Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 77 страниц)
– Расскажи мне, что случилось, – проговорила я. – Что тебя таким сделало? Я хочу понять, Солнышко. Ты знаешь, Сумасброд ведь любил тебя. Он…
Горло неожиданно перехватило, пришлось отвернуться и перевести дух.
– Он не захотел от тебя отрекаться. Думаю, он с удовольствием помог бы тебе. Он просто не знал, как к этому подступиться…
Солнышко продолжал молчать. Я погладила его по щеке:
– Не то чтобы ты должен мне что-то рассказывать. Я своего обещания не нарушу: ты помог мне с побегом, так что теперь можешь избавить этот мир еще от одного демона. Но разве я хотя бы этого не заслужила? Хотя бы малой толики правды?..
Он ничего не ответил. Лицо под моими пальцами было мраморно-неподвижно. Он смотрел прямо перед собой, сквозь меня, куда-то в непостижимую даль. Я ждала, но он так и не заговорил.
Что ж, я вздохнула и потянулась за пустой миской из-под супа. Она была не особенно велика, но еще имелся стакан: в нем прежде было самое вкусное вино, которое я в своей жизни пробовала. Голову кружил легкий хмель, хотя за время сна он почти испарился. Я поставила миску и стакан перед собой и осторожно высвободила из повязки правую руку. Теперь я могла ею пользоваться, хотя мышцы возле плеча еще болели. Все зажило, но память о пережитых страданиях была слишком свежа.
– Подожди, пока я потеряю сознание, а потом давай делай что надо, – сказала я, не будучи, впрочем, уверена, что он вообще обращал на меня внимание. – И будь добр, спусти кровь в уборную. Если сумеешь, не оставляй им ни капельки, чтобы не воспользовались.
И опять – упрямое молчание. Я даже не сердилась на него больше – привыкла.
Вздохнув еще раз, я поднесла нож к запястью – сделать первый надрез.
Стакан вдруг полетел на пол и вдребезги разбился, левое запястье перехватила могучая рука, миг – и меня пронесло через всю комнату. Я ударилась о стену и распласталась по ней, прижатая всем весом его тела.
Он вдавливал меня в стену, тяжко дыша. Я попыталась высвободиться, но он буркнул что-то недовольное и тряс мою руку, пока я не замерла. Я стала ждать, что будет дальше. Руку себе я слегка поцарапала, но и только. Вот показалась капелька крови, подтекла под его ладонь и шлепнулась на пол…
Солнышко согнулся. Медленно-медленно, точно мощное старое дерево на ураганном ветру. Сражаясь за каждый дюйм…
Он клонился к земле, пока его лицо не оказалось вровень с моим, а горячее и хриплое дыхание не защекотало мне ухо. Наверное, это было очень неудобное положение, но он так и замер, терзая себя и крепко удерживая меня, и только тут сумел наконец заговорить.
Впрочем, он не говорил, а шептал – все время, пока длился рассказ.
*
– Они больше не любили меня. Он родился первым. Я явился следом за ним. Благодаря ему я никогда не был одинок. Потом явилась она, и я не возражал, я не возражал, пока она понимала, что он принадлежал и мне тоже. Дело не в том, что мы будто бы не поделили его, понимаешь? Было хорошо, что она с нами, и еще появились дети, много детей, все разные и все – совершенные. Я был счастлив тогда, счастлив, она была с нами, и мы любили ее, он и я, но в его сердце на первом месте был я. Я знал это. И она проявляла к этому уважение. Нет, необходимость делиться никогда меня не тревожила…
Но они менялись, менялись, они все время менялись… Я знал о такой возможности, но прошло уже столько времени, и я сперва не поверил… До моего появления он целую вечность был одинок. Я не понимал… Даже когда мы враждовали, он не переставал обо мне думать. Откуда мне было знать? За все время моего существования этого не случалось, ни единого разу… Даже удаляясь от них, я чувствовал их присутствие и то, что они чувствовали меня. Но потом… потом…
*
Добравшись до этого места, он вновь плотно притянул меня к себе. Его свободная рука, та, что не стискивала моего запястья, сгребла в кулак ткань одежды на моей пояснице. Я была уверена только в том, что это не объятие. Ни любовное, ни дружеское. Скорее, походило на то, как он вцепился в меня после освобождения из Пустоты. Или на то, как я временами стискивала свой посох, когда случалось забрести в незнакомое место и не к кому было обратиться за помощью, если вдруг оступлюсь. Да, вот именно так.
