Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 77 страниц)
Но если она выглядела так же здесь, в Небе, задолго до моего рождения, выходит, решимость в ее глазах не имела ко мне никакого отношения.
– Ее права ведь никто не оспаривал? – спросила я. – Мне кажется, кроме нее, никого и не провозглашали наследником…
– Нет. Никто не оспаривал. Все знали, что Киннет станет главой клана. Никто и помыслить иного не мог. До того самого дня, как она объявила об отречении.
Сиэй пожал плечами:
– И даже после того, как это случилось, Декарта все ждал, что она одумается. А потом все изменилось. Знаешь, словно воздух вкус поменял. Тогда стояло лето, жара была, но гнев Декарты леденил, как сталь на морозе.
– Тогда?.. Когда – тогда?
Сиэй некоторое время молчал. И тут я вдруг поняла – сейчас соврет. Ну или умолчит о чем-то важном. Не знаю, наверное, это интуиция мне подсказала.
С другой стороны, ну и что? Он же обманщик-проныра и к тому же бог, а самое главное, я принадлежу к семье, которая веками держала его в рабстве. Странно ждать от него абсолютного доверия. Надо довольствоваться тем, что есть.
– Тогда она приехала во дворец, – наконец проговорил Сиэй.
Он говорил медленнее, чем обычно, я чувствовала, как он осторожно подбирает слова.
– Со дня свадьбы с твоим отцом прошел год с небольшим. Декарта приказал, чтобы когда она приедет, вокруг ни души не было. Чтобы она могла сохранить лицо. И он сам, лично, вышел ей навстречу. Они говорили наедине, уж не знаю почему, и никто, никто не знает, что они тогда друг другу сказали. Зато все знали, чего он ждет от нее.
– Он думал, что она передумала и вернулась.
К счастью, она не передумала. А то как бы я появилась на свет?
Но зачем-то же она приезжала? Так зачем?
А вот это мне и предстоит узнать.
Я выдала Сиэю расческу. Он привстал на коленях и очень аккуратно провел ею по моим волосам.
*
Сиэй спал, растопырившись, причем разлегся так вольготно, что умудрился занять большую часть огромной кровати. Я-то думала, он свернется калачиком и прижмется ко мне, но ему, похоже, достаточно было касаться меня – хотя точнее было бы сказать, не касаться, а держаться: рука лежала у меня на животе, а нога – поверх моей ноги. Но пусть уж спит как спит. И даже сопит – а он сопел. Сопение и руки-ноги поперек кровати мне совсем не мешали. Мне мешал – опять – яркий дневной свет. Свет от перламутровых белесых стен.
И все-таки мне удалось задремать. Наверное, я слишком устала, чтобы маяться бессонницей. А потом я приоткрыла глаза и сквозь дымку полусна-полудремы увидела, что в комнате стемнело. Темно и темно, я привыкла, что ночью в комнате темно, – и, не сообразив, что к чему, провалилась обратно в сон. Но утром я что-то почувствовала. Как там Сиэй сказал? Воздух вкус поменял? Вкус, кстати, был мне почти незнаком. Но я опознала его – интуитивно. Как ребенок чувствует любовь, а зверь – страх. В воздухе застоялся вкус ревности. Ну что ж, ревность отца к сыну – вполне естественное явление…
Я повернулась на другой бок и увидела, что Сиэй уже не спит. А его зеленые глаза полны раскаяния. Не говоря ни слова, он поднялся, улыбнулся – и растаял в воздухе. И я поняла – он больше не будет спать у меня под боком.
10
СЕМЬЯ
Сиэй улетучился, и я решила не залеживаться в постели. Хорошо бы перед дневным заседанием Собрания отыскать Теврила… Нет, конечно, он заверил меня, что я свела знакомство со всеми важными тамошними персонами, – но мы же говорили о состязании наследников. А я надеялась, что, может, все же найдется кто-то, кто знает больше о матушке – в особенности о ночи ее отречения.
Но я свернула налево там, где должна была свернуть направо, и в лифте с уровнями промахнулась. И вместо кабинета Теврила оказалась у входа во дворец, лицом к тому самому двору, где началась самая несчастливая сага моей жизни.
И передо мной стоял Декарта.
