Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нора Кейта Джемисин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 77 страниц)
– Я так или иначе заполучу твою силу, госпожа Орри. Съешь его и присоединяйся ко мне, или я сам тебя съем. Выбирай.
*
Ты, наверное, считаешь меня ужасной трусихой.
Можно припомнить, что я бежала, когда Солнышко велел мне бежать, вместо того чтобы остаться и биться с ним бок о бок. А еще – когда разразилась эта вселенская жуть, я была беспомощна и бесполезна, перепуганная до такой степени, что никому, в том числе и мне самой, не было от меня никакого толку. Ну что, начал уже меня презирать?..
Я переубеждать не буду. Я не горжусь ни собой, ни тем, что делала в той Преисподней. Я даже толком объяснить своего поведения не могу. Просто потому, что слова бессильны передать ужас, заполонивший в те мгновения мою душу, оказавшуюся перед самым чудовищным выбором, какой только доступен живому существу: убей или умри. Съешь – или сам будешь съеден.
Я только вот что скажу. Полагаю, я сделала выбор, который сделала бы всякая женщина в присутствии монстра, убившего ее любовь.
*
Я отложила нож в сторону. Он мне не потребуется. Грудь Солнышка вздымалась, как кузнечные мехи. Магия еще клубилась кругом, но Датэ нанес ему серьезную рану. Ну что ж… Я разгладила ткань рубашки у него на груди и приложила к ней ладони. По обе стороны сердца.
Слезы капали мне на руки почему-то по три. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Точно крик птицы-плакальщика: «Орри, орри, орри…»
*
Я выбрала – жить.
*
Краска рисует дверь, учил меня отец. А вера становится ключом и отпирает замок. Сердце Солнышка под моими руками билось ровно и сильно.
Я шепнула:
– Я рисую картину…
*
Я выбрала – драться.
*
Когда серебряный пузырек снова заплясал между моими руками и повис прямо над сердцем Солнышка, у Датэ вырвался хриплый вздох удовольствия. Я же наконец поняла, что это такое: зримое проявление моей воли. Мое могущество, унаследованное от божественных предков, выношенное человеческими поколениями, обретшее энергию и форму, заряженное возможностями… Ведь к этому, по сути, сводится всякая магия: к возможности. И с ее помощью я могла сотворить что угодно, стоило только поверить. Нарисованный мир. Воспоминание о доме. Окровавленную дыру…
Усилием воли я направила шарик в тело Солнышка. Он пронизал его плоть, не причиняя вреда, и влился в ровные и мощные удары сердца.
Я подняла взгляд на Датэ, чувствуя, как во мне что-то переменилось, но тогда я не поняла – что. Датэ вдруг встревоженно зашипел и сделал шаг назад, глядя на мои глаза так, словно они стали двумя звездами.
А что – может, действительно стали?..
*
Я выбрала – верить.
*
– Итемпас, – сказала я.
И прямо из ниоткуда ударила молния.
Громовой удар поразил и меня, и Датэ. Меня швырнуло назад, ударило о стенку пузыря, да так, что из легких вышибло воздух. Я свалилась наземь, наполовину оглушенная, но – смеющаяся. Я смеялась потому, что все было так знакомо, и еще, больше я не боялась. Я верила. Я уже знала – все кончено, но Датэ еще предстояло усвоить этот урок.
Посреди созданной Датэ Пустоты вспыхнуло новое солнце. Слишком яркое, чтобы прямо смотреть на него. Даже там, где я лежала, его жар был поистине страшен. Кожу сразу стянуло, стало трудно дышать. А вокруг солнца сияла корона чистого белого света – но не просто лучилась во все стороны, как обычно бывает. Прежде чем отвести заслезившиеся глаза, я увидела круги, и узоры, и слова божественного языка, складывавшиеся в огненном воздухе и вновь пропадавшие. Великолепие замысла потрясало само по себе, но вертящиеся круги были еще и нимбами вокруг человеческого силуэта.