*
– Я не думал, что такое возможно. Было ли это предательством? Неужели я чем-то их оскорбил? Я вообразить не мог, что однажды они начисто забудут меня…
Но они забыли.
Они забыли меня.
Они были вместе, он и она, а я совсем их не чувствовал. Они думали только друг о друге, а мне больше не было места.
Они оставили меня в одиночестве…
*
Я всегда лучше понимала язык тела, чем голос или внешний смысл слов. Так что, когда Солнышко шептал об охватившем его ужасе, о единственном мгновении одиночества после целой вечности любви и дружбы, отнюдь не слова сообщили мне о степени катастрофы, которая постигла из-за этого его душу. Он прижимался ко мне, точно любовник. И поэтому в словах не было нужды.
*
– Я бежал в смертное царство. Лучше уж водиться со смертными, чем не иметь вообще ничего. Я отправился в одну деревню, встретил смертную девушку… Лучше хотя бы такая любовь, чем совсем никакой… Девушка предложила себя, и я взял ее. Она была нужна мне, как ничто и никогда прежде. Я остался у нее. Любовь смертной оказалась как-то… надежней… Родился ребенок, и я не стал его убивать. Я знал, что это демон, запретное существо, я сам установил тот закон, но он тоже оказался мне нужен… Он был… Я и запамятовал, до чего они бывают хороши… Смертная девушка шептала мне на ухо, шептала ночами, когда я слабел. Мои родичи были не правы, они поступили зло, жестоко и недостойно, забыв меня. Если я вернусь к ним, они опять меня предадут. Только она могла по-настоящему любить меня; только она была мне нужна. Мне было необходимо в это поверить, ты понимаешь? Мне нужна была хоть какая-то опора, нечто определенное. Я жил, до ужаса боясь ее смерти. А потом они явились за мной, разыскали меня. Они принесли извинения – извинения! Как после мелкой размолвки!..
*
Я услышала короткий смешок, больше похожий на всхлип.
*
– Они забрали меня домой. Но я знал, что более не могу доверять им. Я понял, что это такое – остаться в одиночестве. Это противоположно и противно всему, чем я являюсь, это ничто, это пустота… Еще до начала времен я сражался в десяти тысячах битв, я сжигал душу, давая форму вселенной… но никогда прежде я не страдал так невыносимо.
Та смертная девушка предупреждала меня. Она говорила: они сделают это снова. Забудут, что некогда любили меня. Обратятся друг к другу, а я останусь один… брошенным… навсегда…
Я сказал, что они не сделают этого.
Не сделают этого.
Тогда смертная девушка убила нашего сына.
*
Тут он ненадолго умолк. Он застыл в неподвижности.
*
– «Вот, возьми», – сказала она и предложила мне кровь. И я подумал… я подумал… подумал… когда нас было лишь двое, я никогда не оставался один…
*
Вот такая заключительная фраза. Пророчество о том, чем кончилось дело.
Он медленно разжал руки, выпуская меня. Напряжение ушло из его тела, а с ним кончились и силы, – утекли, как вода. Он соскользнул по мне, опустившись на колени, его щека оказалась у моего живота. Он больше не дрожал.
Я провела довольно много времени, стараясь постичь природу света. Это частью любопытство, частью философские размышления. Я надеюсь однажды понять, почему я вижу именно таким образом, а не иначе. Писцы тоже изучали свет. В книгах, которые читал мне Сумасброд, утверждалось, что ярчайший свет – истинный свет, как там говорилось, – есть сочетание всех видов менее совершенного света. Красного, синего, желтого и остальных, сколько ни есть, – смешать их, и получится сияющий белый.
Это некоторым образом означает, что истинный свет зависит от присутствия прочих разновидностей света. Убери их, и останется темнота. Однако обратное неверно: убери тьму – и останется тьма еще непроглядней. При этом тьма может существовать сама по себе, свет же – не может.
