Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 77 страниц)
– Мы… не хотели тебе говорить это сразу, – сказала старуха.
Она стояла прямо за моей спиной, хотя протиснуться в щель не смогла бы – пухловата для таких узких проходов. И не протиснулась бы – если бы была человеком.
– Но так вышло, что ты очутилась в библиотеке. Думаю, я бы сумела тебя отвлечь, отвести к другим шкафам, но… – И я скорее услышала, чем увидела, как она пожала плечами. – Ты бы рано или поздно обо всем узнала.
Я сползла на пол, спиной к барельефу с Итемпасом, словно ища у него защиты. Меня знобило, мысли с визгом скакали в голове, беспорядочно отталкиваясь от стенок черепа. Я сообразила, что к чему, в отношении третьего барельефа, и это исчерпало мои мыслительные возможности. Мозг отказался работать дальше.
Так вот оно какое, настоящее безумие, пронеслось у меня в голове.
– Вы меня убьете? – шепотом спросила я старуху.
У нее на лбу не было сигилы. И как я сразу не заметила – видимо, потому что чистый лоб пока оставался привычнее, чем лоб с отметиной. А ведь должна была обратить внимание. В том сне она приняла другой облик, но теперь я знала, с кем имею дело. Курруэ Мудрая. Предводительница Энефадэ.
– С чего бы мне поступать так? Мы столько усилий потратили на тебя, зачем нам убивать собственное создание.
На плечо опустилась рука, я вздрогнула.
– Но ты нам нужна в здравом уме и твердой памяти.
И я совсем не удивилась, когда вокруг меня сомкнулась тьма. Я не стала сопротивляться и с благодарностью провалилась в нее.
12
ЗДРАВЫЙ УМ И ТВЕРДАЯ ПАМЯТЬ
В некотором царстве, в некотором государстве…
Некогда на свете жила…
В начале времен…
Все. Хватит. Возьми себя в руки, в конце концов.
*
Некогда жила на свете одна маленькая девочка, и было у нее два брата. Оба брата были старше ее, Первый – темный и дикий, но очень славный, хотя временами он вел себя очень грубо! А Второй брат сиял светом всех солнц вселенной, и был он строгим и честным. Оба были много-много старше сестры и очень близки, хотя в прошлом дрались и сражались не на жизнь, а на смерть. Девочка часто спрашивала из-за чего, но Второй брат только отмахивался.
– А! – говорил он. – Мы были молодыми и глупыми.
– Ага! – подхватывал Первый брат. – Заниматься любовью оказалось гораздо приятнее, чем воевать!
А Второй брат очень злился, когда Первый так говорил, и девочка понимала, что Первый просто дразнится. Так они и жили бок о бок, и так случилось, что девочка полюбила братьев. Причем обоих.
*
Ну, это как бы такая метафора. Чтобы вам, людям, легче было понять.
*
И так проходило детство девочки. У веселой троицы не было родителей, и девочка сама занималась своим воспитанием и жила как вздумается. Она пила из сверкающих источников, когда хотела пить, и укладывалась на мягком, когда уставала. А когда была голодна, Первый брат научил ее питаться из разных подходящих энергий, а когда ей стало скучно, Второй брат научил ее всему, что знал сам. Так девочка выучилась называть вещи по именам. Место, где они жили, называлось СУЩЕЕ – и оно было совсем не такое, как то, из которого они пришли. То место – даже не место, а огромная визгливая масса носящихся в пустоте частиц – называлось ВИХРЬ. Она вызывала к жизни разные игрушки и еду, и это называлось ПОТЕНЦИАЛЬНОСТЬ – вот как мудрено! И как здорово! Она вообще могла учинить любую шалость, действовать по собственному усмотрению, даже менять природу СУЩЕГО – правда, она быстро научилась просить разрешения у Второго брата, потому что тот очень сердился, когда она разрушала с таким трудом установленный им порядок. Второй брат вообще очень любил порядок. А Первому до всего этого не было никакого дела.
Случилось так, что маленькая девочка стала проводить больше времени с Первым братом, а не со Вторым, потому что Второй брат, похоже, ее недолюбливал.