*
В пять – или в шесть? – в общем, в раннем детстве я прилежно впитывала знания о мире, слушая речи наставников из ордена Итемпаса.
Они говорили: велика вселенная, и управляется она богами. И Блистательный Итемпас главенствует над ними. Велик мир, и управляется он Благородным Собранием под мудрым водительством рода Арамери. И Декарта, лорд Арамери, главенствует над ним.
И я потом подошла к маме и сказала, что, должно быть, этот лорд Арамери – великий человек!
– Да, дитя мое, – сказала мама, и на этом разговор окончился.
И я запомнила это. Причем не мамины слова, а то, как она их произнесла.
*
Первое, что видят посетители, – это двор. Передний двор Неба, так сказать. Поэтому он выглядит впечатляюще. Помимо Вертикальных Врат и собственно входа – череды арок, уходящих в кажущуюся бесконечность темного туннеля, и нависающей надо всем чудовищной громады здания, во дворе изумленным взорам открываются Сад Ста Тысяч и Пирс. Естественно, к Пирсу не пристают никакие суда – еще бы они приставали, ведь это каменный выступ, узкий и длинный, протянувшийся над пропастью в полмили глубиной. Пирс обнесен оградой – изящной и несколько вычурной. Человеку где-то по пояс. Понятно, что такие перильца не удержат желающего сигануть с верхотуры вниз, зато остальным спокойнее…
Декарта – а с ним Вирейн и несколько других сановников – стоял рядом с Пирсом. Все они собрались кучкой чуть в отдалении и потому еще не успели меня увидеть. А я бы быстренько развернулась и пошла обратно во дворец, но… среди тех, кто неподвижно стоял над пропастью, я разглядела знакомую фигуру. Чжаккарн. Богиня-воительница.
И я решила посмотреть, что тут происходит. Вокруг Декарты толпились придворные, некоторых я смутно припоминала по первому визиту в Собрание. А другой человек, далеко не так роскошно одетый, стоял чуть дальше. Он словно бы любовался видом – но почему-то дрожал с ног до головы. Да так сильно, что даже издалека было видно.
Декарта что-то сказал, и Чжаккарн подняла руку, в которой вспыхнул серебром длинный дротик. Наставив его на человека, она сделала три шага. Дул сильный ветер, но острие даже не колыхнулось – оно застыло в нескольких дюймах от спины мужчины.
Дрожащий человек шагнул вперед. Оглянулся. Ветер вскинул и растрепал его тонкие длинные волосы. На вид – амниец. Возможно, правда, он был из какого-то похожего на амн народа. Но я сразу поняла, кто это – по диковатым глазам, в которых застыло отчаяние. По тому, как он держался. Еретик, презревший власть и силу Блистательного. Некогда они собирали целые армии, а сейчас отсиживались по укромным уголкам, где втайне почитали падших богов. А этот, видно, проявил беспечность и не сумел сохранить свою веру в секрете.
– Вы не можете вечно держать их в оковах, – сказал человек.
Ветер подхватил его слова и понес – прямо ко мне, гулкие порывы плескались в ушах. Похоже, на Пирсе защитная магия Неба не действовала – во дворце царствовала тишина, да и холода не чувствовалось, не то что здесь, под открытым небом…
– Вы называете Небесного Отца непогрешимым, но он не таков!
Декарта ничего не ответил, только наклонился к Чжаккарн и что-то шепнул ей на ухо. Человек на Пирсе окаменел от ужаса.
– Нет! Вы не сможете! Не сумеете!
И он попытался проскользнуть мимо Чжаккарн и нацеленного острия дротика – прямо к Декарте.
Чжаккарн чуть повернула оружие – и человек насадился на него, как бабочка.
Я вскрикнула, закрывая ладонями рот. Под арками входа звук приобрел особую гулкость, Декарта и Вирейн обернулись и смерили меня взглядами. И тут послышалось такое, что мой крик показался тихим шепотом. Умирающий человек истошно завопил от боли.
У меня перехватило дыхание – словно бы дротик Чжаккарн вошел в мою грудь. А человек сгорбился и судорожно когтил древко, и все тело его сотрясалось в конвульсиях. А потом я поняла, что он дрожит и корчится не от собственного крика, тут что-то еще, что-то еще – вот что. Вокруг торчавшего в груди острия плоть раскалилась докрасна. От рукавов, воротника, изо рта и из носа повалил дым. А самое страшное – глаза. Я видела, что он знает, что с ним происходит, знает и умирает от отчаяния, и так мера его страдания увеличивается с каждым мигом.
