Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 77 страниц)
– Ты… ты думаешь, мы плохие, – после довольно долгой паузы заговорила она, и в ее голосе звучали слезы. – Ты и меня считаешь плохой!
Я вздохнул:
– Я считаю плохой всю вашу семью. И считаю, что родители хотят вырастить тебя такой же, как они сами.
Потому что в ином случае они бы ее убили. Или изгнали. Сколько раз я видел подобное.
– Я не хочу становиться плохой! – Она шмыгала носом у меня за спиной.
Дека, которого я по-прежнему видел краем глаза, посмотрел на Шахар и набрал в грудь воздуха, и я догадался, что его сестренка вовсю льет слезы.
– Ты ничего не сможешь с этим поделать, – сказал я, опуская подбородок на поднятые колени. – Такова уж твоя природа.
– А вот и нет! – Она топнула ножкой. – Наставники говорят: мы, смертные, не как боги! У нас нет неизменимой природы! Мы можем быть разными, какими только захотим!
– Ладно-ладно, – примирительно сказал я.
Хотя с такой же вероятностью я сам мог оказаться одним из Троих.
И тут меня пронзила неожиданная и острая боль, взвившаяся из копчика. Взвыв, я подскочил и скатился вниз по ступенькам на добрых полпролета, прежде чем сумел остановиться. Усевшись, я потер поясницу, приказывая боли прекратиться. К моему глубокому изумлению, отступила она весьма неохотно.
– Ты меня пнула, – удивленно проговорил я, глядя вверх.
Дека зажимал ладошками рот, глаза у него округлились. Из них двоих он один, кажется, понимал, что они оказались на краю гибели. Шахар, растрепанная, с горящими глазами, ни о чем таком не задумывалась – напружинилась, кулаки сжаты. Похоже, она была готова спуститься по ступенькам и пнуть меня еще раз!
– А я буду такой, какой сама захочу! – объявила она. – Настанет день, когда я возглавлю семью! Как я сказала, так все и будет! Сказала, что стану хорошей, и стану!
Я поднялся. Если честно, я не слишком рассердился. Дети, они такие, им лишь бы задираться. Мне даже понравилось, что сквозь шелка и напускные манеры проглядывала прежняя Шахар. Такой она мне нравилась: яростная, полубезумная и поэтому прекрасная. В тот миг я понял, что именно разглядел в ее праматери Итемпас.
Только мне не верилось в ее слова, и это приводило меня в самое мрачное расположение духа. Я поднялся по ступеням, угрюмо стиснув зубы.
– Давайте тогда сыграем, – предложил я.
И улыбнулся.
Дека встал, разрываясь между страхом и желанием защитить сестру. Он топтался на месте, не зная, на что решиться. В глазах Шахар страха не было, хотя ее гнев до некоторой степени сменился настороженностью. Умом она точно обижена не была. Смертным всегда хватало соображения тревожиться, когда я улыбался примерно так, как сейчас.
Остановившись перед девочкой, я протянул руку. В ладони сам собой возник нож. Я был сыном Йейнэ, поэтому сделал этот нож даррским – такие они вручали дочерям, когда те впервые учились забирать жизнь на охоте. Шесть дюймов прямого серебристого лезвия и костяная рукоять, украшенная филигранью.
– Это еще что? – хмурясь, спросила Шахар.
– А на что это похоже, по-твоему? Возьми!
Помедлив, девочка взяла нож. Она держала его неумело и с видимым отвращением. Слишком варварская вещь для утонченной амнийки. Я одобрительно кивнул и поманил к себе Декарту. Тот изучающее смотрел чудесными темными глазенками, наверняка припоминая одно из моих многочисленных имен: Плутишка. И даже не подумал ко мне приближаться.
– Да не бойся ты, – сказал я ему, делая улыбку чуть более невинной, а вид менее пугающим. – Меня ведь сестра твоя пнула, не ты.
Разум сделал дело там, где не сработало обаяние. Дека подошел ко мне, и я взял его за плечи. Он уступал мне ростом, и я наклонился, вглядываясь в его лицо.
– А ты действительно хорошенький, – сказал я, и он удивленно заморгал.
Напряжение оставило его – обычная похвала полностью обезоружила мальчика: наверное, она нечасто перепадала ему, бедняжке.