– Понимаешь, ему нелегко, – пытался объяснить Первый, когда она жаловалась. – Мы же жили одни, только он и я, очень долго, почти всегда. И тут появилась ты. Это же все меняет! А ему не нравятся перемены.
А маленькая девочка стала уже понимать, почему так. Вот из-за чего братья часто дрались – потому что Первому перемены как раз очень даже нравились. СУЩЕЕ могло ему наскучить – и тогда Первый переделывал его. Или вообще выворачивал наизнанку – ну интересно же посмотреть, что там с другой стороны! А Второй брат сильно злился на Первого всякий раз, когда тот учинял подобное, и тогда Первый смеялся над его злостью, и они набрасывались друг на друга и колотили друг друга кулаками и щипались, а потом что-то вдруг менялось, и они уже лежали, постанывая и целуясь, и всякий раз, когда такое случалось, маленькая девочка терпеливо ждала, когда же они закончат обниматься и снова примутся с ней играть.
А потом маленькая девочка превратилась в женщину. И она приноровилась жить с обоими: с Первым братом она пускалась в дикие пляски, а со Вторым становилась строгим приверженцем дисциплины. А еще она научилась думать и действовать по-своему. Теперь она вмешивалась в драки между братьями и сражалась на равных, ибо ей нравилось пробовать свою силу в бою и любить их, когда битва переходила в объятия и поцелуи. А еще она – хотя братья и не подозревали об этом – отлучалась ради того, чтобы создать собственное СУЩЕЕ. Там она играла в то, что никаких братьев у нее нет. Там она могла делать с ПОТЕНЦИАЛЬНОСТЬЮ все, что в голову взбредет, и она создавала новые образы и значения, совершенно не похожие на творения братьев. А когда она хорошо выучилась всем премудростям творения, создания стали доставлять ей такую радость, что она впустила их в царство, где жили братья. Сначала она действовала тайком и с осторожностью, чтобы Второй брат не разгневался на то, что в его тщательно придуманные пространства запустили кого-то другого – она не хотела обижать брата.
Тогда Первый брат, которого все новое приводило в восторг, стал побуждать ее сделать большее. Так или иначе, женщина поняла, что порядок, за который так ратовал Второй брат, не так уж и плох! Она следовала советам и Первого брата – но с осторожностью, с оглядкой на результат, присматриваясь, как ежеминутное изменение вызывает другие, подчас непредсказуемые, и как вдруг все принимается расти восхитительным и неожиданным образом! А иногда изменения приводили к гибели вещи, и приходилось начинать заново. Ох, как она скорбела по загубленным игрушкам, по сокровищам ее души – но всегда упрямо начинала работу снова. Если даром Первого брата была тьма, а даром Второго – свет, то ее способностью оказалось именно это. Именно это и удавалось ей лучше всего. Ее так и тянуло сделать это, оно было естественным, как дыхание, и она чувствовала, что это – часть ее души.
Второй брат сначала сильно сердился на то, что она лезет под руку, а потом поинтересовался, что же она делает.
– Это называется «жизнь», – просто объяснила она.
«Жизнь» – какое красивое слово. Оно ей очень нравилось. А брат улыбнулся, и ему тоже понравилось, потому что наречь именем – значит поспособствовать установлению порядка, и он понял, что она придумала имя для вещи, дабы проявить к нему уважение.
Но по поводу своего самого важного и сложного начинания она отправилась за советом к Первому брату. Первый брат, как она и ожидала, был готов помочь – но, к ее удивлению, вдруг выдал ей суровое предупреждение:
– Если это сработает, все изменится. Ты понимаешь это? Наши жизни никогда уже не будут прежними.
Первый брат замолчал и посмотрел на нее – понимает ли? И она поняла. Сразу и бесповоротно. Второму брату изменения не нравились.
– Но ничто в мире не постоянно. Это попросту невозможно – избегать изменения, – ответила она. – И мы созданы не для того, чтобы сидеть неподвижно и ничего не делать. Даже он должен это понять.
Первый брат лишь вздохнул – и ничего не ответил.