Я побежала прочь. Да поможет мне Небесный Отец! Нет, такого я не вынесу! Я заскочила во дворец и свернула за угол. Но это не помогло – я все равно слышала, как он кричит, кричит, кричит от боли, он горел изнутри, он умирал и кричал, а я зажимала руками уши и думала – все, сейчас я сойду с ума и оглохну и буду слышать только эти крики, денно, нощно, вечно, до конца жизни.
Но – слава всем богам, даже Нахадоту! – крик наконец оборвался.
Я не знаю, сколько времени просидела вот так – зажав ладонями уши. А потом поняла – вокруг стоят люди. И подняла голову. И увидела – Декарту. Он тяжело опирался на трость темного полированного дерева – кстати, возможно, привезенного из даррских лесов. Декарта смотрел на меня сверху вниз. Вирейн держался рядом. Остальные придворные неспешно шли по коридору. Чжаккарн куда-то подевалась.
– Ну что ж, – сказал Декарта, – теперь правда выплыла наружу. В ее жилах течет кровь труса-отца, а не храбрых Арамери.
И тут растерянность и горе сменились жгучим гневом. Я резко подскочила, разогнувшись, как пружина.
– Дарре некогда были великими воинами, – с бесстрастным лицом проговорил Вирейн – вовремя, иначе бы я что-то ляпнула и тем погубила себя. – Но под властью Отца Небесного нравы кровожадных дикарей изменились и смягчились – и мы не можем винить ее за подобную перемену. Я думаю, она никогда не видела, как убивают человека, отсюда и испуг.
– Члены семьи должны подавать другим пример стойкости! – отрезал Декарта. – Это цена, которую мы платим за власть над миром! Мы не станем такими, как коснеющие во мраке темные расы, которые предали своих богов, чтобы спасти шкуру! Мы должны быть как тот человек, что сейчас погиб! Он заблуждался, однако же не предал свою веру!
И он ткнул тростью в сторону Пирса. Или просто туда, где, судя по всему, лежал труп еретика.
– Как Шахар. Мы должны быть готовы умереть – и убить – ради нашего Владыки Итемпаса.
Он улыбнулся, да так, что у меня мурашки по спине побежали.
– Думаю, со следующим ты расправишься собственноручно. Внучка.
Меня душили одновременно бессильный гнев и страх – лицо перекосила гримаса ненависти.
– С каких это пор убийство безоружного пленника считается у нас доблестью? Или смелость – в том, чтобы отдать приказ убить его кому-то другому? Да еще – так, как… – И я потрясла головой, словно надеялась, что воспоминание о воплях умирающего выпадет из нее само собой. – Вы поступили жестоко, а не справедливо!
– Да неужели? – К моему удивлению, Декарта не разозлился, а задумался. – Но этот мир принадлежит Отцу Небесному. Это не подлежит обсуждению. Это очевидно. А этого человека схватили с поличным: он раздавал запрещенные книги, книги, в которых опровергалась эта истина! И теперь всякий, кто прочитал эти книги – даже добропорядочные граждане, которые видели, как совершается святотатство, но не нашли в себе силы донести на смутьяна, – так вот, теперь они разделяют его убеждения! Все они – преступники, затесавшиеся в толпу добрых и честных людей, преступники, желающие не нашего золота и даже не наших жизней! Таковые желают завладеть нашими сердцами и умами, а здравомыслие и мир в душах – отнять и растоптать!
Декарта горько вздохнул:
– Подлинная справедливость заключалась бы в том, чтобы стереть с лица земли целый народ. Прижечь зараженное место до того, как инфекция расползлась по всему телу. А вместо этого я всего лишь приказал умертвить всех, кто принадлежал к его еретическому толку, их жен и детей. Ибо их уже было не спасти.
Я уставилась на Декарту – молча. Слов не находилось. Даже слов гнева и возмущения. Теперь-то я знала, почему тот человек развернулся и насадился на дротик. И куда подевалась Чжаккарн.