– Знаешь, – продолжил я, – на севере ты был бы идеален. Матери Дарра с руками оторвали бы тебя как будущего жениха для своих дочек. Вот только тут, среди амнийцев, твоей внешности приходится временами стыдиться. Знали бы они, каким ты вырастешь! То-то прибавится разбитых сердец!
– О чем это ты? – спросила Шахар, но я пропустил ее слова мимо ушей.
Дека не сводил с меня глаз, зачарованный, точно дичь перед охотником. Хоть живьем его ешь!
Я обхватил ладонями его лицо и поцеловал. Он задрожал, хотя прикосновение губ было мимолетным. Я сдержал свою силу, ведь он всего лишь ребенок. Тем не менее, отстраняясь, я заметил, как остекленели его глаза, а на щеках жаркими пятнами загорелся румянец. Он не пошевелился даже тогда, когда мои ладони скользнули ниже и обхватили его горло.
Шахар так и замерла. Глаза у нее были круглые, ей наконец-то стало реально страшно. Я посмотрел на нее и вновь улыбнулся.
– Думаю, ты ничем не отличаешься от остальных Арамери, – проговорил я негромко. – Полагаю, ты предпочла бы убить меня, чтобы не дать расправиться с братом. Просто потому, что так будет правильно и хорошо. Но я бог, и тебе отлично известно, что ножом меня не остановить. Это скорее обидит меня, и тогда я убью брата, а потом и тебя.
Она вздрогнула, ее взгляд метнулся к моим рукам на горле Деки, потом обратно. Я улыбнулся и обнаружил, что зубы у меня стали острее; произошло это, кстати, без моего сознательного усилия.
– Поэтому я уверен, что ты позволишь ему умереть, лишь бы не подвергать себя риску. Ну? Как ты думаешь?
Мне даже стало ее жалко. Она тяжело дышала, недавние слезы еще не просохли. Горло Деки судорожно дернулось под моими ладонями: он наконец-то осознал грозящую ему опасность. Другое дело, у него хватило ума стоять смирно. Что ж, некоторых хищников очень даже привлекает движение.
– Не тронь его, – в конце концов выговорила девочка. – Пожалуйста. Пожалуйста. Я не…
Я на нее зашипел, и она, бледнея, смолкла на полуслове.
– Не смей умолять! – рявкнул я. – Не унижайся! Арамери ты или нет?
Она икнула и замолчала. А потом – очень медленно – в ней произошла перемена. В глазах появилась твердость окрепшей воли. Она опустила руку с ножом, но я увидел, как пальцы стиснули рукоять.
– Что ты мне дашь? – спросила она. – Что ты дашь, если я сделаю выбор?
Я уставился на нее, не веря своим глазам. Потом расхохотался:
– Умница, девочка! Торгуешься за жизнь братца! Великолепно! Но ты кое о чем забыла, Шахар: такой возможности я тебе не предлагал. Твой выбор проще: или твоя жизнь, или его…
– Нет, – перебила она. – Ты ведь не этот выбор мне предлагаешь. Ты заставляешь меня выбирать между «быть плохой» или «быть собою». И пытаешься заставить меня быть плохой. Это несправедливо!
Я так и замер, пальцы на горле Декарты ослабели. Во имя неисповедимого Вихря! Теперь я и сам это ощутил: еле уловимый отток моего могущества, тухлое шевеление дурноты в самом низу живота. Мое проявление во всех известных мне гранях бытия начало уменьшаться. И мне стало явственно хуже, как только она указала на несправедливость. Ибо сам факт, что она заметила сделанное мной, усугублял нанесенный вред. Знание, как ни крути, – сила!
– Дерьмо демонское… – пробормотал я, вымучивая кривую улыбку. – Ты права. Принуждать ребенка к выбору между убийством и смертью… Невинность не в состоянии такое пережить. – Я немного подумал, потом нахмурился и мотнул головой. – Впрочем, век у невинности недолгий, особенно у детей Арамери. Может, я даже тебе благодеяние оказываю, принуждая к этому выбору так рано.
Она решительно покачала головой:
– И никакого благодеяния ты мне не оказываешь, а только хочешь надуть. Значит, либо я даю Деке умереть, либо пытаюсь спасти его и погибаю? Ты жульничаешь, потому что выиграть я все равно не могу, что бы ни выбрала! Так что давай делай что-нибудь, чтобы уравнять счет!