Несколько раз я отваживалась взглянуть на нестерпимое сияние и успела рассмотреть огнистые волосы, воинский доспех, откованный из разных оттенков белизны, – и узкий, белого металла прямой меч в безупречной черной руке. Лица я разглядеть не могла, оно слишком ярко сияло, – но глаза!.. Они открылись, как раз когда я смотрела. И нарушили жгучую белизну цветами, о которых я слышала только в стихах, что рассказывали об огненных опалах. О переливчатом плаще заката. О бархате и страсти…
И я поневоле вспомнила тот день – теперь он казался таким далеким, – когда нашла человека в выгребной яме. Так вот, у него были те же глаза… но кто сравнил бы их с нынешними – раскаленными, невероятно прекрасными, полными уверенной мощи?
– Итемпас, – повторила я, на сей раз благоговейно.
Глаза обратились на меня. Я не заметила в них узнавания… ну и что? Он увидел меня и признал во мне свое дитя. Не более. Но и не менее. Существо, настолько превышавшее человека, не нуждалось в человеческих связях. И мне достаточно, что он увидел меня, и в его глазах была теплота.
А перед ним скорчилась тварь-Датэ, отброшенная тем же выплеском могущества, что едва не расплющил меня о стену. Вот она неуверенно поднялась на свои многочисленные ноги… Похоже, маска человекоподобия была окончательно сброшена.
– Во имя бездны, кто ты? – спросил бывший Датэ.
– Я творец формы, – ответил Повелитель Света.
Он воздел свой меч белой стали, и я увидела сотни божественных слов, филигранным узором тянувшиеся вдоль лезвия.
– Я – все знание и осознанное стремление этого мира. Я даю силу сущему и отрицаю недостойное существовать.
От его голоса задрожала тьма Пустоты. Я вновь засмеялась, исполнившись необъяснимым восторгом… И в глазах вдруг разразилась запредельная, обессиливающая боль. Я дала ей бой, цепляясь за свою радость. Я не хотела отводить взгляд от лучистого лика, ибо передо мной стоял мой бог. Ни один мароне не лицезрел его со дней юности мира. И я не позволю какой-то там телесной слабости помешать мне его созерцать.
А тварь-Датэ закричала всеми своими голосами и испустила волну такой испоганенной магии, что сам воздух побурел, в нем разлилось зловоние. Итемпас даже не отбил этот удар, а так, отмахнулся. Я услышала ясный и чистый звон, сопроводивший его движение.
– Довольно, – произнес он, и его глаза налились грозным багрянцем морозного заката. – Отпусти моих детей.
Тварь замерла, словно пораженная судорогой. Ее глаза – глаза Сумасброда – страшно округлились. Что-то зашевелилось в ее туше, потом безобразно выперло в горле… Тварь боролась, отчаянно напрягая волю, стискивая зубы… Я чувствовала, как она пыталась удержать краденую силу в себе. Однако все было тщетно. Мгновение – и чудовище с воплем запрокинуло голову, и его глотка извергла тягучие цветные потоки.
Каждый цветной поток тотчас испарялся в белом пламени Итемпаса, становясь тонким переливчатым туманом. Туманы притекали к нему, клубясь, смешиваясь и постепенно образуя еще одно кольцо его многослойной ауры. Это кольцо вращалось как раз перед ним.
Когда Итемпас воздел руку, туманы сгустились и объяли ее. И даже сквозь боль, терзавшую мою голову, я чувствовала их восторг.
– Мне жаль, – произнес он, и его дивные глаза омрачила печаль. О, как она была узнаваема… – Я был скверным отцом, но все переменится. Я непременно стану таким отцом, какого вы заслуживаете…
Кольцо сгустилось еще и стало клубящимся шаром над его ладонью.
– Ступайте же. И будьте свободны.
Он подул на возвращенные души, и они рассеялись, исчезая. Показалось ли мне, что одна из них, сине-зеленая спираль, чуть задержалась?.. Быть может… Но так или иначе – исчезла и она.
Датэ остался один. Он горбился, колени подламывались – он вновь был всего лишь человеком.
– Я не знал… – прошептал он, со страхом и недоумением глядя на сияющую фигуру. Он упал на колени, руки у него тряслись. – Я не знал, что это ты. Прости меня!
По его лицу текли слезы. Частью – от страха, но частью, как я понимала, это были слезы благоговения. Я знала: точно такие же слезы, почему-то очень густые, медленно и неостановимо струились и по моему лицу.
Блистательный Итемпас улыбнулся. Я почти не видела его лица сквозь свет его божественной славы и ручьи слез, но эту улыбку я ощутила всей кожей. Это была теплая улыбка доброты, благословения и любви.
Я увидела в ней все то, что приписывала ему моя вера.
Ослепительно сверкнул белый клинок… Если бы не этот высверк, я бы вовсе не заметила движения, решив, что он просто возник, магически переместившись, в самом центре груди Датэ. Тот не закричал, только опустил голову и увидел, как кровь потекла по мечу Блистательного Итемпаса, отвечая биениям сердца: и раз, и два, и три… Так тонок был меч и так безупречно верен удар, что пронзенное сердце еще продолжало стучать.
Я ждала, чтобы Блистательный Итемпас выдернул меч и позволил Датэ умереть. Но вместо этого он протянул к нему свободную руку, а на лице у него по-прежнему была улыбка: теплая, ласковая… и совершенно безжалостная. Эти чувства никоим образом не противоречили одно другому, когда его пальцы обхватили лицо Датэ…
Тут мне все-таки пришлось отвернуться: боль в глазах превзошла уже всякое вероятие. Перед ними стояла багровая пелена, заслонявшая весь мир; говорят, так бывает от ярости, но я никакой ярости не чувствовала… Я не видела, что было дальше с Датэ, но, когда он начал кричать, я услышала его крик. Я слышала хруст костей, – это Датэ сперва силился вырваться, а потом – лишь подергивался. Я обоняла огонь, дым и резкую, жирную вонь горелой плоти…
Тогда я ощутила вкус удовлетворения. Оно не принесло радости, но что ж – сойдет и такое…
А потом Пустота исчезла. Она раскололась и осыпалась повсюду кругом, но я этого почти не заметила. Для меня существовала лишь нестерпимая, докрасна раскаленная боль. Кажется, я увидела под собой мерцающий пол Неба и попробовала подняться, но боль пригвоздила меня. Я вновь поникла и свернулась клубочком. Было до того плохо, что даже дурнота не подступилась ко мне.
Теплые руки подняли меня с пола. Такие знакомые руки… Они коснулись моего лица, стирая с него неестественно густые слезы, истекавшие из глаз. Я испугалась, что замараю его белоснежные одеяния кровью…
– Ты вернула мне меня самого, Орри, – произнес воистину сияющий, всеведущий голос. Я заплакала пуще – от беспомощной, невыносимой любви. – Обрести цельность после стольких веков… Я успел подзабыть, каково это… А теперь прекрати, Орри. Не хочу, чтобы на моей совести была еще и твоя смерть.
Как же мне было больно… Я уверовала, и моя вера стала магией, но сама я так и осталась простой смертной. И у магии были пределы… Но как я могла заставить себя перестать верить? Как может человек обрести бога, полюбить его… а потом отпустить?
Голос между тем изменился. Он стал тише, мягче… человечней. Я снова начала его узнавать.
– Пожалуйста, Орри…
Сердце называло его Солнышком, хотя разум настаивал на ином. Я решила послушать сердце, и этого оказалось достаточно – я перестала делать то, что, видимо, делала, и сразу ощутила перемену, случившуюся с моими глазами. Я вдруг перестала видеть и светящийся пол, и вообще что-либо кругом, но боль внутри головы утратила качество, скажем так, истошного вопля и превратилась в непрерывный глухой стон. Я вздохнула и обмякла. Какое облегчение…
– Теперь отдохни.
И меня опустили на смятую постель. Бережные руки подтянули простыни до самого подбородка… И тут меня прохватил жестокий озноб, – похоже, я отходила от потрясения.
Широкая ладонь погладила мягкую шапку моих волос. Я всхлипнула, потому что от этого прикосновения голове сразу стало хуже.
– Тихо, тихо… Я о тебе позабочусь.
То, что я сказала дальше, я сказала не по здравому размышлению. Вырвалось как-то само – я страдала от ужасной боли, пребывая почти в бреду. Стуча зубами, я неожиданно выговорила:
– Так ты теперь мой друг?..
– Да, – ответил он. – А ты – мой.
Я невольно улыбнулась. И продолжала улыбаться, пока меня не сморил сон.
20
«ЖИЗНЬ»
(этюд маслом)
На то, чтобы выздороветь, у меня ушло больше года.
Первые две недели этого срока я провела в Небе, лежа в беспамятстве. Лорд Арамери, вызванный слугами в нашу комнату, обнаружил в ней чуть живую демоницу, начисто вымотанного павшего бога, нескольких мертвых и полумертвых богорожденных и груду золы в форме человеческого тела. Тогда Теврил показал, что не зря владычествовал над миром. Он без промедления вновь послал за Сиэем и, судя по всему, в ярких красках описал ему, как Датэ покусился на Небо, но был остановлен, а там и уничтожен Солнышком, поднявшимся на защиту смертных. И это была в основном правда, ибо лорд Арамери давным-давно усвоил, как трудно обманывать богов.
После этого солнце стало обычным, но я все проспала. Говорят, на радостях весь город несколько дней ходил на голове… Жаль, меня при этом не было!
Позже, когда ко мне вернулось сознание и писцы наконец провозгласили, что я достаточно окрепла для путешествий, меня тихонько переселили в город Наказуем, – это в небольшом баронстве под названием Рипа, что на северо-восточном побережье материка Сенм. Там я стала Безрадой Мок, бедной-несчастной слепой маронейкой, получившей после кончины единственного родственника некоторое наследство. Если кто не знает, Наказуем – городок средних размеров, скажем так, разросшийся мелкий городишко, более всего известный выделанной рыбьей кожей и довольно сносным вином. Мне достался скромный домик на берегу. Оттуда открывался чудесный вид на тихий городской центр и на вечно неспокойное море Раскаяния… ну, по крайней мере, мне так сказали. Что ж, море мне понравилось; можно было вспоминать добрые старые времена и детство в Нимаро.
Со мной туда переехал некий Энмитан Зобинди – немногословный здоровяк-мароне, не муж мне и не родственник. Это на несколько недель дало пищу городским сплетням. Скоро горожане, охочие до беззлобной насмешки, дали ему прозвище – Тень или, если полностью, Безрадина Тень, потому что в городе его видели в основном, когда он выполнял для меня какие-то поручения. Городские дамы сперва стеснялись нас посещать, но потом одолели застенчивость и принялись еженедельно намекать мне, что пора бы уже решиться и взять этого человека в мужья, ведь все равно он выполняет работу, надлежащую мужу… Я лишь улыбалась в ответ, и постепенно они от меня отстали.
Если бы они учинили мне пристрастный допрос, быть может, у меня хватило бы нахальства сознаться: Солнышко таки делал не все, чего ждут от мужа. Да, со времен Дома Восставшего Солнца мы с ним делили постель, и это было очень удобно, потому что по дому гуляли сквозняки, а так я сберегала уйму денег на дровах. А еще – утешительно, ибо с некоторых пор я повадилась часто просыпаться ночью в слезах или от собственного крика. Тогда Солнышко обнимал меня и гладил по голове, а то и целовал. Этого мне было достаточно для восстановления душевного равновесия… Поэтому я не спрашивала с него большего, да он и не предлагал. Он не мог заменить мне Сумасброда. А я не могла стать для него ни Энефой, ни Нахадотом.
И все равно мы помогали друг другу.
Должна заметить – он стал разговорчивей. Даже рассказал мне кое-что о своей прошлой жизни. Часть его рассказов я тебе уже передала, часть – никогда не открою.
И – о да, увы… Теперь я слепа начисто. Окончательно и бесповоротно…
Способность видеть магию так и не вернулась после битвы с Датэ. И мои картины оставались всего лишь краской на полотне – ничего особенного. Мне по-прежнему нравилось рисовать, но видеть их я больше не могла. А когда под вечер я выбиралась на прогулку, то ходила медленней прежнего: здесь не было ни зеленого мерцания Древа, ни испражнений «боженят», чтобы ориентироваться по ним. Но даже будь я, как прежде, способна их видеть, они здесь просто отсутствовали. Наказуем – это тебе не Тень. Магия здесь совсем не водилась…
Я очень долго к этому привыкала.
