Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 77 страниц)
Где-то за моей спиной кого-то бурно тошнило.
Я не видела лица Нахадота – его закрывали обвисшие, тающие на глазах волосы, – но хотела бы я его увидеть? У него не было подлинного облика. Его внешняя оболочка была наведенным мороком. Но Отец Небесный, эта оболочка нравилась мне, и она была прекрасна! А сейчас я смотрела, как она оползает с него, и сердце мое разрывалось.
И тут в плече показалось что-то белое. Сначала я решила, что это кость, и к горлу подкатила тошнота. Но нет, то была не кость, а кожа. Белая-белая, как у Теврила, хотя и без отметин и пятен, и она шевелилась, проталкиваясь сквозь тающую черноту.
И тут я увидела…
*
И не увидела.
Сияющий силуэт (которого я не могла видеть) встал над бесформенным черным месивом (которого я не могла видеть) и сунул в него руки – по локоть. Нет, руки не рвали черное шевелящееся нечто на части, нет. Они месили его как тесто, взбивали и… лепили. Лепили тело. Черное мучительно кричало от боли и отчаянно сопротивлялось, но сияющие руки безжалостно продолжали делать свое дело. Они снова засунулись в черное месиво и вытянули наружу руки. Они мяли и колотили черноту, пока оттуда не показались ноги. Потом снова нырнули и выволокли из извивающегося, колышущегося нечто туловище и по запястья засунулись ему в живот – выщипывая, вылепливая позвоночник. Последним из черноты выдрали голову, едва походящую на человеческую, лысую, ни на что не похожую. Но голова разевала рот и пронзительно кричала от боли, а в глазах застыла мука, превышающая смертную меру страданий. Хотя, конечно, мучился и страдал не смертный, не смертный.
Вот, вот, получи, что хотел, рычит сияющий, он взбешен, он слеп от ярости, но он, конечно, не говорит, и это не слова, и я их не слышу. Это знание, голое знание, оно попадает мне в голову без посредства слов. Это она создала эту мерзость. И ты избрал ее и отверг меня? Так забирай ее «дар» – забирай! забирай! забирай и помни, что ты сам выбрал это!.. Сияющий плачет, я это вижу, он насилует того, другого, и плачет.
И где-то глубоко во мне кто-то пронзительно кричал, но то была не я, хотя я тоже кричала. Но наши голоса заглушали вопли вылепленного существа, которое корчилось на земле, зная, что его страдания только начинаются…
*
Из Нахадота вылезла рука – с отвратительным звуком, напоминающим чавканье. С таким звуком – сочным, громким – отрывают ножку от вареной курицы. Нахадот стоял на четвереньках и дрожал всем телом, а выползшая рука слепо цапала вокруг и наконец нащупала пол рядом с ним. И я видела, что она бледная, но не лунно-бледная, как я привыкла. То была обычная бледность незагорелой человеческой кожи. Дневной облик прорывался сквозь божественную оболочку, которая стыдливо укутывала это безобразие ночью, – точнее, облик рождался, если эту мерзостную процедуру можно назвать столь прекрасным словом…
Он не кричал, я это видела. После того полустона-полувздоха Нахадот молчал – а другое тело мучительно выдиралось наружу. Он молчал, и это самое страшное, потому что ему было больно, все это видели, и крик, вопль боли освободил бы меня от ужаса – если не от горя и муки.
Вирейн все это время стоял рядом. Сначала смотрел, а потом со вздохом прикрыл глаза.
– Это может длиться долго, – промурлыкала Симина. – Час за часом. Конечно, настоящий солнечный свет ускорил бы дело, но солнечный свет лишь в руке Отца Небесного. Это всего лишь грошовая подделка.
И она одарила Вирейна презрительным взглядом:
– Однако для моих целей даже такой вполне достаточно.
Я стиснула зубы. С другой стороны арены, сквозь бьющий сверху свет и дымку над плавящейся божественной плотью Нахадота, стояла Курруэ. Она посмотрела на меня лишь раз, и во взгляде читалась горечь. Потом отвела глаза. Чжаккарн неотрывно смотрела на Нахадота. Воин не прячет глаз, видя чужое страдание, и так выказывает ему уважение. Вот и она смотрела и не отворачивалась. Я бы тоже не отвернулась. Но боги, боги мои…
А вот Сиэй поймал мой взгляд и не отводил глаз. Он шагнул в столб света – тот не повредил ему, ибо у юного бога были другие уязвимые места. Сиэй встал на колени рядом с Нахадотом и прижал разлагающуюся голову к груди, обнял дергающиеся плечи – все три плеча. И хотя во взгляде Сиэя другие усмотрели бы ненависть, я знала, что он хочет сказать мне.
