Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"

Значит, вот как происходит передача власти у Арамери. Глава семьи избирает преемника. Если он один, этот наследник, то ему предстоит убедить самое близкое существо добровольно отдать жизнь, чтобы с помощью Камня перенести сигилу власти на лоб нового главы клана. Если наследников несколько, они стремятся убедить назначенную жертву выбрать именно их. Мать была единственной наследницей. Кого ей предстояло убить в случае, если бы она осталась и не отреклась от власти? Возможно, она взяла в постель Вирейна в том числе и с этой целью… возможно, она смогла бы даже убедить Декарту отдать за нее жизнь. Возможно, именно поэтому она, после того как вышла замуж и родилась я, никогда более не возвращалась во дворец.

Головоломка наконец почти сложилась. Но некоторые кусочки все еще болтались подвешенными в воздухе. Я чувствовала, что как никогда близка к отгадке. Но хватит ли у меня времени? У меня есть остаток ночи, следующий день, целая ночь и следующий за ней день. Потом бал, церемония – и все.

Времени более чем достаточно, решила я.

– Тебе туда нельзя! – тараторил Сиэй, бегая вокруг меня, пока я шагала по коридору. – Йейнэ, Наха – он сейчас выздоравливает! Прямо как я! Он не сможет поправиться, если на него будут смотреть смертные – это придает ему облик и…

– Значит, я не буду на него смотреть.

– Все не так-то просто! Вот такой, слабый, он опаснее всего! Он с трудом себя контролирует! Ты не должна…

Его голосок вдруг сломался и стал ниже на октаву – так бывает у подростков. Он тихонько выругался и остановился. Я пошла дальше и совсем не удивилась, когда за моей спиной он топнул ножкой и крикнул:

– Ты – гадкая, упрямая, противная смертная! Самая противная из всех, кого я видел! Ты гадкая, Йейнэ!

– Благодарю за комплимент, – бесстрастно отозвалась я.

Впереди замаячил поворот. Не дойдя до него, я остановилась.

– Иди и посиди у меня в комнате, – сказала я. – Приду обратно – почитаю тебе сказку.

Он прорычал что-то в ответ на своем языке. Божественный я не разумела, но прорычанное в переводе не нуждалось. Правда, стены на меня не обрушились и в жабу я не превратилась – значит, наш мальчик не слишком на меня рассердился.

Чжаккарн сказала, где сейчас Нахадот. Она долго смотрела, изучая мое лицо, – как делала это с начала времен, взвешивая решимость в глазах воинов. Потом сказала. Наверное, это следовало считать комплиментом. Или предостережением. Решимость может обернуться одержимостью. Но мне все равно.

На самом нижнем жилом уровне, в самой его середине, у Нахадота имелись свои комнаты. Здесь царила вечная тень – сверху громоздилось все здание, окна по понятным причинам отсутствовали. Жилища всех Энефадэ располагались на этом уровне – туда они приходили, если возникала неприятная необходимость поспать, поесть и что-то еще сделать со своим полусмертным телом. Чжаккарн не удостоила меня объяснений, почему они выбрали для жизни столь неприятное место, но мне показалось, что я и так все поняла. Здесь, внизу, прямо над ублиеттой, они были ближе к Камню Энефы, чем к узурпированному Итемпасом небу. Возможно, ощущение ее присутствия их утешало. Ведь они столько вытерпели ради нее.

Я вышла из лифтовой ниши и окунулась в полную тишину. Смертные сюда не забредали и здесь не жили – и я их за это не винила. Кому захочется иметь в соседях Ночного хозяина? Не удивляло и то, что вокруг царил мрак, несвойственный остальным помещениям Неба, а все потому, что стены почти не светились. Присутствие Нахадота ощущалось явственно – кругом темно и тихо, будто все притаились, чтобы не мешать Ночному хозяину думать.

Но я свернула в последний коридор и чуть не ослепла от нежданного сияния. Оно полыхнуло прямо передо мной, и я успела разглядеть женщину – бронзовокожую, с длинными серебряными волосами, высокую, как Чжаккарн. Она стояла на коленях, словно пришла помолиться. Сияние исходило от ее крыльев – их покрывали блестящие, как зеркало на свету, перья из драгоценных металлов. Я ее уже видела, эту женщину, во сне… я проморгалась и утерла выбитые вспышкой слезы и посмотрела снова. Свет исчез, крылья тоже. Передо мной, сопя и злобно глядя на меня, поднималась на ноги обычная Курруэ – крепко сбитая, ничем не примечательная старуха.