Она не смотрела на брата. Тот был вроде приза в этой игре, и она это понимала. Значит, моя оценка ее сообразительности требовала пересмотра. А она продолжила:
– Вот я и говорю: ты мне должен что-нибудь дать!
– Да пусть он просто убьет меня, Шар, – высказался Дека. – Тогда ты останешься жить и…
– Заткнись! – рявкнула она, опередив даже меня (а я собирался поступить так же). Другое дело, что она при этом зажмурилась. Не могла, видимо, смотреть на него и сохранять хладнокровие. Когда, однако, она вновь перевела на меня взгляд, на ее лице читалась твердость. – А еще тебе не обязательно убивать Деку, если я возьму этот нож и попробую ударить тебя. Убей только меня. Так, кстати, будет справедливо. Он или я, как ты и говорил. Либо он будет жить, либо я.
Я обдумал услышанное, соображая, нет ли какого подвоха. Не нашел ничего неподобающего и кивнул:
– Очень хорошо. Но ты должна сделать выбор, Шахар. Либо ты стоишь в сторонке, пока я его убиваю, либо бросаешься на меня, спасаешь его и гибнешь сама. И кстати, чего бы ты от меня хотела в качестве возмещения за невинность?
Она замялась, не зная, что ответить.
– Желание, – подсказал Декарта. – Загадай желание.
Я моргнул и повернулся к нему, забыв от изумления выговорить ему за вмешательство.
– Что-что?
Он сглотнул – его горло дернулось у меня под руками.
– Ты должен обещать исполнение одного желания – всего, что в твоей власти, – тому из нас, кто останется жив. – Он прерывисто вздохнул. – Как возмещение за нашу с ней невинность.
Я наклонился к нему, зло уставившись прямо в глаза:
– Если ты осмелишься пожелать, чтобы я опять стал рабом вашей семьи…
– Нет, этого мы не сделаем, – протараторила Шахар. – И потом, ты все равно сможешь убить меня… или Деку, если наше желание тебе не понравится. Так ведь?
Что ж, звучало здраво.
– Договорились, – сказал я. – В смысле, у нас уговор. А теперь, демон тебя побери, выбирай уже наконец! Я не намерен с вами тут…
Она метнулась вперед и до того быстро всадила нож мне в спину, что движение ее руки почти смазалось. Я ощутил боль – как и всегда, когда причиняется вред материальному телу, ибо Энефа в премудрости своей некогда установила неразрывную связь между плотью и болью. Я ахнул и замер. Шахар же, воспользовавшись мгновением, выпустила нож и вцепилась в Декарту, выдергивая его из моей хватки.
– Беги! – крикнула она, отпихивая его от Лестницы в сторону коридоров.
Дека неуверенно шагнул прочь, а потом, как последний болван, повернулся к сестре. Его лицо обмякло от изумления.
– Я думал, что ты… Что ты выберешь…
У нее вырвался звук, примерно означавший «Сил моих нет!». Я же, опустившись на колени, пытался дышать, невзирая на дыру в легком.
– Я же сказала, что буду хорошей! – рявкнула она. (Если бы я мог, я расхохотался бы просто от восхищения.) – Ты же мой брат! А теперь беги! Спасайся, пока он не…
– Погодите, – прохрипел я.
В горле и во рту было полно крови. Я закашлялся, шаря рукой у себя за спиной в попытке нащупать торчащую рукоять. Она всадила нож достаточно высоко, зацепив сердце. Вот это девчонка!
– Шахар! Бежим со мной! – Дека схватил сестру за руки. – Мы пойдем к писцам…
– Не глупи! Куда им против бога! Ты должен…
– Да погодите же, – повторил я, выплюнув наконец достаточно крови, чтобы прочистить горло. Я сплюнул еще в багровую лужицу, натекшую между моими руками, но до рукояти дотянуться так и не смог. Зато мог говорить – медленно и с усилием. – Я никого из вас не обижу…
– Врешь, – заявила Шахар. – Ты же Плутишка. Ты всегда обманываешь.