– Лорд Декарта подарил ему возможность выбирать, – заметил Вирейн. – Прыжок с Пирса дал бы ему легкую смерть. Обычно ветер подхватывает их и разбивает о поддерживающую дворец колонну. Даже до земли ничего не долетает. Все происходит… быстро.
– Вы… – Мне нестерпимо захотелось снова заткнуть уши. – Вы называете себя служителями Итемпаса? Да вы просто бешеные псы! Демоны в человеческом обличье!
Декарта покачал головой:
– А я-то, глупец, все надеялся отыскать в тебе ее черты…
И он пошел дальше по переходу, медленно-медленно, несмотря на трость. Вирейн шел следом, наготове – вдруг Декарта споткнется и его придется подхватить под локоть. Он обернулся и посмотрел на меня. А Декарта – нет.
Я отлепилась от стены:
– Моя мать жила по заветам Блистательного! А вы – нет!
Декарта застыл на месте, и сердце мое оборвалось и упало. Я испугалась, сообразив, что в этот раз зашла слишком далеко. Но он все равно не обернулся.
– Это правда, – тихо-тихо и все так же не оборачиваясь произнес он. – Твоя мать не проявила бы вообще никакого милосердия.
И пошел дальше. А я прислонилась обратно к стене и еще долго не могла унять дрожь.
*
В тот день я в Собрание не пошла. Не могла заставить себя сидеть рядом с Декартой и делать вид, что ничего не произошло, пока в ушах у меня звенели крики того несчастного. Я не Арамери. И никогда Арамери не стану! Так какой смысл им уподобляться? К тому же у меня нашлись другие дела.
Я вошла к Теврилу в кабинет и застала его за работой. Он заполнял какие-то бумаги. Но прежде чем он успел встать и поприветствовать меня, я положила руки на стол и строго сказала:
– Личные вещи моей матери. Где они?
Он закрыл рот. Потом снова открыл его:
– Ее апартаменты находятся в Седьмом Шпиле.
Тут пришла очередь надолго замолчать мне.
– И что, ее апартаменты так и стоят – нетронутыми?
– Декарта приказал оставить все как есть. Как осталось после ее отъезда. А когда стало понятно, что она не вернется… – Тут он развел руками. – Мой предшественник слишком ценил жизнь, чтобы предложить выбросить оттуда ее личные вещи. А я вот тоже, как видишь, большой жизнелюб.
И он добавил, как всегда тактично и дипломатично и очень вежливо:
– Тебя проводят.
*
Так вот оно какое, жилище моей матери.
Слуга ушел, видно уловив мой безмолвный приказ. Дверь за ним закрылась, и в комнате снова воцарилась глубокая тишина. На полу лежали овалы солнечного света. Тяжелые занавески оставались задернутыми, их даже не пошевелил влетевший вслед за мной сквозняк. Люди Теврила убирались в этих комнатах, так что в солнечных лучах не танцевало ни единой пылинки. Я затаила дыхание – казалось, я стою в нарисованном интерьере.
Нужно сделать усилие и шагнуть вперед.
Я шагнула.
Гостиная. Бюро, кушетка, чайный столик. Или рабочий стол, не понять. На стенах – картины, на полочках – статуэтки, у стены – прекрасный резной алтарь в сенмитском стиле. Хоть что-то, выдающее ее собственный вкус. Все очень элегантное и красивое.
И совершенно маме не подходящее.
Я прошлась по комнатам. Налево – ванная. Побольше, чем у меня, но матери всегда нравилось принимать ванны. Я помню, как сидела вместе с ней в пене и хихикала, когда она закручивала волосы на макушке и строила мне веселые рожицы… о нет. Нет. Нельзя это вспоминать. Потому что нельзя раскисать.
Спальня. В середине кровать – овальная, в два раза больше моей нынешней, вся белая и утопающая в подушках. Шкафы, туалетный столик, очаг с каминной доской – декоративные, ненастоящие – в Небе нет нужды зажигать огонь для обогрева. Еще один стол. И здесь тоже я заметила следы ее присутствия: аккуратно расставленные флаконы на туалетном столике, любимые впереди. В горшках пышно цвели растения. Надо же, столько лет прошло, а они такие зеленые. На стенах портреты.
А вот это уже интересно. Я подошла к камину, чтобы получше рассмотреть самый большой – забранное в тяжелую раму изображение светловолосой амнийской женщины. Красивая, роскошно одетая – и с очень гордой осанкой, выдающей аристократическое – не то что у меня – воспитание и происхождение. Но что-то в выражении ее лица пробудило мое любопытство… Улыбка тронула лишь уголки губ, а глаза на повернутом к зрителю лице оставались несфокусированными, словно она смотрела куда-то поверх голов. Мечтала? Или беспокоилась о чем-то? Какой талантливый художник, раз сумел передать эту неопределенность и тайну.
А как они с матушкой похожи! Значит, это моя бабушка. То бишь безвременно покинувшая мир жена Декарты. Неудивительно, что у нее взгляд такой беспокойный – стать женой мужчины из такой семейки…
Я огляделась.
– Матушка, где же вы? – прошептала я. – Где мне искать вас в этой комнате?
Но голос мой странным образом не нарушил тишины. Время здесь застыло, как муха в стекле.
– Мама, ты была такой, как я помню? Или ты была Арамери?
И смерть ее тут совсем ни при чем. Просто я должна это узнать. Непременно должна.
И я принялась методично обыскивать комнаты. Дело продвигалось медленно – я не хотела бесцеремонно копаться в вещах и двигать мебель. Это оскорбит слуг и – как я инстинктивно чувствовала – память матери. Она не терпела беспорядка.
Вот почему я обнаружила нечто любопытное, лишь когда солнце уже село. А нашла я ларец. Маленький такой. Он стоял в выдвижном ящичке шкафа в деревянном изголовье кровати. Точнее, я даже не сразу поняла, что массивная резная спинка – еще и шкаф. Просто положила ладонь на дерево – и нащупала край ящика. Надо же, тайник. Ларец не закрывался, и из него торчали, как цветочки в вазе, сложенные и свернутые бумаги. Я потянулась за ним, и тут взгляд мой упал на один свиток – отцовский почерк.
У меня задрожали руки. Я осторожно вытащила коробку. В ящике лежал толстый слой пыли, чистым остался только прямоугольник – след от мирно стоявшего там все это время ларца. Видно, слуги давно внутри не протирали. А может, просто не знали, что там есть выдвижной ящик. Я сдула пыль с верхнего слоя бумаг и взялась за первую попавшуюся – аккуратно сложенный квадратик.
Это оказалось любовное письмо. Писал отец – естественно, матери.
Я вытаскивала бумагу за бумагой, рассматривала и раскладывала по датам. Сплошные любовные письма, от него ей и парочка от нее ему. Переписка длилась что-то около года. Я сглотнула, взяла себя в руки, унимая предательскую дрожь в пальцах, и приступила к чтению.
Где-то через час я отложила письма, улеглась на кровать и расплакалась. И плакала долго-долго, пока не уснула.
А когда проснулась, в комнате стояла тьма.
*
И мне не стало страшно. Дурной знак.
*
– Зря ты ходишь по дворцу одна, – сказал Ночной хозяин.
Я резко поднялась и села. А он сидел рядышком, на кровати, и смотрел в окно. Высоко в небе стояла луна, ярко сияя сквозь неряшливое пятно облака. Я, наверное, проспала несколько часов. Протерев глаза, я позволила себе весьма смелое замечание:
– Вообще-то, мне казалось, что мы пришли к соглашению, лорд Нахадот.
Наградой послужила улыбка. Хотя он так и продолжал сидеть, отвернувшись.
– Да. Взаимное уважение. Но Небо таит в себе множество опасностей. И я – не самая страшная из них.
– Иногда приходится рисковать, если желаешь получить искомое.
Я быстро оглядела кровать – все на месте. Стопка писем, а рядом – несколько вещиц из ларца. Саше с сухими цветами. Прядь прямых черных волос – видимо, отцовская. Завиток бумаги с зачеркнутыми строчками неудачного стихотворения – почерк мамин. И маленькая серебряная подвеска на кожаном ремешке. Сокровища влюбленной женщины. Я взяла подвеску и снова попыталась – впрочем, все так же безрезультатно – понять, что же это такое. Выглядело как сплющенная шишка неровной формы. Вытянутая, с острыми концами. Выглядело знакомо, но что это могло быть?
– Это фруктовая косточка, – отозвался Нахадот.
Теперь он смотрел на меня, чуть скосив глаза.
Да, точно. От абрикоса. Или гинкго. И тут я вспомнила, где видела такую же подвеску – только золотую. Конечно. Она висела на шее Рас Ончи.
– Но… почему?..
– Плод погибает, но хранит в себе искру новой жизни. Энефа властвовала над жизнью и смертью.
Я нахмурилась – ничего не понятно. Хотя, наверное, косточка – это символ Энефы. Как бело-нефритовое кольцо – символ Итемпаса. Но откуда у моей матери талисман со знаком Энефы? Точнее: зачем мой отец подарил ей эту вещь?
– Она была самой сильной из нас, – прошептал Нахадот.
Его взгляд снова устремился к ночному небу, а мысли бродили далеко-далеко.
– Если бы Итемпас не использовал яд, он бы никогда не сумел убить ее. Но она верила ему. Любила его.
Он опустил глаза и печально улыбнулся собственным мыслям.
– Но я любил ее тоже.
Подвеска едва не выпала у меня из рук.
*
Вот чему учили меня жрецы.
Некогда владели миром Трое богов. Блистательному Итемпасу, Дневному хозяину, судьбой, Вихрем или же неким непознаваемым замыслом предназначено было главенствовать над остальными. И все шло своим чередом, покуда Энефа, мятежная сестра Его, не решила занять место Блистательного Итемпаса и править вместо Него. И она убедила брата своего Нахадота действовать с нею заодно, и, вступив в сговор с некоторыми из детей своих, подняли они открытый мятеж, желая свергнуть законного властителя. Но могучий Итемпас превосходил в силе их всех, вместе взятых, и поверг их мановением руки. Он убил Энефу, подверг наказанию Нахадота и прочих мятежников, и установил на земле мир, и вернул на нее спокойствие, и все вздохнули с облегчением, ибо без вмешательства и козней темного брата своего и дикой и необузданной сестры своей Он свободен был в замыслах и действиях и принес творению подлинные свет и порядок.
Но…
*
– Ч-что? Яд?!
Нахадот вздохнул. Ореол волос пришел в беспокойное движение, словно занавеси под ветром.
– Мы сами создали смертельное оружие, заигрывая и развлекаясь со смертными. Но мы не сразу это поняли…
«Ночной хозяин спустился на землю, ища, чем развлечь себя…»
– Демоны, – прошептала я.
– Ну, это ваше, человеческое слово. Демоны были прекрасны и совершенны – так же, как и наши богорожденные дети. Только смертны. А когда их кровь попадала в наше тело, она приносила с собой знание о смерти, и тело умирало. Вот тот единственный яд, что мог нанести нам вред и причинить гибель.
«Но женщина не простила…»
– И вы их всех отыскали и убили.
– Мы опасались, что они смешают свою кровь со смертной, и смертельную порчу унаследуют бесчисленные поколения потомков, и так все смертные станут для нас смертельно опасны. Но Итемпас сохранил жизнь одному из них. И спрятал – до поры до времени.
Перебить собственных детей… меня продрала дрожь. Значит, по крайней мере, эта легенда оказалась правдивой. Жрецы не соврали. И все же я чувствовала, что Нахадот стыдится содеянного. Я чувствовала в нем застарелую боль. Значит, бабушка тоже говорила правду, когда рассказывала старую сказку на свой лад.
– Так, значит, лорд Итемпас использовал этот… яд, чтобы подчинить Энефу, когда она напала на Него?
– Она на него не нападала.
Меня замутило. Мир накренился и поехал в сторону.
– Но… тогда… почему?!
Он опустил голову. Волосы упали на лицо, закрыв его темной волной, и память перенесла меня на три ночи назад – к нашей первой встрече. И губы его искривила улыбка – но не безумная, как тогда, но такая горькая, что горечь эта граничила с безумием.
– Они… поссорились, – тихо сказал он. – Из-за меня.
*
На мгновение, нет, на полмгновения, внутри меня все изменилось – а потом стало на место. Но в это мгновение я посмотрела на Нахадота и увидела в нем не могущественное, непредсказуемое, смертельно опасное существо.
Я… захотела его. Захотела его завлечь. Подчинить. Меня посетила мечта: я лежу обнаженная на зеленой траве, обхватив его руками и ногами, а Нахадота сотрясает дрожь вожделения, он пойман в ловушку моего тела и совершенно беспомощен. В тот миг я ласкала его волосы цвета полночной тьмы, и я – та, что лежала на лугу, – подняла голову и посмотрела себе, наблюдающей за нами, в глаза. И улыбнулась – самодовольно и… собственнически.
Я тут же изгнала из головы и эту картинку, и это чувство – сразу же, через мгновение, нет, полмгновения. То было второе предупреждение.
*
– Породивший нас Вихрь вращался медленно, – проговорил Нахадот.
Если он и заметил, что мне ни с того ни с сего стало не по себе, то виду не показал.
– Я родился первым. Следом в мир пришел Итемпас. Несчетные эоны вечности он и я оставались единственными живыми существами во вселенной. Сначала мы враждовали. Потом… стали любовниками. Ему так больше нравилось.
Ох… Такого жрецы нам точно не рассказывали. Я попыталась усомниться в правдивости Нахадота, но поняла – нет, он не лжет. Во мне его слова отозвались так, что сердце подсказало – это правда. Трое – они же не просто братья и сестра, они природные, естественные силы, противостоящие друг другу, но в то же время нераздельно связанные. А я – кто я? Единственный ребенок в семье, неискушенная в делах любви смертная. Как мне понять, что между ними было? Но я все же решила попробовать.
– А когда появилась Энефа… лорд Итемпас увидел в ней… третью лишнюю?
– Да. Хотя перед ее появлением мы сознавали свою незавершенность. Нам полагалось быть втроем, не вдвоем. Но Итемпасу это не нравилось.
Тут Нахадот снова покосился на меня. Я сидела рядом, его лицо накрыла моя тень. И в этой полутьме его черты вдруг текуче изменились и приняли образ такого абсолютного совершенства линий и форм, что мое дыхание пресеклось. Я в жизни не видела такой красоты. И мне стала понятна ревность Итемпаса и почему он убил Энефу ради того, чтобы обладать братом нераздельно.
– Тебе, верно, смешно и странно слышать, что мы можем быть себялюбивы и подвержены гордыне – прямо как вы, люди?
Эти слова прозвучали резко, в голосе Нахадота звенела злость. Но мне было не до этого. Я не могла отвести глаз от его лица.
– Мы сотворили вас по нашему образу и подобию. И передали вам все наши несовершенства и недостатки.
– Но… – пробормотала я. – Ох. Это так неожиданно слышать… выходит, нам все это время врали?
– Я думал, что народ дарре знает правду о тех временах, но вижу, ошибся…
И он наклонился поближе – медленно, осторожно, нежно. В глазах его загорелись хищные огоньки – а я завороженно смотрела в них. Легкая добыча.
– Не все народы поклоняются Итемпасу добровольно. Признаться, я думал, что хотя бы энну хранят предания о прежних днях…
Я тоже так думала, если честно. И сжала в ладони серебряную косточку на кожаном ремешке. Голова легонько кружилась. Я знала, конечно, что когда-то мой народ исповедовал еретическую веру. Вот почему амн называли народы вроде нашего «темными»: мы приняли веру в Блистательного, лишь чтобы спасти свои жизни, ибо Арамери угрожали уничтожить нас всех до последнего человека, если мы не подчинимся. Но Нахадот имел в виду совсем другое. Что кто-то из дарре знал истинные причины Войны богов и скрыл от меня. Нет, не может быть. В это я просто не могла – и не хотела – поверить.
За моей спиной всегда шептались. Сплетни, слухи – я прошла через это. У меня амнийские волосы, амнийские глаза. И мать моя – из амн, может, она мне вбила в голову все эти предрассудки, которыми полны Арамери. Так они думали. И мне стоило огромного труда завоевать уважение моих людей. И я думала – я сумела. Я добилась того, чтобы меня уважали и не скрывали от меня правды.
– Нет, – прошептала я. – Бабушка бы мне непременно рассказала…
А вдруг – нет? Вдруг не рассказала бы?
– Тебя окружает столько тайн, – прошептал Ночной хозяин. – И столько лжи… Ложь окутывает тебя, колышется вокруг, как покрывало. Хочешь, я его уберу?