Но я была человеком. И Солнышко… более или менее. А это с неотвратимостью означало: что-то должно измениться.
*
Я возилась с новыми посадками в саду, потому что наконец-то опять настала весна. Я держала в подоле несколько зимних луковиц, и вся одежда была перемазана зеленью и землей. Я повязала на голову платок, чтобы волосы не лезли в лицо, и думала о… не помню о чем, но точно не о Тени и прежней жизни. Это было нечто новое и приятное.
Короче, я не слишком обрадовалась, когда, войдя в сарай с садовыми инструментами, обнаружила там поджидавшую меня богорожденную.
– Отлично выглядишь, – сказала Неммер.
Я сразу узнала ее голос, но все-таки вздрогнула, рассыпав луковки. Они упали на пол и раскатились в разные стороны. Они катились и шуршали бессовестно долго.
Не позаботившись собрать их, я вглядывалась туда, откуда слышался голос. Если она решила, что я остолбенела от изумления, то ошиблась. Я просто вспомнила, при каких обстоятельствах последний раз видела ее – а было это в доме у Сумасброда. И он участвовал с нами в том разговоре. Мне понадобилось мгновение, чтобы совладать со своими чувствами.
Потом я сказала:
– А я думала, младшим богам запрещено покидать Тень…
– Ну так я ведь богиня скрытности, Орри Шот. Я много чего делаю такого, что мне вроде не полагается.
Тут она помедлила и удивленно спросила:
– Так ты что, не видишь меня?..
– Нет, – ответила я.
И ничего не добавила. Она тоже оставила эту тему, спасибо и на том.
– А тебя оказалось непросто найти, – сказала она. – Арамери на совесть замели твои следы. Даже я, честно, некоторое время всерьез думала, что ты умерла. Кстати, отличные похороны были!
– Спасибо, – сказала я. Это примечательное событие я тоже пропустила. – Ну и что тебя сюда привело?
Мой тон заставил ее присвистнуть.
– Да ты, похоже, совсем мне не рада! Что случилось? – Я услышала, как она отодвинула в сторонку несколько горшков и села на край верстака. – Боишься, я разделаюсь с тобой как с последним живым демоном?
Вот уже год я жила без всякого страха, так что он не скоро пробудился во мне. Я лишь вздохнула и, опустившись на колени, стала собирать раскатившиеся луковки.
– Полагаю, ты наверняка уже выяснила, почему Арамери «убили» меня…
– Ну-у… в общем, да. Очаровательный секрет! – Я слышала, она даже ногами заболтала от удовольствия, точно маленькая девочка, смакующая печенье. – Знаешь ли, я ведь обещала Сброду непременно выяснить, кто наших родичей убивает.
При этих словах я села на пятки. Страха по-прежнему не было.
– В смерти Роул я неповинна. Это от начала и до конца сделал Датэ. А вот что касается остальных… – Тут я даже не знала, что сказать, а потому просто пожала плечами. – Тут могла быть использована и его кровь, и моя. Они стали забирать мою кровь вскоре после похищения. Так что единственная моя вина, в которой я точно уверена, – это смерть Сумасброда…
– Я не стала бы называть это виной… – начала Неммер.
– А я стану.
Повисла неловкая тишина.
– Так что, убивать будешь? – спросила я наконец.
Она помолчала, и я поняла, что богиня рассматривала и такую возможность.
– Нет, – сказала она.
– Тебе нужна моя кровь для твоих нужд?
– Во имя богов, нет! За кого ты меня принимаешь?
– За убийцу.
Я почувствовала ее пристальный взгляд. Недовольство пополам с неловкостью перемешивало воздух в маленьком сарае.
– Мне не нужна твоя кровь, – сказала она. – Если уж на то пошло, я собираюсь устроить так, чтобы всякий, кто догадается о твоей тайне, умер прежде, чем сумеет перейти к действиям. Арамери были правы: безвестность – твоя лучшая защита. И я постараюсь, чтобы даже они поскорее забыли о твоем существовании.
