предыстория появления принца в Петербурге, хотя дипломатическая переписка

о переговорах, ведшихся на этот счет, частично опубликована191. Еще хуже обстоит дело с

пребыванием будущего короля в российской столице, столь красочно, хотя и

противоречиво описанным мемуаристами. Даже в камер-фурьерских журналах —

официальной летописи жизни и царствования российских монархов, сведения за

последние два месяца жизни Екатерины II отсутствуют. Это, насколько нам известно,

единственная столь значительная лакуна в трехсотлетней истории дома Романовых.

Между тем, документы сохранились. К примеру, в бумагах Церемониального

департамента Коллегии иностранных дел в Архиве внешней политики Российской

империи ожидали своего часа «Журналы и записки о приезде ко двору короля Швецкого

под именем графа Гага и дяди его герцога Зюдермандляндского под именем графа Ваза,

1796 года»192. Этот документ, никогда не бывший предметом внимания исследователей,

является, на наш взгляд, недостающей частью записей в камер-фурьерских журналах за

август – сентябрь 1796 года.

В фонде «Трактаты» того же мидовского «Архива на Серпуховке» сохранились

подлинные тексты подписанного, но не ратифицированного в сентябре 1796 года русско-

шведского союзного договора и проект обсуждавшегося во время пребывания короля в

Петербурге брачного договора с секретными приложениями193. С помощью прекрасных

специалистов своего дела, сотрудниц АВПРИ О.И. Святецкой и С.Л. Туриловой удалось

обнаружить протокольную запись состоявшейся 18 сентября 1796 года последней

конференции полномочных представителей России и Швеции, обсуждавших проекты

191 А.Ф. Будберг. «Переписка относительно несостоявшегося брака Густава-Адольфа IV с Великой Княжной

Александрою Павловною» – Сборник Императорского русского исторического общества, СПб, 1872, т.

IX, с. 195-399.

192 АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», оп. 2/6, д.5554, лл. 1-113.

193 АВПРИ, ф. «Трактаты».

союзного договора и брачного трактата194, а также сделанные рукой Марии Федоровны

копии писем и записок, которыми она обменивалась с Екатериной и Н.И. Салтыковым в

августе – сентябре 1796 года195.

И, наконец, в личном фонде А.Я. Будберга, посла России в Швеции, – хранящемся

в Государственном архиве Российской Федерации, удалось найти целый ряд ранее

неизвестных интереснейших документов, включая составленные Будбергом «две

исторические записки», в которых детально изложен ход дипломатических переговоров о

русско-шведском династическом браке196.

Изучение этих документов позволяет во многом по-новому и, как мы надеемся,

более точно реконструировать романтическую историю, произошедшую в Петербурге

осенью 1796 года. На наших глазах как бы приподнимается завеса над удивительным

явлением – брачной дипломатией Екатерины, нацеленной на упрочение не только

династических связей Романовых с царствующими домами Европы, но и достижение тех

же политических целей, ради которых ее армии сражались в Финляндии, Польше и

Молдавии.

Династическими браками как средством политики не пренебрегал, как известно, и

Петр Великий, покончивший, по выражению одного из крупнейших знатоков XVIII века

Е.В. Анисимова, с «кровной изоляцией» Романовых. Сына своего Петра женил в 1711 году

на Софье-Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской, сестре австрийского эрцгерцога

Карла, ставшего в том же году германским императором Карлом VI. Женихов для своих

дочерей и племянниц Петр искал в северогерманских княжествах, как бы продолжая

политику овладения побережьем Балтики, начатую Северной войной. Анна Иоанновна и

Екатерина Иоанновна были выданы им за герцогов Курляндского и Мекленбургского, чьи

владения занимали значительную часть балтийского побережья. Та же логика

прослеживается в браке любимой дочери Петра Анны с герцогом Голштейн-Готторпским в

1724 году: Киль, столица герцогства, был прекрасным портом, позволявшим

контролировать не только выход из Балтики, но и часть Северного моря. Не случайно и то,

что женихом второй дочери Петра Елизаветы стал князь-епископ Любекский Карл-Август,

скончавшийся до свадьбы, в 1727 году.