Я почувствовала его ладонь на бедре. И невольно подпрыгнула. Его лицо приблизилось, коснулось моего, дыхание пощекотало губы.
– Ты хочешь меня.
От этих слов меня бы бросило в дрожь – но они запоздали, я дрожала уже давно.
– Н-нет…
– Столько лжи…
Он выдохнул это, и его язык прошелся по моим губам. В теле напрягся каждый мускул, я не сумела сдержать жалкого стона. И я снова лежала на зеленой траве, под ним, распластанная, прижатая к земле его телом. Я лежала на кровати – на этой самой кровати, и он овладевал мной прямо здесь, в спальне матери, я видела над собой его свирепое лицо, и он обходился со мной грубо и властно, и я подчинялась ему, а не он мне. Как я вообще могла мечтать о таком – властвовать над ним? Он брал меня, как хотел, а я беспомощно вскрикивала от боли – и от жгучего желания. Я принадлежала ему, вся целиком, и он пожирал меня, смакуя мой рассудок – ибо выдрал его и жадно откусывал истекающие кровью куски. Я гибла – и наслаждалась каждым мигом медленного умирания.
– О боги…
Как смешно, должно быть, выглядела моя божба! Я вскинула руки, и ладони утонули в темном ореоле, который тучей реял вокруг него. Хотела оттолкнуть – и ощутила холодный ночной воздух и подумала, что руки не встретят сопротивления и провалятся в темную пустоту. Но нет, я уперлась в теплое тело. В одежду. Я вцепилась в ткань, пытаясь вернуться к реальности. Опасной реальности! Мне нестерпимо хотелось притянуть его к себе. Но я превозмогла желание.
– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста… о боги… пожалуйста, не надо…
Он все еще нависал надо мной. Его губы касались моих, и я почувствовала, что он улыбнулся:
– Это приказ?
Меня трясло – от страха, желания и физического усилия, – я все еще пыталась оттолкнуть его. Наконец мне удалось отвернуть лицо. Прохладное дыхание пощекотало мне шею и прошлось по всему телу, лаская и оглаживая. В жизни я так сильно не хотела мужчину, ох, как же я хотела его. И как боялась.
– Пожалуйста, – выдохнула я снова.
Он поцеловал меня – легонько – в шею. Я попыталась сжать зубы и не застонать – какое… Желание кружило голову. Но тут он вздохнул, встал и отошел к окну. Черные щупальца ореола еще протягивались ко мне и окутывали с ног до головы – я тонула в его тьме. Но вот он отошел, и щупальца оставили меня – неохотно, как казалось, – и ореол его вновь склубился в беспокойную тучу вокруг застывшей, как изваяние, фигуры.
Я обхватила себя за плечи. Дрожь не отпускала – неудивительно.
– Твоя мать была истинной Арамери, – вдруг сказал Нахадот.
Желание мгновенно улетучилось, слова прозвучали как пощечина.
– Лучшей наследницы Декарта и желать не мог, – спокойно продолжил он. – Цели у них были разные, но во всем остальном она полностью походила на отца. Он до сих пор любит ее.
Я сглотнула тугой комок в горле. Ноги все еще дрожали, поэтому встать я не решилась. Зато осознала, что сижу, жалко сгорбившись, и выпрямила спину.
– Тогда почему он убил ее?
– А ты считаешь, что это он ее убил?
Я открыла было рот – потребовать объяснений. Но не успела ничего сказать – он резко развернулся. В падающем из окна свете он выглядел как отчетливый, но темный силуэт. Только глаза – ониксово-черные, большие – блестели. Злые, мудрые глаза существа, которое старше, чем человеческий род.
– Нет, малышка, – резко бросил Ночной хозяин. – Ты маленькая пешка в большой игре, знай свое место. Ты ничего больше не узнаешь – пока не заключишь с нами союз. Так нужно. Ради нашей – и твоей – безопасности. Хочешь знать наши условия? О да, я думаю, ты хочешь. Нам нужна твоя жизнь, маленькая Йейнэ. Отдай нам ее – и получишь ответы на все вопросы. Ну и возможность отомстить. Ведь ты именно этого хочешь, правда? Конечно хочешь. Ведь в тебе течет кровь Арамери, хоть Декарта и отказывается признавать это.
