Текст книги "Наследие. Трилогия (ЛП)"

А вот и бальный зал Неба: просторный покой с высоким потолком и стенами из перламутра – абсолютно точно из перламутра, тут уж никаких сомнений. Правда, розоватого оттенка, а по сравнению с белым, белым-белым-белым цветом стен Неба малейший оттенок розового выглядел как вторжение яркого цвета в морозную белизну. Наверху зажглись люстры, и потолок засиял подобно звездному небу. По залу разносилась музыка – сложные амнийские созвучия, ее наигрывал секстет музыкантов на специальном возвышении. Полы, к моему величайшему изумлению, сделали не из обычного небесного псевдоперламутра, а из чего-то очень похожего на темный полированный янтарь. Под ногами переливалось что-то прозрачное и золотистое. Но это же не янтарь? Стыков и швов не видно. А если янтарь? Но где они нашли янтарь величиной с холм? Но пол выглядел именно так, уверяю вас.

И сколько же здесь людей! Какая гигантская толпа заполняла это огромное пространство! Все они получили особое разрешение остаться в стенах Неба на эту ночь. Наверное, здесь не меньше тысячи человек собралось: самодовольные чистокровные Арамери и самые высокопоставленные из высокопоставленных вельмож Собрания. Короли и королевы из стран поважнее, чем мое захолустье. Знаменитые музыканты, художники, артисты и куртизанки. Короче, все, кто имел хоть какой-то вес в обществе. Последние дни я занималась исключительно своими делами и не заметила, что во дворце царила суматоха и туда-сюда катились кареты, а ведь, пожалуй, они и доставили всю эту прорву народа. М-да, сама виновата, Йейнэ.

Я бы с удовольствием вошла в зал и смешалась с толпой. Но я не могла. Все были одеты в белое – традиционный цвет для официальных приемов в Небе. И лишь мое платье выделялось – цветом. Но я бы и в белом не сумела исчезнуть и скрыться от досужих глаз, потому что стоило мне войти и встать на верхней ступени лестницы, как слуга – в странной парадной ливрее, надо же, я таких еще не видела – прочистил горло и заорал, да так громко, что я чуть не подпрыгнула:

– Леди Йейнэ Арамери, возлюбленная наследница Декарты, благородная госпожа и покровительница Ста Тысяч Королевств! Наша почетная гостья!

Да уж, объявил так объявил. Я застыла наверху лестницы, и все взгляды обратились ко мне.

В жизни не стояла перед такой толпищей. Меня охватила паника. И еще показалось: а ведь они знают. А как же иначе? По залу прокатились вежливые, сдержанные аплодисменты. Многие гости улыбались, но подлинных чувств ко мне, конечно, никто не испытывал. Испытывали интерес – как к жертвенной телочке, которую вскоре заколют ради наслаждения избранных. Интересно, какой вкус у этой замечательной телятины? Я представила себе, как жадно блестят их глаза. Ах, ведь нам не дадут ни кусочка, а так бы хотелось попробовать…

В горле пересохло. Колени ослабели – и только поэтому я не развернулась на высоченных неудобных каблучищах и не убежала обратно в комнаты. Это, и еще одно: родители встретились именно на таком балу. Возможно, в этом зале. Моя мать стояла на этих ступенях и смотрела на всю эту толпу. На их фальшивые улыбки, за которыми таились ненависть и страх.

И она бы им – в ответ – улыбнулась.

Поэтому я уставилась на какую-то точку поверх толпы. Улыбнулась. Подняла руку и величественно, царственно помахала. Сказала про себя – подавитесь, сволочи. Страх немного отпустил, и я сумела спуститься с лестницы и не оступиться. Более того, мне было плевать, грациозно я спускаюсь или нет.

На полпути вниз я окинула зал взглядом и увидела Декарту – он сидел на возвышении у дальней стены. Надо же, у них как-то получилось перетащить это каменное кресло, которое не трон, из аудиенц-зала. Он смотрел на меня, уперев руки в подлокотники. Смотрел бесцветными, бесстрастными глазами.

Я склонила голову в приветствии. Он сморгнул. Завтра, подумала я. Завтра.

Толпа расступилась – и сомкнулась за моей спиной. Как жадный рот.