Для понимания скрытой подоплеки дальнейших событий важно иметь в виду, что

со времен Петра брачный союз с герцогами Голштейн-Готторпскими означал косвенное

вовлечение России в сложные династические комбинации государств Северной Европы.

Голштейн-Готторпы были младшей ветвью Ольденбургского дома, старшая линия

194 АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», 1796-1798 гг., оп.2/6, д.906, лл.217-226.

195 АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», оп.2/8а, д.34, лл.251-307.

196 ГАРФ, «Коллекция личных фондов», ф.860, оп.1, дд.5, 17, 19, 20, 21, 27, 28, 64, 74.

которого более четырехсот лет правила Данией и Норвегией. На протяжении столетий они

находились в состоянии то разгоравшейся, то затухавшей вражды с Данией из-за своего

наследственного владения – Шлезвиг-Голштейна, одна часть которого (Шлезвиг) была

связана унией с Данией, а другая (Голштейн) – являлась ленным владением Германской

империи.

Герцог Голштинский Карл-Фридрих, супруг Анны Петровны, был племянником

шведского короля Карла XII по матери и, таким образом, являлся потенциальным

претендентом на шведский трон. В браке с дочерью Петра он видел дополнительные

гарантии своих династических амбиций, тем более что, по мнению ряда историков, в

последние месяцы жизни Петра к брачному контракту Анны Петровны с голштинским

герцогом была добавлена секретная статья, предусматривавшая возможность вступления

на российский престол ее будущего сына.

Надо думать, что именно в этом, а не только в сентиментальности Елизаветы

Петровны, питавшей нежные чувства к голштинской родне своей сестры, крылась

причина появления в Петербурге в 1742 году сына герцога Карла Фридриха и Анны

Петровны Карла Петра Ульриха, ставшего русским великим князем, будущим

императором Петром III. Внук Петра Великого и Карла XII имел одинаковые права и на

российский, и на шведский троны. Дядя его, Христиан Август, в 1743 году стал королем

Швеции при поддержке России, опекавшей Голштейн-Готторпскую династию.

Екатерина, ставшая в 1744 году супругой наследника русского престола,

происходила по отцу из младшей, Ангальт-Цербстской ветви древнего Асканийского дома,

мужская линия которого пресеклась в 1793 году со смертью ее младшего брата Фридриха-

Августа. Однако по матери она была голштинкой, принадлежавшей к младшей линии

Голштейн-Готторпской ветви Ольденбургского дома, находившегося в политическом и

династическом союзе со шведским королевским домом. Густав III, взошедший на

шведский престол в 1771 году, был сыном дяди Екатерины короля Швеции Адольфа-

Фридриха и, стало быть, приходился ей кузеном.

Став императрицей, Екатерина провозгласила национальные, государственные

интересы России высшим приоритетом своей внешней политики. На тесные

династические связи с королевскими домами Пруссии, Дании и Швеции, родственные

связи с владетельными князьями ряда германских государств она смотрела как на

естественное и удобное средство придания дополнительной эффективности своей

дипломатии. В этом, похоже, кроется одна из причин горячей поддержки ею уже в 1764

году Северной системы, разработанной Паниным, бывшим послом в Стокгольме, и

Корфом, послом в Копенгагене.

Однако стремление, немного женское, как нам кажется, решать проблемы Северной

Европы в семейном кругу нередко вступало в более или менее острые коллизии с

реальными законами, определяющими отношения между государствами. В частности,

разменяв в 1773 году являвшийся предметом многовековых споров Шлезвиг-Голштейн на

Ольденбург и Дальменгорст, которые были переданы в наследственное владение князю-

епископу Любекскому Фридриху-Августу, представителю младшей линии Голштейн-

Готторпов, и, следовательно, дяде шведского короля Густава III, Екатерина существенно

улучшила отношения с Данией, ставшей на долгие годы надежной союзницей России.

