Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 77 страниц)
– Я тебя не слишком помял? – задал Сумасброд свой обычный вопрос.
– Нет, конечно, – тоже как обычно, ответила я и услышала его традиционный вздох облегчения.
Я лежала на животе, расслабленная и довольная, и в сон меня пока не клонило.
– А я тебя? Не помяла?
Он, опять же по обыкновению, рассмеялся. Потом некоторое время молчал, отчего я невольно вспомнила наш с ним предшествующий спор и тоже утратила охоту разговаривать.
– Тебе все равно придется уехать из Тени, – произнес он наконец.
Я промолчала: а что тут скажешь? Он не собирался покидать царство смертных, потому что без него меня сразу убьют. Если я покину Тень, меня тоже могут убить, но в этом случае шансов выжить все-таки больше. Все зависело от того, насколько твердо превит Римарн вознамерился меня истребить. За пределами города Сумасброду труднее будет меня защищать: повеление Госпожи запрещало богорожденным покидать Тень – Сумеречная госпожа опасалась безобразий, которые они могли учинить в мире. А вот у ордена Итемпаса в каждом более-менее крупном городе имелось по Белому залу. И тысячи жрецов с послушниками в любом уголке мира. Если Римарн исполнится решимости заполучить мою голову, спрятаться от такой армии будет невозможно.
Сумасброд утверждал, что так уж лезть из кожи Римарн не станет. При всем том, что я была легкой добычей, добраться он желал вовсе не до меня.
– У меня есть кое-какие связи вне города, – сказал Сумасброд. – Я договорюсь, чтобы они для тебя все устроили. Домик в каком-нибудь тихом селении, один-два охранника… Тебе там будет хорошо и спокойно, уж это я обеспечу.
– А мое здешнее имущество как же?
Его взгляд ненадолго утратил сосредоточение.
– Я уже послал своего брата о нем позаботиться. Пока что мы все сложим здесь, а потом переправим в твой новый дом с помощью магии. Твои соседи даже не заметят, что ты съехала насовсем.
Вот так, быстро и аккуратно. А ведь это рушилась вся моя жизнь.
Я снова перекатилась на живот, опустила голову на сложенные руки и попыталась ни о чем не думать. Спустя некоторое время Сброд приподнялся и нагнулся вниз с кучи подушек, открывая небольшой шкафчик, встроенный в пол. Выдвинул ящик и начал в нем рыться. Я не видела, что именно он вытащил оттуда, но этим предметом он уколол себе палец, и это заставило меня нахмуриться.
– Я, право, не в настроении… – вырвалось у меня.
– От этого ты почувствуешь себя лучше. Значит, лучше будет и мне.
– Каково тебе продавать божественную кровь теперь, когда люди начнут думать, будто ты ради нее способен убить?
– А никак, – ответил он, впрочем, несколько резче обыкновенного. – Потому что я никого из-за нее не убил и не собираюсь, а кто там что подумает – мне глубоко наплевать.
И он показал мне наколотый палец. На нем, точно драгоценный гранат, красовалась одна-единственная капля.
– Видишь? Кровь уже пролита. И что, предлагаешь потратить ее втуне?
Я вздохнула, но все-таки потянулась к нему и взяла в рот его палец. Во рту мимолетно возникли вкусы металла и соли – и еще другие, очень странные, которые я затрудняюсь не то что назвать, даже описать. Может, это были вкусы иных царств и миров. Как бы то ни было, во рту зародился тонкий трепет, а когда я сглотнула, ощущение проследовало внутрь, до самого желудка.
Я облизала его палец, прежде чем отпустить. Как я и подозревала, ранка успела закрыться. Мне просто нравилось поддразнивать его. Он тихо вздохнул.
– Потому-то Отлучение и произошло, – проговорил он, укладываясь рядом со мной.
Его рука принялась рисовать кружочки на моей пояснице. Обычно это означало, что он подумывает вновь заняться любовью. Вот ненасытный безобразник!
– Мм?
Я закрыла глаза, на меня напала легкая дрожь. Это разбегалась по телу капелька божественной крови. Однажды, отведав крови Сумасброда, я воспарила дюймов на шесть над полом и несколько часов не могла спуститься обратно. Сумасброд, беспомощный от хохота, не способен был мне помочь. По счастью, обычно я отделываюсь приятнейшим чувством расслабления, как от хорошей выпивки, только без похмелья. Иногда меня посещают видения, но пугающими они не бывают.
– О чем ты думаешь?
– О тебе.
Он пощекотал губами мое ухо, отчего по позвоночнику пробежали мурашки. Сумасброд заметил их, и его пальцы погнались за ними. Я выгнулась и вздохнула.
– О смертных вообще и о вашем очаровательном безумии в частности. Скольких из нас совратили смертные, Орри! Даже Троих… когда-то очень давно. И я привык думать, что всякий, кто влюбится в смертного, просто дурак…
– Ну а теперь, когда сам в это влип, понял ошибочность своих былых взглядов?
– О нет.
Он уселся верхом на мои ноги, просунул под меня руки, и его ладони обхватили мои груди. Я лениво вздохнула от наслаждения и лишь захихикала, когда он шутливо куснул меня сзади за шею.
– Я ни в чем не ошибся. Это в самом деле разновидность безумия. Вы заставляете нас, богов, мечтать о таком, о чем нам не следовало бы…
Моя улыбка померкла.
– О вечности, например.
– Да. – Его руки на мгновение замерли. – И не только.
– О чем же еще?
– О детях, к примеру.
Я приподнялась на локтях.
– Не шути так!
Он давным-давно пообещал, что с ним мне не придется предохраняться, как со смертным мужчиной.
– Тихо, тихо… – Он надавил ладонью мне на спину, укладывая обратно. – Только я не шучу. Я в самом деле мог бы сделать тебе ребенка, если бы захотел. Если бы ты этого захотела. И если бы я решился нарушить единственный запрет, который Трое наложили на нас…
– Ох, – вырвалось у меня. Я обмякла в подушках, нежась под его неторопливыми ласками. – Ты о демонах! О детях бессмертных и смертных. Это были чудовища…
– Не были они никакими чудовищами. Это случилось прежде Войны богов, даже прежде моего рождения, но, как я слышал, они были во всем подобны нам, младшим богам. Они не хуже нас могли плясать среди звезд и обладали такой же магией. Однако при всем своем могуществе они старились и умирали. И это делало их… странными. Но не чудовищными. – Он вздохнул. – Теперь умножать демонов запрещено, однако… Ах, Орри, у тебя могли бы быть такие красивые дети…
– Мм… – отозвалась я, начиная терять нить его рассуждений.
Сумасброд любил чесать языком, пока его руки выделывали чудесные вещи, превосходящие любые словесные изыски. К примеру, пока он выдавал последнюю фразу, его ладонь забралась между моих бедер. Это было неизъяснимо.
– Значит, Трое боялись, что вы… ох… ах… начнете влюбляться в смертных и плодить опасных маленьких демонов…
– Трое не были в этом смысле едины. В итоге один Итемпас велел нам держаться подальше от царства смертных. Он, однако, не терпит неповиновения, так что мы исполнили повеление. – Сумасброд поцеловал меня в плечо, потерся носом о висок. – До встречи с тобой я и понятия не имел, насколько жесток был этот приказ…
Я улыбнулась, ощутив тягу к проказам, и, завернув руку назад, ухватила нечто теплое и твердое, прижимавшееся к моей спине. Определенным образом погладила – и он, содрогнувшись, чаще задышал у меня над ухом.
– О да, – шепнула я, поддразнивая его. – Ужасно жесток.
– Орри, – произнес он сдавленным голосом.
Я вздохнула и чуточку приподняла бедра, и его плоть скользнула в мою так естественно, словно там ей и было самое место.
Я начала возноситься на небеса, но посреди наслаждений вдруг ощутила, что за нами кто-то наблюдал. Сперва я не придала этому значения. Иных родственников Сумасброда завораживала наша связь; если подглядывание за нами помогало кому-то решить, а не сойтись ли со смертным, так я была только рада. Я лишь позже сообразила, что это был какой-то неправильный взгляд, – позже, когда лежала в блаженном изнеможении, почти уплывая в сон. Смотревший на нас не испытывал ни любопытства, ни приятного возбуждения. Им владело более весомое чувство. Что-то вроде неодобрения. И вообще этот взгляд показался мне очень знакомым…
Ну конечно. Сумасброд кого-то послал за моим барахлом. И посланец, среди прочего, доставил в дом Солнышко. Моего угрюмого жильца, бессовестного домашнего любимца. Как я устала от его капризов и дурного расположения духа… вообще от всего!
Поэтому я перестала обращать на него внимание и сразу заснула.
*
Когда я проснулась, Сумасброда рядом не было. Я села, протирая заспанные глаза, и прислушалась, пытаясь сообразить, что к чему. Снизу доносилось безостановочное журчание воды и благоухание хираса. Наверху кто-то ходил, поскрипывая половицами. Чувство времени подсказывало мне, что час уже не ранний, но большинство домочадцев Сумасброда были богорожденными: сон им не требовался.
Где-то на нашем этаже смеялась женщина и разговаривали двое мужчин.
Я зевнула и опустила голову обратно на подушки, но голоса продолжали приглушенно звучать, невольно привлекая внимание.
– …Не говорил тебе…
– …Твое дело. Ты бы…
До меня начало медленно доходить. Солнышко. И Сумасброд. Они разговаривали. Что? Разговаривали?.. Ну и пускай их. Мне все равно.
– Ты не слушаешь, – говорил между тем Сумасброд. Он говорил негромко, но с большим нажимом. – Она дала тебе настоящий шанс, а ты предпочитаешь от него отмахнуться! Да как ты можешь так поступать после того, как столь многие из нас дрались за тебя, погибали… – Его голос дрогнул, он запнулся, потом продолжал: – До какой же степени ты привык ни с кем не считаться! Для тебя никого больше не существует, только ты сам! Ты хоть представляешь, во что ты Орри втравил?
Мои глаза широко распахнулись.
Солнышко ответил вполголоса, и я не разобрала слов. Сумасброд, в свою очередь, едва не закричал:
– Ты же губишь ее! Тебе мало, что ты свою семью погубил? Тебе и мою любовь надо убить?..
Я поднялась. Мой посох лежал там, куда неизменно клал его Сумасброд – с моей стороны груды подушек. Платье, небрежно сброшенное накануне, запуталось среди тюфячков. Я вытряхнула его и надела.
– …Вот что я тебе скажу…
Сумасброд более-менее овладел собой, хотя по-прежнему пребывал в ярости. Он вновь негромко заговорил. Солнышко молчал, не произнеся ни слова с момента гневной вспышки хозяина дома. Сумасброд говорил еще, но я больше ничего не могла разобрать.
Я остановилась у входа. Ну и плевать, сказала я себе. Моя жизнь рухнула, и виной тому Солнышко. А ему все равно. И какая разница, что там они с Сумасбродом наговорили друг другу? Зачем я по-прежнему пытаюсь понять его?..
– …Он мог бы снова тебя полюбить, – говорил Сумасброд. – Можешь притворяться, будто для тебя это ничего не значит, отец. Но я-то знаю…
Отец. Я заморгала. Отец?..
– …Несмотря ни на что, – продолжал Сумасброд. – Верь или не верь, дело твое.
Было в этих словах нечто окончательное. Странный односторонний спор завершился.
Я отступила к стене спальни, прочь от дверного проема. Как если бы это могло помочь мне, вздумай Сумасброд вернуться. Я услышала его шаги: он покинул комнату, где они разговаривали, и сердитым шагом удалился куда-то вниз.
Пока я стояла у стены, размышляя о только что услышанном, Солнышко тоже вышел из комнаты. Его путь лежал мимо моей двери, и я уже приготовилась к тому, что вот сейчас он заметит: меня нет в постели. Он может войти и увидеть меня…
Его шаги даже не замедлились. Он двигался наверх.
Некоторое время я соображала, за кем пойти, и наконец выбрала Сумасброда. Этот хотя бы не станет отмалчиваться.
Я обнаружила его возле бортика самого большого бассейна. Он сверкал так, что было видно всю комнату – магическое сияние словно бы отражалось от стен и воды. Я остановилась сзади, любуясь переливами света на аквамариновых гранях, рябью текучего огня при каждом движении, муаровыми отражениями на стенах. Он стоял, сложив руки и опустив голову, будто молился… А что, он и в самом деле мог молиться. Превыше богорожденных стояли старшие боги, а превыше богов был непознаваемый Вихрь… да и тот, не исключено, кому-то молился. Просто потому, что каждому бывает необходимо к кому-то обратиться за утешением и советом…
Поэтому я села поблизости и стала ждать, не прерывая его. Спустя некоторое время Сумасброд опустил руки и повернулся ко мне.
– Не надо мне было повышать голос, – тихо проговорил он сквозь тонкий звон хрусталя.
Я улыбнулась и обхватила руками согнутые колени:
– Мне тоже бывает трудно на него не разораться.
Он вздохнул:
– Видела бы ты его до войны, Орри. Он был сама слава! Мы все любили его… состязались за его любовь и млели от наслаждения, удостоившись его внимания. А он любил нас, как у него водится, спокойной и постоянной любовью. Как же он изменился…
Последний аквамариновый перелив, и он вновь вернул себе образ некрасивого, кряжистого мужика, который за несколько лет стал мне так близок. Он стоял на воде нагишом, с неприбранными волосами. А в глазах тлела горькая память, слишком древняя для смертного. Все-таки никогда ему не удастся выглядеть обыкновенным человеком, сколько бы он ни пытался.
– Итак, он твой отец, – выговорила я медленно.
Мне не хотелось вслух высказывать посетившее меня подозрение. И верить в то, что я заподозрила, мне тоже не хотелось. Младших богов на свете имелись многие дюжины, если не сотни, а прежде Войны богов их было еще больше. И не всем из них Трое доводились родителями.
Не всем. Но большинству.
Сумасброд прочел эти мысли на моем лице и улыбнулся. Мне никогда не удавалось хоть что-нибудь от него скрыть.
– Не много среди нас осталось таких, кто от него не отрекся, – сказал он.
Я облизала губы.
– Я думала, он из богорожденных. Ну, в смысле, просто младший бог, но никак не…
И я сделала неопределенный жест, указывая на небо.
– Он не просто младший бог, – сказал Сумасброд.
Вот такое подтверждение самым обыденным тоном.
– Я думала, Трое… окажутся… другими…
– А они другие и есть.
– Но Солнышко…
– Это особый случай. Его нынешнее состояние – временное. Возможно.
Ничто в моей жизни не могло меня к этому подготовить. Я не слишком-то разбиралась в делах богов – при всем том, что была кое с кем из них связана самым тесным образом. Я, как и все, понимала: жрецы внушают нам то, что, по их мнению, людям следует знать, и это вовсе не обязательно истина. Бывало и так, что они говорили правду, но весьма извращенную…
Сумасброд подошел и уселся возле меня. Он с подавленным видом смотрел на свои бассейны.
Мне хотелось полного понимания.
– Что же он натворил? – задала я вопрос, который хотела задать Сиэю.
– Нечто ужасное, – ответил Сумасброд. Его улыбка пропала, лицо стало замкнутое, почти сердитое. – Нечто такое, чего большинство из нас никогда не смогут простить. Некоторое время злодеяние сходило ему с рук, но теперь должок приходится отдавать. И длиться это будет еще долго…
Да уж, истины жрецов иногда оказывались очень извращенными.
– Все равно не понимаю… – прошептала я.
Сумасброд поднес руку к моему лицу и костяшкой пальца провел по щеке, убирая выбившуюся прядь волос.
– Ему очень повезло – он встретил тебя, – произнес мой возлюбленный. – Честно признаться, я даже немножко ревновал. Его былое естество еще в какой-то мере присутствует. Понятно, отчего тебя так тянет к нему…
– Все не так, – сказала я. – Я ему даже не нравлюсь.
– Я знаю. – Сумасброд уронил руку. – Я не уверен, способен ли он теперь к кому-нибудь по-настоящему привязаться. Он никогда не умел меняться, приспосабливаться к обстоятельствам. Он предпочел сломаться. И всех нас с собой утянул…
Сумасброд замолчал, источая бессловесную боль, и тогда-то я поняла, что, в отличие от Сиэя, он по-прежнему любил Солнышко. Или того, кем Солнышко некогда был.
Мой разум отчаянно отвергал имя, которое нашептывало сердце.
Я нашла руку Сумасброда и переплела с ним пальцы. Он посмотрел на них, потом на меня – и улыбнулся. В его глазах было столько печали, что я потянулась к нему и поцеловала. Он вздохнул и, когда наши губы разомкнулись, прижался лбом к моему лбу.
– Не хочу больше про него говорить, – произнес он.
– Ну и ладно, – ответила я. – Так о чем побеседуем?
Хотя, по-моему, я знала.
– Останься со мной, – прошептал он.
– Как будто это я отношения разрывала, – попробовала я пошутить, но потерпела позорную неудачу.
Он закрыл глаза:
– Раньше все было по-другому. Но теперь я понимаю, что в любом случае однажды потеряю тебя. Ты либо уедешь из города, либо состаришься и умрешь. Но если ты останешься, я буду обладать тобой дольше.
Он ощупью нашел мою вторую руку, с закрытыми глазами у него получалось не так хорошо, как у меня.
– Ты нужна мне, Орри…
Я облизнула губы:
– Я просто не хочу, чтобы из-за меня ты подвергался опасности, Сброд. А если я останусь…
Тогда каждый кусок, который я съем, каждый клочок ткани на одежду будет доставаться мне по его милости. Смогу я подобное перенести?.. Я пропутешествовала через весь материк, покинула мать и свой народ, я дралась и боролась за то, чтобы жить так, как мне хотелось. Если я останусь в Тени, где за мной будет охотиться орден и угроза убийства будет подстерегать за каждым углом, – я смогу хотя бы выходить из дома Сумасброда? Вот так-то: свобода – но в одиночестве; или заточение – но с любимым мужчиной. Веселенький выбор!
И он тоже все это понимал. Я почувствовала, как он задрожал, и это едва не поколебало меня.
– Пожалуйста, – прошептал он.
Я почти сдалась. Почти.
– Дай мне подумать, – сказала я. – Мне надо… Я не могу думать, Сброд!
Его глаза распахнулись. Он был совсем рядом, он касался меня, и я ощутила, как в нем угасает надежда. Когда он выпустил мою руку, я уже знала: он замыкает от меня свое сердце, чтобы мой отказ остаться не так ранил его.
– Хорошо, – сказал он. – Тебя никто не торопит. Думай сколько понадобится.
Насколько проще все было бы, если бы он рассердился…
Я открыла рот говорить, но он уже отвернулся. Собственно, а что я могла сказать ему? Каким образом унять боль, которую сама же и причинила? Только время все залечит…
Я со вздохом поднялась и ушла по лестнице вверх.
*
Дом у Сумасброда был большой и просторный. На втором этаже, где помещалась его личная комната, они с братьями и сестрами еще и работали. Кололи себя и сцеживали капельки крови в крохотные фиалы для продажи смертным. На этой-то продаже он и разбогател, равно как и на других деловых начинаниях: у богорожденных имелось много способностей, за использование которых смертные охотно и щедро платили. Но, будучи божеством, с ростом своего дела Сумасброд даже не подумал открыть где-нибудь представительство. Вместо этого он расширил свой дом и пригласил всех подручных переехать туда.
Большинство решило воспользоваться приглашением. На третьем этаже располагались комнаты младших богорожденных, любивших пользоваться кроватями. Еще там обитали несколько писцов, вырвавшихся из-под узды ордена, и горстка смертных, обладавших иными полезными талантами: счетоводы, стеклодувы, продавцы. С этого этажа лестница выводила на крышу; туда-то я и направилась.
У подножия лестницы на самый верх стояли двое богорожденных. Один был подручный и охранник Сумасброда – тот, с пестрой кожей. Вторая приняла холодно-красивый облик средних лет женщины из народа кен. Ее глаза были полны мудрости, но смотрели совершенно без интереса. Она словно бы не заметила моего появления. Пестрокожий, напротив, подмигнул мне и придвинулся к родственнице, давая пройти.
– Ночным воздухом идешь подышать? – спросил он.
Я кивнула:
– Оттуда, сверху, я лучше всего чувствую город.
– Попрощаться решила?
Его нечеловечески зоркие глаза читали мое лицо, как открытую книгу. Я еле выдавила слабую улыбку в ответ; я была не вполне уверена, что сумею с собой справиться, если заговорю. Лицо богорожденного смягчилось: ему было меня жаль.
– Плохо это, что ты уезжаешь! – сказал он.
Я все же смогла произнести:
– Я и так доставила ему немало хлопот…
– Он вроде не возражает.
– Я знаю. Но если так дальше пойдет, я собственную душу ему задолжаю, если не хуже.
– Он не ведет счета твоим долгам, Орри.
Я отметила про себя, что он первый раз употребил мое имя. Мне не следовало бы удивляться, – в конце концов, он был с Сумасбродом куда дольше, чем я. Может, они вообще явились в наш мир вместе – два бессмертных холостяка, ищущих приключений с земными красавицами и увеселений в легендарном городе смертных… Эта мысль вызвала у меня улыбку. Он заметил ее и улыбнулся в ответ:
– Ты понятия не имеешь, насколько он неравнодушен к тебе.
Но я видела глаза Сброда, когда он уговаривал меня остаться.
– Я знаю, – прошептала я, и мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы совладать с голосом. – Увидимся позже… э-э-э…
За все время нашего знакомства я не удосужилась спросить его имени. Мне стало так стыдно, что в щеки бросилась кровь.
Его это рассмешило.
– Пайтья, – представился он. – А моя напарница, носящая женский облик, зовется Китр. Только не говори ей, что я тебе рассказал.
Я кивнула, борясь с собой, чтобы не глазеть на его родственницу. Некоторые богорожденные были вроде Пайтьи, Сумасброда и Лил – не придавали значения почестям, которые могли бы оказывать им смертные. Другие, как я успела усвоить, считали нас ничтожными низшими существами. Как бы то ни было, старшая сестра Пайтьи была раздражена тем, что я прервала их отдых, и я сочла за благо избавить их от моего общества.
– Ты там будешь не одна, – сказал Пайтья, когда я уже уходила.
Смекнув, о ком он говорил, я едва не остановилась. Что ж, все кстати, решила я затем, прислушавшись к смятению и плачу в собственной душе. Меня воспитывали правоверной итемпанкой, другое дело, что после отъезда из дому я подрастеряла прежнюю набожность, да, по сути, мое сердце никогда и не лежало к благочестию. Тем не менее в часы нужды я продолжала молиться ему. Сейчас было именно такое время – и я продолжила свой путь наверх, победила тугой рычаг и вышла на крышу.
Когда за спиной стих металлический гул закрывшейся двери, я услышала в сторонке дыхание – низко, у самого пола. Он где-то сидел, вероятно возле одной из основательных подпорок объемистого бака, занимавшего большую часть крыши. Я не ощущала его взгляда, но он наверняка слышал мои шаги. Мы молчали.
Я ждала, что, стоя здесь и зная, кто он на самом деле, буду чувствовать себя как-то по-особенному. Наверное, мне следовало исполниться благоговения, разволноваться, впасть в трепет… Хоть ты тресни, мой ум никак не мог примирить два образа: Отца Небесного, которого славил орден, и человека, которого я вытащила из помойки. Итемпаса – и Солнышко. Две ипостаси упрямо существовали в моем сердце каждая сама по себе, не желая сливаться в единое целое.
Я могла бы задать ему тысячи разных вопросов, но на ум явился только один.
– Ты столько времени прожил у меня, но ни разу не говорил со мной, – сказала я. – Почему?
Сперва я решила, что он не намерен отвечать. Но потом услышала, как едва заметно скрипнул битый камень, которым была засыпана крыша, и ощутила плотную материальность устремленного на меня взгляда.
– Ты была не важна мне, – проговорил он. – Очередная смертная, вот и все.
Выслушав это, я с горечью поняла, что начала уже привыкать к нему. Эти слова ранили меня куда меньше, чем можно было бы ожидать.
Покачав головой, я направилась к другой опоре бака, ощупала все кругом на предмет мусора или луж и уселась. Абсолютной тишины на крыше не было; в полночном воздухе со всех сторон слышались звуки городской жизни. Тем не менее я чувствовала удивительное успокоение. Наверное, потому, что присутствие Солнышка и моя обида на него гнали прочь мысли о Сумасброде, о мертвых Блюстителях Порядка и о погублении всей той жизни, что я выстроила для себя в Тени. Так что мой несносный бог в своей противной манере все-таки утешил меня.
– Во имя всех Преисподних, что ты тут вообще делаешь? – спросила я затем. Ну не находила я духовных сил для почтительного благоговения. – Самому себе молишься?
– Сегодня новолуние, – сказал он.
– И что?
Он не ответил, да мне было, собственно, все равно. Я отвернулась туда, где, едва различимые, мерцали волшебные переливы листвы Древа. Мне нравилось представлять, что это и были звезды, известные мне только с чужих слов. Время от времени сквозь рябь и завихрения на поверхности лиственного моря я замечала другие, более яркие огоньки. Наверное, это распускались ранние цветки: Древу вот-вот настанет пора цвести. Некоторые горожане зарабатывали себе на год вперед, предпринимая опасное восхождение на нижние ветви Древа для сбора серебристых цветков в ладонь шириной. Богатые люди охотно их покупали.
– Он видит и слышит все, творящееся в темноте, – неожиданно проговорил Солнышко. – В безлунные ночи он непременно слышит меня, даже если предпочитает не отвечать.
– Кто?
– Нахадот.
Я мигом забыла и свою обиду на Солнышко, и скорбь из-за расставания с Сумасбродом, и вину по поводу гибели Блюстителей. На некоторое время во всем мире осталось существовать только это имя.
Нахадот…
*
Мы никогда не забывали этого имени.
Сегодня в нашем мире существуют два великих континента, но когда-то их было три. Дальний Север, Сенм и Земля Маро. Этот последний уступал двум другим по величине, но превосходил их великолепием. Там росли деревья, устремлявшиеся к небесам на целую тысячу футов, водились цветы и птицы, нигде более не встречавшиеся, и низвергались такие водопады, что, согласно молве, брызги их улетали на другую сторону мира.
Мой народ, называвшийся тогда не «мароне», а просто «маро», делился на сотню кланов, и все они были могущественны и богаты. Со времени Войны богов те из них, которые чтили Блистательного Итемпаса превыше прочих богов, заметно возвысились. В их числе были амнийцы, вымерший ныне народ гинджи – и мы. Во главе амнийцев стояла семья Арамери. Они, вообще-то, обитали на Сенме, но мы пригласили их к себе, и они выстроили у нас свою крепость. Таким образом мы думали перехитрить гинджи, но за ловкий политический ход пришлось очень дорого заплатить.
Случилось восстание. В Земле Маро было собрано войско, полное решимости выкинуть Арамери с материка… Знаю, это выглядит глупо, но в те времена подобные вещи иной раз и вправду происходили. Дело шло к очередной резне, к еще одной черной дате в истории… Вот только Арамери пустили в ход оружие, с которым сами не смогли потом совладать.
Этим оружием был Ночной хозяин, брат и вечный недруг Блистательного Итемпаса. Низложенный, скованный, он все равно оставался невообразимо могущественным. Спущенный хозяевами на врага, он пробил дыру в земной оболочке. Начались страшные землетрясения, океан всколыхнуло чудовищными волнами… И Земля Маро раскололась на части. Весь континент ушел под воду… и унес с собой почти всех моих соплеменников.
Немногочисленные выжившие маро осели на крохотном полуострове материка Сенм: Арамери выделили его нам, соболезнуя горю народа, потерявшего родину. С той поры мы стали зваться «мароне», что на общем наречии, которым мы пользовались когда-то, значит «скорбящие по маро». Тогда-то мы и начали называть своих дочерей именами печали, а сыновьям давать имена гнева и ярости. Мы спорили о том, был ли смысл в попытках восстановить наше племя. И благодарили Итемпаса за то, что оградил хотя бы горстку спасшихся. И ненавидели Арамери за то, что эта молитва стала необходима.