Вот так одно мгновение одиночества уничтожило Блистательного Итемпаса. Вероятно, со временем он оправился; время обтачивает даже речной голыш, придавая ему новую форму. Но в момент величайшей слабости он получил подножку; уже израненной душе нанесла неисцелимую рану смертная женщина, на чью любовь он так полагался. И это настолько лишило его рассудка, что он убил собственную сестру, думая навеки обезопасить себя от боли предательства.
– Мне жаль, – выдохнул он еле слышно, как будто не для моих ушей, но последующие слова предназначались уже мне. – Ты понятия не имеешь, сколько я думал над тем, чтобы взять твою кровь и использовать ее для себя…
Я обняла его за плечи, нагнулась и поцеловала в лоб:
– Вообще-то, я знаю.
Потому что я действительно знала.
Выпрямившись, я взяла его за руку и принудила встать. Он послушался, не противясь. Дал отвести себя к постели и уложить. Когда мы угнездились бок о бок, я забралась под его руку и устроила голову у него на груди – точно так, как когда-то с Сумасбродом. На ощупь, на запах они были очень разными. Морская соль – и сухие специи, прохлада – и жар, нежность – и ярость. Только сердца стучали совсем одинаково. Медленно, мощно, уверенно. Мог ли сын унаследовать подобное от отца? Определенно… Я подумала и решила, что умереть можно и завтра.
18
«МЕСТЬ БОГОВ»
(акварель)
Думаю, Сумасброд всегда подозревал истину…
Я с детства хранила удивительное воспоминание о пребывании в теплой и влажной тесноте. Там мне было удобно и безопасно, но одиноко. Я слышала голоса, однако со мной никто не разговаривал. Время от времени чьи-то руки прикасались ко мне, и я толкалась в ответ, но это было и все…
Много лет спустя я рассказала об этом Сумасброду, и он как-то странно на меня посмотрел. Когда я спросила его, что не так, он ответил не сразу. Но я не отступалась, и наконец он сказал:
«Звучит как воспоминание о пребывании в утробе!»
Я, помнится, расхохоталась.
«Чепуха какая! Я же думала! Слушала! Воспринимала!»
Он пожал плечами.
«До рождения со мной было то же. Видимо, и со смертными иногда так получается».
Хотя на самом деле и не положено, мог бы он добавить, но не стал.
*
– Что ты собираешься предпринять? – утром спросил меня Солнышко.
Он стоял у окна по другую сторону комнаты, мягко сияя, – солнце только что встало. Я приподнялась, села, подавила зевок.
– Не знаю.
Умирать я пока не готова. И признать это оказалось легче, чем я думала. Я ведь убила Сумасброда; жить с этим знанием почти непереносимо. Но наложить на себя руки или дать это сделать Солнышку либо Арамери – это… некоторым образом еще хуже. А если иметь в виду гибель Сумасброда, это вообще выглядело так, будто я собиралась выкинуть подарок.
– Если я выберу жизнь, Арамери будут меня использовать одни боги знают для чего. Оно мне надо – новые смерти на моей совести? – Я вздохнула и потерла ладонями лицо. – Ты был прав в своем желании перебить нас. Только требовалось довести дело до конца, уморить всех. Это была единственная оплошность Троих…
– Нет, – сказал Солнышко. – Мы были не правы. Не стану отрицать, с демонами надо было что-то делать, но нужно было найти какое-то другое решение. Они ведь были нашими детьми…
Я молча открыла рот. Потом закрыла. Я вглядывалась в его силуэт, чуть более яркий, чем слегка светившееся окно. Я даже не знала, что на это сказать, и решила переменить тему.
– А ты сам что собираешься делать?
Он стоял, встречая рассвет, точно так же, как много раз делал это в моем доме: прямая осанка, голова вскинута, руки скрещены на груди. Сейчас, против обыкновения, Солнышко негромко вздохнул и повернулся ко мне, прислонившись к подоконнику с видом почти осязаемой усталости.
– Понятия не имею, – ответил он. – Во мне не осталось ничего цельного или правильного, Орри. Ты была права, когда обозвала меня трусом. Дураком ты меня не называла, но и это было бы правильно. А еще я слаб…
Он поднял руку, посмотрел на нее так, словно впервые увидел, и сжал кулак. Кулак показался мне далеко не слабым, но я понимала, какая цена ему была с точки зрения бога. Кости – способные ломаться. Кожа – не знающая мгновенного исцеления ран. Вены и сухожилия – уязвимые, как паутинки. А внутри хрупкой плоти – разум, напоминающий разбитую и плохо склеенную чашку.
– Значит, это одиночество? – спросила я. – Твоя истинная противоположность. Одиночество, а не тьма. Ты этого не понимал?
– Нет. До того самого дня. – Он опустил руку. – А надо было. Потому что одиночество – вот тьма души.
Я встала и приблизилась к нему, слегка запнувшись о ковер. Я нашла его руку, потом потянулась к лицу. Он позволил мне это, даже прильнул к моей ладони щекой. Наверное, в тот момент он чувствовал себя очень одиноким.
– Я рад, что они отправили меня сюда в облике смертного, – сказал он. – Я не могу причинить особого вреда, когда с ума схожу. Когда я оказался заперт в том царстве тьмы, я думал, что потеряю рассудок… Но когда меня вытащили, там была ты… без этого я бы опять сломался.
Я нахмурилась, думая о том, как он прижимался ко мне в тот день, прижимался и не мог отпустить даже на миг. Ни одно человеческое существо не вынесет вечного одиночества. Я тоже свихнулась бы в пустоте. Однако нужда Солнышка была сверхчеловеческой.
Я снова вспомнила слова матери, которые много раз слышала от нее в детстве.
– Нет ничего зазорного в том, чтобы принимать помощь, – сказала я ему. – Теперь ты стал смертным. А у смертных не все получается в одиночку.
– Тогда я не был смертным… – проговорил он, и я поняла: он думал о том дне, когда убил Энефу.
– Может, это относится и к богам, – ответила я.
Я еще не вполне оправилась и вынуждена была прислониться рядом с ним к подоконнику.
– Мы ведь созданы по твоему образу и подобию, помнишь? Что, если твои родичи отправили тебя сюда не потому, чтобы в смертном образе ты не мог наворотить дел, а просто чтобы ты научился справляться с этим, как делаем мы, смертные?
Я вздохнула и прикрыла глаза: постоянное сияние Неба утомляло меня.
– Во имя бездны, откуда мне знать! Может, тебе просто друзей завести надо…
Он промолчал, но, кажется, я почувствовала на себе его взгляд.
Больше я ничего сказать не успела – в дверь постучали. Солнышко пошел открывать.
– Лорд… – Голос был мне незнаком, но в нем звучала вышколенная деловитость слуги. – У меня послание. Лорд Арамери требует вас к себе.
– Зачем?
Солнышко задал вопрос, на который я бы нипочем не отважилась. Посланец тоже сперва растерялся, но после очень краткого промедления все же ответил:
– Схватили госпожу Серимн.
*
Как и накануне, лорд Арамери выставил из зала всех своих царедворцев. Такие материи, как сделки с демонами или наказание заблудших чистокровных, они не для посторонних глаз…
Серимн стояла в окружении четверых стражников – Арамери и уроженцев Дальнего Севера, хотя никто из них ее не касался. Я не могла бы сказать, выглядела ли она сколько-нибудь потрепанной; я видела только силуэт, столь же прямой и горделивый, как и при других наших встречах. Ее руки были связаны впереди, и, кажется, это была единственная уступка ее положению пленницы. Кроме нее, самого правителя, стражи и нас с Солнышком, в зале никого не было.
Они с лордом Арамери смотрели друг на друга молча и неподвижно. Ни дать ни взять утонченные мраморные изваяния Безжалостности и Непокорности.
Впрочем, игра в гляделки тянулась недолго. Она отвернулась от него – при всей своей слепоте я рассмотрела, с каким пренебрежением она это проделала, – и перевела взгляд на меня:
– Госпожа Орри… Приятно ли тебе стоять рядом с теми, кто дал твоему отцу умереть?