– Сейчас я не плутую. – Я очень осторожно набрал воздуху в грудь: он был необходим, чтобы говорить. – Я передумал. Я не собираюсь… никого из вас… убивать.
Наступила тишина. Мое легкое пыталось срастись, но лезвие мешало. Дотянусь я до него или нет, через несколько минут нож вывалится сам по себе. Правда, эти минуты будут очень неприятными и грязными.
– Почему? – спросил наконец Дека. – Почему ты передумал?
– Вытащи из меня этот… проклятый нож, и расскажу.
– Это ловушка… – начала было Шахар, но Декарта уже шагнул ко мне.
Уперся рукой мне в плечо, другой взялся за рукоять и вытащил нож. Я облегченно выдохнул, хотя это чуть не довело меня до нового приступа кашля.
– Спасибо, – поблагодарил я, подчеркнуто обращаясь к Декарте.
Когда я довольно-таки неласково обернулся к Шахар, она напряглась и отпрянула, потом остановилась, вдохнула поглубже и плотно сжала губы. Она была готова к тому, что сейчас ее будут убивать.
– Да ладно, хватит мученицу изображать, – проговорил я устало. – Очень здорово, что вы настолько готовы жизнь положить друг за дружку, но меня от этого уже тошнит. Сейчас начну не только кровью блевать.
Декарта между тем так и не убрал ладонь с моего плеча, и я понял почему, когда он наклонился и заглянул мне в лицо. Глаза у него округлились.
– Да ты же ослабил себя, – пробормотал он. – Заставив Шахар выбирать… Это и тебе повредило!
Да, повредило, и дело было вовсе не в паршивом ноже, хотя докладывать об этом я ему не собирался. Будь при мне моя полная сила, я бы одной волей убрал нож из тела. Или сам от него убрался. Я стряхнул руку Декарты и поднялся. Правда, мне пришлось кашлянуть еще раз или два, прежде чем самочувствие восстановилось. Спохватившись, я убрал кровь с одежды и пола.
– Я уничтожил некоторую часть ее детства, – сказал я, со вздохом оборачиваясь к Шахар. – Если честно, это была глупость. С детьми во взрослые игры играть вообще глупо. Правда, ты сама меня довела…
Шахар не ответила. Судя по лицу, она отходила от шока, и у меня внутри опять екнуло: вот и еще одно подтверждение вреда, который я ей причинил. Но когда Декарта подошел к сестре и его рука нашла ее руку, мне полегчало. Они посмотрели друг на дружку. Вот она, безусловная, нерассуждающая любовь – величайшая магия детства.
Почерпнув в этом прикосновении новые силы, Шахар вновь повернулась ко мне:
– Так почему ты передумал?
Мне нечего было ответить: внятной причины не было. Такой уж я есть – весь внезапный. Действую по первому побуждению.
– Думаю, потому, что ты готова была за него умереть, – сказал я. – Много раз видел, как Арамери приносили себя в жертву, но очень редко это был осознанный выбор. Вот я и заинтересовался.
Брат и сестра нахмурились, не вполне поняв мои слова. Я передернул плечами. Я тоже их не особенно понял.
– Короче, я вам должен одно желание.
Они снова переглянулись. Их лица были зеркалами, отражавшими полную растерянность. Я даже застонал.
– Значит, понятия не имеете, чего бы вам хотелось?
– Нет, – ответила Шахар, опуская взгляд.
– Приходи сюда еще через год, – быстро нашелся Декарта. – Этого времени нам хватит с избытком, уж что-нибудь придумаем. Ты ведь сможешь прийти? Мы… – Он помедлил. – Мы тогда даже поиграем с тобой. Только не в такую игру, как сегодня.
Я засмеялся и помотал головой:
– Да уж, от этих игр удовольствие небольшое. Что ж, договорились. Вернусь через год. И чтобы вы были готовы!
Они дружно кивнули, и я быстренько убрался прочь – зализывать раны, восстанавливать силы. И с растущим изумлением гадать, во что же я вляпался.
2
Беги прочь, беги прочь,
Не то поймаю прежде, чем минет ночь,
Будем с визгом мы носиться,
Пока отец не удалится.
(Который? Который?
А вот он! А вот он!)
Ты просто беги, беги, беги.
Как всегда, когда на душе было смутно, я разыскал своего отца, Нахадота.
