Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 77 страниц)
Я слушал ее, постепенно вскипая негодованием, пока оно внезапно не улеглось. Я просто не мог поддерживать ярость, присущую божеству. Голова еще болела от выпитого накануне и от принятого тогда же Ахадова битья, и я физически чувствовал, как с кожи облетают отмирающие чешуйки: одни замещались, другие терялись навсегда, и кожа мало-помалу становилась все грубее и суше, чтобы однажды покрыться морщинами и пятнами старческой «гречки». Кавалер Эган тронул ее за плечо в попытке утешить. Попытка жалкая, но, как ни странно, довольно успешная: Эган немного смягчилась и криво улыбнулась ему, как бы извиняясь за сбитое настроение. Это заставило меня поневоле вспомнить Шахар и свое одиночество, грозившее растянуться на весь остаток моей несусветно короткой жизни.
Я к тому, что обстоятельства как-то не способствовали поддержанию двухтысячелетней свары.
Я тряхнул головой и хотел было скрыться за дверью, но, уже закрывая ее, услышал голос Эган:
– Сиэй! Погоди.
Я опасливо приоткрыл дверь. Она хмурилась, разглядывая меня.
– Ты вроде как-то изменился… В чем дело?
Я снова помотал головой:
– Да ничего особенного. Слушай…
Я вдруг сообразил, что у меня больше может не оказаться возможности сказать это ей или еще кому-то из родственников. Не годилось умирать, оставив незавершенными столько дел: это было бы несправедливо.
– Мне очень жаль, Эган. Я знаю, после всего случившегося это ровно ничего не значит. Я бы хотел… – Я даже хохотнул: ишь ты, сколько желаний. – Ладно, проехали.
– Ты что, работать здесь собираешься? – Эган между делом провела ладонью по спине своего смертного; тот со счастливым вздохом прильнул к ней.
– Нет, – вырвалось у меня, но тут я вспомнил планы Ахада. – В смысле, не таким образом. – Я ткнул в ее сторону подбородком. – Не обижайся, но меня сейчас к смертным как-то не тянет.
– Это очень даже понятно, учитывая, через что ты прошел, – сказала она. Я удивленно моргнул, и она тонко улыбнулась. – Никому из нас не нравилось содеянное Итемпасом, Сиэй. Но на тот момент ваше заточение казалось единственным здравым решением, на которое он согласился… после всего остального безумия. – Она вздохнула. – У нас было предостаточно времени подумать, так ли верен оказался тот выбор. Ну, а потом… Да ты сам знаешь, каков он, когда надо пересматривать свое мнение.
Что в переводе означало: «он и не подумал».
– Знаю.
Эган задумчиво посмотрела на своего смертного. Потом на меня. Потом опять на него.
– Ну? Что скажешь?
Мужик выглядел удивленным, но и обрадованным. Он тоже уставился на меня, и внезапно я понял, что затевалось. Я неудержимо залился краской, и мужчина заулыбался.
– Думаю, будет славно, – сказал он.
– Нет, – быстро отказался я. – Я… ну… в общем, спасибо. Знаю, вы хотите как лучше, но – нет.
Тут Эган улыбнулась, несказанно меня удивив, потому что в ее улыбке оказалось больше сочувствия, чем я когда-либо рассчитывал увидеть.
– Давно ли ты последний раз был с кем-нибудь из своих? – спросила она, окончательно поставив меня в тупик.
Отвечать было нечего: я действительно не мог припомнить, когда последний раз занимался любовью с божеством. Нахадот… Нет, тут все было по-другому. Он был низложен, втиснут в смертную плоть, загнан в бездну отчаяния и одиночества. То, что произошло между нами, соитием назвать было невозможно, скорее – простой жалостью. А до того это могла быть…
забыть
Чжакка? Сельфорина? Элишад? Нет, это было столетия назад, когда он еще любил меня. Может, Гвон?
А что, вдруг это не такая уж плохая идея – забыться с кем-нибудь хотя бы на время. Дать одной из своего племени унести мою душу туда, куда она пожелает, познать утешение…
Сделать то, что я делал для Шахар…
– Нет, – повторил я уже мягче. – Не теперь. Я еще не готов. Но все равно спасибо.