Я шла, прокладывая путь между прихлебателями, которые пытались вытребовать себе милости и светски щебетали, и между гораздо более серьезными и честными людьми, которые лишь одаривали меня холодными и издевательскими взглядами. Я сняла бокал вина с подноса официанта, осушила его, взяла другой, а потом вдруг разглядела высокую застекленную арку. Молясь, чтобы стеклянные двери открывались, а не оказались декоративными, я прошла туда и обнаружила, что они и впрямь вели на свежий воздух – то есть в широкий двор, где уже собрались гости (к счастью, немного), чтобы подышать магически подогретым ночным воздухом. Я прошла мимо них, уловив шепотки, но по большей части никто не обратил на меня внимания – они интриговали. Или соблазняли. Или что там кто делает, когда устраивают балы и люди расползаются по углам, чтобы обстряпать свои делишки. Я встала у парапета – просто потому, что некуда было дальше идти, – и долго стояла, пытаясь убедить руку не дрожать – ведь надо же как-то допить вино.

И тут чья-то рука накрыла мою ладонь и помогла удержать бокал в равновесии. Я поняла, кто это, еще до того, как от холода онемела шея.

– Они хотят сломать тебя этой ночью, – тихо сказал Ночной хозяин.

Его дыхание шевелило волосы, щекотало ухо, кожу покалывало – ее тревожили сладостные, сладостные воспоминания… Я прикрыла глаза. Как хорошо, что в мире есть такие простые вещи, как желание…

– У них, кстати, получается, – ответила я.

– Нет. Киннет воспитала тебя иначе. Ты выдержишь.

И он забрал у меня бокал и поднял его так, что хрусталь скрылся из виду. Неужели хочет выпить сам? Потом он вернул бокал. На месте белого – какого-то выдержанного, но невероятно легкого, бесцветного, с выраженным цветочным вкусом – плескалось красное, причем такое темное, что казалось черным в полусвете, едва озарявшем балкон. Я подняла бокал и посмотрела на просвет – звезды еле-еле проблескивали сквозь линзу колышущегося роскошно-бордового цвета. Пригубив, я поежилась – вкус вина разлился по языку. Сладкое, но с ноткой почти металлической горечи. И с солоноватым послевкусием, словно слизнул слезинку.

– И мы сделали тебя стойкой, – проговорил Нахадот.

Его губы касались моих волос. Он обхватил меня и крепко прижал к себе. Я невольно расслабилась.

Пошевелившись в кольце его рук, я приобернулась и – застыла в изумлении. На меня смотрел человек, совсем не похожий на Нахадота! Во всяком случае, такого облика я у него еще не видела. Выглядел он настоящим человеком, пожалуй, амнийцем, с серовато-светлыми, коротко, почти как у меня, стриженными волосами. Миловидный, но это было совсем не то лицо, которое он надевал ради меня, и не то, что придумала для него Симина. У этого амнийца было лицо как лицо. Обычное. И одежда обычная – белая. И вот это белое изумило меня так, что я стояла с открытым ртом и не могла вымолвить ни слова.

А Нахадота – я чувствовала его, несмотря на незнакомую личину, – все это забавляло.

– Видишь ли, Владыку Ночи не приглашают на праздники слуг Итемпаса.

– Я просто не думала… – пробормотала я и дотронулась до его рукава.

Обычная ткань – тонкая, искусной выделки. На Нахадоте элегантно сидел… военный мундир? Что-то в этой куртке было такое военное. Я потрогала его и страшно разочаровалась, потому что материя не свернулась вокруг моих пальцев, здороваясь.

– Я создал субстанцию, из которой родилась вселенная. Неужели ты думаешь, что для меня белые нитки – это нечто запредельно сложное?

Я весело рассмеялась шутке… Шутке?! И тут я снова так удивилась, что даже перестала смеяться. Раньше он не шутил. К чему бы это?

А он погладил меня по щеке, резко посерьезнев. И меня поразило, что хотя он пытался выглядеть как человек, он вовсе не походил на себя дневного. Внешне он человек – но движения, скорость, с которой на лице сменялись выражения, глаза – все это выдавало его подлинную природу, скрывавшуюся под маской. Странно, что другие люди на балконе этого не видят – и не разбегаются в стороны с дикими криками. Ну как же, Ночной хозяин – здесь, в двух шагах от гостей!

– Мои дети думают, что я безумен, – проговорил он, нежно поглаживая мою щеку. – Курруэ считает, что, поставив все на тебя, я слишком рискую. Она права.

Я нахмурилась, ничего не понимая.

– Но моя жизнь по-прежнему принадлежит вам. Я не нарушу уговора – хотя и не сумела выиграть состязание наследников. Вы добросовестно выполняли договор.

Он вздохнул и, к моему удивлению, наклонился, и наши головы соприкоснулись.

– Даже сейчас ты говоришь о своей жизни, как о товаре. О чем-то, что можно приобрести в обмен на нашу «добросовестность». Но мы поступили с тобой отвратительно.

Я стояла и не знала, что ответить, настолько меня потрясли его слова. И тут меня посетило нечто похожее на озарение: а ведь Курруэ именно этого и боялась. Ее пугало в Нахадоте обостренное, но переменчивое чувство чести. Он начал войну, чтобы излить свое горе после гибели Энефы, он стал рабом и обрек на рабство детей – только потому, что из чистого упрямства отказывался простить Итемпаса. Он мог бы иначе повести себя с братом – и тогда вселенной бы не грозила гибель, а тысячи людей и богов остались бы в живых. Но такова уж природа Ночного хозяина: если ему что-то дорого, он ведет себя неразумно и совершает безумные поступки.

И вот теперь оказывается, что я ему дорога.

Это льстит. Но и пугает. Я даже представить себе не могла, что он может сделать в подобных обстоятельствах. А самое главное, я поняла, каковы будут последствия. Через несколько часов я умру, а он останется оплакивать меня – вечно.

Странно. Но от этой мысли у меня сжалось сердце.

Я взяла его лицо в ладони и вздохнула, прикрывая глаза, – хотела почувствовать то, что скрывалось за маской.

– Мне очень жаль, – сказала я.

Мне и впрямь было очень, очень жаль его. Я не хотела причинять ему боль.

Он не двинулся, и я тоже стояла неподвижно. Как же хорошо вот так прижаться, опереться – и отдохнуть в кольце его рук. Все это было иллюзией, но впервые за долгое время я чувствовала себя в безопасности.

Я не знаю, сколько мы стояли на том балконе, но мы оба услышали, что теперь играет другая музыка. Я выпрямилась и осмотрелась: те немногие гости, что прогуливались по дворику, ушли. Значит, уже полночь – и время главного танца. Главного события вечера.

– Хочешь пройти в зал? – спросил Нахадот.

– Конечно нет. Я хочу остаться здесь, с тобой.

– Этот танец посвящен Итемпасу.

Я непонимающе поглядела на него:

– А мне-то что?

Он улыбнулся, и мне разом стало теплее на душе:

– Неужели ты отвернулась от веры предков?

– Мои предки поклонялись тебе.

– И Энефе. И Итемпасу. И нашим детям. Немногие народы поклонялись всем троим – но дарре были из их числа.

Я вздохнула:

– С тех пор прошло много времени. Слишком многое изменилось.

– Ты изменилась.

Я не возразила, ибо это чистая правда.

И вдруг, неожиданно для себя, я сделала шаг назад и взяла его руки в свои:

– Станцуем? В честь всех богов?

Надо же! У меня получилось удивить его! Как приятно!

– Я никогда не танцевал в собственную честь…

– Значит, сегодня будет первый раз, – пожала я плечами, и подождала, когда снова зазвучит припев, и повлекла его за собой – шаг, шаг, еще шаг. – Все когда-нибудь случается в первый раз.

Нахадота это веселило, и двигался он непринужденно и грациозно – несмотря на сложность шагов и фигур. Дети из благородных семей обязательно учились танцам, но мне они никогда не нравились. Амнийские танцы напоминали мне самих амнийцев – чопорные, холодные, помешанные на внешних приличиях в ущерб радости жизни. Но здесь, на темном балконе под безлунным небом, танцуя в паре с богом, я улыбалась, кружась и поворачиваясь. С ним получались все фигуры – он уверенно вел, осторожно направляя меня ладонями. Приятно, когда партнер скользит, как ветер, – всегда попадаешь в ритм. Я прикрыла глаза, слегка наклоняясь при поворотах, и радостно вздохнула, когда музыка сменилась и зазвучала мелодия, подходящая к моему настроению.

А когда музыка смолкла, я прижалась к нему. Мне хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно. И не только из-за того, что должно случиться на рассвете.