Смотри, говорили эти зеленые глаза – похожие на мои и невообразимо древние. Смотри, что с нами делают. Смотри – а потом освободи нас.
Я освобожу вас, ответила я, и то был голос моей собственной души и души Энефы. Я верну вам свободу.
*
Я не знала. Неважно, что там между ними потом произошло, но Итемпас любил Наху. И я и думать не думала, что такая любовь может обратиться в ненависть.
Однако, забери нас всех ад, почему мы решили, что это – ненависть?..
*
Я взглянула на Симину и вздохнула.
– Ты что, хочешь, чтобы меня стошнило ответами, как тухлой рыбой? – поинтересовалась я. – Чтобы я на пол поблевала, а то он слишком чистый? Сколько можно длить этот идиотский спектакль?
Она отодвинулась от меня и приподняла бровь:
– Как же так? Он – твой союзник. Тебе его совсем-совсем не жалко?
– Ночной хозяин мне не союзник, – отрезала я. – В этом вашем пакостном логове только ленивый не сообщил мне, что Нахадот – чудовище. Но поскольку вы тут сами все как на подбор сплошные чудовища, какая разница, подумала я, пусть это чудовище хотя бы поможет моему народу.
Симина скептически усмехнулась:
– Ну и как же он помог? На следующую ночь вы отправились в Менчей – и там хоть что-то произошло. А в Дарре-то что вы делали?
– Ничего особенного. До утра оставалось мало времени. Но…
Я запнулась, припомнив объятия бабушки и разлитый во влажном даррском воздухе аромат родной земли.
Да, я соскучилась. По бабушке. По Дарру. И по мирной жизни, которую я там вела. Перед тем, как оказалась в Небе. До того, как умерла мать.
Я опустила глаза и решила показать, как мне больно и грустно. Пусть Симина порадуется.
– Мы говорили о матушке, – тихо-тихо сказала я. – И о… многом другом. Очень личном. Тебе это будет неинтересно.
И тут я красноречиво смерила ее злым взглядом:
– Можешь хоть всю ночь поджаривать эту тварь, я тебе больше ничего скажу.
Симина долго смотрела мне в глаза, уже без улыбки, словно пытаясь выдрать из меня правду взглядом. Корчившийся в столбе света Нахадот все-таки крикнул – нет, не крикнул, что-то прорычал сквозь зубы. С хлюпающим звуком рвалась плоть. Я старательно ненавидела Симину – это помогало не разрыдаться от жалости.
А потом она вздохнула и отошла от меня.
– Ну что ж, похоже, на сегодня достаточно, – проговорила она. – Слабая попытка сопротивления, кузина, – не засчитывается. Впрочем, ты и сама поняла – куда тебе со мной тягаться. Я свяжусь с Гемидом и велю ему наступать. Они захватят вашу столицу, подавят вооруженное сопротивление, хотя я прикажу им не убивать людей без нужды – по крайней мере, некоторое время.
Вот так, откровенно и честно: делай то, что приказано, иначе менчей сотрут твой народ с лица земли.
– А какие у меня гарантии? Вдруг ты решишь их перебить, несмотря на мои уступки?
– Гарантии? Никаких, естественно. Ты наделала столько глупостей, что мне хочется уничтожить Дарр просто из принципа. Хотя, с другой стороны… пусть живут. Думаю, их ждет нелегкая судьба. Рабство – вещь неприятная, хотя, конечно, мы назовем это каким-нибудь другим, не столь оскорбительным словом.
И она насмешливо поглядела на Нахадота.
– Но они будут жить, кузина, а где жизнь – там и надежда. Тебе бы понравилась такая жизнь, правда, кузина? Ты бы, наверное, за нее отдала все на свете, хи-хи-хи…
Я медленно кивнула, хотя во мне все завязалось в узел от ярости. Но нет, я не буду рычать, как дикий зверь.
– Ну что ж, пока этого достаточно.
– Пока?
Симина удивленно поглядела на меня – а потом расхохоталась.
– Ох, кузина, кузина… Какая же ты… м-да, иногда я прямо жалею, что твоя мать умерла. Она, по крайней мере, была реальной противницей.
Кинжал я потеряла, но даррская кровь – это даррская кровь. Я размахнулась и отвесила ей такую хорошую плюху, что Симина отлетела и грохнулась на пол, теряя туфли.
– Такое… возможно, – проговорила я.
Она сидела и глупо моргала – надеюсь, приложилась головой достаточно сильно, чтобы получить сотрясение мозга.
– Но моя мать, по крайней мере, вела себя цивилизованно.
До боли сжав кулаки, я развернулась и вышла из зала с высоко поднятой головой.
21
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Ах да, чуть не забыла. Когда я приехала сюда, Теврил рассказал, что время от времени чистокровные ужинают все вместе – в самых богато украшенных залах. Один такой ужин я успела пропустить – не хотелось идти. Почему? А из-за слухов. О Небе много чего говорят… Конечно, что-то ни в какие ворота не лезет, но многое оказалось истинной правдой. А еще я слышала такое… Такое, что совсем не хочется узнавать, правда это или нет.
Люди шепчутся, что амн не всегда были эталоном цивилизованности. Некогда, как Дальний Север, Сенм населяли варвары, просто амн оказались самыми умными и хитрыми. После Войны богов они заставили всех соблюдать свои варварские обычаи, а меру цивилизованности других народов стали измерять тем, насколько люди следовали амнийским традициям. Но у каждой культуры есть свои тайны, подчас весьма неприглядные. И когда-то знатные амнийцы почитали главным деликатесом человеческое мясо.
Иногда кровь в моих жилах пугает меня больше, чем души в моем теле.
*
Нахадота перестали мучить, и тучи вновь поплыли по ночному небу. А так они висели неподвижно, словно водяной пузырь перед ликом луны, переливаясь бледным цветом, как недоделанная радуга. И когда облака снова побежали по небу, что-то во мне развязалось и я облегченно вздохнула.
Я почти не надеялась, что меня оставят в покое этим вечером. Поэтому когда в дверь постучались, я сказала, что можно войти. В стекле отразился Теврил. Он нерешительно топтался на пороге.
– Йейнэ, – начал было он и неловко замолчал.
Я заставила его потоптаться еще немного, потом холодно сказала:
– Проходи.
Он вошел – точнее, осторожно пролез в приоткрытую дверь и аккуратно закрыл ее за собой. Посмотрел на меня – наверное, ждал, что я заговорю первая. Но мне не о чем с ним было говорить. Он вздохнул.
– Энефадэ способны выдержать любую боль, – жалобно сказал он. – Уверяю тебя, в прошлые века им пришлось вытерпеть гораздо больше мучений. Я за тебя волновался.
– Большое спасибо. Я очень тронута.
Теврил поморщился – да, в моем голосе не слышалось приветливости.
– Я знал, что Сиэй тебе нравится. И когда Симина начала вымещать на нем злобу, я подумал… – Он беспомощно развел руками. – В общем, я подумал, что тебе лучше при этом не присутствовать.
– Потому что я слабовольная, сентиментальная дурочка? Прижми меня – и я выболтаю все секреты этой стерве, лишь бы спасти бедного мальчика?
Он нахмурился:
– Потому что ты другая, Йейнэ. И да, я думал, что ты пойдешь на все, лишь бы избавить друга от мучений. Я не хотел, чтобы ты это видела. Можешь ненавидеть меня за это.
Сказать, что я удивилась, значит ничего не сказать. Оказывается, Теврил все еще видел во мне невинную девочку с благородным сердцем, которая была так благодарна ему за советы во время экскурсии по Небу. Сколько веков прошло с того дня? Меньше двух недель…
– Я тебя вовсе не ненавижу.
Теврил облегченно выдохнул, подошел и встал рядом со мной у окна.
– В общем, ты ушла, а Симина была просто в бешенстве.
Я кивнула:
– Что с Нахадотом? И с Сиэем?
– Чжаккарн и Курруэ их увели. Симина потеряла к нам интерес и покинула арену вслед за тобой.