А то, что она задумала, получилось. И эта новая жизнь мяукала и тряслась и протестующе верещала, но была прекрасна в своем несовершенстве, и женщина знала, что начатое ею – хорошо и правильно. И она назвала существо «Сиэй», ибо так она слышала голос ветра. И она назвала род таких существ «ребенок», ибо в этом слове заключено значение роста и изменения, ибо дети вырастут и станут как они, а потом народят еще детей.
И как всегда это бывает с жизнью, одно маленькое изменение принесло с собой множество больших. А самое главное – она даже не ожидала, что это случится, – они стали семьей. И некоторое время они были совершенно счастливы – даже Второй брат.
Но часто семьи оказываются весьма непрочными.
*
Значит, некогда они любили друг друга.
И даже более, чем любили. Значит, осталось нечто большее, чем ненависть? У смертных недостаточно слов, чтобы назвать то, что чувствуют боги. Даже боги не имеют имен для подобных вещей.
И ведь любовь – она не может просто так взять и исчезнуть? Как ни сильна ненависть, если присмотреться, где-то в глубине всегда отыщется искра – ма-а-а-аленькая! – но искра. Искра любви.
Да. Ужасно, правда?..
*
Когда тело испытывает нестерпимую боль и невыносимую нагрузку, оно отзывается лихорадкой. Жаром. Когда боль терзает разум, а потом в него врываются непрошеные мысли, случается то же самое. Вот почему я провалялась в жару где-то три дня – и ничего не слышала и не чувствовала.
Из того времени я помню немногое – все это проступает в памяти как некий гибрид натюрморта с портретом, причем некоторые картинки я помню в цвете, а некоторые – серо-черными. Напротив окна спальни стоит огромная, настороженная – и это совсем не человеческая настороженность – фигура. Чжаккарн. Я смаргиваю, и перед глазами та же картинка, только черно-белая: та же фигура на фоне черного прямоугольника окна и истекающих светом стен. Моргаю снова – картинка меняется: старуха-библиотекарша нависает надо мной и вглядывается в лицо. Пытается поймать мой взгляд. А Чжаккарн стоит чуть позади и внимательно наблюдает. А вот какой-то обрывок беседы, картинки нет:
– А если она умрет?
– Начнем все сначала. Что для нас еще пара десятков лет?
– Нахадот расстроится.
Смех – издевательский и злой.
– Расстроится?.. Умеешь ты говорить обиняками, сестрица…
– Сиэй тоже.
– А вот тут он сам виноват. Я ему говорила – не привязывайся к ней, дурачок.
Молчание, набухающее упреком.
– Не вижу ничего дурацкого в том, чтобы питать надежду.
Молчание в ответ. У этого молчания отчетливый вкус стыда и раскаяния.
А вот эта картинка сильно отличается от всех остальных. Темно (снова темно?), и стены погасли и не светятся, и такое ощущение, что они давят, а в воздухе, как гроза, собирается гневное, тяжкое напряжение. Чжаккарн не у окна, а у стены.
И она стоит, уважительно склонив голову. А еще в комнате присутствует Нахадот. И молча глядит на меня. У него другое лицо – и теперь я понимаю почему: Итемпас не имеет над ним полной власти. Темный должен меняться, ибо он и есть Изменение. Он мог бы открыто явить свой гнев – под тяжестью его гнева прогибается воздух, а по коже бегут мурашки. Но его лицо – бесстрастно. Теперь оно смуглое, в глазах затаился мрак, а губы полные, словно спелый фрукт, в который так и хочется вцепиться зубами. Ах, какое лицо – все даррские девушки застонали бы от восхищения. Вот только глаза ледяные – все впечатление портят.
Сколько я себя помню в те дни – Нахадот молчит. А когда жар спадает и я выплываю на дневную поверхность яви – его уже нет и воздух не дрожит от гнева. Хотя нет, странная мрачная тяжесть все еще чувствуется. И убрать ее никакому Итемпасу не под силу – вот так.
*
Утро.
Я села на кровати. Тело не слушалось, в голове плескалась муть. Чжаккарн опять стояла у окна.
– Ты очнулась.
Сиэй свернулся клубочком в кресле рядом с кроватью. Он гибко развернулся, подошел и потрогал мне лоб:
– Жар спал. Как ты себя чувствуешь?