Густав III, однако, увидел в этом ущемление прав средней линии Голштейн-Готторпов, к

которой принадлежал сам, и обратился с жалобой на действия Екатерины к германскому

императору Иосифу II. Франция, использовавшая любой предлог, чтобы ослабить позиции

России в Стокгольме, поддержала шведского короля. Положение осложняло и то, что в

обмене Шлезвиг-Голштейна, наследственного владения Павла Петровича, многие в

Европе усмотрели намерение еще больше ущемить права великого князя, непростые

отношения которого с матерью и без того являлись предметом пересудов в

дипломатических гостиных европейских столиц.

В этот непростой для Екатерины момент у нее возникла идея, с которой она не

расставалась до конца своего царствования. 29 сентября 1773 года, как мы помним, в

Петербурге состоялось бракосочетание Павла Петровича с Гессен-Дармштадтской

принцессой Вильгельминой, в православии Натальей Алексеевной. Брак этот, как, впрочем, и

замужество самой Екатерины, был устроен Фридрихом II, племянник которого Фридрих-

Вильгельм, наследник прусского престола, женился в 1769 году на старшей сестре принцессы

Вильгельмины Фредерике, названной, кстати, в честь прусского короля. Однако еще в июле,

за два с половиной месяца до свадьбы, у Екатерины появился план выдать замуж старшую

дочь маркграфа Гессен-Дармштадтского Каролину за датского короля Кристиана VII, только

что разведшегося со своей женой Каролиной-Матильдой, а младшую из принцесс Гессен-

Дармштадтских Луизу пристроить за брата шведского короля герцога Карла Зюдермандляндского.

Таким образом династический союз между Россией и Пруссией, скрепленный женитьбой Павла

Петровича и Фридриха-Вильгельма на родных сестрах, естественно перерос бы в семейный пакт

государств Северной Европы – России, Пруссии, Дании и Швеции.

Идея «семейного пакта» Северных держав была сообщена Екатериной прусским

послом в Петербурге графом Сольмсом. «De cette façon tout le Nord sera apparenté, ce qui

pouvait même avec le tems avoir des influences sur les affaires politiques»197, – так передавал

197 «Таким образом весь Север мог бы оказаться породненным, что с течением времени должно повлиять и на

политические дела» – ГАРФ, ф.728, оп.1, д.208 «Депеши прусского посла в Петербурге графа Сольмса

королю Фридриху II. 1772 – 1772 годы. Копии», стр.61(об.).

он слова российской императрицы в постскриптуме к своей депеше Фридриху II № 910 от

2 (13) июля 1773 года. По просьбе Екатерины Фридрих II изложил этот план шведскому

королю. Тот, однако, с безукоризненной и оттого еще более обидной для Екатерины

вежливостью отвечал, что его брат уже помолвлен с принцессой Эйтинской, причем

посредником в этой помолвке выступил не кто иной, как князь-епископ Любекский

Фридрих-Август, которому только что по воле российской императрицы достались

графства Ольденбург и Дальменгорст, обмененные на Шлезвиг-Голштейн. Екатерине не

оставалось ничего другого, как поздравить Густава III с помолвкой его брата198.

Как известно, первый брак Павла Петровича оказался неудачным. Весной 1776 года

после смерти Натальи Алексеевны от родов Екатерина вновь прибегла к

матримониальным услугам прусского короля и его брата принца Генриха, прибывшего в

Петербург по странному совпадению за две недели до кончины Натальи Алексеевны. Для

того чтобы устроить второй брак Павла Петровича, на этот раз с принцессой

Вюртембергской Софией-Доротеей, нареченной после крещения Марией Федоровной,

Фридрих II не останавливался даже перед тем, чтобы расстроить ее помолвку с братом

покойной Натальи Алексеевны принцем Людвигом Гессен-Дармштадтским. Мария

Федоровна, вся родня которой была тесно связана с Пруссией, до конца жизни сохранила

чувство признательности к Фридриху II, всячески поддерживая и подогревая

пруссофильские настроения своего мужа.

И тем не менее, семейные связи Романовых с Гессен-Дармштадтским и

Вюртембергским домами (с 1805 года Вюртембергская династия стала королевской)


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю