Текст книги "Ромен Гари, хамелеон"

Автор книги: Мириам Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 51 страниц)

Часть VII
Один

* На фото: Гари в Пуэрто-Андре на Майорке. Начало 70-х.

Collection Diego Gary D. R.

77

После развода Джин осталась жить в той части квартиры, которую занимала раньше. Гари принялся лихорадочно писать, словно хотел наверстать упущенное и его дни были сочтены.

Он жил то в Пуэрто-Андре в Симарроне, уединяясь там на несколько месяцев, чтобы плодотворно работать, то в Женеве, где был обязан проводить хотя бы несколько недель в году, чтобы сохранить временный вид на жительство. Хотя в Женеве на улице Муайбо у Ромена была квартира, обставленная Элизабет де Фарси, он предпочитал работать в Версуа, на берегу Женевского озера, где у его подруги Сюзанны Салмановиц был дом. Каждый раз он робко просил ее об этом, как об одолжении, будто были какие-то сомнения в том, что она откажется его принять, Гари проводил время, читая в парке на скамейке или сочиняя у себя в комнате, а к ужину выходил в столовую весь в белом. Он часто не произносил за весь вечер ни слова, а Сюзанна не донимала его вопросами. Вместе с ним она ходила по адвокатам, в том числе к господину Жюно, которому Гари приносил очередной вариант своего завещания. Иногда Ромен брал с собой Диего, о котором заботился больше матери: «Надень носки, сними свитер, надень кепку, смотри, замерзнешь!» Приезжал он с ним и в Зерматт, где у Сюзанны тоже был дом. Во время этих коротких визитов Гари чувствовал себя защищенным и спокойным. В этой упорядоченной, почти семейной жизни, в этом благоденствии он находил мир и достаток. То, чего ему всегда недоставало.

Все эти годы, начиная с 1970-го, когда Ромен Гари жил в Париже, он производил впечатление одинокого человека. Его можно было увидеть сидящим у кафе «Руке» с хмурым видом и сигарой в зубах. Обедал он в ресторане «Липп», где у него был свой столик – второй справа от входа. Когда Гари опаздывал и столик был уже занят, он встречал метрдотеля бранью: «Вы меня еще в сортир посадите!» Заходил он и в «Рекамье», а ужинал иногда в ресторане «Доминик» на Монпарнасе. На людях бывал мало, гостей принимал редко, спать ложился довольно рано.

Однажды Гари получил письмо от молодой поклонницы по имени Катрин Аксаков. Пятого февраля 1970 года он отправил ей недвусмысленный ответ.

Катрин продолжала ему писать. Гари опасался еще раз вступать в серьезные отношения со столь юной девушкой и 4 апреля письмом-отповедью попытался отогнать от себя соблазн узнать ее поближе.

Катрин же была не согласна на исключительно платонические отношения и отправляла ему письмо за письмом. Тогда Гари пришлось порвать с ней раз и навсегда, хотя это и было очень тяжело.

За категоричностью такого отказа скрывалась тревога. Гари не умел обходиться без женщины рядом с собой. После развода с Джин Сиберг он жил уединенно, страдал от этого и пытался обмануть себя, ежедневно прогуливаясь по рю дю Бак и мысленно отмечая каждую, с которой он мог бы стать близок, – нередко в этот список попадали и мать, и дочь. Гари не приходилось делать больших усилий, чтобы завоевать внимание женщин. Чаще всего они сами подходили к нему: на улице, в кафе, когда он был погружен в чтение газеты, в магазинчиках на рю дю Бак, в книжном «Ла Юн» или музыкальном у Рауля Видаля, где покупал пластинки Боба Дилана и Астора Пьяццолы. Его издатель получал горы пламенных писем с фотографиями от восторженных читательниц Ромена Гари, которые жаждали с ним познакомиться.

Гари искал общества молодых девушек, но они напоминали ему о приближающейся старости. Рене Ажиду он говорил: «Чтобы я состарился – быть такого не может! Когда я стану ни на что не способен, я повешусь!» Выходя на люди, он подкрашивал бороду и брови, носил одежду, которая делала его кем-то другим: пончо, ковбойскую шляпу, черную кожаную куртку с кожаными брюками. Впрочем, девиц он мог грести лопатой. Улица Гренель, бульвары Распай, Сен-Жермен, Монпарнас… Гари хотел любить, но через несколько часов, а то и минут после пылкого признания в безумной любви его иллюзии улетучивались, и он уже не знал, как избавиться от новой спутницы. Нередко он отбрасывал всякую вежливость и просто отправлял ее восвояси сразу после завтрака. Чтобы разрушить зарождающийся роман, было достаточно мелочи: неловкого жеста, неудачного выражения, формы рук, неприятного цвета одежды. В тот момент, когда Гари ощущал в себе творческий жар или если скоро на чай должна была прийти более любезная особа, он мог отослать случайную любовницу самым грубым образом: «Взяла сумку и пошла».

К некоторым он испытывал нежность, и история шла своим чередом, причем дама далеко не всегда подозревала, что у Гари одновременно пять-шесть таких, как она. Он следил за тем, чтобы его возлюбленные не пересекались: им редко случалось сталкиваться на рю дю Бак, и они мало знали о его жизни. Гари слушал их, а сам по возможности хранил молчание. Если женщина казалась ему глупой, он устраивал притворный скандал, чтобы освободиться от надоевшей обожательницы. Но если кто-то удостаивался его доверия, то оно было безграничным. Им Гари давал ключи от квартиры и особые поручения. И все-таки ни одной из своих любовниц он не позволял жить у себя дома.

Часто вечером Гари оказывался один в огромной квартире, погруженной в темноту; в такие вечера он звонил близким подругам – Сюзанне Салмановиц или Софи Лорен, женщинам, которые не принадлежали миру обольщения, которым он мог просто довериться.

78

Двадцатого апреля 1970 года, перехватив телефонный разговор Джин Сиберг с Масаем Хьюиттом, агенты ФБР^{624} узнали, что она находится на четвертом месяце беременности и намерена сохранить ребенка. Однако они сделали слишком поспешные выводы из услышанного: Джин в шутку заметила Хьюитту, который долгое время сомневался в своей способности быть отцом, что у него репутация завзятого бабника, у которого по всему свету дети.

Шесть дней спустя Ричард Уоллис Хелд, инспектор вашингтонского отделения ФБР, начал кампанию по дискредитации Джин Сиберг. Решение предать огласке частную жизнь актрисы было одобрено на высшем уровне.

Девятнадцатого мая в колонке светской хроники Джойса Хабера в «Лос-Анджелес таймс» появился рассказ о «мисс А.», где содержались такие детали, что по ним безошибочно можно было определить героиню этого рассказа – Джин Сиберг. Основное содержание этой безобразной заметки, написанной главным редактором газеты Биллом Томасом, состояло в том, что актриса ждет ребенка от министра образования «черных пантер» Масая Хьюитта. В тот день директор ФБР Джон Эдгар Гувер передал дело о политической деятельности Джин Сиберг Джону Эрлихману, помощнику президента Никсона по внутренней безопасности, и еще двум высокопоставленным чиновникам – Джону Митчеллу и Ричарду Кляйндиенсту.

Восьмого июня инициативу «Лос-Анджелес таймс» подхватил «Репортер»: «Друзья Джин Сиберг задаются вопросом, сколько еще времени она сможет держать это в тайне…»

В журнале «Ньюсуик» от 24 августа 1970 года на 31-й странице была помещена очередная анонимная статья:

Может ли девочка из провинциального городка штата Айова найти счастье в Париже? Невзирая на все взлеты и падения этого брака, такое кажется, возможным. «Всё чудесно! – с улыбкой заверяла киноактриса Джин Сиберг (31 год) журналистов, которые пришли к ней в больницу на Майорке, где она проходила курс лечения в связи с осложнениями, возникшими во время беременности. – Мы совершенно примирились!» И это тогда, когда формальности по разводу наконец практически завершены. Французский писатель Ромен Гари (56 лет) и Джин Сиберг намерены вновь сочетаться браком; хотя отцом ребенка, который должен родиться у Джин в октябре, является другой человек – чернокожий активист, с которым она познакомилась в Калифорнии.