– Но лорд Теврил…
– Он отлично знает свое место. Уверена, его можно убедить изъять из семейного архива некоторые записи – в обмен на мое молчание о его тщательно упрятанном загашнике демонской крови. Который, кстати, скрыт далеко не так надежно, как ему кажется…
– Понятно…
У меня разболелась голова. Не из-за магии, просто от раздражения. Были у жизни в Тени и такие стороны, по которым я не слишком скучала.
– Тогда зачем ты пришла?
Она вновь поболтала ногами в воздухе:
– Мне показалось, тебе интересно будет узнать… Делом Сумасброда теперь ведает Китр. Вместе с Истаном.
Это второе имя мне ровным счетом ничего не говорило, но все равно я вздохнула с облегчением. Я даже не думала, что меня так обрадует эта весть – Китр жива!.. Я облизнула губы и спросила:
– А… остальные?
– Лил чувствует себя отлично. Демон ничего не смог с ней поделать.
Тут меня посетило озарение, и я поняла, что нарицательным «демоном» для Неммер стал Датэ; меня она воспринимала как нечто совсем другое.
– На самом деле она едва его не убила: он в последний момент удрал с поединка. Теперь она ведает свалкой Застволья – там ведь вроде Кинули раньше хозяйствовал? – и Деревней Предков…
Похоже, у меня сделался встревоженный вид, и Неммер добавила:
– Лил не ест никого, кто сам не хочет быть съеденным. Представь, она вроде как защищает детей: ее завораживает их жажда любви. А еще ей последнее время стало нравиться почитание, аж прямо во вкус вошла…
Тут я невольно рассмеялась:
– А что слышно о…
– Больше никто не выжил, – сказала она, и мой смех сразу умолк.
Помолчав, Неммер добавила:
– Да, и у твоих друзей из Ремесленного ряда все в полном порядке.
Вот это действительно отличные новости, но опять же – больно вспоминать об этой части утраченной жизни, и я сказала:
– А не было у тебя возможности мою маму проведать?
– Нет, извини. Трудновато из города выбираться. Я только одно путешествие могла предпринять.
Я медленно кивнула и снова стала собирать луковки:
– Спасибо тебе, что навестила меня. Правда, спасибо.
Неммер спрыгнула с верстака и стала мне помогать.
– Кажется, тебе тут совсем неплохо живется. А как поживает… э-э-э…
Я учуяла ее неловкость – словно бы к моим луковкам примешался зубок чеснока.
– Ему лучше, – ответила я. – Хочешь сама поговорить с ним? Он на рынок ушел, должен скоро вернуться.
– На рынок пошел… – тихо пискнула Неммер. – Во чудесато где…
Мы собрали лук в корзинку. Я присела, вытирая вспотевший лоб грязной ладонью. Неммер устроилась рядом и, похоже, размышляла, как всякая дочь об отце.
– Думаю, он будет рад, если ты дождешься его, – проговорила я негромко. – Или еще как-нибудь заглядывай. По-моему, он по всем вам сильно скучает.
– Не уверена, что соскучилась по нему, – сказала она, хотя ее тон свидетельствовал об обратном. Потом она вдруг поднялась и зачем-то отряхнула колени. – Я об этом подумаю.
Я тоже поднялась:
– Что ж, хорошо.
Подумала было, не пригласить ли ее остаться и пообедать, но решила – не стоит. Мало ли что это могло значить для Солнышка; я действительно не хотела, чтобы она здесь задерживалась. И ей самой тоже этого не хотелось.
И вновь повисло неловкое молчание…
– Рада, что у тебя все хорошо, Орри Шот, – сказала она наконец.
Я протянула ей руку, не беспокоясь о грязи. Она ведь богиня. Не понравится пачкаться – уберет грязь одной силой желания.
– Рада была встретиться, леди Неммер.
Она рассмеялась, пересиливая неловкость:
– Говорила же я тебе, не называй меня «леди». Из-за вас, смертных, я себя каждый раз такой древней старухой чувствую!
Все-таки она взяла мою руку и крепко сжала ее, прежде чем исчезнуть.