Я ответила первым же связным предложением, пришедшим на ум:
– Кто я?
Он опустил глаза:
– Я… я не должен тебе это говорить.
Я отбросила покрывала и встала. Кровь прилила к голове – и тут же отхлынула. Меня шатнуло. А потом в голове прояснилось, и я поковыляла в ванную.
– Я хочу, чтоб вы оба вымелись отсюда, – бросила я через плечо. – Чтобы, когда я вернусь в комнату, вас здесь не было.
Ни Сиэй, ни Чжаккарн не проронили ни слова в ответ. В ванной я долго стояла над раковиной, мучительно решая, совать два пальца в горло или нет. Впрочем, в желудке было пусто. Руки у меня дрожали, но я вымылась и насухо обтерлась, а потом попила воды – прямо из-под крана. Вышла из ванной – голая. И совсем не удивилась, обнаружив обоих Энефадэ на прежнем месте. Сиэй сидел на краешке кровати, задрав колени к подбородку. Так он действительно выглядел совсем ребенком, причем расстроенным. Чжаккарн не двинулась со своего места у окна.
– Ты должна обращаться к нам в повелительном наклонении, – сказала она. – Если хочешь, чтобы мы ушли.
– А мне на вас плевать.
Я откопала нижнее белье и натянула его. И вытащила из шкафа первое попавшееся платье – облегающее и скроенное на амнийский манер, правда, с таким рисунком, чтобы скрыть недостатки моей плоской и излишне худощавой фигуры. Следом я извлекла сапоги – они к платью не подходили совсем, но мне опять же было плевать. Потом села на кровать и принялась их натягивать.
– Ну и куда ты собралась? – поинтересовался Сиэй.
Он осторожно дотронулся до моей руки – беспокоился. Я стряхнула его пальцы, как докучливое насекомое, и он сжался в комок.
– Ты же не знаешь куда, правда, Йейнэ?
– Я иду обратно в библиотеку, – отрезала я.
Причем выпалила я это наугад – Сиэй на самом-то деле был прав. Я просто хотела убраться подальше отсюда, а куда – и сама не знала.
– Йейнэ, мы понимаем, что ты встревожена…
– Кто – я – такая?!
Я вскочила с кровати в одном сапоге и развернулась к нему. Он отшатнулся – ведь я проорала вопрос прямо ему в лицо.
– Кто я?! Кто я, задери тебя боги всей мерзкой кучей?! Кто?!.
– У тебя человеческое тело, – оборвала мои вопли Чжаккарн.
Теперь отшатнулась я. Она стояла совсем рядом с кроватью и смотрела на меня, как всегда, бесстрастно. Хотя встала она сразу за Сиэем – неужели хотела уберечь от меня?
– И разум – тоже человеческий. Изменилась лишь душа.
– Это еще что значит?
– Это значит, что ты – та же, что и раньше.
Сиэй выглядел подавленно. И смотрел мрачно.
– Ты обычная смертная женщина.
– Я похожа на нее.
Чжаккарн кивнула. И сказала – обыденным голосом, словно о погоде:
– Присутствие души Энефы оказало определенное влияние на твое тело.
Меня продрало дрожью. К горлу вновь подкатила тошнота. Значит, во мне живет что-то чужое. Какое-то не-я. Я нервно потерла руки, подавляя желание вцепиться в кожу ногтями.
– А… вы можете вытащить ее из меня?
Чжаккарн поморгала – похоже, мне удалось ее удивить.
– Д-да. Но твое тело свыклось с присутствием двух душ. Может случиться так, что оно умрет, если останется только одна.
Две души. Хм, ну это лучше, чем непонятно что на месте одной. Я была не пустой оболочкой, которой вертел как хотел чуждый вселенец. Значит, во мне есть хотя бы что-то от меня.
– Может, все-таки попробуете?
– Йейнэ…
Сиэй потянулся к моей руке, но в последний момент передумал – к тому же я сделала торопливый шаг назад.
– Мы ведь понятия не имеем, что случится, если мы извлечем душу. Сначала мы думали, что ее душа просто поглотит твою, но так не случилось.
Наверное, вся мера моего изумления отобразилась у меня на лице.