Некогда эти слова больно ранили бы меня, но с тех пор я многое успела понять.
– Ты не так поняла, госпожа Серимн. Мой отец погиб не из-за Ночного хозяина и не из-за Сумеречной госпожи. И богорожденные здесь ни при чем, равно как и те, кто их поддерживает. Он умер оттого, что был не похож на других. У обычных смертных непохожесть возбуждает злобу и страх… – Я вздохнула. – Признаю, дыма без огня не бывает. Но тому, кто заслуживает веры, следует верить.
Она покачала головой:
– Слишком уж ты доверяешь этим новым богам.
– Нет, – сказала я, начиная сердиться. Да какое сердиться, я пылала яростью! Будь у меня посох, наверняка дошло бы до беды. – Я верю в то, что боги – таковы, какие они есть, и еще в то, что смертные – это смертные. Смертные, госпожа Серимн, именно смертные забили моего отца камнями до смерти. Именно смертные связали меня, как овцу на бойне, и выпускали из жил кровь, чуть не доведя до гибели. Смертные и моего возлюбленного убили…
Я произнесла это, и у меня не перехватило горло, и голос не дрогнул – есть чем гордиться. Ярость несла меня на своих крыльях.
– Во имя бездны! Да если боги в самом деле решат стереть нас с лица земли, велика ли беда? Может, мы вполне заслужили уничтожения!
Тут я не удержалась и посмотрела на лорда Теврила.
Он заговорил скучающим голосом, не обратив особого внимания на мои слова:
– Серимн, хватит препираться с девочкой. Твое краснобайство сгодилось бы для ваших запутавшихся и растерянных неофитов, но все здесь присутствующие видят тебя насквозь.
Он сделал в ее сторону жест, этакий изящный взмах, обрисовавший всю ее сущность.
– Эру Шот, тебе позволительно не понимать: вся нынешняя заварушка – всего лишь семейная ссора, зашедшая слишком далеко.
Должно быть, я выглядела сбитой с толку.
– Семейная ссора?..
– Видишь ли, я всего лишь полукровка, – ответил он. – Самый первый, оказавшийся во главе семьи. И хотя меня поставила на эту должность сама Сумеречная госпожа, иные мои родственники, особенно чистокровные, продолжают сомневаться в моей дееспособности. У меня хватило глупости считать Серимн наименее опасной среди них. Я даже верил, что она могла оказаться полезной, ведь ее организация давала цель в жизни тем приверженцам Итемпасовой веры, кто в последнее время утратил духовные ориентиры.
Я не видела, как он покосился на Солнышко, но угадала движение.
– Я не предполагал, что они могут натворить настоящих бед. Приношу за это свои извинения.
Я изумленно застыла. Я ничего не знала о повадках высокорожденных, не говоря уже об Арамери, но одно мне было известно точно: извиняться у них не в обычае. Они не делали этого никогда и ни под каким видом. Даже после уничтожения Земли Маро они предложили моему народу полуостров Нимаро в качестве «жеста человеколюбия» – но не как извинение.
Серимн тряхнула головой.
– Декарта назначил тебя, Теврил, наследником только по принуждению, – сказала она. – Полукровка или нет, в обычную пору ты бы справлялся неплохо. Но в нынешние темные времена нам необходим сильный глава семьи, непоколебимо приверженный старым ценностям, не склонный ни при каких обстоятельствах утрачивать преданность Отцу Небесному. А тебя ущербное происхождение не наделило должной гордостью.
Я почувствовала улыбку лорда Арамери. Еще бы мне было не ощутить ее, тонкую и опасную, как клинок! От нее в комнате сразу что-то изменилось, никто здесь больше не мог полагать себя в безопасности.
– Тебе есть еще что сказать? – спросил он. – Такого, что не зря потратило бы мое время?
– Нет, – ответила она. – Ничего, что тебе подобало бы услышать.
– Очень хорошо, – сказал лорд Арамери.
Щелкнул пальцами – и из-за занавеси позади трона возник слуга. Он припал на колени рядом с троном, держа что-то в руках; еле слышно звякнул металл. Теврил не взял принесенного, а я не могла разглядеть, что это такое. Я только заметила, как отшатнулась Серимн.