Она всмотрелась в меня долгим взглядом, быть может видя больше того, что я хотел бы ей показать. Поняла ли она, что я постепенно становлюсь смертным? Это, кстати, было одной из причин отказаться от ее предложения: уж тогда-то она точно все поняла бы. Но мне подумалось, что ее взгляд нес в себе нечто иное. Я даже заподозрил – всего лишь заподозрил, – что ей было не совсем на меня наплевать.
– Если вдруг передумаешь, предложение остается в силе, – сказала она и вдруг одарила меня улыбкой. – Смотри, придется делиться!
Она обратила сияющую улыбку уже на смертного, и они двинулись дальше, поднимаясь на следующий этаж.
Тем временем мое пробуждение не осталось незамеченным. Когда, проводив Эган взглядом, я отвернулся, передо мной предстал слуга, тихо поднявшийся по лестнице.
– Господь Сиэй, – произнес он с поклоном. – Господин Ахад просит пожаловать к нему в кабинет, когда тебе будет угодно.
Я подбоченился:
– Я уж точно знаю, что просьбами тут и не пахнет…
Слуга помолчал, но в глазах у него читалось веселье.
– Полагаю, – сообщил он, – ты не захочешь услышать и то слово, которое он употребил вместо твоего имени.
Я последовал за слугой вниз. Пока мы шли, он негромко пояснил, что в эти вечерние часы на глаза показываются лишь куртизаны: это требовалось для поддержания иллюзии, будто в этом здании обитают лишь прелестные существа, дарующие невинное удовольствие. Вид же слуг напоминал посетителям, что «Герб ночи» – заведение деловое. А вот зрелище личностей вроде меня (тоже вроде как слуг, но иного рода – этого он не сказал, но я догадался) внушало мысль, что дарование удовольствий – лишь одно из различных дел, которые здесь проворачиваются.
Поэтому он сразу завел меня в помещение, показавшееся мне кладовкой. На деле это оказался вход на скудно освещенную винтовую лестницу. По ней туда-сюда сновали слуги, а время от времени – смертные куртизаны. Все они улыбались и на ходу обменивались дружескими приветствиями. (Не в пример слугам, работавшим в Небе.) Когда мы достигли нижнего этажа, слуга провел меня коротким извилистым коридором, живо напомнившим мои собственные замкнутые пространства, и наконец открыл дверь, прорезанную в голой деревянной стене:
– Входи, господь Сиэй.
Я шагнул вперед и без особого удивления увидел знакомую обстановку Ахадова кабинета. Зато удивительным стало то, что хозяин был не один.
Молодая женщина, сидевшая в кресле напротив него, притянула бы любой взгляд, даже не будь она красавицей. Отчасти из-за того, что она была из народа мароне, а отчасти из-за своего роста. Она была очень высокой для женщины, даже когда сидела. Ее голова заметно возвышалась над высокой спинкой кресла, а мягкий нимб черных волос зрительно делал ее еще выше. У нее была изысканная фигура, и держалась эта женщина с огромным достоинством, чему способствовал тонкий аромат духов из цветов хираса. Одета она была самым простонародным образом: неприметного цвета длинная юбка, жакет, старые башмаки, но все рано выглядела как королева.
Она как раз улыбалась чему-то, сказанному Ахадом перед моим появлением. Когда я вошел, она обратила на меня такой пристальный взгляд, что сделалось чуточку не по себе, а широкая улыбка сразу стала прохладнее и сдержаннее. У меня возникло четкое ощущение: меня измерили, взвесили и признали неполноценным.
Слуга с поклоном прикрыл за мной дверь. Я скрестил на груди руки и принялся ждать, глядя на женщину. Я еще не настолько утратил божественность, чтобы не почувствовать могущество, запах которого буквально висел в воздухе.
– Кто ты? – спросил я. – Незаконнорожденная Арамери? Писец? Знатная дама, переодевшаяся для тайного посещения дома разврата?
Она не снизошла до ответа. Ахад вздохнул и сжал пальцами переносицу.