– А завтра ты будешь рядом? – спросила я, причем спросила про настоящего Нахадота, а не дневного двойника.

– На время церемонии мне разрешено оставаться самим собой даже при дневном свете.

– Чтобы Итемпас мог спросить тебя, не желаешь ли ты вернуться к нему.

Его дыхание пощекотало волосы, послышался тихий, холодный смешок:

– О, в этот раз я вернусь. Только не так, как он ожидает.

Я кивнула, прислушиваясь к странному, медленному биению его сердца. Оно стучало словно бы вдалеке, в нескольких милях от меня, а сюда доносилось эхо.

– А что ты сделаешь, если все получится? Убьешь его?

Настало молчание, которое мне сказало очень многое.

– Я не знаю, – наконец произнес он.

– Ты все еще любишь его.

Он не ответил, просто погладил меня по спине. Я не стала себя обманывать – этот жест предназначался не мне.

– Ничего страшного, – проговорила я. – Я все понимаю.

– Нет, – отозвался он. – Смертному не понять.

Я промолчала, и он тоже молчал. И так прошла эта длинная, длинная ночь.

Я, наверное, провела слишком много ночей без сна. И наверное, задремала – потому что вдруг обнаружила, что моргаю и поднимаю голову, а небо приняло другой цвет – смутный оттенок жидкого черного с уклоном в сероватость. Над горизонтом темной кляксой висела молодая луна.

Нахадот снова легонько сжал пальцы, и я поняла, что он разбудил меня. Он смотрел на балконные двери. Там стояли Вирейн, Симина и Релад. Их белые одеяния, казалось, светились, а лица скрывались в глубокой тени.

– Время, – сказал Вирейн.

Я заглянула себе в душу и с удовольствием обнаружила там спокойствие. Не страх.

– Да, – отозвалась я. – Идемте.

Бал был в самом разгаре, хотя танцевало уже меньше народу. Трон Декарты пустовал. Возможно, он ушел раньше всех – готовиться.

Мы вступили под белесые своды Неба. В залах стояло безмолвие. Нахадот сбросил личину – волосы удлинились, а одежда с каждым шагом меняла цвет. Кожа стала бледной-бледной – наверное, оттого, что вокруг слишком много амнийских родственников. Мы поднялись на лифте и вышли – как я теперь поняла – на самом верхнем этаже. Двери зимнего сада распахнуты, высаженный в аккуратном беспорядке лес окутывали тень и тишина. Единственный свет шел от центрального дворцового шпиля, вздымающегося из самого сердца оранжереи. Он испускал мягкое, лунное сияние. Едва заметная тропинка вилась под ногами и уводила к его подножию.

Но мое внимание привлекли существа, сторожившие дверь.

Курруэ я узнала сразу – по крыльям, красивейшим крыльям с золотыми, серебряными и платиновыми перьями. Чжаккарн тоже смотрелась величественно в серебряном доспехе с узором из сплетенных сигил. Ее шлем блестел в тусклом свете. Я видела этот доспех – во сне.

А вот третий страж, стоявший между ними, выглядел не так впечатляюще, но очень, очень необычно: гладкий черный кот, похожий на леопардов из моих родных краев, хотя и побольше размером. Однако этот леопард пришел не из леса, шкуру его трепал невидимый ветер, и она то радужно переливалась, то тускнела, то снова наливалась непроницаемой чернотой. Выходит, он все же удался в отца.

Я не сдержала улыбки. Спасибо тебе, беззвучно прошептала я. В ответ кот обнажил зубы – вышло очень похоже на улыбку – и подмигнул ярко-зеленым глазом.

Я прекрасно понимала, почему они приняли такой облик. Чжаккарн надела доспехи не для того, чтобы поразить нас начищенными латами. Вторая Война богов вот-вот начнется, и они готовы к бою. Сиэй… хм, возможно, Сиэй здесь как раз ради меня. А Нахадот…

Я оглянулась. Он смотрел не на меня. И не на своих детей. Он смотрел вверх, пристально разглядывая вершину шпиля.

Вирейн осуждающе покачал головой – но, похоже, решил не возражать. Посмотрел на Симину – та лишь пожала плечами. На Релада – тот ответил злобным взглядом, в котором явственно читалось: «А мне-то какое дело?» Тут наши глаза встретились. Релад был бледен, над верхней губой выступили капельки пота. Он едва заметно кивнул мне. Я кивнула в ответ.