– К… нам?
Он замолчал. И похоже, проклинал все на свете за то, что сболтнул лишнее. А потом все-таки сказал:
– В своем маленьком спектакле она сначала планировала занять слуг.
– Ах вот оно что… – Во мне опять затлел и вспыхнул гнев. – И тогда-то ты и предложил заменить слуг Сиэем?
Он процедил:
– Я же сказал тебе, Йейнэ. Энефадэ не умрут от ее забав. А вот смертные… смертные обычно не выживают. Я в ответе не только за тебя, пойми меня правильно.
Несправедливо, жестоко – но это я понять могла. В Небе все так устроено – неправильно, плохо, криво. Но понять можно.
– Я предложил ей начать с меня.
Я вздрогнула от неожиданности. А Теврил смотрел в окно, на губах играла печальная улыбка.
– Я сказал, что я друг леди Йейнэ. Прости, если это тебя оскорбляет. Но она ответила, что я такой же слуга, как и все остальные, а ей сгодится любой.
Улыбка исчезла, на скулах Теврила заходили желваки.
Опять ему указали на его место, подумала я. Главной Семье даже его боль не занадобилась. Но с другой стороны, ему не на что жаловаться – иначе это он бы лежал на полу в луже крови.
– Мне пора идти, – пробормотал Теврил.
Он поднял руку, поколебался, потом положил ее мне на плечо. То, как он это сделал – не сразу и нерешительно, – напомнило мне Сиэя. Я накрыла его ладонь своей. Мне будет его не хватать – м-да, кто бы говорил, ведь это я умру через несколько дней.
– Конечно, ты мой друг, – прошептала я.
Он чуть сжал мою ладонь, а потом развернулся и направился к двери.
Однако он не успел выйти – я услышала, как он что-то удивленно и тихо говорит, а ему кто-то отвечает – тоже знакомый голос. Теврил шагнул за порог, а в комнату вошел Вирейн.
– Прошу простить за нежданное вторжение, – вежливо проговорил он. – Могу я войти?
Дверь он держал открытой – на случай, если я откажусь его принять.
Я молча смотрела на него – хорош, хорош, ничего не скажешь. Надо же, не побоялся прийти – и к кому? Ко мне! Я прекрасно понимала, что это именно он принял необходимые меры для того, чтобы Симина могла всласть помучить Сиэя. Сначала его, потом Нахадота. Теперь-то я понимала, зачем он тут нужен – Вирейн обеспечивает безопасность всех подлых развлечений этой мерзкой семейки. В особенности, когда Арамери хочется помучить пленных богов. Для Энефадэ этот тип – надсмотрщик, пощелкивающий магическим кнутом.
Но рабы обязаны своими страданиями не только надсмотрщику.
Вирейн, видно, решил, что молчание – знак согласия, прикрыл дверь и прошел в комнату. В отличие от Теврила виноватым он не выглядел. Холодный, сдержанный – настоящий Арамери.
– Вмешиваться в дела менчей было не самой лучшей идеей, – вздохнул он.
– Да, мне уже сообщили.
– Если бы ты мне доверилась…
Тут у меня в самом прямом смысле слова упала челюсть.
– Если бы ты мне доверилась, – упрямо повторил Вирейн, – я бы тебе помог.
Я едва сдержала смех:
– Да ну? В обмен на что?
Вирейн немного помолчал, а потом подошел и встал рядом – прямо как только что Теврил. Однако его присутствие ощущалось по-другому. От него шло… тепло. Да, пожалуй, что так. Я чувствовала жар его тела – а ведь он стоял в футе от меня.
– Ты уже выбрала себе спутника для бала?
– Спутника? – Вот это новости… – Нет! Мне, мягко говоря, не до бала! И вообще, я не хочу туда идти.
– Придется. Если ты не придешь по собственной воле, Декарта применит магию.
Понятно. Магию. Вирейн ее и применит, по приказу Декарты. Я покачала головой и вздохнула:
– Ну что ж, если деду так важно непременно унизить меня, делать нечего. Придется идти и мужественно перенести это испытание. Но у меня нет никакого желания подвергать таким же страданиям моего спутника.
Он медленно кивнул. Мое дело – предупредить. Что-то он сегодня молчаливый, обычно Вирейн словоохотлив и язвителен…
– Я могу помочь приятно провести время, – наконец сказал он. – Если, конечно, ты выберешь меня.
Я молчала так долго, что он наконец повернулся, посмотрел мне в глаза и расхохотался:
– За тобой что, никогда никто не ухаживал?
– Нет. Во всяком случае, люди, которым на меня наплевать.
– Почему это мне наплевать?
– А с чего такой интерес?
– А что, для интереса к женщине нужна причина?
Я сложила руки на груди:
– Да.
Брови Вирейна поползли вверх.
– Ах, ну тогда примите мои нижайшие извинения! Не ожидал, что произвел на вас столь бледное впечатление, миледи.
– Вирейн…
Я потерла глаза кулаками. Усталость давала о себе знать – не столько физическая, сколько эмоциональная.
– Ты мне очень помог пару раз, это правда, но добрым я тебя назвать не могу, извини. Я даже заподозрила, что ты псих, как и все остальные.
– Вердикт – виновен, – расхохотался он снова.
Что это с ним? Как странно он себя ведет – переигрывает, переигрывает наш хитрец.
Он понял, что делает что-то не то, и быстро оборвал смех.
– Твоя мать, – сказал он, – была моей первой женщиной.
Моя рука потянулась к кинжалу. Он висел с другого бока, так что Вирейн ничего не заметил.
Поскольку я все так же молчала, он немного успокоился. И принялся рассматривать огни города внизу.
– Я родился здесь, как и все Арамери, но чистокровные отослали меня учиться в Литарию – это такая школа, для писцов. Меня туда отправили, когда мне исполнилось четыре года. У меня рано проявились способности к языкам. Я вернулся сюда в возрасте двадцати лет и стал самым юным выпускником школы за всю ее историю. Блестящим выпускником, надо сказать. Но все равно – молодым. Слишком молодым. На самом деле я был сущим ребенком.
А мне еще не исполнилось двадцати, вообще-то, но варвары, понятное дело, взрослеют раньше, чем представители цивилизованных народов. Ладно, не буду ничего говорить.
– За годы отсутствия случилось много чего. Отец мой умер. А мать… – тут он красноречиво пожал плечами, – однажды ночью просто исчезла. Тут такое случается, и нередко. Впрочем, какая разница – меня же удостоили сигилы полного родства, а она была – так, простолюдинка. Мне бы все равно не позволили называться ее сыном.
Он помолчал, а потом заметил:
– Наверное, я кажусь тебе бессердечным.
Я лишь медленно покачала головой:
– Для этого я слишком долго прожила в Небе.
Он тихо фыркнул – я не уловила, с сарказмом или просто насмешливо.
– Мне пришлось привыкать ко дворцу дольше, – проговорил он. – Твоя матушка, впрочем, очень помогла мне. Она была… прямо как ты, временами. Мягкая снаружи, но внутри – совсем, совсем не такая.
Я удивленно воззрилась на него – ничего себе характеристика!
– Я, конечно, влюбился в нее по уши. Красавица, остроумная, чистокровная… – Он снова пожал плечами. – Но я и в мыслях не имел… то есть я бы так и обожал ее на расстоянии. Я уже вышел из юношеского возраста, в конце концов. И я, как никто, был удивлен, когда она предложила мне… нечто большее.
– Моя мать никогда бы на это не пошла.
Вирейн смерил меня взглядом. Я приняла весьма свирепый вид – пусть не думает чего!
– Наша связь продлилась недолго, – проговорил он. – Всего пару недель. А потом она повстречала твоего отца и потеряла ко мне всякий интерес.
Он желчно улыбнулся:
– Я был, как ты понимаешь, очень расстроен.
– Я же тебе говорила… – горячо начала я.
– Ты ее совсем не знала, – тихо сказал он.
Тихо – и очень печально. Печаль в его голосе меня разом утихомирила.
– Дети думают, что знают о своих родителях все, но это не так.
– Можно подумать, ты ее прямо вот очень хорошо знал!
Глупо и по-детски вышло, ничего не скажешь.
Лицо Вирейна исказилось – на краткий миг на нем отобразилась такая печаль, такая застарелая, мучительная боль, что я поняла – он не лжет. Он любил ее. Был ее любовником. А она уехала и вышла замуж за моего отца, а Вирейну остались лишь воспоминания и горечь. Душу мне всколыхнула свежая боль – потому что он был прав. Я плохо знала собственную мать. Во всяком случае, я знала другую женщину – и она на такое была не способна.
– Ну вот. Ты хотела знать, есть ли у меня причина сопровождать тебя на бал. Ты не единственная, кто оплакивает Киннет. Если передумаешь, дай мне знать.
Он коротко кивнул и направился к двери.
– Постой, – сказала я, и он остановился. – Я же тебе говорила: моя мать всегда знала, что делала. Так вот, почему она сошлась с тобой?
– Откуда мне знать?
– А ты сам-то что думаешь?
Некоторое время он стоял и думал, потом покачал головой – с безнадежной бледной улыбкой:
– Думаю… думаю, что я не хочу знать, зачем она это сделала. И ты тоже не хочешь.
Он ушел. А я еще долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь.
А потом пошла искать ответы на свои вопросы.
*
Сначала я направилась в комнаты матери. И вытащила шкатулку с письмами. А когда поднялась с ней в руках, встретилась глазами со своей бабушкой с материнской стороны – той самой, которую никогда не видела. Она смотрела на меня с портрета.
– Извините, – пробормотала я и выскочила из комнаты.
Найти подходящий коридор не составило труда. Я бродила наугад, а потом ощущение знакомой силы словно пощекотало меня изнутри. Повинуясь этому смутному чувству, я пошла вперед и остановилась перед на первый взгляд обычной стеной. Но мне-то было понятно – вот оно, место.
Язык богов не пригоден для смертных, но во мне жила душа богини. На что-то же это должно сгодиться?
– Атадиэ, – прошептала я, и стена раскрылась.
Я пересекла два мертвых пространства и только тогда оказалась в Сиэевом планетарии. Стена сомкнулась за спиной, я огляделась и вдруг поняла, что – в отличие от прошлого раза – здесь пусто и грустно. Несколько дюжин цветных шаров валялись на полу – недвижимые и покинутые, некоторые и вовсе с отбитыми боками. И лишь немногие кружились в воздухе. Желтого шара нигде не было видно.
А за плавающими шарами лежал Сиэй – на округлом возвышении из сочащегося сиянием дворцового перламутра. Над ним стояла и что-то делала Чжаккарн. Сиэй выглядел помладше, чем на арене, но все равно передо мной лежал отнюдь не ребенок. Судя по длинным ногам и худобе, подросток. Чжаккарн, к моему изумлению, сняла платок, волосы у нее на голове лежали плотными кудряшками. Очень похожие на мои, только бело-голубые.
Они оба внимательно смотрели на меня. Я присела рядышком и поставила шкатулку на пол.
– Ты как? – осторожно спросила я Сиэя.
Он попытался сесть, и сразу стало понятно – не сможет. Слишком ослабел. Я бросилась на помощь, но Чжаккарн успела первой и подсунула ручищу под худую спинку.
– Ничего себе! – улыбнулся Сиэй. – Ты, как я погляжу, сама стену открыла? Я впечатлен.
– Я могу тебе чем-то помочь? – настаивала я. – Хоть чем-нибудь?
– Поиграй со мной.
– Поиграть… – Я хотела возразить, но поймала строгий и мрачный взгляд Чжаккарн и раздумала отнекиваться.
Я вытянула руки ладонями вверх:
– Положи руки на мои.
Он сделал, как я сказала. Большие ладони, больше моих – и они до сих пор выглядели старыми и морщинистыми. Скверно, неправильно выглядели. Но он хихикнул:
– Ну что, кто быстрее?
Я шлепнула его по рукам – один ноль в мою пользу. Он двигался медленно, очень медленно – я могла бы целую поэму продекламировать, пока он вскидывал ладони.
– Я, я быстрее!
– Новичкам всегда везет. Ну-ка, посмотрим, получится ли у тебя еще!
И я снова шлепнула по его ладоням. На этот раз он двигался быстрее – я едва не промахнулась.
– Ага! Раз, два – три!
Я шлепнула – и промахнулась.
Он разулыбался – и помолодел! Ненамного – где-то на год.
– Видишь? Я же сказал тебе – не угонишься.
И тут меня осенило. И я улыбнулась ему в ответ:
– А может, в салочки?
Время близилось к полуночи, мое тело хотело спать, а не играть и бегать, и я еле-еле волочила ноги. Сиэю это оказалось на пользу – вскоре он сумел поправиться настолько, что начал бегать, а не ходить за мной. Он гонял меня по залу и наслаждался забавой – благо догнать меня было весьма просто. А я видела, как ему становится лучше, и упорно бегала от стенки к стенке. Потом он сам устал, и мы оба рухнули на пол, тяжело дыша. Он выглядел как обычно – худенький мальчишечка девяти или десяти лет. Смазливый и беззаботный. Я перестала задаваться вопросом, почему он вызывает во мне такие теплые чувства.
– Ух, здорово поиграли! – наконец выдохнул Сиэй.
Он выпрямился, потянулся и взялся подманивать потухшие неподвижные сферы. Шары подкатывались к нему по полу, Сиэй брал их в руки, нежно поглаживал и подбрасывал в воздух – с подкрутом. Они счастливо вертелись и расплывались по залу.
– Так что в шкатулке?
Чжаккарн не принимала участия в наших забавах: видно, богине битвы неуместно играть и дурачиться, подобно малому ребенку. Она только смотрела на нас. А один раз даже кивнула мне – одобрительно. Я покраснела и отвернулась.
– Письма всякие, – ответила я и положила руку на материн ларец. – Они…
Я вдруг поняла, что не хочу ничего никому рассказывать, непонятно почему.
– Письма отца к матери. Черновики ее писем – ему. Думаю…
Тут я сглотнула – горло перехватило, на глаза навернулись слезы. Горе опять навалилось на меня – неожиданно. Без предупреждения.
Но Сиэю было не до моих переживаний. Он бесцеремонно отодвинул мою ладонь и откинул крышку шкатулки. Я постепенно взяла себя в руки, а он, не теряя времени, вытаскивал письмо за письмом, просматривал и откладывал на пол. Писем оказалось много, ему пришлось вставать, чтобы выложить их какой-то большой геометрической фигурой. Я понятия не имела, что он делает. Но вот Сиэй приладил последнее письмо в угол большого квадрата пять на пять шагов. Рядом он выложил квадрат поменьше – из писем матери. Потом встал, сложил руки на груди и принялся внимательно изучать написанное.
– Тут не всё, – вдруг сказала Чжаккарн.
Я вздрогнула и оглянулась – она нависла надо мной и тоже смотрела на разложенные на полу письма.
До крайности удивленная, я наклонилась, чтобы поглядеть самой. Но, увы, на таком расстоянии у меня не получилось разобрать мелкий аккуратный материнский почерк и отцовские каракули.
– А как ты поняла?
– Вот здесь – и здесь – они ссылаются на ранее отправленные письма, – сказала Чжаккарн, указывая на исписанные страницы у наших ног.
– А еще я вижу странные пропуски, – задумчиво проговорил Сиэй, осторожно ступая между страницами.
Наклонившись, он внимательно всматривался в письма.
– Твои родители были до крайности организованными существами. Они писали друг другу раз в неделю. Строго раз в неделю, регулярно, как часы. Весь год. Но тут отсутствуют письма за шесть, нет, за семь недель. И смотри – ни тебе извинений за то, что забыл написать, ничего. И именно после таких странных лакун я вижу ссылки на отправленные прежде письма, которых здесь нет. – Он посмотрел на меня через плечо. – А кроме тебя, кто-нибудь знал, где спрятан ларец? Хотя, постой, двадцать лет ведь прошло… Наверняка полдворца уже успело прознать…
Я покачала головой и нахмурилась:
– Нет. Их хорошо спрятали. И непохоже, что в тайник кто-то заглядывал…
– Это ничего не значит. Возможно, в него последний раз заглядывали так давно, что туда успела набиться пыль, – отрезал Сиэй и выпрямился. – А что ты хотела там отыскать?
– Вирейн… – мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы выговорить это, – Вирейн говорит, что они с моей матерью были любовниками.
Сиэй поднял брови и переглянулся с Чжаккарн.
– Любовниками? Слово «любовь», Йейнэ, тут вообще ни при чем – и все от него производные тоже.
Выходит, это все-таки правда. У меня не осталось сил на возражения и протесты. Я просто молча опустилась на пол.
Сиэй плюхнулся рядом на живот и оперся подбородком на руки.
– Ну и что такого? Тут, в Небе, все со всеми это делают – причем беспрерывно.
Я покачала головой:
– Ничего особенного. Просто… я… не ожидала. Такого.
– Он не твой отец – если тебя это волнует.
Я закатила глаза и продемонстрировала свою смуглую, совершенно даррскую ладонь:
– Нет, Сиэй, меня это не волнует. Я знаю, что мой отец – это мой отец.
– Из удовольствия можно сделать оружие, – заметила Чжаккарн. – А любовь тут ни при чем.
Я покосилась на нее – какая… интересная мысль. Мать переспала с Вирейном – скверно, конечно. Но с другой стороны, а что, если это и впрямь была часть какого-то хитроумного плана? А чего же она тогда добивалась? Что такого знал Вирейн, чего не знали остальные живущие во дворце люди? Точнее говоря, о чем мог проговориться – в отличие от остальных Арамери – молоденький, по уши влюбленный, только что приехавший в Небо, самоуверенный и жаждущий признания Вирейн?
– Что-то связанное с магией, – пробормотала я. – Она хотела от него узнать что-то связанное с магией. Что-то связанное… с вами?
Чжаккарн пожала плечами:
– Если она что и узнала, то никогда не применяла на практике.
– Хм… А чем у нас еще занимается Вирейн?
– Магией. Где она применяется – там и он, – проговорил Сиэй, задумчиво шевеля пальчиками. – Он занимается абсолютно всем: от самых простых дел до… м-гм… нас. Он же ответствен за распространение информации – через него Декарта общается с орденом Итемпаса. Еще он готовит все важные церемонии и ритуалы…
Тут Сиэй осекся. И я увидела, что лицо у него – изумленное. Потом я посмотрела на Чжаккарн, и та ответила мне задумчивым взглядом.
Церемонии и ритуалы, говорите? Сердце мое радостно заколотилось – похоже, я все-таки напала на след. И поняла, что Сиэй имеет в виду.
– Когда состоялась последняя церемония передачи власти?
– Декарта стал главой семьи лет сорок назад, – отозвалась Чжаккарн.
Матери, когда она умерла, было сорок пять.
– Она была слишком маленькой и наверняка не поняла, что произошло на церемонии.
– А она на церемонии не присутствовала, – сказал Сиэй. – Декарта приказал мне играть с ней – целый день играть, чтобы отвлечь от происходящего.
Вот это новость! С чего бы Декарте держать мою мать – и свою наследницу – в стороне от церемонии, в которой ей когда-нибудь пришлось бы участвовать? Мать была еще маленькой девочкой, но наверняка достаточно умной, чтобы понять, что к чему. Может, потому что нужно было убить слугу в ходе ритуала? Ну так все они жили в Небе, а слуги тут каждый день умирают. С чего бы Арамери, и тем более такому безжалостному, как дед, скрывать от ребенка правду жизни?
– А не случилось ли на церемонии чего-нибудь из ряда вон выходящего? – поинтересовалась я. – Вы, случайно, не пытались завладеть Камнем уже тогда?
– Нет. Тогда мы были еще не готовы. Церемония состоялась самая обычная – как сотни других до нее. Со дня нашего пленения мы навидались их достаточно. – Сиэй вздохнул. – Во всяком случае, так мне сказали. Сам-то я на ней не присутствовал, как ты понимаешь. По правде говоря, на ней никого не было. Из наших, я имею в виду. Только Нахадот. Они всегда заставляют его присутствовать.
Я непонимающе нахмурилась:
– А почему только его?
– На церемонию приходит Итемпас, – сказала Чжаккарн.
Я вытаращилась на нее, разинув рот. Небесный Отец – здесь?! Вот прямо приходит прямо сюда? Вот сюда-сюда, в этот дворец?! Чжаккарн меж тем невозмутимо продолжала:
– Он лично приветствует нового правителя из рода Арамери. Потом предлагает Нахадоту свободу – если он поклянется служить Итемпасу. До сих пор Наха всегда отказывался, но Итемпас знает, что его природа изменчива и Наха может передумать. Потому и спрашивает – каждый раз.