Найти его было нетрудно. В необозримом пространстве державы богов он был точно громадная, вечно путешествующая буря, наводящая ужас на тех, кто оказывался на пути, и дарующая духовное возвышение тем, кого она миновала. Можно было посмотреть в любую сторону и, в посрамление всякой логики, узреть его вдалеке. Почти столь же заметными были и меньшие сущности, дрейфующие неподалеку: их неудержимо притягивало его грозное, мрачное величие, вполне способное, кстати, любого из них уничтожить.
Приблизившись, я увидел множество своих родственников, представавших во всей своей искрящейся и разнообразной красе: там были элонтиды, мнасаты и даже несколько ниввахов вроде меня. Одни простерлись ниц перед нашим темным отцом, другие тянулись к черному не-свету, составлявшему его сущность, настежь распахивая души навстречу мимолетнейшей толике его одобрения. Однако у него имелись свои любимцы, а среди них многие прежде служили Итемпасу. Долго же им придется ждать.
Что до меня, то, едва коснувшись окраинных ветров этой бури, я ощутил, насколько мне здесь рады. Многослойные стены его присутствия раздвинулись, пропуская меня, причем каждый слой ушел в свою сторону. Я ощутил на себе полные зависти взгляды своей менее везучей родни и ответил им взором, полным презрения. Кое с кем из сильнейших мне пришлось поиграть в гляделки, но в итоге все они опустили глаза. Вот же трусливые и бесполезные существа! Спрашивается – где они были, когда Наха так в них нуждался? Ну и пусть теперь просят прощения еще две тысячи лет!
Минуя последнюю завесу, я обнаружил, что принимаю телесную форму. Это был добрый знак. Когда отец пребывал в дурном настроении, он отбрасывал любой облик и принуждал к этому всех посетителей. А еще – совсем здорово! – тут присутствовал свет: ночное небо, расцвеченное дюжиной бледных лун, бежавших по разным орбитам. Каждая проходила все свои фазы, меняя цвет с красного на золотой и далее на голубой. Под небом расстилался суровый пейзаж, обманчиво плоский и безжизненный, там и сям нарушаемый едва намеченными деревьями и горбатыми тенями, могущими сойти за холмы. Мои ноги коснулись земли, выстланной мелкой галькой, отполированной до зеркального блеска: камушки запрыгали, зарокотали и отозвались, точно крохотные неистовые существа. Из пяток пошла вверх упоительная вибрация. Деревья и холмы состояли из той же сверкающей гальки. И если бы только они: насколько мне было известно, она же была веществом неба и лун. Нахадоту очень нравилось играть с нашими ожиданиями.
Так вот, под чудесным калейдоскопом блистающих небес я увидел отца, бесцельно забавлявшегося со своим видимым обликом. Я приблизился и некоторое время наблюдал, как он меняет облик, как все его члены претерпевают далеко не изящные метаморфозы, хотя временами он случайно становился исключительно грациозным. Он никак не давал понять, что заметил мое появление, хотя, конечно же, знал, что я рядом. Спустя какое-то время он прекратил это занятие и целенаправленно опустился на трон, подобный мягкому дивану, – тот сформировался из ниоткуда у меня на глазах. Тогда я поднялся и встал рядом с ним. Он не посмотрел на меня. Его лицо было обращено к лунам, и теперь оно почти не менялось, на нем лишь играли отсветы небесного света. Он не открывал глаз. Плоть менялась, неизменными оставались лишь ресницы, длинные и темные.
– Верный мой, – произнес он наконец, и отполированная галька задрожала от низких обертонов его голоса. – Ты пришел утешить меня?
Я открыл было рот, чтобы сказать «да», но удивленно замер, поняв, что это неправда. Нахадот взглянул на меня, рассмеялся негромко и не без жестокости и расширил свой диванный трон. Он слишком хорошо меня знал. Пристыженный, я присоединился к нему, устраиваясь в переменчивом изгибе его тела, под локтем. Он погладил меня по волосам, по спине, и, хотя в тот момент я был и не в кошачьей форме, ласка порадовала меня.
– Ненавижу их, – сказал я. – И одновременно люблю.
– Это потому, что ты, как и я, знаешь, что есть вещи, которых не избежать.