– Вот этот человек, – сказал лорд Арамери, указывая на Солнышко. – Серимн, ты оставила Небо до последней передачи власти. Ты знаешь, кто это такой?
Серимн покосилась на Солнышко и отвела глаза.
– Мы так и не сумели установить, что он такое, – сказала она. – Он является спутником и, возможно, любовником госпожи Орри. Он не представлял для нас ценности, разве что как заложник, чтобы она вела себя смирно.
– Посмотри на него внимательнее, кузина.
Она повиновалась, всем своим видом излучая пренебрежение.
– Я в самом деле должна что-то особенное увидеть?
Я взяла Солнышко за руку. Он не пошевелился. Похоже, происходившее было ему безразлично.
Лорд Арамери поднялся с трона и сошел по ступеням. Достигнув подножия, он резко повернулся к нам – так, что длинные волосы и плащ метнулись у него за спиной. А потом преклонил колено, явив учтивость, которой я бы никогда не заподозрила в столь могущественном человеке.
Стоя коленопреклоненным, он звенящим голосом произнес:
– Узри же нашего Отца Небесного, Серимн. Приветствуй Итемпаса, Дневного хозяина, Повелителя Порядка и Света!
Серимн непонимающе посмотрела на него. Потом – на Солнышко. В голосе Теврила не было ни намека на язвительную насмешку – лишь почтительное благоговение… Я, однако, вполне представляла себе, что видела Серимн, глядя на Солнышко. Нечеловеческую усталость в глазах, невероятное горе под покровом внешнего безразличия. На нем, как и на мне, была одежда с чужого плеча, и он никак не ответил на поклон и приветствие Теврила.
– Да он же мароне, – после долгой паузы проговорила Серимн.
Теврил поднялся, привычным движением откидывая за спину хвост длинных волос:
– Какая неожиданность, не правда ли? А ведь это не первая ложь, которую наше семейство повторяет так долго, что правда начинает уже забываться.
Он подошел к ней и остановился прямо напротив. Она не попятилась, хотя я, например, на ее месте обязательно подалась бы назад. Было сейчас в лорде Арамери нечто такое, отчего мне стало нешуточным образом страшно.
– Ты же знаешь, Серимн, что он был низложен, – сказал он. – И ты видела предостаточно богов, принимавших облик смертных. Как же ты не догадалась, что чтимый тобою бог может среди них оказаться? Вот и Хадо рассказывает, что ваши новозоры обращались с ним не очень по-доброму…
– Нет, – сказала Серимн, и в ее сильный, звучный голос впервые за время нашего знакомства пробилась дрожь неуверенности. – Это невозможно! Я бы непременно… и Датэ… мы бы непременно поняли!
Теврил оглянулся на слугу. Тот поспешил вперед со своим металлическим предметом. Лорд взял его и сказал:
– Полагаю, твоя незамутненная арамерийская кровь все равно не дает тебе права говорить за нашего бога. Ну что ж, раз так, значит так. Откройте-ка ей рот и подержите открытым…
Я даже не поняла, что последние слова были приказом, – но стражники сдвинулись вокруг Серимн и схватили ее. Началась борьба, выглядевшая для меня как смешение качающихся силуэтов. Когда все успокоилось, я заметила, что стражи крепко держали голову Серимн.
Теврил между тем взял в руки предмет, принесенный слугой, и я впервые смогла увидеть его – темным контуром на фоне магического свечения дальней стены. Ножницы?.. Нет, слишком большой и форма другая…
Клещи.
– Боги мои… – прошептала я, слишком поздно поняв, что происходит.
Я поспешно отвернулась, но от жутких звуков деваться было некуда. Захлебывающийся вопль Серимн… «Мммхх…» Теврила, вынужденного приложить немалую силу… влажный хруст разрываемой плоти. Все произошло очень быстро. Теврил со вздохом отвращения вернул клещи слуге, и тот их унес. Серимн издала еще один невнятный звук, не столько вопль боли, сколько бессловесный протест… И, обмякнув, со стоном повисла на руках стражников.
