Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 77 страниц)
– Мы просим Тебя благословить избранных Твоих, – проговорил он и дотронулся до лба Симины.
Она улыбнулась, когда сигила вспыхнула, и яркий белый свет высветил ее строгие черты, добавив им хищности.
А потом Вирейн подошел и встал прямо передо мной. Нас разделял только постамент. Когда он прошел мимо, я снова посмотрела на Камень Земли. Вот уж не думала, что столь могучий предмет будет выглядеть так обыденно.
Комок непонятно чего вздрогнул. И на мгновение показался прекрасный, совершенный серебряный росток – а потом растаял, оставив лишь бесформенную черную луковицу.
Если бы Вирейн посмотрел на меня в тот миг, все было бы потеряно. Я поняла, что произошло, и осознала опасность ситуации – озарение пронзило ледяной стрелой сердце, и это отразилось на моем лице. Камень походил на Нахадота, на всех богов, прикованных к этой земле: его подлинный облик скрывался под накладной личиной. Личина придавала ему обыденный, не привлекающий внимания вид. Но для тех, кто смотрел на него и ждал большего – особенно тех, кто знал о его подлинной природе, – он становился чем-то большим. И принимал облик, отражающий их знания и ожидания.
Меня приговорили к смерти, и Камень станет клинком палача. Я должна была увидеть в нем нечто угрожающее, ужасное. Но я разглядела в нем красоту и обещание блага – и любой Арамери сразу бы понял, что я замышляю нечто большее, чем просто умереть.
К счастью, Вирейн не смотрел в мою сторону. Он развернулся к восточному небу, а с ним и все присутствующие. Я переводила взгляд с лица на лицо и видела гордыню, тревогу, ожидание, горечь. Потом я посмотрела на Нахадота – он, так же как и я, не смотрел в небо. Он встретился со мной взглядом и не отвел глаз. Возможно, поэтому нас одних не затронуло свершившееся: солнце встало над горизонтом и весь мир содрогнулся от влившейся в него мощи, подобно закачавшемуся на стене зеркалу.
*
С мгновения, как солнце опускается за горизонт и исчезает для смертного зрения, до мгновения, когда гаснет последний свет, настает время сумерек.
С мгновения, когда солнце покажется над горизонтом, до мига, когда оно уже не касается земли, настает время рассвета.
*
Я изумленно огляделась – и затаила дыхание. На моих глазах Камень… расцвел.
Это единственное слово, которое мне пришло в голову, потому что только оно подходило увиденному. Уродливое сморщенное семечко задрожало и раскрылось, распускаясь слой за слоем и освобождая свет. Но то был не яркий белый свет Итемпаса, и не дрожащий несвет Нахадота. То был странный свет, который я видела в ублиетте, серый, неприятный, высасывающий цвет из ближайших предметов. Сейчас Камень не имел формы – он не походил даже на серебряную абрикосовую косточку. Перед мной возникла звезда – сияющая, но тем не менее бессильная.
Но все же я ощутила ее подлинную мощь – она волнами шла через меня, и по спине бежали мурашки. Я непроизвольно отступила на шаг – теперь я понимала, почему Теврил предостерегал слуг и просил их держаться подальше. В этой мощи не было ничего благотворного. Да, я смотрела на то, что осталось от Богини Жизни. Но она была мертва. А Камень – ее отвратительные останки.
– Внучка! Назови того, кто, по твоему выбору, станет главой семьи! – сказал Декарта.
Я отвернулась от Камня, но его сияние все равно обжигало мне щеку. В глазах на долю секунды все поплыло. Я почувствовала слабость. Эта штука меня убивала – а ведь я еще до нее не дотронулась!
– Р-релад, – выговорила я. – Я выбираю Релада.
– Что?! – В голосе Симины звенела ярость – о да, кузина удивилась, очень удивилась. – Ты что такое только что сказала, подлая дворняга?!
За мной кто-то пошевелился. Вирейн. Он обошел постамент и встал у меня за спиной. Он поддерживал меня, когда отказывали ноги и я начинала терять сознание. Пребывание в средоточии мощи Камня давалось нелегко. Я попыталась тверже держаться на ногах. Тут Вирейн немного подвинулся, я обернулась и увидела Курруэ. Она стояла с мрачным, решительным лицом.