– Ты по-прежнему в здравом рассудке, – заметила Чжаккарн.
Отлично. Во мне живет нечто, пожирающее меня изнутри. Я плюхнулась на кровать и попыталась продышаться – безуспешно. Тогда я подскочила и принялась ходить туда-сюда, припадая на обутую в сапог ногу. Оставаться неподвижной было выше моих сил. Я терла виски, дергала себя за волосы и думала: вот теперь я все узнала – и теперь уж точно сойду с ума…
– Ты – это ты, – торопливо проговорил Сиэй.
Он пытался бегать за мной, пока я ходила туда-сюда.
– Ты – дочка Киннет, мать гордилась бы тобой. Ты – отдельная от Энефы личность, и твои воспоминания – это твои воспоминания. И ты думаешь совсем не как она. Это значит, что ты сильная, Йейнэ. И это твоя собственная сила. Твоя, не ее.
Я расхохоталась – прозвучало диковато. И жалко – потому что больше походило на всхлип.
– А тебе-то откуда знать?
Он перестал бегать за мной и поднял влажные, печальные глаза:
– Если бы ты стала ею, – прошептал он, – ты бы меня любила.
Я застыла на месте, даже тяжело дышать прекратила.
– И меня тоже, – грустно добавила Чжаккарн. – И Курруэ. Энефа любила всех своих детей, даже тех, кто ее потом предал.
Так, Чжаккарн и Курруэ я и впрямь не люблю. Фух, Йейнэ, выдыхай. И я выдохнула – с облегчением.
Зато меня опять затрясло – наверное, теперь уже от голода. Сиэй с жалобной осторожностью потрогал меня пальчиком. В этот раз я не отдернула руку, и он радостно засопел, вцепился покрепче и усадил меня обратно на кровать.
– Ты бы могла всю жизнь прожить и так ничего и не узнать, – сообщил он и погладил меня по волосам. – Ты бы повзрослела, полюбила бы какого-нибудь смертного, родила бы от него смертных детей, любила бы их, а потом превратилась в беззубую старуху и тихо умерла во сне. Вот такой судьбы мы для тебя хотели, Йейнэ. Именно такая судьба ждала дочь Киннет – но Декарта вызвал тебя сюда. И нам пришлось… поспешить.
Он сидел так близко, что мне трудно было сдержать естественный порыв – и я погладила его по щеке, нагнулась и нежно поцеловала в лоб. Он вздрогнул от неожиданности, а потом смущенно заулыбался. Щечка нагрелась под моими пальцами – покраснел, наверное. Я улыбнулась в ответ. Вирейн прав – его невозможно не любить.
– Расскажи мне все, – прошептала я.
Он отшатнулся, как от пощечины. Наверное, магия, принуждавшая его повиноваться приказам Арамери, оказывала физическое воздействие. Возможно, даже причиняла боль. Но так или иначе, настоящую боль ему причинили не страдания тела, а то, что я отдала ему приказ, напомнив о рабстве.
Но я не приказала ничего конкретного. При желании он мог начать трепаться о чем угодно – рассказать, к примеру, всю историю вселенной от сотворения мира. Или перечислить цвета радуги. Или даже поведать заклинание, разрушающее смертную плоть, как старый камень. Я намеренно оставила ему эту свободу.
И тем не менее он рассказал мне всю правду.
13
ВЫКУП
Стойте. Я ведь кое-что важное пропустила. Извините, что я так путано рассказываю, просто мне трудно собраться с мыслями. Это случилось на следующий день после того, как я нашла серебряную фруктовую косточку в комнатах матери. То есть три дня назад. Или?.. В общем, до того, как я пошла к Вирейну. В тот день я проснулась и стала готовиться к выходу в Собрание, а потом обнаружила за дверью слугу.
*
– У меня для вас известия, миледи, – сообщил он с выражением огромного облегчения на лице.
Наверное, долго стоял. Слуги в Небе стучались в дверь, только если дело было действительно срочное.
– Вот как.
– Лорд Декарта занемог, – сказал слуга. – И не сможет присоединиться к вам сегодня в Собрании – если вы, конечно, соблаговолите удостоить сегодняшнее заседание своим присутствием.