– Извините, – пробормотала я.

Похоже, я помешала медитациям, или чем там еще занимаются в свободное время боги.

– Мне нужно поговорить с Нахадотом.

В коридоре имелась лишь одна дверь, и Курруэ ее загораживала. Она сложила руки на груди:

– Нет.

– Леди Курруэ, я все понимаю, но у меня осталось так мало времени, и мне нужны ответы…

– Слово «нет» на твоем языке значит что-то другое? Потому что по-сенмитски, я смотрю, ты не понимаешь!

Спор мог завести нас весьма далеко, но дверь в комнату вдруг приоткрылась. В щелку я ничего не видела. Там стояла тьма.

– Пусть говорит, – донесся глубокий низкий голос Нахадота.

Курруэ ненавидяще скривилась:

– Наха, нет.

Я вздрогнула – ничего себе! Она ему противоречит! Такого я еще не видела!

– Это ты виновата, что он сейчас в таком состоянии!

Я покраснела, но ничего не ответила. А что отвечать? Курруэ права. Однако в комнате молчали. Курруэ сжимала и разжимала кулаки и всматривалась в темноту с очень нехорошей гримасой на лице.

– Если надо, я могу завязать глаза, – предложила я.

Что-то в воздухе такое загустело, какая-то застарелая ненависть, похоже. Курруэ ненавидит меня не за этот дурацкий разговор. Она… ах да, конечно. Курруэ ненавидит смертных вообще, весь род людской. Ведь она видит в нас виновников своего плена и рабства. А еще она думает, что Нахадот из-за меня повел себя безрассудно. Возможно, кстати, она и в этом права – не зря же она богиня мудрости. Поэтому я не обиделась, когда Курруэ уставилась на меня с ледяным презрением во взгляде.

– Дело не в зрении, – процедила она. – Тут важно все – твои ожидания. Страхи. Желания. Вы, смертные, хотите, чтобы он был чудовищем. И он в него превращается!

– Тогда я не буду хотеть ничего, – сказала я.

Сказала, улыбаясь, но во мне закипал гнев. Наверное, в ее слепой ненависти к человечеству была доля мудрости. Хотя если ждать от нас только плохого – что ж, нам будет трудно разочаровать ее. Но сейчас это не имело значения. Она стояла у меня на пути, а я должна была во что бы то ни стало завершить одно дело. Потому что потом я умру, и завершать его станет некому. И если понадобится, я прикажу ей отойти в сторону.

Она пристально глядела на меня – может быть, пыталась понять, насколько далеко простирается моя решимость. А потом покачала головой и презрительно отмахнулась:

– Ну и пожалуйста. Ты глупа. И ты, Наха, тоже глупец. Вы друг друга стоите.

И с такими словами Курруэ ушла от нас прочь, тихо ругаясь по-своему. Она скрылась за поворотом, бормотание стихло. Я подождала, пока прекратится и звук ее шагов – не затихнет, а именно что исчезнет, – а потом развернулась к открытой двери.

– Заходи, – сказал Нахадот.

Я покашляла, прочищая горло. Почему-то именно сейчас я очень нервничала. Ну почему, почему он внушает мне страх не когда надо, а когда совсем не надо?

– Прошу прощения, лорд Нахадот, – проговорила я. – Но возможно, лучше мне постоять снаружи. Если я могу повредить вам даже мыслью, если это и вправду так…

– Ваши мысли всегда мне вредили. Страхи, невысказанные желания. Они подталкивают и отталкивают меня, как молчаливые приказы.

Во мне все сжалось от ужаса.

– Я… не хотела стать еще одной причиной ваших страданий.

Повисло молчание. Я затаила дыхание.

– Моя сестра мертва, – очень тихо проговорил Нахадот. – Мой брат сошел с ума. Мои дети – те немногие, что уцелели, – ненавидят и боятся меня, хотя и почитают.

И тут я поняла: Симина обрекла его на пытку, но это пустяки по сравнению с тем, что он терпит веками. Мучения продлились несколько мгновений – по сравнению со столетиями горестного одиночества, к которым его приговорил Итемпас. А я стою и переживаю – ой, извините, я вам еще немножко больнее сделала…

Я открыла дверь и вошла.

В комнате царила абсолютная тьма. Я постояла рядом с дверью. Думала, глаза привыкнут. Но куда там… Дверь закрылась за моей спиной, и в полной тишине я наконец расслышала дыхание – медленное и ровное, совсем рядом.