– Ну что ж, хорошо, – наконец сказал Вирейн, и мы прошли в зимний сад и направились к белеющей вдалеке колонне шпиля.

27

ЦЕРЕМОНИЯ ПЕРЕДАЧИ ВЛАСТИ

На самой вершине шпиля есть комната – если ее можно так назвать.

То есть на самом деле это площадка под гигантским стеклянным колпаком. Если бы не посверкивание и отражения, казалось бы, что мы стоим на открытом месте. На обрезанной верхушке шпиля. Пол сделан из такого же блестящего перламутра, как и все в Небе, но здесь он имеет форму правильного круга – такого во дворце мне еще не приходилось видеть. Круг означает, что это место посвящено Итемпасу.

Под нами в воздухе плыло огромное белое тело дворца. С этого места я едва могла разглядеть передний двор – его можно было узнать по зеленому пятнышку Сада и острому выступу Пирса. Надо же, а ведь я не знала, что Небо – круглое. А под ним темным покрывалом лежала земля, скругляясь вокруг нас подобно огромной чаше. Круг внутри круга внутри другого круга. Настоящее святилище.

Декарта стоял в дальнем конце зала, тяжело опираясь на элегантную трость из даррского дерева. Она ему, без сомнения, понадобилась, чтобы взобраться по спиральной лестнице, которая вела в комнату. За ним и над ним расстилалось небо в подсвеченных рассветом облаках. Они сбивались в кучерявые кучи и наплывали мелкой рябью, похожей на нитку жемчуга. Облака выглядели уныло – серые, как мое мерзкое платье, и только на востоке их уже позолотило и выбелило встающее солнце.

– Поторопитесь, – сказал Декарта и показал, где кому предстоит стоять на круглом полу комнаты. – Релад – сюда. Симина – туда, напротив него. Вирейн, ко мне. Йейнэ – туда.

Я безропотно повиновалась и встала перед белым постаментом безо всякого орнамента. Он доставал мне до груди. Наверху чернело отверстие с ладонь шириной – жерло шахты, ведущей от ублиетты. А над отверстием висел в воздухе, ничем не поддержанный, маленький темный предмет. Весь сморщенный, увядший, более всего похожий на комок грязи. И это – Камень Земли? Вот это уродливое непонятно что?

Оставалось утешаться лишь тем, что бедняга в ублиетте уже мертв.

Декарта помолчал и смерил злым взглядом выстроившихся за моей спиной Энефадэ.

– Нахадот, ты можешь занять свое обычное положение. Что до остальных, то я не приказывал вам присутствовать на церемонии.

К моему удивлению, подал голос Вирейн:

– От их присутствия произойдет лишь благо, милорд. Отец Небесный будет рад увидеть своих детей – даже тех, кто его предал.

– Какому отцу приятно видеть детей, которые обратились против него? – И Декарта перевел холодный взгляд на меня.

Интересно, сейчас он видит меня? Или глаза Киннет на моем лице?

– Я хочу, чтобы они остались, – проговорила я.

Он не изменился в лице – только слегка поджал и без того тонкие, в ниточку, губы.

– Хорошие же у тебя друзья – пришли посмотреть, как ты умираешь…

– Мне будет тяжело без их поддержки, дедушка. Скажи мне, когда ты убивал Игрет, разрешил кому-нибудь стоять с ней рядом?

Он выпрямился – как необычно для старика. И в первый раз за все время я увидела в нем тень человека, каким он был когда-то: высокий и надменный, как настоящий амниец, прекрасный и страшный в своем великолепии, как моя мать. Надо же, а ведь они и в самом деле похожи… Правда, теперь для своего роста он был слишком худ, и худоба эта смотрелась болезненно.

– Я не собираюсь отчитываться тебе в моих действиях, внучка.

Я кивнула. Краем глаза я видела остальных – они внимательно наблюдали за диалогом. Релад выглядел встревоженным. Симина злилась. Вирейн – а вот что чувствовал он, понять невозможно. Но он смотрел на меня очень пристально – с чего бы это?.. И тем не менее я не могу себе позволить отвлекаться на такие мысли. У меня остался последний шанс узнать, почему умерла мать. Я все еще полагала, что это сделал Вирейн, – и это по-прежнему казалось мне странным. Он же любил ее. Но вот если он выполнял указания Декарты…

– Тебе не нужно отчитываться. Я могу догадаться сама. Когда ты был молод, ты в точности походил на этих двоих… – И я указала на Релада и Симину. – Тебя интересовал только ты сам – и радости жизни. Жестокий, самовлюбленный юнец. Но все же не такой бессердечный, как остальные, правда? Ты женился на Игрет, она тебе и впрямь была дорога, иначе бы твоя мать не приказала принести ее в жертву, когда настало время передать власть. Но ты любил власть больше, чем Игрет, и ты согласился на сделку. Ты стал главой клана. А твоя дочь стала твоим смертельным врагом.

Губы Декарты задрожали. Трудно сказать почему – то ли чувства нахлынули, то ли паралич давал себя знать.

– Киннет любила меня.

– О да, любила, – отозвалась я. – И я думаю, что ты убил ее.

Лицо старика исказилось от боли. Так тебе и надо. Впрочем, мне-то какая от этого выгода – война проиграна, а последствия этой стычки – ничтожны. Я все равно умру. И пока моя смерть будет залогом исполнения желаний столь многих – моих родителей, Энефадэ, моих собственных, – я не смогу принять ее. Мое сердце исполнено страха.

Несмотря на это, я оглянулась на выстроившихся за спиной Энефадэ. Курруэ отводила глаза, а вот Чжаккарн ответила взглядом на взгляд и уважительно склонила голову. Сиэй жалобно замурчал – и в этом нечеловеческом звуке проступало совершенно человеческое горе. Я почувствовала, как глаза заплывают слезами. Какая глупость, если вдуматься. Да, я сегодня умру – но какая разница? По сравнению с бесконечностью его жизни моя – просто миг. Странно, ведь умереть предстоит мне, но почему я уже так тоскую по нему?

А потом я посмотрела на Нахадота. Он припал на одно колено, над ним грузно нависли серые облака-оковы. Конечно, в святилище Итемпаса они непременно поставят его на колени. И он смотрел на меня, а не на светлеющее восточное небо. Я ожидала, что встречу бесстрастный взгляд, но нет. Глаза его были полны стыда, печали и ярости, которая некогда сокрушала планеты. А еще я увидела в них другое чувство – но назвать его не решилась.

Могла ли я доверять тому, что видела? Осмелилась бы? В конце концов, совсем скоро к нему вернется сила… Так что ему стоит сделать вид, что он меня любит, и так подтолкнуть к исполнению своих желаний?

Я опустила глаза – сердце защемило от боли. Я слишком долго пробыла в Небе – и уже не доверяла даже себе.

– Я не убивал твою мать, – тихо сказал Декарта.

Я вздрогнула. Он говорил тихо, поначалу мне показалось, что я плохо расслышала.

– Что?..

– Я не убивал ее. Я бы никогда ее не убил. Если бы она не ненавидела меня так, я бы умолял ее вернуться в Небо. Даже тебя привезти.

Я глазам своим не верила – по щекам Декарты текли слезы. Он плакал. И с ненавистью смотрел на меня – сквозь слезы.

– Я бы даже попытался полюбить тебя. Ради нее.

– Дедушка! – подала голос Симина.

Оклик прозвучал нагло – мол, чего ждешь, начинаем!

– Я могу понять ваше теплое отношение к нашей кузине, но…

– Замолкни! – рявкнул на нее Декарта.

Под взглядом волчьих, бледно-серых глаз она смутилась.

– Ты понятия не имеешь, как близок я был к тому, чтобы убить тебя, получив известие о смерти Киннет.

Симина вытянулась и замерла – прямо как Декарта. Но приказа не исполнила – еще бы она повиновалась.

– Право убить Киннет принадлежало лишь вам, дедушка. Но я к ее смерти не имею отношения. Ни она, ни ее дочка-дворняжка меня никогда не интересовали. Я даже в толк не возьму, почему она выбрана жертвой для сегодняшней церемонии.

– Я хотел узнать, Арамери она или нет, – очень тихо ответил Декарта.

И посмотрел на меня. Сердце успело стукнуть три раза, пока я наконец догадалась, что он имеет в виду. И кровь отхлынула от лица.

– Ты думал, что это я ее убила, – прошептала я. – Всеотец, ты и впрямь в это верил…

– Убивать тех, кто дорог нашему сердцу, – древняя традиция нашей семьи, – холодно отозвался Декарта.

*