Теврил уже намекал мне, что здоровье Декарты оставляет желать лучшего, и оттого он то и дело пропускает заседания Собрания. Но все равно я удивилась, услышав это от слуги, – накануне Декарта выглядел здоровым и полным сил. А еще изрядно подивилась тому, что он решил мне сообщить – мог бы просто не прийти, и все. Хотя, конечно, письмо содержало мягкий упрек – я ведь не появилась в Собрании вчера. Подавив раздражение, я ответила:
– Благодарю. Передайте, пожалуйста, лорду Декарте мои пожелания скорейшего выздоровления.
– Да, миледи, – ответил слуга, поклонился и ушел.
И я снова пошла к Вратам для чистокровных Арамери и перенеслась в Собрание. Как я и ожидала, Релада нигде не было видно. И, как я и боялась, Симина пришла и уже сидела в ложе. Она снова мне улыбнулась, я ограничилась вежливым кивком, а потом мы просидели рядышком почти два часа.
Сегодняшнее заседание длилось недолго, потому что на повестке дня стоял лишь один вопрос: крупное королевство Узр аннексировало государство-островок Ирт. Прежний правитель Ирта, Арчерин – крепко сбитый, рыжий, он чем-то напомнил мне Теврила, – прибыл в Небо, чтобы лично заявить протест. Король Узра, которого, похоже, подобный вызов авторитету ничуть не озаботил, отправил вместо себя посланца – мальчика, по виду чуть старше Сиэя. Тоже рыжего, кстати. Ирти и узре происходили от общего корня – народа кен, но это никак не способствовало установлению дружеских отношений.
Арчерин ссылался на то, что Узр не объявлял войны и не уведомлял о намерении начать боевые действия. Блистательному Итемпасу отвратителен хаос, сопровождающий войну, и Арамери строго контролировали процесс. Если официального объявления войны не последовало, значит ирти считаются не предупрежденными об агрессивных намерениях соседа, а посему у них не было времени вооружиться, а самое главное – права защищаться такими способами, которые могут повлечь за собой смерть солдат противника. Без официального объявления войны гибель вражеского солдата расценивается как убийство, за это полагается уголовное преследование со стороны отвечающего за поддержку правопорядка крыла ордена Итемпаса. Естественно, узре тоже не имели законного права убивать – и они не убивали. Они просто ввели в столицу Ирта имеющие огромное численное преимущество войска, принудили защитников встать на колени (и это не метафора), а правителю дали под зад пинка и вышвырнули на улицу.
В этом деле я всем сердцем поддерживала ирти. Но мне было абсолютно ясно, что у них нет ни единого шанса обжаловать в Собрании совершенное беззаконие. Мальчишечка из Узра оправдывал агрессию следующим бесхитростным образом:
– У них не хватило сил защитить свою землю. Теперь она принадлежит нам. Для страны лучше сильная власть, чем слабая, разве нет?
Вот к этому, собственно, и свелось все обсуждение. Никому и дела не было до того, кто здесь прав, а кто виноват. Главное, что узре доказали свою способность поддерживать порядок – тем, что сумели оккупировать Ирт, не пролив ни капли крови. Таким это дело видели Арамери, и Орден, и – навряд ли они будут вступать в спор – дворяне в Собрании.
И в конце концов – почему меня это не удивило? – они и не стали спорить: петицию Ирта отклонили. Никто даже не потребовал ввести санкции против Узра. Пусть забирают себе то, что уже захапали, ибо отнимать захапанное будет слишком кроваво и сложно.
Когда зачитывали финальную резолюцию, я не сдержалась и мрачно нахмурилась. Симина поглядела на меня и тихонько хихикнула – это напомнило мне, где я нахожусь. Пришлось придать лицу обычное бесстрастное выражение.
Заседание закончилось, и мы с Симиной спустились по лестнице. Я смотрела прямо перед собой, чтобы не встречаться с ней глазами, а потом свернула к туалету – чтобы не подниматься в Небо вместе с ней. Но услышала ее голосок:
– Кузина?
Пришлось остановиться и подождать, чего она там, задери ее всей кучей демоны, от меня хочет.