Я застонал и театральным жестом заслонил ладонью глаза, добившись, правда, только того, что картинка резче впечаталась в мои мысли: Йейнэ и Итемпас действуют совместно, смотрят друг на друга с изумлением и восторгом. И что дальше? Наха и Итемпас? Все Трое вместе? Такого этот мир не видал со времен демонов. Я опустил руку, посмотрел на Нахадота и увидел на его лице такую же трезвую сосредоточенность. Неизбежное. Я оскалил зубы и позволил им вырасти и стать по-кошачьи острыми. Потом сел и уставился на него.
– Так ты хочешь этого самовлюбленного, тупоголового мерзавца? Хочешь?
– Я всегда хотел его, Сиэй. Ненависть не отменяет желания.
Он имел в виду эпоху до рождения Энефы, когда они с Итемпасом, побыв врагами, стали возлюбленными. Я, однако, предпочел истолковать его слова в настоящем времени: вырастил когти и запустил их в текучее пространство, составлявшее его плоть.
– Подумай о том, что он с тобой сделал, – сказал я, то выпуская когти, то убирая. Я не мог причинить ему боль. И не стал бы причинять, даже если бы мог. Есть множество иных способов передать разочарование и обиду. – С нами сделал! Наха, я знаю, ты изменишься, ты должен меняться, но не в этом же отношении! Зачем возвращаться к былому?
– К какому именно былому?
Это заставило меня в замешательстве умолкнуть, он же вздохнул и перекатился на спину, принимая облик, распространяющий собственное бессловесное послание: белая кожа, черные глаза и никаких чувств. Как маска. Та самая, что он носил перед Арамери во времена нашего рабства.
– Минувшее – минуло, – сказал он. – Смертный облик побудил меня цепляться за него, хотя это против моей природы и это мне повредило. Чтобы вернуться к себе самому, я должен отринуть минувшее. Когда-то Итемпас был моим врагом, и я не слишком тоскую по тем временам. И вот еще в чем правда, Сиэй, правда, которую нельзя отрицать: у нас никого нет, кроме друг друга. Он, я и Йейнэ.
Выслушав это, я съежился и с несчастным видом уставился на него. Конечно же, он был прав. Я не имел никакого права просить его заново пережить невыносимые муки одиночества, которые он перенес во времена до появления Итемпаса. Да и не пойдет он на это, ведь у него была Йейнэ, и их любовь сама по себе могущественная сущность, но и их с Итемпасом любовь была когда-то могущественной. А уж когда все Трое были вместе… Какие, спрашивается, претензии могли быть у меня, никогда даже не знавшего подобной полноты чувств?
«Он никогда не будет один, – свирепо нашептывал голосок в самых потаенных глубинах моего сердца. – У него всегда буду я!»
Но я слишком хорошо знал, как немного младший бог мог предложить старшему…
Холодные белые пальцы коснулись моей щеки, подбородка, потом груди.
– Тебе не полагалось бы из-за этого так волноваться, – сказал Нахадот. – Что произошло?
Я неудержимо расплакался от бессилия:
– Если бы я знал…
– Тихо, маленький, тихо. – Нахадот принял женский облик, зная, что в некоторых случаях я предпочитал общение с женщинами. Приподнявшись, она села, устроила меня у себя на коленях и прижимала к плечу, пока я всхлипывал и судорожно икал. Я почти немедленно ощутил прилив сил – и она, конечно же, знала, что так оно и будет, – а потом приступ миновал, и, отдав должное природе, я глубоко перевел дух.
– Не знаю, – повторил я, уже успокоившись. – Теперь вообще все как-то неправильно. Не понимаю, что это за чувство, но оно уже некоторое время беспокоит меня. Не разберусь, что к чему…
– Итемпас тут ни при чем, – нахмурилась она.
– Ни при чем. – Я неохотно оторвал голову от мягкой груди и потянулся дотронуться до ее лица, приобретшего более округлые черты. – Что-то меняется во мне самом, Наха. Моя душа как будто в тисках, и они медленно сжимаются, но я не понимаю, кто ими управляет и как мне из них вывернуться. Я могу скоро сломаться…
Наха свел брови и начал постепенное возвращение к мужскому облику. Это было своего рода предупреждение: она была не так скора на гнев, как он. Также следовало помнить, что последнее время Нахадот чаще всего представал в облике мужчины.