Я еще повозилась в сарае, больше для того, чтобы занять время, потом вернулась в дом и пошла наверх – мыться. Покончив с этим, я заплела волосы в косу, закуталась в толстый мягкий халат и свернулась в любимом кресле, погрузившись в раздумья.
Наступил вечер… Я слышала, как вернулся Солнышко, вытер ноги о половик и стал раскладывать закупленные припасы. Поднявшись наконец ко мне, он остановился в дверях. Затем подошел к кровати и сел, дожидаясь, чтобы я сама рассказала ему, что не так. Он правда стал больше говорить за последнее время, но только под настроение, а говорливое настроение на него нападало не слишком часто. В основном его было ни видно ни слышно, и это очень мне нравилось, особенно теперь. Его молчаливое присутствие скрадывало мое одиночество, тогда как бесконечные разговоры только раздражали бы.
В общем, я выбралась из кресла и подошла к нему. Нашарила его лицо, пробежалась пальцами по суровым, таким знакомым чертам… Он каждое утро налысо выбривал голову. Поэтому горожане и не догадывались, что волосы у него совсем белые; в нашем с ним положении неприметности и безвестности такая яркая черта внешности была бы неуместна. Он был очень хорош собой и без шевелюры, но мне так нравилось запускать пальцы ему в волосы, гладить их… Что ж – теперь приходилось ласкать голую кожу.
Некоторое время Солнышко смотрел на меня, думая о чем-то своем. Потом поднял руку и распустил поясок моего халата, раздвинул полы… Я удивленно замерла, чувствуя его взгляд – но не более. Но потом – точно так же, как много-много дней назад, на крыше одного дома – я вдруг остро ощутила и свое тело, и его близость, и всю бездну возможностей, которые в этой близости заключались. Когда его ладони легли на мои бедра, я уже не сомневалась в его намерениях. Он притянул меня ближе…
Я отшатнулась – я была слишком ошеломлена. Если бы кожу не покалывало в тех местах, где он коснулся ее, я вообще решила бы – мне приснилось. Но это покалывание – и еще сумасшедшее пробуждение некоторых частей тела, давным-давно впавших в спячку, – доказывало, что все более чем реально.
Когда я отстранилась, Солнышко убрал руки. Похоже, он не расстроился и не рассердился. Он просто ждал.
У меня вырвался слабый смешок. Я почему-то разволновалась.
– Мне всегда казалось, ты не интересуешься…
Как и следовало ожидать, он не ответил. Да в словах и нужды не было – и так ясно: все изменилось.
Я помялась, неизвестно зачем засучивая рукава (стоило отпустить, и они тотчас падали снова), потом убрала за ухо прядку волос… переступила с ноги на ногу… Распахнутый халат я, впрочем, запахивать не торопилась.
– Ну, не знаю… – начала было я.
– Я решил жить, – проговорил он тихо.
И это тоже следовало из тех перемен, что произошли с ним за минувший год. Пока мы разговаривали, я все время чувствовала кожей его взгляд – куда весомей обычного. Он успел стать моим другом, а теперь предлагал нечто большее. Он хотел попробовать нечто большее. Я-то знала: он не из тех, кто легко и мимолетно влюбляется. Если я пожелаю его, я получу его всего целиком, и то же потребуется от меня. Все или ничего – это основополагающее свойство его природы, то есть самого света.
Я попробовала пошутить:
– Ты целый год думал, прежде чем решиться на это?
– Не год. Десять, – ответил Солнышко. – Последний год над решением размышляла ты.
Я удивленно моргнула, но потом сообразила: а ведь он прав. «До чего странно», – подумала я. И улыбнулась.
Потом я шагнула к нему, нашла пальцами его лицо. И поцеловала его.