– Когда вернешься во дворец и завершишь неотложные дела, не будешь ли ты так любезна отобедать со мной? – Она обворожительно улыбнулась. – Мы бы смогли получше узнать друг друга.
– Извините, – осторожно сказала я, – нет. Не буду так любезна.
Она звонко рассмеялась:
– Ах! Теперь я понимаю, что имел в виду Вирейн! Ну что ж, если мне не удается заманить тебя на обед вежливостью, возможно, ты поддашься естественному любопытству! У меня новости с твоей родины, кузина, и, думаю, тебе будет весьма интересно их выслушать!
И она пошла к Вратам.
– Жду тебя через час.
– Что за новости? – крикнула я ей вслед, но она даже не обернулась.
Я влетела в туалет со сжатыми кулаками и злая, как тысяча демонов. Наверное, поэтому, увидев Рас Ончи – та спокойно сидела в мягком кресле, – я инстинктивно схватилась за кинжал. И обнаружила, что никакого кинжала у меня за спиной нет. Я привязала ножны к голени, укрыв их от любопытных взглядов под пышными юбками. Арамери не должны показываться людям вооруженными – таковы правила.
– Так ты узнала то, что должен знать Арамери? – спросила она, не дав мне времени оправиться от изумления.
Я замялась, а потом плотно прикрыла дверь туалета.
– Еще нет, тетушка, – пробормотала я наконец. – И навряд ли узнаю, если честно. Потому что я – на самом-то деле – вовсе не Арамери. Так что вы уж не тяните кота за хвост, скажите все как есть.
Она улыбнулась:
– Сразу видно, что ты дарре. Такая же нетерпеливая и острая на язык, как все вы. Отец мог бы тобой гордиться.
Я смутилась и залилась краской – уж очень это походило на комплимент. Подозрительно. А может, она хочет таким образом показать, что она на моей стороне? Символ Энефы – подвеска на цепочке – так и висел у нее на шее.
– Не думаю, – медленно проговорила я. – Отец отличался терпением. И никогда не действовал и не говорил, не подумав. Я унаследовала вспыльчивый характер от матери.
– Ах вот оно что. Что ж, в твоем новом доме фамильная черта может весьма пригодиться, правда?
– Может. И не только здесь. Так вы расскажете мне наконец, чего от меня хотите? Или нет?
Она вздохнула, и улыбка исчезла с ее губ.
– Да. Скажу. У нас не очень много времени.
Она с усилием поднялась из кресла – в коленях что-то хрустнуло, я вздрогнула, надо же, как ей, наверное, нелегко ходить, с такими-то суставами. Интересно, сколько она тут просидела? А может, она меня и вчера ждала? Зря я все-таки не пошла на заседание, зря…
– Тебе не странно, что Узр не стал официально объявлять войну? – спросила она.
– Ну… Наверное, надобности не было, – протянула я.
С чего бы ей спрашивать меня об узре?
– И вообще, ведь петиция об объявлении войны никогда не одобряется. Арамери уже сто с лишним лет не давали официального разрешения на ведение боевых действий. Вот узре и решили поставить все на карту и попытаться захватить Ирт без кровопролития. И у них получилось.
– Да. – Рас недовольно скривилась. – В будущем нас ждет еще немало таких «аннексий» – узре показали другим, как легко и просто это сделать. «Мир – превыше всего, таков путь Блистательного».
Однако! Сколько яда в голосе! Услышь ее жрец – ареста по обвинению в ереси было бы не избежать. А уж если Арамери услышат – меня передернуло. Я представила ее худенькую фигурку на Пирсе. А сзади – Чжаккарн с дротиком в руке.
– Осторожнее, тетушка, – прошептала я. – Смотри, как бы такие слова не довели тебя до преждевременной кончины…
Рас лишь рассмеялась:
– И вправду. Надо мне, старой, быть поосторожнее.
И тут же посерьезнела:
– Но подумайте и о таком варианте, леди Не-Арамери: а что, если узре не стали подавать петицию, потому что знали – другая петиция уже одобрена. Тихо, без лишнего шума – вместе с другими эдиктами, которые несколько месяцев назад провели через Собрание.
Я застыла. И мрачно нахмурилась:
– Другая петиция?