– Ликуя – одна из владелиц «Герба ночи», Сиэй, – пояснил он. – И она пришла взглянуть на тебя. Ее интересует, не поставишь ли ты под удар средства, вложенные в него ею и другими совладельцами. Если ты, жопа позорная, ей не понравишься, тут же вылетишь вон.
Я нахмурился:
– Не понял… С каких это пор богорожденные поступают по указке смертных? В смысле, добровольно?
Мне ответила женщина:
– С тех пор, как у смертных и богорожденных появились общие цели.
Голос у нее оказался низкий и полнозвучный, словно рокот океанских волн, но она потрясающе четко выговаривала каждое слово – хоть бумагу режь! Я повернулся к ней и увидел то же качество в ее улыбке.
– Я также полагаю, – продолжила она, – что подобные соглашения были в порядке вещей и до Войны богов. В данном же случае нас связывают отношения не начальника и подчиненного, а скорее… партнерские. – Она покосилась на Ахада. – Партнерам же следует принимать важные решения по обоюдному согласию.
Ахад кивнул в ответ, почти стерев с лица свою обычную язвительную улыбку. Я задался вопросом: знает ли она, что он ей своими руками кишки выпустит, если увидит в этом чуть больше выгоды, чем в партнерском сотрудничестве? Оставалось надеяться, что знает. Я опустил руки, чтобы дать ей возможность рассмотреть меня во всей красе, и спросил:
– Ну и как? Я тебе нравлюсь?
– Если бы речь шла о внешности, ответ гласил бы: «Нет». – Я раздраженным жестом уронил руки, и она улыбнулась, хотя предыдущая фраза, по-моему, не была шуткой. – Ты определенно не в моем вкусе. По счастью, внешность не входит в перечень достоинств, по которым я определяю чью-либо ценность.
– У нее есть для тебя работа, – сказал Ахад. Он повернулся в кресле, чтобы оказаться ко мне лицом, и откинулся на спинку, упершись ногой в стол. – Это своего рода испытание. Ликуя хочет посмотреть, удастся ли использовать твои неповторимые возможности в благих целях.
Я почувствовал себя оскорбленным в самых святых чувствах.
– Что еще за хреново испытание?
Женщина… Ликуя – странно жизнерадостное имя для маронейки! – приподняла идеально очерченную бровь, и это движение показалось мне необъяснимо знакомым.
– Я хотела бы послать тебя на встречу с Узейн Дарр, наследницей нынешнего баронства. Ты, случайно, не следил за последними политическими событиями на Севере?
Я попытался вспомнить и собрать воедино все, что случайно подслушал или почерпнул из разговоров, пока пребывал в Небе. В памяти сами собой всплыли образы Невры и Крисцины Арамери, вернее, их мертвых тел.
– Ты хочешь, чтобы я выяснил, что там за новая магия? Маски и все такое.
– Нет. Про маски мы все уже знаем.
– В самом деле?
Ликуя сложила руки на коленях, и я вновь испытал странное чувство узнавания. А ведь я совершенно точно не встречал ее прежде. Вот странно-то…
– Маски порождены искусством, – сказала она. – Оно происходит от менчейско-даррского способа молитвы, зародившегося задолго до эры Светозарного, и тамошний народ хранил его в строгой тайне, дабы избежать преследований. Некогда их способом взывать к богам и возносить им хвалу были танцы, причем каждый танцор играл особую роль, для чего и надевал специальную маску. Каждый танец был своего рода представлением, а молящиеся – актеры – олицетворяли определенные архетипы. Например, «мать» была символом любви, но также и справедливости, то есть ее лик был одним из ликов смерти. Другого персонажа, «скорбящего», считали человеком гордым и гневным, который в итоге натворит великих несправедливостей и горько пожалеет о них. Понимаешь?
– Ага, в общих чертах, – сказал я, не без труда подавив зевок. – То есть кто-то берет архетип, смешивает с бытовым символизмом, вырезает все это из древесины, взятой от Мирового Древа, кропит кровью убиенного младенца или еще чем-нибудь…
– Вообще-то, кровью богорожденного.
Я так удивился, что не нашелся, что и сказать. Ликуя улыбнулась:
– Чьей именно, нам доподлинно неизвестно. Может, просто божественной кровью, купленной с уличного лотка. Дело не в том, у кого ее взяли, а в ее природном могуществе. Мы как раз сейчас в этом разбираемся. Что касается древесины Древа, на сей счет мне ничего не известно, но, право, не удивлюсь… – Она вновь стала серьезной. – Однако целью твоего пребывания в Дарре должно стать вовсе не выяснение принципа работы масок. Нас больше интересует не орудие, а тот, кто пускает его в ход. Я хотела бы, чтобы ты вошел к Узейн Дарр с предложением от нашего имени.
Я невольно насторожил уши. Любые переговоры – благодатная почва для разного рода проделок!
– Вам нужна эта их магия?
– Нет. Нам нужен мир.
– Мир? – изумился я.
И посмотрел на Ахада – видит ли он сумасшествие этой женщины.
– Мир наилучшим образом отвечает интересам и смертных, и богов, – подтвердил Ахад.
Я нахмурился:
– Вынужден согласиться. А вот насчет тебя… Не уверен, согласен ли ты с этим!
– Я всегда выбирал то, что могло облегчить мне жизнь, Сиэй. – И он преспокойно сложил руки. – Я ведь, как ты любишь повторять, не Нахадот. Мне как-то больше по сердцу предсказуемость и размеренность жизненного уклада.
– Что ж, отлично! – Я со вздохом покачал головой. – Однако что касается смертных, то им немало досталось от Нахадота. И если слухи правдивы, то, по крайней мере, северяне предпочтут жить в хаосе, чем и дальше терпеть мироустройство Арамери. И вообще, не наше дело указывать этой женщине, права она или нет, раз она тут распоряжается.
– Узейн Дарр – не единственная сила, стоящая за северными повстанцами, – сказала Ликуя. – А мы на данный момент имеем дело именно с восстанием. Дарре – один из пяти народов Дальнего Севера, что прекратили платить десятину Белым Залам в пределах своих границ, а вместо этого обучают детей, заботятся о пожилых и так далее. То есть помогают своим жителям напрямую. Поэтому Благородное Собрание и воздерживается от объявления тамошних правителей неспособными. Правда, ни один вельможа с Дальнего Севера вот уже больше года ни единого заседания Собрания не посещал. По сути, весь этот материк просто перестал с ним считаться. Она вздохнула. – Зато они там собрали войско, не иначе как надеясь, что это обрушит на них гнев Арамери. Вооруженного противостояния пока нет, но и только. И Дарр если не стоит во главе, то уж сердцем сопротивления является точно.
– Ну, и что я должен предложить этой дарре, которая спит и видит, как бы освободить мир от тирании Арамери? Кстати, вполне достойная цель, я очень даже ее поддерживаю. – Я призадумался и добавил: – Полагаю, я мог бы убить ее.
– Ни в коем случае. – Ликуя ни на йоту не повысила голоса, но нужды в этом и не было. Слова, которыми можно было резать бумагу, превратились в ножи, способные сдирать шкуру. – Как я уже сказала, Узейн Дарр не единственная закоперщица восстания. Убийство только сделает из нее мученицу, а остальных вдохновит на новые подвиги.
– А кроме того, – добавил Ахад, – те из богорожденных, что обитают в земном царстве, делают это благодаря долготерпению госпожи Йейнэ. Она со всей ясностью указала, насколько ей дорога независимость смертных, и теперь пристально наблюдает, не окажется ли наше присутствие пагубным для оной. Опять же, пожалуйста, не забывай, что она и сама когда-то была дарре. Насколько нам известно, Узейн в какой-то мере ей родственница.
Я покачал головой:
– Она больше не смертная. Эти соображения теперь не имеют для нее смысла.
– Ты настолько уверен?
Я промолчал, внезапно ощутив, что нет.
– Отлично. – Ахад сложил пальцы домиком. – Давайте убьем Узейн и посмотрим, что будет. Истинное наслаждение – натянуть нос той, что славилась дурным нравом еще до того, как сделаться богиней смерти.
Я закатил глаза, но возражать не стал.
– Ну хорошо. Так какую цель я буду преследовать в Дарре?
Ликуя пожала плечами, что несколько удивило меня, потому что она выглядела какой угодно, но только не легкомысленной.
– Выясни, чего хочет Узейн. И, если это в нашей власти, предложи ей это.
– А откуда, во имя всех преисподних, мне знать, что вам с друзьями по силам, а что нет?
Ахад раздраженно хмыкнул:
– Крутись как угодно, но обещаний никаких не давай. Ври, если придется. Уж это-то у тебя должно получиться.
Вот поганое демонское отродье!
– Заметано, – сказал я и сунул руки в карманы. – Когда отправляться?
Надо было мне лучше подумать, прежде чем говорить такое. Ахад выпрямился в кресле, глаза у него сделались совсем черными. Потом он улыбнулся, добавив в улыбку изрядную толику своей обычной жестокости, и сказал:
– Ты же понимаешь, я никогда раньше такого не делал.
Я сразу встревожился, но постарался этого не показать.
– Такая магия почти ничем не отличается от обычной. Все дело в воле, – пояснил я.
Однако если его воля дрогнет…
– Знаешь, Сиэй… Я стал бы очень счастлив, если бы смог усилием воли лишить тебя бытия!
Нет уж, ни в коем случае нельзя показывать ему страх, решил я. Это свойство развилось в нем давным-давно: ему нравилось чувствовать себя могущественным и властным. Так что я облизнулся и посмотрел ему в глаза.
– А мне-то казалось, что тебе просто не было до меня дела, – заметил я. – Ты меня не любил, но и ненависти не питал.
– Это лишь усугубляет проблему. Быть может, мне слишком наплевать: а вдруг я из-за этого сделаю что-то не так?
Я глубоко вздохнул и покосился на Ликую: «Видишь теперь, с кем дела ведешь?..» Она, впрочем, не проявила никаких чувств, и ее прекрасное лицо осталось безмятежным. Вот из кого получилась бы отличная Арамери!
– Может, и нет. Но если тебе не совсем наплевать на… чистоту, так сказать, искусства, не будешь ли ты так любезен просто взять и единым махом лишить меня бытия? В смысле, вместо того, чтобы растереть мои кишки тонким слоем по всей поверхности бытия? Я, видишь ли, прежде уже видел подобное. Уж очень неопрятно это выглядело.
Ахад рассмеялся. Однако некое ощущение тягостной опасности, сгущавшееся в комнате, до определенной степени рассеялось.
– Ну ладно, – сказал он. – Постараюсь. Знаешь, во всех делах я предпочитаю опрятность.
Реальность вокруг меня словно моргнула. Ощущение было такое, словно меня рассеяли на мелкие части и вытолкнули за пределы этого мира. Невзирая на угрозы, Ахад очень бережно обошелся со мной. Потом все вновь собралось воедино, и внутри меня, и вовне. Реальность словно сплавилась.
Арребайя была самым большим городом этого края, населенного испокон века враждовавшими племенами, которые тем не менее развивались все вместе, пока однажды не решили сообща держать оборону против всего остального мира. Я хорошо помнил времена, когда они еще не звались народом дарре, а существовали каждое само по себе: сомем, лапри и зторик. Я помнил и еще более ранние эпохи, когда эти племена были всего лишь семьями, и совсем уже додревние, когда они представляли собой бродячие кучки людей без какого-либо названия. Теперь все было иначе. Я стоял на высокой стене близ центра города и, оглядываясь, втайне дивился достижениям былых дикарей. Густые, труднопроходимые джунгли, господствовавшие в этой части Дальнего Севера, зеленели далеко на горизонте. Их зелень напомнила мне чешую драконов, паривших над землями иных царств, равно как и глаза моей матери, когда ей случалось сердиться. Ветер доносил до меня запах влажного леса, полного жизни, яростной и недолговечной. А между мною и джунглями расстилался целый лабиринт улиц, храмов, статуй, садов – все они ярус за ярусом поднимались к городскому центру. Повсюду виднелась бледноватая зелень декоративной травы, выращиванием которой славился Дарр. В косом послеполуденном свете весь город переливался оттенками изумруда.
Прямо передо мной, совсем рядом, громоздилась массивная квадратная пирамида Сар-энна-нема. Я понял, что это и была моя цель, ибо коварство, как мне представлялось, никогда не было определяющим свойством Ахада.
Между тем мое прибытие не прошло незамеченным. Я бросил взгляд со стены, на которой стоял, и заметил, что на меня смотрит старая женщина с мальчиком лет четырех или пяти. Улица была буквально запружена народом, но остановились только они. У них была ветхая тачка, на которой лежало несколько подвядших фруктов и овощей. Ну конечно: рынок, конец дня, неудачная торговля… Я уселся на край стены, свесил ноги и стал гадать, как, во имя демонов, мне с нее спускаться. Стена была добрых футов десять высотой, а мне с некоторых пор приходилось беспокоиться, как бы не переломать кости. Поганец Ахад!..
– Эй, внизу! – окликнул я по-сенмитски. – Не знаете, эта стена тянется до самого Сар-энна-нема?
Мальчишка нахмурился, но старуха лишь призадумалась.
– Все в Арребайе ведет к Сар-энна-нему, – ответила она, поразмыслив. – Только может статься, что тебе будет нелегко попасть внутрь. Чужестранцев в этом городе теперь привечают более прежнего, но в храм не пускают – таков приказ нашего энну…
– В храм?
– Сар-энна-нем, – неожиданно процедил мальчишка презрительным тоном. – Да ты ничего, похоже, не знаешь!
Такого ужасающего акцента я не слыхал уже несколько веков. Он говорил вроде бы на сенмитском, но его густо разбавлял бурлящий поток даррской речи. Женщина говорила не в пример чище. Она явно очень рано выучила сенмитский, возможно что даже раньше даррского. У мальчишки все было ровно наоборот. Я проследил взглядом стайку его примерных ровесников, пробежавших мимо с визгом и криками. Они верещали исключительно на даррском.
– Вообще-то, я много чего знаю, – сказал я мальчишке. – Хотя, конечно, не все. Например, мне известно, что Сар-энна-нем некогда был храмом. Очень давно, еще прежде, чем Арамери взялись переделывать мир. Стало быть, его снова сделали храмом? – Я улыбнулся, потому что это известие искренне порадовало меня. – Чьим же?
– Всех богов, конечно! – Пацан подбоченился, явно решив, что наткнулся на круглого олуха. – Если не нравится, скатертью дорожка!
Бабка вздохнула:
– Потише, малыш. Я тебя не учила грубить гостям.
– Бабуля, но он же теманец! Вигви из школы говорит, что у них у всех плутовские глаза, им нельзя доверять!
Не успел я что-либо ответить, как бабка с неожиданным проворством влепила внучку подзатыльник. Тот взвизгнул, и я невольно съежился, сопереживая ему. Хотя, право же, сообразительный малый должен был думать, прежде чем распускать язык.
– Мы еще обсудим твое поведение, молодой человек, когда доберемся домой, – добавила старуха, и мальчишка, наконец виновато потупился. Бабка же снова подняла на меня взгляд. – Если ты не знаешь, что храм снова стал храмом, то и мне позволительно усомниться, что ты прибыл помолиться. Что тебе на самом деле нужно здесь, чужестранец?
– Ну, я, вообще-то, хочу повидаться с вашим энну, вернее, с его дочерью Узейн, – сказал я, смутно припоминая, как кто-то упоминал при мне барона Дарра. – Не подскажешь, где я могу его найти?
Старуха прищурилась и долго смотрела на меня, не торопясь отвечать. Вся ее поза излучала напряженное внимание, и от меня не укрылось, что она подалась немного назад – совсем чуточку, но я заметил. Ее правая рука переместилась к бедру, вроде бы повторяя движение внука, но, скорее всего, поближе к ножу, наверняка спрятанному в поясных ножнах. Не все даррские женщины воительницы, но насчет этой бабки никаких сомнений у меня не было.