– Пожалуйста, держите ее голову наклоненной вперед, – словно сквозь туман, услышала я голос Теврила. – Мы же не хотим, чтобы она захлебнулась.
– П-погодите… – выдавила я.
Боги, я была неспособна думать. Наверное, эхо этого звука до конца дней будет мне сниться.
– Что такое, эру Шот?
Лорд Арамери тяжело дышал, но в остальном говорил как обычно: вежливо, негромко и с теплотой. Я же про себя гадала, сумею ли совладать с позывом на рвоту.
– Датэ, – повторила я. – И пропавшие богорожденные. Она… она же могла рассказать нам…
Увы, теперь Серимн умолкла навеки.
– Даже если ей и было что-то известно, она ни за что бы не заговорила, – сказал Теврил.
Он взошел по ступеням и снова опустился на трон. Слуга оставил клещи за занавесом и, торопливо вернувшись, подал ему влажное полотенце. Лорд тщательно протер каждый палец.
– Однако я более склонен предположить, что они с Датэ уговорились разделиться, чтобы защитить друг друга. Серимн, в конце концов, чистокровная Арамери. Она должна была предвидеть допрос с пристрастием в случае поимки.
Допрос с пристрастием… Так, значит, на языке высокорожденных называлось то, чему я только что стала свидетельницей.
– И, к сожалению, дело это уже не в моей власти.
Теврил сделал едва заметный жест, и главные двери зала распахнулись. Вошел другой слуга. Он нес нечто, мгновенно привлекшее мой взгляд, ибо оно сияло так же ярко, как и все остальное в этом насыщенном магией месте. Только, в отличие от пола и стен, предмет в руках у слуги испускал веселый розовый свет. Это был небольшой резиновый мячик – ребенку впору играть.
Теврил взял его у слуги и проговорил:
– Моя кузина забыла не только о том, что Блистательный Итемпас более не царствует над богами. Она забыла еще и о том, что Арамери теперь повинуются нескольким хозяевам, а не одному, как в прежние времена. Мир меняется; нам приходится меняться вместе с ним – либо погибнуть. Быть может, прослышав об участи Серимн, многие мои чистокровные кузены освежат свою память…
Он разжал пальцы, и розовый мячик выпал из руки. Отскочил от пола у трона. Лорд поймал его в воздухе. И еще дважды уронил на пол.
Перед ним возник мальчик. Я ахнула, тотчас узнав его. Это был Сиэй, бог-дитя, тот, что когда-то порывался запинать Солнышко до смерти. Сиэй Плутишка, пребывавший некогда в рабстве у Арамери.
– Что еще? – спросил он раздраженно.
Мельком оглянулся на меня, услышав, как я ахнула, и отвернулся, не переменившись в лице. Я стала молиться сразу всем богам, чтобы он меня не узнал. Хотя надежды на это не было почти никакой, ведь рядом со мной стоял Солнышко.
Теврил почтительно наклонил голову.
– Вот одна из убийц твоих родичей, лорд Сиэй, – сказал он, указывая на Серимн.
Сиэй обернулся к ней, поднимая брови:
– А я ее помню! Декарте она была троюродной племянницей или что-то вроде того. Съехала много лет назад… – И на его лице возникла кривая улыбка, плохо соответствовавшая детским чертам. – Ух ты, Теврил! Язык?!
Теврил отдал розовый мячик слуге. Тот с поклоном взял его и унес.
– Кое-кто в семье полагает, будто я… слишком мягок. – Он пожал плечами. – Мне показалось, наглядный пример не повредит.
– Вижу. – Сиэй вприпрыжку одолел два шага и остановился перед Серимн, впрочем, я заметила, как брезгливо он обошел кровь, темным пятном растекшуюся на полу. – То, что ее поймали, уже хорошо, но я как-то не думаю, чтобы Наха вернул солнце, пока вы не отловите демона. Как у вас с этим?
– Пока он не пойман, – сказал Теврил. – Мы ищем его.
Серимн издала звук, от которого у меня на коже встали дыбом мелкие волоски. Я ощутила ее внимание и увидела, как она с усилием подалась в мою сторону и снова издала этот звук. Слов, которые она старалась произнести, разобрать было невозможно, я даже не была уверена, что она вправду пыталась заговорить, но я все равно поняла: она хотела указать Сиэю на меня. «Вот демон!» – сказала бы она, если бы могла.