– Ну да. Вы же сами сказали: вот уже больше века никто не получал разрешения на ведение войны. А если кто-то все же получил? И совсем недавно? Вторую такую же явно бы не пропустили. Возможно, узре даже знали, что та, вторая петиция, будет всяко одобрена. Потому что за ней стоит некто, обладающий влиянием и властью. Бескровные войны – это, конечно, хорошо, но иногда нужны и кровавые.
Я уставилась на нее – ничего не понимая. Изумление и смятение, должно быть, отчетливо отобразились на моем лице.
Но… как? Одобренная петиция, разрешение вести войну – да ведь об этом знать судачила бы не переставая! А перед этим еще и пару недель и так и эдак обсасывала этот вопрос в Собрании! Как, как можно получить одобрение Собрания, если Собрание ни сном ни духом и вообще петиции не видало?
– Кто? – тихо спросила я.
Впрочем, я уже подозревала кто.
– Никто не знает, кто стоит за петицией, миледи. Никто не знает, каких стран она касается, кто агрессор, а кто жертва. Но на востоке с Узром граничит Тема. Узр страна небольшая – правда, сейчас она стала побольше, но все равно небольшая, – но их правящую фамилию и теманских Трайдис связывают брачные и дружеские узы, которым много сотен лет.
А ведь Тема находится в ведении Симины, сообразила я. Вниз по спине побежал холодок.
Значит, за петицией о начале войны стоит Симина. И она протащила ее через Собрание без шума и дискуссий – хотя наверняка такое потребовало от нее колоссальных усилий и сложнейших интриг. Возможно, узре помогли завладеть Иртом по ходу этих хитроумных комбинаций. Но оставались без ответа два важнейших вопроса.
Первый: зачем ей это понадобилось?
Второй: какое королевство вскоре подвергнется атаке?
А ведь Релад предупредил меня: если любишь кого-то – будь осторожна.
Во рту у меня пересохло, а ладони взмокли. Да уж, теперь я очень, очень охотно встречусь с Симиной за обедом!
– Спасибо вам за все! – поблагодарила я Рас.
И невольно повысила при этом голос – потому что мыслями унеслась далеко-далеко, к предстоящей беседе.
– Я воспользуюсь этими сведениями, не сомневайтесь.
Она поковыляла прочь, добродушно похлопав меня по руке. Я стояла в задумчивости и забыла попрощаться, а когда пришла в себя, она уже открыла дверь, чтобы выйти.
– А каким должен быть настоящий Арамери, тетушка? – выпалила я.
А что? Мне хотелось знать ответ на этот вопрос с нашей первой встречи!
Она замерла, потом медленно обернулась.
– Настоящий Арамери должен быть жестоким, – очень тихо сказала она. – Должен разменивать чужие жизни, подобно звонкой монете, и самое смерть обратить в свой щит.
И она опустила взгляд.
– Твоя матушка сказала это. Давно. Но я не забыла.
Я вытаращилась на нее – в горле опять пересохло.
Рас Ончи отвесила уважительный поклон.
– Я буду молиться, – сказала она, – за то, чтобы тебе эти умения не понадобились.
*
Так, нужно вернуться в Небо.
Я взяла себя в руки. И отправилась на поиски апартаментов Симины уверенная в себе и спокойная. Они располагались не так уж далеко от моих – все чистокровные живут на верхнем дворцовом уровне. Но Симине даже такой верхотуры оказалось недостаточно: она решила возвыситься надо всеми и расположилась в одном из самых больших шпилей. Туда лифты не ходили, увы. С помощью случайно пробегавшего мимо слуги я обнаружила покрытую коврами лестницу, ведущую наверх. В принципе, мне пришлось подниматься не так уж высоко – всего-то на три уровня, не больше, но когда я добралась до лестничной площадки, ноги у меня гудели. Спрашивается, зачем она влезла на эдакий насест? Нет, конечно, здоровые и сильные чистокровные гости дошли бы без проблем, слуг вообще никто ни о чем не спрашивал, а вот, скажем, старый и больной Декарта как сюда поднимается? Или он сюда не поднимается? Впрочем, возможно, именно с этой целью Симина и залезла на такую верхотуру…