Я думала, что знаю почему.
*
Солнце, как обычно, быстро поднималось. Огромный диск наполовину показался из-за горизонта. Скоро рассвет сменит день.
*
Декарта кивнул – вопли Симины его вовсе не трогали.
– Что ж, бери Камень, – приказал он. – Делай свой выбор не на словах, а на деле.
Мой выбор. Я протянула дрожащую руку к Камню. Как это случится? Умирать – это больно? Мой выбор.
– Давай же, – прошептал Релад.
Он наклонился вперед и весь дрожал от напряжения.
– Давай, давай, давай!..
– Нет! – снова завизжала Симина.
Краем глаза я увидела, как она в отчаянии бросается ко мне.
– Прости, – прошептал Вирейн.
И вдруг все замерло.
Я сморгнула – что случилось?.. Что это со мной?.. Из лифа отвратительного платья торчало нечто странное. Что это? Это же кончик клинка! Он показался из моего тела с правой стороны, над самой грудью. Ткань вокруг меняла цвет, становясь из серой странно-черной и мокрой.
Кровь, поняла я. Свет Камня даже ее лишил цвета.
Рука налилась свинцом. Что я должна сделать? Не помню. Я устала. Очень устала. Мне нужно прилечь.
И я легла на пол.
И умерла.
28
СУМЕРКИ И РАССВЕТ
Теперь я помню, кто я.
Я удержала себя в себе, и я не отпущу от себя это знание.
Внутри себя я несу истину, прошлое и будущее. Они нераздельны.
Я доведу это до конца.
*
В стеклянной комнате события сменяют друг друга. Я плыву меж их участников – они меня не видят, а я вижу все.
Мое тело падает на пол. Оно неподвижно, вокруг растекается лужа крови. Декарта смотрит и смотрит на него, что он видит? Наверное, еще одну мертвую женщину. Релад и Симина принимаются орать на Вирейна, их лица искажает лютый гнев. Я не слышу, что они кричат. Вирейн смотрит вниз, на мертвую меня, странно пустыми глазами, а потом тоже что-то выкрикивает – и Энефадэ застывают на месте. Сиэя трясет, мускулы ходят ходуном под кошачьей шкурой. Чжаккарн тоже дрожит – огромные кулаки сжаты, она в ярости. Они пытаются сдвинуться с места, я это вижу. А вот Курруэ стоит спокойно, прямая, неподвижная и… смирившаяся. Ее окутывает тень печали, словно еще одна пара крыльев, но остальные не видят этого.
Нахадот – ах, Нахадот… Он смотрит на меня – сначала неверяще, потом с нарастающей болью. На ту меня, что истекает кровью на полу, а не на ту, что смотрит на него. Могу я быть ими обеими? Хм, интересно было бы узнать, но сейчас не до этого. Да уже и неважно…
А важно вот что: в глазах Нахадота застыла подлинная боль. И вовсе не потому, что он только что упустил шанс добыть себе свободу. Однако к боли примешивается еще что-то – ах вот оно что. Он тоже видит другую мертвую женщину. Оплакивал бы он меня так, если бы во мне не жила душа его сестры?
Нет, нельзя даже задаваться таким вопросом. Это очень мелочно.
Вирейн наклоняется и выдирает из моего тела кинжал. Из раны выплескивается свежая кровь, но ее немного. Сердце уже не бьется. Я упала на бок и свернулась, словно бы во сне. Но я не бог. Я не проснусь.
– Вирейн!
Кто это? Декарта.
– Объяснись.
Вирейн распрямляется и смотрит на небо. Солнце уже на три четверти показалось над горизонтом. На лице у Вирейна странное выражение – страх? А потом оно изглаживается, он смотрит на окровавленный кинжал в своих руках – и роняет его. Клинок клацает по полу, звук отдается далеким эхом, но мое зрение приближается к руке Вирейна. На ней кровь. Моя кровь. Окровавленные пальцы дрожат – но не сильно.
– Так было нужно, – говорит он – тихо-тихо.
А потом берет себя в руки и объявляет:
– Она была оружием, милорд. Месть, подготовленная леди Киннет, вступившей в заговор с Энефадэ. Сейчас нет времени все объяснять, будет достаточно лишь сказать, что если бы она дотронулась до Камня и исполнила свое желание, пострадал бы весь мир.