Но Теврил уже позаботился, чтобы она никому не выдала моей тайны. Даже богам.
Сиэй вздохнул, наблюдая за попытками Серимн.
– Не знаю и знать не хочу, что ты там силишься вякнуть, – сказал он.
Серимн притихла, глядя на него с каким-то новым и очень мрачным предчувствием. А Сиэй продолжал:
– И мой отец не пожелает этого знать. Я бы на твоем месте только молился, чтобы на него не напало… творческое настроение!
И он махнул рукой. Этак лениво, небрежно… Возможно, только я увидела поток могущественной энергии, черным пламенем вырвавшейся из этой руки. Она свернулась в воздухе, точно змея, потом устремилась вперед и поглотила Серимн… Когда она исчезла, Серимн нигде больше не было видно.
Потом Сиэй повернулся к нам с Солнышком.
– Так ты еще с ним! – сказал он мне.
Я как-то очень остро почувствовала свою руку, сжимавшую ладонь Солнышка.
– Да, – ответила я и подняла подбородок. – Теперь я знаю, кто он такой.
– В самом деле? – Взгляд Сиэя метнулся к Солнышку. Задержался. – Знаешь, как-то я сомневаюсь в этом, смертная девочка. Даже его дети толком не знают больше, кто он такой.
– Я сказала, что теперь знаю его, – проговорила я с некоторым раздражением.
Я никогда не терпела покровительственного отношения, от кого бы оно ни исходило, а уж за прошедшие несколько недель я навидалась и натерпелась такого, что капризы богорожденного смутить меня уже не могли.
– Я не знаю, каков он был раньше. Той личности больше нет; он прежний умер в день, когда убил Энефу. Это все, что осталось!
И я дернула головой в сторону Солнышка. Его ладонь обмякла в моей, – вероятно, он ничего подобного не ожидал.
– Верно тебе скажу, осталось не много. Иногда я сама готова его до потери сознания запинать. Но чем больше я его узнаю, тем больше убеждаюсь: он не настолько безнадежен, как всем вам, по-моему, кажется!
Какое-то мгновение Сиэй молча смотрел на меня… Впрочем, он быстро оправился.
– Ничего ты об этом не знаешь! – Мальчик-бог сжал кулачки: вот сейчас ногами затопает. – Он мою маму убил! Мы все в тот день умерли! И это он нас убил! Нам что, об этом забыть?
– Нет, – сказала я.
Я ничего не могла поделать с собой: мне было жаль его. Я ведь знала, каково это – пережить потерю родителя, противоречащую здравому смыслу.
– Конечно, вы не можете забыть. Но… – тут я подняла руку Солнышка, – …посмотри же на него! По-твоему, он провел столетия в самодовольном злорадстве?
Сиэй надул губы:
– Он сожалеет о сделанном? Теперь, когда мы освободились из рабства, а он за свои преступления оказался заточен в смертное тело? Ах, какое раскаяние!
– Откуда тебе знать, что он не раскаивался прежде?
– А оттуда, что он не освободил нас! – Сиэй ударил себя кулаком в грудь. – Он бросил нас здесь и предоставил людям поступать с нами, как им заблагорассудится! Он пытался заставить нас полюбить его снова!
– Может, – сказала я, – он просто другого способа придумать не мог.
– Что?!
– Может, это был единственный путь, казавшийся ему вменяемым – после того невменяемого поступка, что он совершил? Может, он думал, что время все исправит – хотя это было невозможно? Даже при всем том, что от его деятельности становилось все только хуже…
Мой первоначальный гнев успел улетучиться, я вспоминала Солнышко, каким он предстал мне прошлой ночью – на коленях, полностью лишенным надежды.
– Может, он считал, что лучше пусть ты будешь в плену и ненавидишь его, чем насовсем тебя потерять?
Я понимала, что это бессмысленный спор. Иные деяния не подпадают ни под какое прощение. Убийство, несправедливое заточение и пытки суть непрощаемые грехи… Наверное. Ну, мне так кажется.