Я продемонстрировал ей самую широкую, невинную и очаровательную улыбку, надеясь убедить старую женщину в своей полной безвредности. Руку от ножа она, увы, не убрала – похоже, моя улыбка уже не срабатывала так безотказно, как когда я был ребенком, – но губы все-таки дрогнули в подобии ответной улыбки.
– Тогда тебе надо в рарингу, – сказала она и кивнула в западном направлении.
Слово показалось мне знакомым. На одном из старых торговых языков Дальнего Севера оно означало «место сбора воинов» или что-то вроде того. Там собирался воинский совет, наставлявший юную будущую энну в ее многотрудном и опасном восхождении к власти. Оглядевшись, я остановил взгляд на невысоком купольном здании неподалеку от Сар-энна-нема. Величием с храмом он ни в коей мере не равнялся, но дарре – это вам не амнийцы. Они своих предводителей не по внешности судили.
– Может, тебе еще о чем-нибудь рассказать? – поинтересовалась старуха. – Скажем, о том, сколько у нее стражников и как они вооружены?
Услышав это, я едва не закатил глаза, но тут меня посетила новая мысль.
– Да. Скажи мне что-нибудь на даррском!
Она так вскинула брови, что те едва не спрятались под волосами, но все же произнесла на родном языке:
– Какая жалость, что ты безумен, смазливый чужеплеменный мальчишка. Если бы не это, ты мог бы породить неплохих дочерей. Хотя, возможно, ты всего лишь наемный убийца-недоумок; в этом случае будет к лучшему, если кто-нибудь грохнет тебя прежде, нежели ты станешь отцом!
Я ухмыльнулся, поднимаясь на ноги и стряхивая со штанов травинки.
– Спасибо, тетушка, – сказал я на даррском.
У бабки и внука разом отвисли челюсти. С тех пор, когда я последний раз пользовался этим языком, он успел несколько измениться и звучал теперь отчасти похоже на менчейский – появилась манера тянуть гласные и шипящие. Надо думать, мой выговор показался им странноватым, и в дальнейшем мне определенно придется последить за жаргоном, который, конечно, тоже изменился, однако за туземца я вполне сошел бы и теперь. Я отвесил обоим замысловатый поклон, наверняка давным-давно вышедший из моды, после чего подмигнул им и прогулочным шагом направился в сторону раринги.
Выбравшись на широкую мощеную площадь перед входом в здание раринги, я окончательно убедился, что я здесь далеко не единственный иноземец. Повсюду толкались группки людей. Местных, конечно, хватало, но очень многие были одеты в наряды чужедальних земель. Я предположил, что здесь собралось множество дипломатов: еще бы им не стремиться «поухаживать» за новой силой в этой части света, не составить мнение о женщине, к которой достаточно скоро перейдут бразды власти! Может, некоторые из них даже задумывались о возможности союза – тайно, конечно. Дарр по-прежнему был всего лишь маленьким Дарром, Арамери же оставались великими и ужасными Арамери. Однако не заметить того, что мир стоит накануне разительных перемен, мог только слепой. И один из центров, где зарождались грядущие перемены, находился именно здесь.
Удача продолжала мне сопутствовать: приблизившись к воротам, я обнаружил, что на страже стоят мужчины. Несомненно, по той веской причине, что иноземцы во множестве прибывали из стран, где при власти были мужчины, и даррцы проявляли дипломатию, стараясь, чтобы те чувствовали себя как дома. Знать бы им, что в Дарре мужчины становились охранниками, только если не обладали телесными достоинствами для хорошей женитьбы. Или умом, позволяющим найти более достойное занятие, например, лесника или охотника. В общем, те двое, что стояли в воротах раринги, в упор не заметили того, на что непременно обратили бы внимание более смышленые люди: например, что при теманской внешности мои волосы не заплетены по-темански и что на мне простонародное одеяние. Они всего лишь окинули меня взглядами, убеждаясь, что я не увешан оружием в открытую, и кивнули, дозволяя войти.