Сиэй сумел выпрямиться, возможно, потому что оставил попытки убить Вирейна. В кошачьем облике голос у него ниже. Он рычит:
– А ты откуда знаешь?
– Я ему сказала.
Курруэ.
Остальные неверяще смотрят на нее. Но она – богиня. Даже предав, она сохраняет лицо.
– Вы забылись, – жестко отвечает она, меряя каждого из Энефадэ тяжелым взглядом. – Мы слишком долго были отданы на милость этих существ. В прошлые времена мы бы не пали так низко. Как можно было довериться смертной? К тому же смертной из рода той, что предала нас.
Она глядит на мой труп и видит Шахар Арамери. Я тащу на себе ношу судьбы стольких мертвых женщин…
– Нет, такое не по мне. Лучше умереть, чем умолять ее дать мне свободу. И лучше убить ее – и ее смертью выкупить милость Итемпаса.
Она произносит эти слова, и в зале настает мертвая тишина. Не потрясенная. Эта тишина наполнена ненавистью.
Сиэй срывается первым – он тихо, горько смеется:
– Вот оно что. Это ты убила Киннет!
И все люди, присутствующие в комнате, начинают изумленно переглядываться. Все, кроме Вирейна. Декарта выронил трость – его искореженные старостью руки сжались в кулаки. Он что-то говорит. Я не слышу что.
Курруэ не обращает внимания на его слова – и наклоняется к Сиэю.
– Это был единственный верный путь к цели. Девушка должна была умереть – здесь, на рассвете.
Она указывает на Камень:
– Душа останется рядом с телом. И с минуты на минуту здесь появится Итемпас и заберет и уничтожит ее – наконец-то.
– Вместе с ней он уничтожит и наши надежды, – говорит Чжаккарн.
На ее скулах играют желваки.
Курруэ вздыхает:
– Наша мать мертва, сестрица. Итемпас победил. Мне это совсем не нравится, но пора уже смириться с этим. Что бы произошло, если бы мы сумели освободиться? Как ты думаешь? Нас всего четверо, а против нас – сам Блистательный Господин и десятки наших братьев и сестер. И еще и Камень, как ты верно понимаешь. Ради нас его никто не возьмет в руку, а у Итемпаса есть его ручные Арамери. Мы бы снова стали рабами. Или чем-то похуже. Нет.
И тут она разворачивается и зло смотрит на Нахадота. Как же я не узнала этот взгляд? Она же всегда так на него смотрела… Она глядит на Нахадота так, как моя мать, наверное, смотрела на Декарту. С горечью и презрением. Я могла бы заметить – и предостеречь остальных.
– Можешь ненавидеть меня за это, Наха. Но помни: если бы ты не носился со своей дурацкой гордостью и дал Итемпасу то, что он хочет, мы бы здесь не стояли. А теперь я отдам ему то, что он хочет, и он пообещал освободить меня за это.
Нахадот говорит очень тихо:
– Ты глупа, Курруэ, если думаешь, что Итемпасу нужно то, что собираешься дать ты. Ему нужна моя капитуляция – и более ничего.
И он поднимает взгляд. Я смотрю не глазами плоти, я во сне, это видение – но меня продирает дрожь. Глаза Нахадота – черное на черном. Кожа вокруг пошла трещинами, как у готовой расколоться фарфоровой маски. Сквозь трещины блестит нечто – не плоть и не кровь, а невозможно черное сияние, бьющееся в такт сердцу. А когда он улыбается, зубов не видно.
– Правда ведь… братец? – В голосе звучит эхо – словно оно гуляет в пустом зале.
И он смотрит на Вирейна.
Силуэт Вирейна вырисовывается на фоне рассветного солнца. Он оборачивается к Нахадоту, но смотрит в глаза мне. Мне, парящей в воздухе, наблюдающей мне. Вирейн улыбается. В улыбке сквозят печаль и страх, и из всех присутствующих лишь я вижу их и понимаю. Я знаю все – хотя и не понимаю как.
И тут, за миг до того, как нижний край солнечного диска отрывается от горизонта, я понимаю, что увидела в Вирейне. Две души. У Итемпаса, так же как у его брата и сестры, есть вторая личность.
Вирейн закидывает голову и истошно кричит, и из его горла фонтаном рвоты выливается жгучий белый свет. Он мгновенно затопляет комнату, и я слепну. Наверное, люди в городе внизу и в окрестностях видят эту вспышку – и гадают, что это. Наверное, они думают, что солнце спустилось на землю, и они правы.
В яростном сиянии я слышу согласный вопль Арамери – лишь Декарта молчит. Он это уже видел. А когда свет затухает, я смотрю в лицо Итемпасу, Блистательному Господину Небес.
Его портрет в библиотеке оказался на диво точным – хотя я вижу и важные отличия. Черты лица его совершенны – и даже совершеннее, чем на гравюре, – какая симметрия, какое идеальное расположение линий. В золотых глазах горит полуденное солнце. Волосы, как и у Вирейна, белые, но короткие и кудрявые – даже кудрявее, чем у меня. А кожа – смуглее, она матово-гладкая и безупречная. Надо же! Хотя, с другой стороны, чему я удивляюсь. Амнийцам такое, конечно, поперек горла. И я с первого взгляда понимаю, почему Наха влюблен в него.
В глазах Итемпаса – любовь, ответная любовь. Он обходит мое тело и расползающуюся из-под него лужу застывающей крови.
– Нахадот, – произносит он, улыбаясь и протягивая руки.
Даже в нынешнем бестелесном состоянии я дрожу от возбуждения – какие дивные переливы, какой чарующий голос! Итемпас пришел, чтобы соблазнить бога соблазнения, и пришел во всеоружии…
С Нахадота вдруг спадают оковы, и он поднимается на ноги. Но не спешит броситься в раскрытые объятия. Он проходит мимо Итемпаса – к лежащему телу. Труп с одного бока безобразно вымок в крови, но Нахадот опускается на колени и берет меня на руки. И прижимает к себе, бережно придерживая бессильно свесившуюся голову. По лицу его ничего невозможно прочесть. Он просто смотрит на меня.
Если он хотел оскорбить брата, у него прекрасно получилось. Итемпас медленно опускает руки, улыбка исчезает с его губ.
– Всеотец. – Декарта осторожно – трость упала на пол – кланяется, не теряя при этом достоинства. – Твое присутствие – честь для нас.
С разных сторон комнаты ползут шепотки: Релад и Симина приветствуют своего бога. Мне на них плевать. Я исключила их из поля зрения.
Мне кажется, что Итемпас им не ответит. Но он говорит, не отводя взгляда от спины Нахадота:
– Ты так и не передал сигилу, Декарта. Позови слугу – и мы завершим ритуал.
– Непременно, Отец. Но…
Итемпас смотрит на Декарту, и тот осекается под этим испепеляющим взором. Что ж, его можно понять. Однако Декарта – Арамери, и никакому богу не запугать его.
– Вирейн, – говорит он. – Ты был… его… частью…
Итемпас бесстрастно и молча глядит на собеседника, тот сбивается и смущенно замолкает. А потом бог говорит:
– С тех самых пор, как твоя дочь покинула Небо.
Декарта оглядывается на Курруэ:
– Ты знала?
Та с царственным величием наклоняет голову.
– Поначалу нет. Но однажды Вирейн пришел ко мне и открыл, что мое заточение в земном аду не вечно. Он открыл мне путь к спасению. Наш отец простит своих детей, если те докажут свою верность.
И она глядит на Итемпаса, и маска величия дает трещину – она тревожится, очень тревожится. Она знает, что Всеотец в любой момент может взять свое слово обратно.
– Но даже тогда я не была уверена – хотя и заподозрила что-то. Тогда-то я и решилась сделать то, что сделала.
– Но… это значит…
Декарта замолкает, и лицо его поочередно отражает озарение, гнев и безнадежную покорность. Мне внятен ход его мыслей: Блистательный Итемпас устроил убийство Киннет. Дед закрывает глаза – возможно, в глубине души он оплакивает смерть своей веры.
– Почему?
– Сердце Вирейна было разбито.
Интересно, Всеотец замечает, что не отрывает глаз от Нахадота? Понимает ли, что можно прочитать в этом взгляде?
– Он хотел вернуть Киннет и предложил мне все, что я захочу, – в обмен на помощь в достижении цели. Я принял его плоть как плату за услугу.
– Как предсказуемо…
Мое внимание обращается ко мне, лежащей в объятиях Нахадота. Нахадот произносит над моим телом:
– Ты его использовал.
– Если бы я мог дать ему то, что он просил, то да, я использовал бы его, – отвечает Итемпас и совершенно по-человечески пожимает плечами. – Однако Энефа наделила этих существ свободой воли. Даже мы не можем заставить их свернуть с выбранного пути. Вирейн сам виноват – зачем просил?
Губы Нахадота кривит презрительная улыбка:
– Нет, Темпа. Я говорю о другом, и ты меня прекрасно понимаешь.
Поскольку я более не жива, а моя мысль не скованна телесно, я вдруг все понимаю. Энефа мертва. Да, какая-то часть ее души и плоти не исчезла, но Камень – лишь бледная тень того, чем она когда-то была. А вот Вирейн принял в себя сущность живого бога. Я вздрагиваю, отчетливо сознавая: когда Итемпас явил себя в этом зале, Вирейн умер. Знал ли он, что к этому идет? Теперь понятно, почему он вел себя так странно…
Но до этого Итемпас мог подглядывать в щелочку за Нахадотом – как заправский вуайерист, одетый в чужую плоть и чужой разум. Он отдавал ему приказы – и наслаждался абсолютной покорностью. Он мог делать вид, что исполняет волю Декарты, и устраивать так, чтобы Нахадоту приходилось несладко. А Наха ничего, совсем ничего не подозревал.
Итемпас не меняется в лице, но что-то такое в его облике подсказывает, что он в ярости. Золотые глаза вспыхивают новым оттенком жидкого огня.
– Ах, Наха, любишь же ты устроить трагедию на пустом месте…
Он подходит поближе – и оказывается настолько близко, что окружающее его белое сияние вклинивается в черную, дымящуюся тень вокруг Нахадота. Там, где мощь одного сталкивается с мощью другого, исчезают и свет, и тьма, и не остается ничего.
– Ты так вцепился в этот кусок мяса… – брезгливо говорит Итемпас. – Можно подумать, она что-то значит для тебя.
– Она значила для меня очень многое.
– Да-да-да. Конечно. Она была сосудом. Я знаю. Но она отслужила свое. И она своей жизнью выкупила твою свободу. Ну как, соизволишь забрать награду?
Медленно-медленно Нахадот опускает мое тело на пол. Я чувствую, как закипает в нем гнев, но никто вокруг ничего не замечает. И даже Итемпас выглядит удивленным, когда Нахадот сжимает кулаки и со всей силы ударяет ими в пол. Вверх взлетают два фонтанчика кровавых брызг – это моя кровь. Пол идет зловещими трещинами, и некоторые рассекают даже стеклянные стены – к счастью, они лишь покрываются паутинкой, а не раскалываются.
Пол и стекла устояли, а вот постамент в центре зала – нет. Он разваливается, и Камень падает – какое кощунство! – и катится по полу, осыпая всех блестящими белыми хлопьями.
– Больше, – выдыхает Нахадот.
Его кожа тоже идет трещинами, и они все расширяются – его сущность рвется из тюрьмы тела. А когда он поднимается и поворачивается, с пальцев течет что-то очень темное – и это не кровь. Плащ за плечами бьется как тысяча маленьких смерчей.
– Она… была… больше, чем!..
Ему трудно подбирать слова – и немудрено, он прожил несчетные века, прежде чем разумные существа освоили язык. Возможно, он инстинктивно пытается обойтись без языка в важные моменты. Ему проще выплеснуть ярость в крике.
– Больше, чем сосуд! Она была моя последняя надежда! Моя! И твоя!
Курруэ – мое внимание скользнуло к ней против воли – делает шаг вперед и раскрывает рот, чтобы возразить. Чжаккарн хватает ее за руку – не смей, мол. Мудрое решение. Нахадот безумен, он сошел с ума.
Итемпас, кстати, тоже – он молча смотрит, как беснуется Нахадот. Глаза горят вожделением – да, это ни с чем нельзя спутать, он сгорает от страсти – хотя и готов в любой момент отразить атаку. Но как же иначе: несчетные эоны они сражались друг с другом, а затем дикое неистовство уступило иной жажде. А может, Итемпас слишком долгое время был лишен любви Нахадота и теперь готов принять от него взамен все, что угодно, – даже ненависть.
– Наха, – нежно произносит он. – Посмотри на себя. Все это – ради какой-то смертной?
И он вздыхает, осуждающе качая головой:
– Я отправил тебя сюда в надежде, что среди пакостных творений нашей сестры ты осознаешь, что ходил путями неправильными. Но теперь я вижу, что ты просто привык к плену.
И он выступает вперед и делает то, что все присутствующие в зале сочли бы приглашением к самоубийству. Он дотрагивается до Нахадота. Очень быстро проводит пальцами по треснувшему фарфору Нахадотова лица. В этом жесте столько скрытой тоски, что у меня щемит сердце.
Но какая теперь разница? Итемпас убил Энефу, убил своих собственных детей, убил меня. Он убил что-то и в самом Нахадоте. Неужели он этого не видит?
Возможно, видит, потому что лицо суровеет, и он убирает руку.
– Что ж, ничего не поделаешь, – холодно говорит он. – Мне наскучила эта возня. Энефа сотворила мерзость, Нахадот. Она осквернила прекрасную, совершенную вселенную, которую мы с тобой создали. Я сохранял Камень, потому что мне она была все же небезразлична – что бы ты ни думал по этому поводу – и потому что не оставлял надежду переубедить тебя.
Он замолкает и окидывает взглядом мой труп. Камень лежит в луже крови, на расстоянии ладони от моего плеча. Нахадот положил меня на пол очень осторожно, однако голова все равно завалилась на сторону. Рука согнута и поднята, словно в последней попытке взять Камень. Воистину, это ирония судьбы: смертная женщина погибла при попытке овладеть силой богини. Смертная женщина – и любовница бога.
Наверное, Итемпас с удовольствием отправит меня в особо жуткую преисподнюю.
– Настало время нашей сестре умереть окончательно, – говорит Итемпас.
Я не могу понять, смотрит он на Камень или на меня.
– И пусть принесенная ею зараза исчезнет вместе с ней – тогда мы вернемся к прежней жизни. Разве ты не тосковал по тем дням?
Декарта настораживается. Он единственный из трех присутствующих здесь смертных понимает, что Итемпас имеет в виду.
– Я все равно буду ненавидеть тебя, Темпа, – выдыхает Нахадот. – Даже если во всей вселенной останемся только мы с тобой.
И он в мгновение ока оборачивается ревущим черным вихрем и бросается в атаку, а Итемпас вспыхивает режущим глаза белым пламенем. Они схлестываются с таким грохотом, что стекла церемониального зала разлетаются вдребезги. Смертные вопят, их голоса тонут в вое холодного разреженного ветра. Все падают на пол, а Итемпас с Нахадотом вылетают наружу и уносятся ввысь. Но тут мое внимание обращается к Симине! Она смотрит на кинжал, которым меня убили, кинжал Вирейна, – он лежит не так далеко от нее. Релад валяется на полу, оглушенный, среди осколков стекла и обломков разбившегося постамента. Симина хищно прищуривается.
Сиэй взревывает, в его свирепом кличе бьется эхо Нахадотова вопля. Чжаккарн поворачивается к Курруэ, и в руке у нее возникает дротик.
А в центре – всеми позабытые, никому не нужные – лежат мое тело и Камень.
*
Ну вот мы и снова встретились.
Да.
Ты хоть поняла, что сейчас произошло?
Я умерла.
Да. Рядом с Камнем. А в Камне заключена моя сила. Все, что от нее осталось.
Вот почему я все еще здесь? И вижу, что происходит?
Да. Камень убивает живых. А ты мертва.
Так значит… я могу ожить? Как удивительно… И как удачно, что Вирейн меня убил.
Я предпочитаю думать, что это судьба.
Так что же нам делать?
Твое тело должно измениться. Оно более не сможет носить в себе две души, ибо этой способностью обладают только смертные. Я создала вас такими и одарила качествами, которых у нас самих нет, но я и думать не думала, что вы окажетесь такими сильными. Ты настолько сильна, что сумела одержать надо мной верх, несмотря на все мои старания. Достаточно сильна, чтобы занять мое место.
Что? Нет, ни за что. Не хочу я становиться тобой! Ты – это ты. А я – это я! Я на это немало сил положила!
И победила. Но моя сущность, то, чем я являюсь, необходима этому миру – иначе он погибнет. И если я не способна вернуть миру свою сущность, это должна сделать ты.
Но…
Я ни о чем не жалею, дочка. Младшая сестра. Достойная наследница. И ты не жалей. Я лишь хочу…
Я знаю.
Правда знаешь?
Да. Они ослеплены гордыней, но под ней все равно теплится любовь. Трое должны снова воссоединиться. Я сумею это сделать.
Спасибо.
Спасибо тебе. Прощай.
*
У меня есть целая вечность на размышления. Я мертва. У меня сколько хочешь времени. На все.
Но я никогда не отличалась терпением.
*
Внутри и вокруг стеклянной комнаты, в которой больше нет стекла и которая, наверное, уже не может называться комнатой, кипит битва.
Итемпас и Нахадот сражаются в небесах, которые некогда мирно делили. И стали они подобны пылинкам в вышине, темным потекам на рассветном своде, будто ночное небо смешалось с утренним и растеклось слоями. Темноту пронзает яростный раскаленный луч белого света, он словно тысяча солнц, и мрак разлетается осколками. Бессмысленный бой. Ведь сейчас день. Нахадот должен был бы уже крепко спать внутри смертного тела, если бы не воля Итемпаса – тот временно выпустил его из тюрьмы. И как выпустил – так и заточит обратно, в любой момент. Наверное, он просто наслаждается битвой.
Симина завладела кинжалом Вирейна. И набросилась на Релада, желая выпустить ему кишки. Он сильнее, но она вооружена – и готова на все ради власти. Релад в ужасе, наверное, он всю жизнь боялся, что все этим и закончится.
Сиэй, Чжаккарн и Курруэ кружат в смертельном танце финтов и уверток. Посверкивает оружие, взблескивают когти. У Курруэ в руках пара бронзовых мечей. Однако исход этого боя тоже предрешен: Чжаккарн – воплощение битвы, а Сиэй безжалостен, как может быть безжалостен только ребенок. Но Курруэ хитра, и ее поманили вожделенной свободой. Она намерена дорого продать свою жизнь.
А Декарта идет к моему телу. Останавливается и с трудом опускается на колени. Оскальзывается в крови и едва не падает на меня, лицо искажается гримасой боли. А затем становится строгим и суровым. Он поднимает глаза к небу – там сражается его бог. Потом он смотрит на Камень. Вот он, источник силы клана Арамери – и материальное воплощение их долга перед миром. Возможно, он полагает, что, исполнив долг, он напомнит Итемпасу о ценности человеческой жизни. Возможно, в нем еще теплится искорка веры. Возможно, он так поступает просто потому, что сорок лет назад убил свою жену – и все ради того, чтобы доказать преданность. Поступить сейчас иначе – значит признать, что ее смерть была напрасной.
Он тянется к Камню.
Но тот исчез.
Только что лежал здесь, в луже моей крови, – и исчез. Декарта хмурится и растерянно оглядывается. Рана в моей груди – он видит ее через прорванную ткань лифа – затягивается на глазах. Края смыкаются – и вот уже ничего не напоминает о сквозном ранении. Но прежде чем кожа срастется, Декарта замечает отсвет серого света. Внутри меня.
И тогда меня тянет вперед и вниз…
Да. Довольно с меня болтаться в бестелесном виде. Время оживать, Йейнэ.
*
Я открыла глаза и села.
За моей спиной Декарта удивленно ахнул. Остальные не замечают, как я поднимаюсь на ноги.
– Ч-что, во имя всех богов, з-здесь…
Он открывает и закрывает рот. Он изумленно таращится.
– Не всех богов, – жестко отвечаю я.
А поскольку я – это все же я, я наклоняюсь к самому его лицу и отчетливо выговариваю:
– Только меня.
И тогда я прикрыла глаза и дотронулась до груди. Там ничего не бьется – сердце пробито и умерло. Но там что-то есть. Что-то, дающее жизнь телу. Я это чувствую. Камень. Средоточие жизни, родившееся из смерти, исполненное колоссальной силы. Семя.
– Расти, – шепчу я.
29
ТРОЕ
Всякое рождение сопровождается болью.
И я тоже родилась через боль.
Наверное, я закричала. Думаю, в тот миг случилось многое. Небо закружилось, и в голове смутной чередой замелькали образы дня и ночи и снова дня – и все это за один миг. И если это правда, то кружилось очевидно не небо. И мне показалось, что где-то во вселенной несчетное количество новых видов явили свое существование – на миллионах планет. Но я уверена, что из глаз у меня брызнули слезы. И там, где они упали, пол покрыли мох и лишайники.
Правда, я все равно не уверена во всем до конца. Где-то далеко-далеко, в измерениях, которые недоступны для смертных слов, я тоже менялась. И сознавала эти изменения – в полной мере.
Но когда все завершилось, я открыла глаза и увидела новые цвета.
Комната расцвела ими. Переливающийся перламутр стен Неба. Высверки золота на осколках стекла на полу. А в небе – голубой, но не прежний бледно-голубой, а насыщенный бирюзовый – я неимоверно удивилась оттенку этой лазури. Никогда, никогда – за всю жизнь – я не видела ничего подобного.
А потом я вдохнула запах. Тело изменилось, стало чем-то иным – и превратилось из тела в телесную оболочку, правда, все еще человеческую по форме. Да и чувства у меня оставались вполне человеческими. Но что-то стало другим, это точно. И когда я вдохнула, я почувствовала бодрящий, резкий аромат разреженного воздуха, к которому примешивался металлический вкус крови, пропитавшей одежду. Я дотронулась до нее и лизнула пальцы. Соленый, металлический, горько-кислый вкус. Конечно, я же в последние дни была очень несчастна.
Новые цвета. Новые запахи. Я ранее и думать не думала, каково жить во вселенной, которая утратила третью часть себя. Война богов стоила нам гораздо больше, чем просто жизни.
Все, больше никаких войн, поклялась я.
Неразбериха вокруг прекратилась. Я не хотела передвигать ноги и даже думать, но чувство ответственности настоятельно требовало, чтобы я вышла из задумчивости и что-нибудь уже сделала. В конце концов я вздохнула и огляделась.
Слева от меня стояли три сияющих существа. Они были сильными – сильнее, чем остальные, – и обладали текучим обликом. Их сущность походила на мою. Они таращились на меня, раскрыв рты, оружие замерло в руках – и когтях. И тут один перетек в другой облик – облик ребенка – и выступил вперед. Глаза его округлились:
– М-мама?..
Нет, это не мое имя. Я бы просто отвернулась от него – какие, мол, глупости, но подумала: а вдруг он обидится? Мне почему-то очень не хотелось его обижать – я сама не знала почему.
Поэтому я просто ответила:
– Нет.
И неожиданно для себя протянула руку и погладила его по голове. Он еще шире раскрыл глаза и вдруг разразился слезами. И отшатнулся, прикрывая лицо ладонями. Я не знала, что значит такое поведение, и потому повернулась к другим.
Справа я видела троих – точнее, двух живых и одного умирающего. Они тоже сияли, но их свет прятался в их телах – слабых и грубых. И конечных. Умирающий испустил дух на моих глазах – слишком много органов было повреждено, и жизнь не удержалась в нем. Я почувствовала, что они не зря смертны, хотя и оплакивала скоротечность их жизни.
– Что это еще такое? – зло спросила одна из них.
Самая молодая, женщина. На ее платье и на руках застывали капли крови ее брата.
Другой смертный – старый и близящийся к кончине – только покачал головой, не отрывая от меня взгляда.
И тут вдруг еще два существа возникли передо мной, и у меня перехватило дыхание. Они были так прекрасны! И оболочки, которые они надели, чтобы взаимодействовать на этом плане реальности, не уступали им в красоте. Они были частью меня, мы были с ними одной крови – и в то же время весьма различались. Я родилась, чтобы быть с ними, чтобы стать мостом между ними и помочь им исполнить свое предназначение. И вот теперь я стояла рядом с ними – и мне хотелось закинуть голову и запеть от радости.
Но что-то в них было не так. Тот, кто ощущался как свет, и покой, и постоянство, – он был цельным, и он внушал восхищение. Но в нем я видела какой-то надлом. Я присмотрелась и разглядела жуткое, страшное одиночество, которое пожирало его сердце подобно червю в яблоке. Это и отрезвило, и смягчило меня, ибо я знала, что такое одиночество.