Поцелуй оказался куда лучше, чем в ту далекую ночь на крыше дома Сумасброда, – наверное, потому, что на сей раз он не пытался причинить мне боль. Та же невероятная нежность при полном отсутствии злодейских намерений – что может быть замечательней? У него на губах был вкус яблок, которыми он, должно быть, полакомился, возвращаясь из города. И еще редиски – чуть менее приятно, но против этого я тоже не возражала. Я все время чувствовала на себе его взгляд. «Ну да, он такой», – подумала я. Хотя, собственно, я тоже глаз не закрывала…
И все-таки ощущение было странное. И только когда он взял меня за талию, чтобы притянуть поближе и заняться всем тем, что обещал его взгляд, я наконец поняла, что сбивало меня с толку. Вот он сделал что-то такое, отчего я ахнула, и до меня дошло: поцелуй Солнышка был… всего лишь поцелуем. Простым соприкосновением губ, без радуги красок перед глазами, без никому не слышимой музыки, без полетов на крыльях незримых ветров…
Я так давно последний раз целовалась со смертным, что успела забыть – у них такого не получается.
Ну и ладно. Зато у нас могла получиться уйма всего другого…
*
Я благополучно проспала почти до рассвета, но потом меня разбудил приснившийся сон. Я вздрогнула и невольным движением лягнула Солнышко в голень, но он никак не отреагировал. Я повернулась к нему и обнаружила, что он уже бодрствовал.
– Ты спал вообще? – спросила я, зевая.
– Нет.
Я не могла припомнить свой сон. От него осталось лишь смутное ощущение беспокойства, и рассеиваться оно не спешило. Я приподняла голову, лежавшую у Солнышка на груди, села и стала тереть лицо. Я плохо соображала спросонья, только чувствовала противный «ночной» вкус во рту. Снаружи уже начали утреннее песнопение несколько самых решительных птиц, хотя холодок в воздухе сказал мне, что солнце еще не взошло. Было очень тихо. Стояла настороженная, чуточку жутковатая тишина, присущая маленьким городкам в предрассветные часы, когда даже рыбаки еще не проснулись… Я с мимолетной грустью подумала о том, что в Тени птичьи голоса не были бы столь одинокими…
– Все в порядке? – спросила я. – Давай чаю сделаю…
– Нет.
Он поднял руку и потрогал мое лицо, точно так же, как я часто делала с ним. Поскольку его-то глаза работали отлично, это следовало понимать как знак приязни… наверное. А может, просто в комнате было еще слишком темно.
Его и прежде-то было нелегко понять, а теперь мне вроде как предстояло изучать его заново!
– Хочу тебя, – проговорил он.
Такая вот трогательная прямота. Я даже рассмеялась и прильнула к его ладони щекой, показывая тем самым, что его поползновение к сближению не было мне неприятно.
– Думается, надо будет еще поработать над нашими разговорами в спальне…
Он тоже сел, с легкостью усадил меня себе на колени – и принялся целовать, не дав мне времени предупредить его о несвежем запахе изо рта. У него, впрочем, дело обстояло ничуть не лучше. Однако тут я перестала думать об этом, потому что пришел мой черед удивляться: когда он углубил поцелуй и провел ладонями по плечам, легонько отводя назад мои руки, я ощутила нечто… Трепещущую искорку… Искорку жара, самого настоящего жара. Не страсти – огня!
Я ахнула, тараща глаза, и он отстранился.
– Хочу быть в тебе, – тихо и как-то неотвратимо выговорил он.
Одна его ладонь придерживала за спиной оба моих запястья, другая разгуливала… ах, именно там, где надо. Я, кажется, издала какой-то звук, но в точности сказать не берусь. А Солнышко продолжал:
– Я хочу увидеть лучи рассвета на твоей коже. Хочу, чтобы ты кричала все время, пока будет подниматься солнце. И мне все равно, чье имя ты станешь выкрикивать…
Я как-то пьяно подумала, что это едва ли не самая топорная любовная фраза, какую я вообще слышала. Он касался меня снова и снова, ласкал, целовал, пробовал на вкус. За время нашей предыдущей встречи он многое узнал обо мне – и теперь использовал это знание самым безжалостным образом. Когда его зубы царапнули мне горло, я вскрикнула и непроизвольно выгнулась назад. Судя по тому, как он держал мои руки, именно такого движения он от меня и ждал. Нет, он не причинял мне боли, он действовал очень осторожно, и я все время чувствовала это… вот только вырваться из его рук я нипочем не смогла бы. Я вся дрожала, сомкнутые веки трепетали, от страха и любовного желания кружилась голова…