– Раз так, значит должна быть и причина. – В его глазах блеснуло внезапное подозрение. – Ты возвращался в царство смертных. Ты посещал Небо.
Проклятье. Все мы, Энефадэ, оставались чувствительны к запаху этого места. Несомненно, у меня на пороге вот-вот объявится Чжаккарн и потребует объяснить, какое безумие меня обуяло!
– И это здесь тоже ни при чем, – сказал я, хмурясь при мысли о его родительских чувствах. – Я всего лишь ходил поиграть кое с кем из детей смертных.
– С детьми Арамери!
О боги! Луны меркли одна за другой, а блестящая галька начала угрожающе рокотать. В воздухе разлился запах льда, приправленный острой ноткой темной материи. И где, спрашивается, Йейнэ, когда она мне так нужна? Она всегда так здорово умела смирить его гнев…
– Да, Наха, – признал я. – И они были бессильны причинить мне вред или приказать, как прежде. И я ощутил неправильность еще до того, как отправился туда. – Кстати, именно по этой причине я последовал за Йейнэ: я был обеспокоен и зол и искал, чем бы оправдать то и другое. – Это были всего лишь дети!
Его глаза превратились в две черные дыры, и я вдруг по-настоящему испугался.
– Ты их любишь!
Я замер, гадая, что было худшим богохульством: любовь Йейнэ к Итемпасу или моя любовь к нашим рабовладельцам?
Я напомнил себе, что за всю мою соизмеримую с вечностью жизнь он ни разу не причинил мне боли. По крайней мере, намеренно.
– Они всего лишь дети, Наха, – тихо повторил я, тем не менее не в силах отречься от его слов: «Ты их любишь». Не потому ли я раздумал убивать Шахар, нарушив тем самым правила собственной игры? Я пристыженно опустил голову. – Мне так жаль…
Настало очень долгое и очень пугающее мгновение, однако потом он вздохнул:
– Есть вещи неизбежные…
В его голосе прозвучало такое разочарование, что у меня сердце оборвалось.
– Я…
Я снова икнул и на мгновение возненавидел себя за то, что был богом детей.
– Тихо, тихо. Довольно слез. – Негромко вздохнув, он поднялся, без усилия держа меня на руке, у плеча. – Я хотел бы кое-что знать.
Диван рассыпался дрожащими зеркальными осколками, а вместе с ним исчез весь пейзаж. Нас окутала холодная, подвижная тьма. Когда же она рассеялась, я ахнул и ухватился за него, ибо его воля перенесла нас к воспаленной бездне на краю державы богов, где помещался Вихрь – в той мере, в какой вообще можно «поместить» неисповедимое.
Сама эта чудовищная сущность простиралась где-то внизу – клубящаяся, бурлящая мешанина света, звука, материи, замысла, чувства, мгновения. Я слышал рев Вихря, отражавшийся от звездных стен – эти стены более-менее защищали остальное мироздание от бессвязности Вихря, растворявшей течение мыслей. Я ощутил, как дрогнула моя форма, неспособная сохранять четкость под напором образов, мыслей, мелодий. Я не стал цепляться за вещественный облик. В этом месте плоть была слишком тягостным обязательством.
– Наха… – Он по-прежнему прижимал меня, но мне приходилось кричать, чтобы быть услышанным. – Что мы здесь делаем?
Нахадот и сам успел уподобиться Вихрю, став бесформенным ревущим клубком, где блуждало певучее эхо Его лишенных гармонии мелодий. Он ответил не сразу, но в этом состоянии у него не было никакого понятия о времени. Пришлось мне напомнить себе о терпении; рано или поздно он обо мне обязательно вспомнит.
И действительно, он наконец проговорил:
– Я и здесь почувствовал кое-что иное.
Я нахмурился, не в силах ничего понять:
– Где? У Вихря?
Неужели он был способен что-то уловить в расстилавшейся под нами, прямо скажем, вселенской прорве? Когда я был мал и совсем еще несмышлен, я отваживался резвиться в этом провале, рискуя буквально всем ради того, чтобы узнать, насколько глубоко я смогу туда нырнуть, насколько смогу приблизиться к источнику всех вещей. Я мог погружаться дальше кого-либо из моей родни, но Трое были способны заглянуть еще глубже.