Я вытянула руки и на ощупь пошла вперед. Очень хотелось надеяться, что боги в мебели не нуждаются. И в ступеньках тоже – а то ведь зацеплюсь и что-нибудь себе поломаю…

– Стой, где стоишь, – сказал Нахадот. – Рядом со мной сейчас… небезопасно.

А потом неожиданно мягко добавил:

– Но я рад, что ты пришла.

То был другой Нахадот – не смертный, но и не безумный зверь из страшной сказки, которую рассказывают долгими зимними ночами. То был Нахадот, который в ту, первую ночь меня поцеловал. Тот, кому я тогда все-таки пришлась по душе. Тот, перед которым я была беззащитна… Ну почти беззащитна.

Я глубоко вдохнула и попыталась сосредоточиться на мягкой пустой темноте перед собой.

– Курруэ права. Мне очень жаль. Симина наказала тебя, и это моя вина.

– Она сделала это, чтобы наказать тебя.

Меня передернуло:

– Тем хуже.

Он тихо рассмеялся, и я почувствовала, как колыхнулся воздух – будто теплой летней ночью повеял ветерок.

– Но не для меня.

Вот так вот.

– Я могу вам чем-нибудь помочь, милорд?

Я снова ощутила дуновение воздуха – на этот раз он пошевелил волоски на шее. И я вдруг представила его за спиной. Как он прижимает меня к себе и его дыхание поглаживает сгиб моей шеи.

С другой стороны комнаты донесся тихий звук – словно кто-то голодно сглотнул. И вдруг все пространство заполнило вязкое, тягучее вожделение. Могучее, подчиняющее – и совершенно не похожее на нежность! О боги! Я быстро сосредоточилась на мыслях о темноте: ничто, темнота, мама дорогая. Да.

Жуткий, засасывающий голод колыхался вокруг меня некоторое время. Потом исчез.

– Лучше бы тебе, – сказал он очень ласково – странно, что это с ним, не к добру это все… – лучше бы тебе не пытаться мне помочь.

– Мне очень жаль…

– Ты – смертная.

И этим все сказано. Я опустила глаза. Мне стало стыдно. Очень стыдно.

– Ты хотела спросить меня. Что-то узнать о своей матери.

Да. Я сделала глубокий вдох.

– Декарта убил ее мать, – проговорила я. – Она поэтому решила помогать вам? Она назвала эту причину?

– Я – раб. И Арамери мне не доверяют. Она тоже не доверяла. Я же тебе сказал: сначала она просто задавала вопросы.

– А ты, в обмен на ответы, потребовал от нее помочь вам?

– Нет. Она все еще носила сигилу родства. Мы не могли ей доверять.

Невольно я подняла руку и коснулась лба. Надо же, как просто забыть, что у меня там – отметина. И я забыла, что в отношениях между людьми – и богами – эта отметина имеет решающее значение.

– Тогда как…

– Она спала с Вирейном. Будущим наследникам обычно рассказывают о церемонии передачи власти, но Декарта приказал, чтобы ей ничего не говорили о некоторых подробностях. А Вирейн сболтнул лишнего. Рассказал ей все в красках. Думаю, для нее и этого было достаточно – она сразу поняла, что к чему.

Да. Именно так все и было, наверняка. Она подозревала в чем-то Декарту – и Декарта, судя по всему, боялся, что она что-то узнает.

– А что она сделала, когда все узнала?

– Она пришла к нам. И спросила, как лучше освободиться от сигилы. Так она смогла бы причинить вред Декарте – а за это она бы использовала Камень, чтобы освободить нас.

Я затаила дыхание – вот это решимость! Как же она ненавидела! Я прибыла в Небо с твердым намерением умереть, но отомстить за мать. И только судьба и воля Энефадэ предоставили мне такую возможность. Но моя мать не нуждалась в помощниках! Она сама выпестовала свою месть! Она предала свой народ, свою семью, даже своего бога – и все для того, чтобы сразить одного-единственного человека.

Симина была права. Я в подметки матери не гожусь.

– Вы сказали, что только я смогу использовать Камень для вашего освобождения. Потому что во мне живет душа Энефы.

– Да. Это мы Киннет и объяснили. А поскольку нам представилась такая возможность… Мы сказали, что если ее лишат наследства, то сигилу тоже уберут. И свели ее с твоим отцом.

Сердце ухнуло куда-то в желудок. Меня слегка затошнило, и кровь обернулась водой. Я прикрыла глаза. Вот тебе и сказочная любовь с первого взгляда…

– А она… сразу согласилась отдать вам ребенка? – спросила я.