Смертные склонны подмечать лишь то, что выбивается из общего фона, а я не выбивался. Походка и осанка вполне позволяли мне слиться с толпой чужеземцев, спешивших на какие-то встречи, и оравой слуг, сновавших то внутрь, то наружу сквозь высокие арочные двери раринги. Здание, кстати, было не особенно велико. Его явно строили в те времена, когда общественное устройство Дарра было попроще нынешнего и народ запросто приходил поговорить со своими вождями.
Короче говоря, я легко нашел главный зал совета, всего лишь войдя в самые массивные двери. А там столь же легко вычислил, кто из восседающих на возвышении женщин Узейн Дарр. Это действительно оказалось нетрудно, ибо ее присутствие без преувеличения заполняло рарингу.
Ее никак нельзя было назвать крупной женщиной, даже по даррским меркам. Скрестив ноги, она сидела на ничем не украшенном низком диване в самой дальней стороне круга совета. Ее голова несколько возвышалась над прочими, поскольку остальные в основном лежали на подушках: кто на боку, опираясь на локоть, кто на спине. Не будь диванчика, ее стало бы трудно разглядеть среди более рослых и обильных телом соратниц. Плечи Узейн окутывали длинные – в несколько футов! – вызывающе прямые, полночно-черные волосы, частично собранные на макушке в замысловатую сеть узлов и косичек; остальные падали свободно. Черты смуглого лица были прекрасны вне зависимости от вкусов, хотя, конечно, ни один амниец в том не признался бы. А еще ее лицо так и дышало силой, то есть было прекрасно и на даррский взгляд.
Возвышение совета было окружено рядами изогнутых скамей для удобства зрителей, могущих прийти сюда и наблюдать за процессом. Зрители и в самом деле присутствовали, не очень многочисленные и в основном даррцы. Я нашел пустую скамейку, устроился на ней и стал наблюдать. Узейн говорила мало – больше кивала, когда брала слово та или иная советница. Ее руки лежали на коленях таким образом, что локти торчали в стороны. Такая поза казалась мне излишне угрожающей, пока я запоздало не обратил внимание на ее чрево, выпиравшее над скрещенными ногами. Она ждала ребенка, и срок был порядочный.
Послушав, я вскоре разобрался, какой вопрос с таким жаром обсуждали на возвышении, и на меня напала тоска. Узейн с советницами решали, вырубать ли некоторую часть леса под посадки кофе. Невероятно захватывающая проблема! Наверное, я сглупил, понадеявшись, что они станут публично обсуждать действительно важные планы. Военные, например. Усталость и не до конца изжитое похмелье постепенно одолели меня, и я задремал…
Не знаю, сколько прошло времени, но кто-то тряхнул меня за плечо, выдернув из довольно мутного сна, в котором господствовал живот беременной женщины. Открыв глаза, я увидел у себя перед носом точно такое же пузо и, ясное дело, решил, что еще сплю. Столь же естественным движением я потянулся к этому животу – погладить. Меня всегда завораживала беременность. Если смертные женщины не возражают, я люблю держаться поблизости, с восторгом ожидая мгновения, когда из ничего внезапно зарождается, вспыхивает детская душа – и начинает отзываться в моей. Ибо сотворение душ есть тайна, которую мы, боги, не устаем в своем кругу обсуждать. Когда в этот мир пришел Нахадот, его душа уже была полностью сформирована, невзирая на то что никакая мать не носила его в чреве. Кто же дал ему душу? Вихрь? Однако даровать душу может лишь одушевленное существо. По крайней мере, к такому выводу привели нас целые эпохи раздумий. Означает ли это, что Он тоже одушевлен? А если это верно, то откуда же взялась Его душа?..
Но все эти вопросы оказались неуместными, ибо, едва моя рука коснулась живота Узейн Дарр, как ее нож кольнул кожу у меня под глазом, и тут я проснулся сразу и полностью.
– Приношу извинения, Узейн-энну, – проговорил я, самым осторожным образом отводя руку.
Еще я хотел посмотреть на нее, но не смог: все мое внимание поглотил нож. Она управлялась с ним куда проворнее Гимн, и, пожалуй, этому не стоило удивляться. Похоже, я притягивал женщин, ловких в обращении с клинком.