– Да, – после долгого молчания ответил Нахадот. – И теперь я гадаю…
И он двинулся вниз, приближаясь к провалу. Сперва я был слишком ошарашен, чтобы возражать. Потом до меня дошло, что он увлекал с собой и меня.
– Наха! – воспротивился было я, но в его хватке были сталь и сила притяжения. – Наха, проклятье, ты что, уморить меня хочешь? Взял бы уж да прихлопнул меня сам, коли так!
Он остановился. Я продолжал орать на него, надеясь, что голос разума рано или поздно пробьется сквозь течение его странных мыслей. В итоге так оно и произошло, и, к моему бесконечному облегчению, спуск сменился подъемом.
– Я мог бы уберечь тебя от опасности, – произнес он с некоторым упреком.
«Ага, пока окончательно не погрузился бы в безумие, напрочь забыв обо мне!» Но я был не таким уж беспросветным глупцом и потому сказал:
– А зачем вообще ты меня туда тащил?
– Существует созвучие…
– Что?..
Ревущая бездна куда-то исчезла. Я заморгал: мы с ним стояли в царстве смертных, на ветке Мирового Древа, и смотрели на потусторонне-белое свечение Неба. Была, конечно же, ночь, причем ночь полнолуния, и звезды успели сместиться. Миновал год; это была ночь как раз перед тем, как я должен был третий раз встретиться с двойняшками.
– Есть созвучие, – повторил Нахадот. Он был черной тенью на фоне темной коры Древа. – Ты и Вихрь… только в будущем или в прошлом – сказать не могу.
Я нахмурился:
– Что это значит?
– Не знаю.
– Такого прежде не случалось?
– Нет.
– Наха… – Я чувствовал себя полностью сбитым с толку. Он думал совсем не так, как разные там низшие существа. Чтобы уследить за его мыслью, нужно было взвиваться и прыгать выше головы. – Это мне повредит? Собственно, только это и важно!
Он передернул плечами, словно ему было все равно. Лишь брови сдвинулись. У него снова было то лицо, с которым он жил в Небе. Это мне не очень понравилось, ведь мы находились рядом с местом, где довелось претерпеть столько мук.
– Я переговорю с Йейнэ, – пообещал он.
Я сунул руки в карманы, нахохлился и стал ногой сбивать с ветки пятнышко мха.
– А как же Итемпас?
К моему немалому облегчению, у Нахадота вырвался сухой и недобрый смешок.
– Неизбежное, Сиэй, не то же самое, что непосредственное. А любовь не подразумевает прощения. – С этими словами он отвернулся. Его тень уже сливалась с потемками Древа и дальнего горизонта. – Помни об этом, когда будешь играть со своими любимчиками Арамери.
На этом он оставил меня. Облака чуть дрогнули в небе, отмечая его путь. Потом реальность успокоилась.
Встревоженный так, что не выразить никакими словами, я превратился в кота и двинулся вперед по ветке, пока не дошел до разросшегося узла величиной с дом. Из него росло несколько сучьев поменьше, сплошь унизанных треугольными листьями и серебристыми цветками. Тут я свернулся клубочком, вдыхая утешительный запах Йейнэ, и стал ждать наступления дня. По ходу дела я гадал – причем беспрерывно, ведь я больше не нуждался во сне, – с какой это стати у меня кишки сводит от страха…
Перед встречей у меня еще оставалось время, и я позабавился – если кто-то готов назвать это забавой – прогулкой по дворцу в предрассветные часы. Я начал с нижних уровней, так часто бывших моим прибежищем в былые деньки, и выяснил, что эта часть Неба действительно совершенно покинута. И речь шла не только о самом «дне», которое всегда пустовало (не считая покоев, что занимали мы, Энефадэ). Пребывали в запустении кухни и трапезные для слуг, детские и комнаты для учебы, швейные мастерские и парикмахерские. В общем, все части Неба, предназначенные для людей низкого происхождения – то есть большинства его населения. Судя по всему, сюда заглядывали только ради того, чтобы вытереть пыль. Неудивительно, что в тот первый раз Шахар и Декарта выглядели такими испуганными!