Мне казалось, что я говорю слишком тихо. С другой стороны, в комнате слышались лишь наши голоса – никаких посторонних звуков.

– Получается, они с отцом… что же, они меня зачали специально, чтобы отдать вам?

– Нет.

Я не могла заставить себя поверить в правдивость его ответа.

– Она ненавидела Декарту, – продолжил Нахадот, – но она оставалась его любимой дочерью. Мы ничего не говорили ей про душу Энефы и наши планы, потому что не доверяли ей.

А вот это вполне понятно.

– Ну хорошо, – сказала я, пытаясь собраться с мыслями. – Итак, она повстречала моего отца. А он был последователем Энефы. Она вышла за него замуж, зная, что он поможет ей добиться своего, а еще она знала, что за этот брак ее вышвырнут из дворца и отлучат от дома. И так она сумела освободиться от сигилы.

– Да. И мы увидели в этом доказательство ее искренности. А кроме того, она стала на шаг ближе к цели: когда она уехала, Декарта очень горевал. Он оплакивал ее, как умершую. А она знала о том, как он страдает, и, похоже, это доставляло ей удовольствие.

Это я тоже могла понять! О, я очень, очень хорошо ее понимала!

– И тогда… тогда Декарта наслал на моего отца Ходячую Смерть.

Я проговорила это очень медленно. Сколько же в этом сотканном судьбой гобелене ниточек…

– Он, наверное, винил во всем отца. Возможно, даже убедил себя, что если отец умрет, она вернется.

– Декарта не насылал Ходячую Смерть на Дарр.

Я вскинулась:

– Как это?

– Когда Декарта желает сделать что-то с помощью магии, он использует для этого нас. Но мы не насылали поветрие на твою страну.

– Но если это сделали не вы, то…

Нет. Нет. О нет, только не это!

В Небе есть еще одна возможность задействовать магию. Помимо Энефадэ. Есть только одно существо, способное повелевать божественной силой – хоть и не в полной мере. В том году Смерть погубила лишь дюжину людей в Дарре. Обычно поветрие косит сотнями. Ну что ж, смертный убийца оказался не способен на большее.

– Вирейн, – прошептала я; руки сами собой сжались в кулаки. – Вирейн…

Ах, как хорошо он разыграл передо мной мученика! Невинный несчастный юноша, которого использовала и бросила злая интриганка! А он тем временем попытался убить отца – прекрасно зная, что мать будет во всем винить Декарту, а не его. Он затаился в коридоре и ждал, подобно стервятнику. И смотрел, как она шла умолять Декарту спасти ее мужа. Возможно, даже вышел из укрытия и посочувствовал ей – ах, какой бессердечный у вас дед, как же так можно… Возможно, он не оставлял надежд вернуть ее. Завоевать ее сердце. О да, это очень на него похоже…

А отец – не умер. И мать не вернулась в Небо. А Вирейн? Неужели он тосковал по ней все эти годы? Ненавидел моего отца? Ненавидел меня – за то, что мы разлучили его с его любовью, разрушили все планы? А может, это Вирейн вытащил из шкатулки письма? Может, он сжег те, в которых говорилось о нем, может быть, он так хотел забыть о безумствах юности… А может, он до сих пор их бережет и тешит себя иллюзией, что в них сохраняется последнее дыхание любви – которой он недостоин.

Я до него доберусь. Я еще посмотрю, как белая элегантная шевелюра падает ему на лицо красными, текущими кровью патлами!

И тут совсем рядом со мной как будто кто-то негромко поскребся. Как если бы на твердом полу поскрипывала галька. Или когти. «Сколько в тебе гнева», – выдохнул Ночной хозяин, и в голосе его звучала музыка льда и бездонных трещин в холодных горах. И он вдруг оказался близко, очень близко. Прямо за моей спиной!

– О, да, да… Прикажи мне, милая, хорошая Йейнэ… Только прикажи… Я – твое оружие. Отдай приказ, и я заставлю его страдать так, что все, что он проделал со мной сегодня днем, покажется ему милосердным…

Гнев улетучился. Точнее, вымерз. Очень медленно я втянула воздух. Потом сделала еще один вдох. И выдох. Надо успокоиться. Ненавидеть нельзя. И нельзя бояться того, во что сейчас превратился Ночной хозяин – и все по моей вине! Разве можно быть такой неосторожной… Я сосредоточилась на тьме и молчании и ничего не ответила. Точнее, не осмелилась подать голос.

Минуты шли. И наконец я расслышала тихий, разочарованный вздох. Чуть дальше от меня. Он вернулся на прежнее место – в дальний конец комнаты. Очень медленно я позволила себе расслабить мышцы.

Так, пожалуй, нужно сворачивать эту тему. Здесь столько скрытых тайн, столько волчьих ям для чувств. Я с усилием запретила себе думать о Вирейне.

– Моя мать хотела спасти отца, – сказала я.

Да. Вот это мне тоже надо узнать. Ведь, вполне возможно, она все же полюбила его! Хотя их связь началась… весьма необычным образом. И я знала – он любил ее. Я помнила, как он на нее смотрел.

– Да, – проговорил Нахадот тем же спокойным, негромким голосом, каким он говорил со мной до столь неосмотрительной вспышки ярости. – Отчаяние сделало ее уязвимой. И мы, естественно, воспользовались этим.

Я уже почти рассердилась, но вовремя сдержалась.

– Естественно. И вы убедили ее поместить в ребенка душу Энефы. А…

Тут я сделала глубокий вдох. Помолчала, набираясь мужества.

– А мой отец – он знал?

– Я не знаю.

Если даже Энефадэ не сумели узнать, что мой отец думал по этому поводу, значит никто не знает. Во всяком случае, здесь, в Небе. Я не осмелилась отправиться обратно в Дарр и спросить у Бебы.

Поэтому я решила для себя: отец знал. И все равно любил меня. И мама – хотя поначалу и опасалась меня – тоже избрала любовь. Она не раскрыла мне отвратительные семейные тайны Арамери, потому что питала ложную надежду на то, что я останусь в Дарре и буду жить там спокойной мирной жизнью… по крайней мере, пока боги не придут и не потребуют обещанного.

Мне нужно было оставаться спокойной, но я не выдержала. Закрыла глаза и расхохоталась. На меня, оказывается, возлагалось столько надежд!..

– Неужели у меня так и не будет ничего своего? – прошептала я.

– А что бы ты хотела получить? – спросил Нахадот.

– В смысле?

– Если бы ты была свободна…

В его голосе мне послышалось что-то… что-то, что я не смогла опознать. Тоска?.. Да, но к ней примешивалось что-то еще. Сердечность? Нежность? Нет, это невозможно.

– Что бы захотела получить?

Он спросил, и сердце заныло от боли. Зачем он задал мне этот вопрос? В этот миг я его почти ненавидела. Это по его вине моим желаниям не суждено исполниться! Это он виноват! Он! И мои родители! И Декарта! И даже Энефа – она тоже виновата передо мной!

– Не хочу быть такой, какой меня сделали другие! Хочу быть собой!

– Глупости. И ребячество.

Я резко вскинула голову – да как он… да как он смеет?! Передо мной по-прежнему стояла непроницаемая тьма.

– Что?!

– Ты есть то, что вложили в тебя твои создатели. Ты – производная своего опыта. И в этом ты не отличаешься от других живых существ во вселенной. Прими это как данность, и хватит об этом. Мне надоел твой скулеж.

Если бы эти слова он произнес своим обычным холодным тоном, я бы разозлилась окончательно, встала и ушла. Но в голосе звучала усталость, и я тут же припомнила, какую цену ему пришлось заплатить за исполнение моих эгоистических желаний.

И снова рядом со мной повеял легкий ветерок – мягкий, как нежное касание. А когда Нахадот заговорил, голос слышался совсем близко:

– А вот будущее зависит только от тебя – даже сейчас. Скажи мне: чего ты хочешь?

Хм. А ведь я никогда раньше не задавалась этим вопросом. Я думала о мести, только о ней. Чего я хочу? Да того, чего хотят все девушки моего возраста! Хочу иметь друзей! Семью! Причем счастливую…

А еще…

Я вздрогнула, хотя в комнате было не холодно. Странная какая мысль меня вдруг посетила… Это подозрительно! А вдруг это влияние Энефы?

Прими это как данность, и хватит об этом.

– Я…

Голос прервался. Мне пришлось сглотнуть. Так, еще одна попытка.

– Я хочу… чтобы мир… изменился.

Ха, еще бы ему не измениться – в особенности после того, как Нахадот с Итемпасом закончат выяснять отношения. Мир превратится в кучу битого камня и мусора, а человечество будет красным мясом просвечивать из-под обломков.

– Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему.

– Что?!

– Не знаю!