А еще – пусть его забыл весь остальной мир, не считая некоторых еретических вероучений и страшных сказок для детей, – мы никогда не забывали имени разрушителя Земли Маро.
Нахадот…
*
– Я пытался изложить ему, насколько раскаиваюсь, – сказал Солнышко.
Это ввергло меня в новое потрясение, не дав толком оправиться от предыдущего.
– Что?..
Солнышко поднялся. Я слышала, как он сделал несколько шагов: наверное, подошел к невысокой стенке, обрамлявшей плоскую крышу. Когда он заговорил, его голос смешивался с ветром и звуками полночного города, но я слышала его вполне ясно. Он очень четко выговаривал каждое слово, без акцента, с идеально правильной интонацией. Так говорят вельможи, обучавшиеся произносить речи.
– Ты хотела знать, что такого я натворил, чтобы меня наказали заточением в смертное тело, – сказал он. – Ты спрашивала об этом Сиэя.
Я кое-как собрала воедино свои мысли, в которых крутилось безостановочное: Нахадот, Нахадот, Нахадот…
– Ну… да.
– Моя сестра, – проговорил он. – Я ее убил.
Я нахмурилась. Тоже мне новость. Энефа, богиня земли, создательница жизни, сговорилась с Нахадотом Ночным хозяином против своего брата, Блистательного Итемпаса. И тот убил ее за измену, а Нахадота сковал и отдал Арамери в рабство. Кто же не знал этой истории?
Если только…
Я облизала губы.
– Она… она тебя чем-то прогневала?
Ветер ненадолго сменил направление. Голос Солнышка как бы порхал ко мне и обратно, негромкий, певучий.
– Она отняла его у меня.
– Она… – Я запнулась, не договорив.
Я не понимала, о чем он, и не желала понимать. Прежде их ссоры с Энефой у них с Итемпасом определенно была любовная связь – иначе откуда бы взялись сонмы младших богов. Но Нахадот был чудовищем во мраке, врагом всего доброго и светлого в этом мире. И я не хотела думать о нем как о брате Блистательного Итемпаса, а уж представить себе, что он…
Но я слишком долго общалась с богорожденными. Я знала, что, подобно смертным, они испытывают похоть и гнев, обижаются, превратно толкуют сказанное, нянчатся с ничтожными обидами… и убивают друг дружку из-за любви ничуть не хуже людей.
Я поднялась на ноги, меня пробрал озноб.
– То есть ты говоришь, что это ты начал Войну богов? – выговорила я. – Ты говоришь мне, что Ночной хозяин был твоим возлюбленным… и что ты по-прежнему любишь его? И еще – что теперь он свободен… и что именно он сделал это с тобой?
– Да, – ответил Солнышко.
А потом я, к своему величайшему изумлению, услышала легкий смешок. Полный горечи до такой степени, что в какой-то миг он даже не совладал с голосом.
– Именно это я и сказал.
Я так стиснула посох, что заболели ладони. Я опустилась на корточки, утвердив посох перед собой для равновесия, и прижалась лбом к гладкому старому дереву.
– Не верю, – прошептала я.
Я была просто не в состоянии поверить в услышанное. Ну не могла же я настолько ошибаться насчет нашего мира и его богов… насчет вообще всего! Не могло же все человечество так ошибаться!..
Или все-таки могло?
Я услышала, как скрипнули камешки, – это Солнышко повернулся ко мне.
– Ты любишь Сумасброда? – спросил он.
Вопрос оказался мало того что неожиданным, он был настолько бессмысленным в свете нашей предыдущей беседы, что мне потребовалось время собраться с мыслями и облечь их в слова.
– Да, – сказала я затем. – Благие боги, конечно люблю! Почему ты спрашиваешь об этом?
Опять скрип битых камешков – он направился в мою сторону. Теплые ладони обхватили мои, сомкнутые на древке… Это так удивило меня, что я, не артачась, позволила ему отнять меня от посоха и поставить на ноги. Потом он некоторое время ничего не предпринимал – просто смотрел на меня. Тут я запоздало сообразила, что по-прежнему одета всего лишь в тоненький шелковый балахон.