Я сжала кулаки, пытаясь выразить то, что чувствовала. Выходило неважно, и это тоже злило.

– Сейчас все… испуганы. – Так, уже лучше, давай, Йейнэ, старайся, старайся, у тебя получится. – Мы все живем из милости – вашей, божественной милости, и мы – заложники ваших прихотей. И даже если вы ссоритесь, не вовлекая нас в свои войны, мы все равно умираем. А что, если вам… ну… просто… уйти?

– Умрет еще больше людей, – отозвался Нахадот. – Те, кто нам поклоняется, испугаются, когда мы уйдем. Некоторые решат, что наш уход – дело рук других людей, а те, кто подчинится новому порядку, станут враждовать с теми, кто придерживается старых обычаев. Начнутся войны, и они будут длиться столетиями.

В животе образовался тяжкий камень, и я поняла – а ведь это правда. Так и будет. Меня затошнило от ужаса. И тут что-то дотронулось до меня – руки. Холодные и невесомые. Он потер мне плечи – странный жест. Словно хотел успокоить меня.

– Но со временем войны прекратятся, – утешил он меня. – Когда огонь прогорает, на месте пустоши вырастает новая зелень.

Я не чувствовала в нем вожделения или гнева – возможно, потому, что не ощущала их сама и он не подпитывался от меня. Он был не похож на Итемпаса – тот не воспринимал изменений, он пытался согнуть и сломать, подчинить своей воле. А Нахадот подстраивался под чужие желания. Подумав так, я вдруг опечалилась.

– А ты когда-нибудь бываешь сам собой? – спросила я. – Настоящим собой – а не таким, как тебя видят другие?

Руки замерли, потом отпустили меня.

– Энефа как-то задала мне такой же вопрос.

– Извини…

– Нет.

В его голосе звучала печаль. На самом деле она из него никогда не уходила. Как, должно быть, это ужасно – будучи богом перемен, горевать постоянно.

– Но когда я буду свободен, – проговорил он, – я сам буду выбирать того, кто определит мой облик.

– Но… – Я непонимающе нахмурилась. – Но это же не свобода!

– В начале времен я был самим собой. Вокруг ничего не было, и никто не влиял на меня – существовал лишь Вихрь, меня породивший, и ему не было до меня дела. Я разорвал свою плоть, и в мир излилась субстанция того, что стало вашим царством: материя, энергия и моя холодная, черная кровь. Я пожирал собственный разум и наслаждался новым ощущением – болью.

На глаза навернулись слезы. Я сглотнула и попыталась успокоиться – нельзя, нельзя сейчас плакать, Йейнэ! Но вдруг его руки вернулись. И приподняли мой подбородок. Легкие пальцы прикрыли мне глаза и вытерли слезы.

– Когда я стану свободен, то смогу выбирать, – повторил он – едва слышный шепот шелестел прямо над ухом. – И ты сделаешь то же самое.

– Но я никогда не…

Он запечатал мне губы поцелуем. Страстным, терпким, горько-сладким. И эта страсть – она была моей? Или его? А потом я наконец поняла: какая разница?..

Но, о боги, о богиня, какой это был поцелуй! На языке остался вкус утренней росы. И он пробудил во мне жажду. Но стоило мне захотеть большего, как он отстранился. Я попыталась – изо всех сил! – не почувствовать разочарования. Ибо боялась того, что оно может сотворить с нами обоими.

– Иди отдохни, Йейнэ, – сказал он. – И пусть хитроумные планы твоей матери осуществятся сами собой, без твоего участия. У тебя есть собственное будущее, и оно готовит тебе испытания.

А потом я снова оказалась в своих комнатах. Я сидела на полу в квадрате лунного света. Стены не светились, но я все видела – ведь яркий серп луны стоял очень низко над горизонтом. Время давно перевалило за полночь, до рассвета оставалось час или два. Похоже, я стала полуночницей…

Сиэй дремал, свернувшись калачиком, в большом кресле рядом с кроватью. Увидев меня, он встал и уселся рядом. В лунном свете его зрачки казались огромными и круглыми, как у встревоженной кошки.

Я молчала, а он потянулся и уложил мою голову к себе на колени. Я закрыла глаза, он гладил меня по волосам. Как чудесно… а потом он запел колыбельную, которую я когда-то слышала во сне. Мне стало тепло и уютно, и я уснула.

23

СЕБЯЛЮБИЕ

Скажи мне, чего ты хочешь, спросил меня Ночной хозяин.

Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему, ответила я.

Но кроме того…

*