Что же произошло на самом деле? Джин Сиберг не раз повторяла дочерям Евгении, что до сорока лет хочет родить еще хотя бы одного ребенка и рада новой беременности, в то время как сама не принимала почти никакого участия в воспитании Диего^{625}. Поскольку Ромен Гари сказал ей, что готов признать отцовство, Джин пустила слух, будто они планируют после рождения ребенка вновь пожениться, но это было неправдой. У Гари было непоколебимое понятие о чести.

В июле Джин на десять дней уехала в Маршаллтаун на день рождения матери и взяла с собой Диего. Родных она заверила, что, скорее всего, вернется к Ромену, который уже пишет сценарий второго фильма для нее.

Через четыре дня после ее возвращения в Париж в «Репортере» была напечатана еще одна краткая заметка о Джин Сиберг и ее будущем ребенке, отцом которого якобы является один из лидеров движения чернокожих.

«Черных пантер» раздирали внутренние противоречия, которые усугубляли специально внедренные в движение агенты ФБР. Несколько его членов, а именно Элридж Кливер, Масай Хьюитт и Хаким Джамаль, отправились в Париж вымогать у Джип Сиберг деньги. Гари коробило от того, что они встречались в его квартире на рю дю Бак, даже не спросив у него разрешения.

Джин требовался покой, чтобы беременность прошла благополучно. Гари предложил ей пожить до родов на Майорке. Вместе с Евгенией и Диего он поехал с ней в Пуэрто-Андре. Но в Симарроне они разместились в разных комнатах. Джин поняла, что если Ромен и готов ей помогать, то жить с ней вместе снова он не собирается.

Седьмого августа Джин сделала попытку покончить с собой, выпив целую упаковку валиума. В полночь ее секретарь Сесилия Альварес нашла ее в бессознательном состоянии на камнях со стороны моря у черного хода на виллу. На машине скорой помощи Джин была доставлена в клинику Хуанеда в Пальма-де-Майорка, где ей сделали промывание желудка. Подоспевшим репортерам Гари заявил, что Джин была госпитализирована в связи с желудочно-кишечным расстройством. Несколько дней спустя она уже выглядела вполне здоровой и принимала у себя в палате журналистов, которых заверила, что помирилась с мужем – именно тогда, когда их брак был официально расторгнут.

Хотя испанские врачи были настроены оптимистично, Джин боялась, что ребенок родится мертвым. Гари убедил ее, что лучше наблюдаться у швейцарских специалистов, и зафрахтовал самолет, на котором Джин перевезли в Ватвилль доя консультации у знаменитого акушера-гинеколога доктора Губерта. Затем некоторое время Джин отдыхала в отеле «Гарми» в Зерматте, рядом с ней был ее телохранитель Ги-Пьер Женей^{626}. Там она попыталась написать книгу о своем сотрудничестве с «черными пантерами».

Тем временем слухи о примирении Джин Сиберг и Ромена Гари достигли Нью-Йорка. Главный редактор «Ньюсуик» Эдвард Бер сделал несколько телефонных звонков в Париж, и вот какую информацию, частично истинную, частично ложную, ему удалось собрать. Джин Сиберг вдет ребенка от лидера «черных пантер» и сейчас отдыхает в Швейцарии. Ромен Гари находится в Африке, где готовит серию репортажей для газеты «Франс-Суар». Кроме того, он пишет сценарий нового фильма Total Danger («Абсолютная опасность»), в котором Джин Сиберг сыграет главную роль. Возможно, бывшие супруги вновь сочетаются браком.

Девятнадцатого августа 1970 года Джин Сиберг, всё еще находясь в Зерматте, под кодовым именем Ариза^{627} связалась по телефону со штабом «черных пантер». Этот разговор прослушивался ФБР. Джин позвонила под впечатлением только что прочитанной статьи в «Ньюсуик». Она была ошеломлена: впервые журналисты, рассказывая эту историю, указали имена главных участников – Джин Сиберг и Ромена Гари. Разговаривая со своей собеседницей – вероятно, это была Элейн Браун, – Джин настаивала, чтобы Масай Хьюитт немедленно увидел эту статью. Зачитав ее по телефону, она попросила свою собеседницу передать Хьюитту следующее: по сроку беременности она может доказать, что в момент зачатия была на съемках в Мексике, она уже связалась с крупной адвокатской конторой в Нью-Йорке и намерена подать против «Ньюсуик» иск за клевету. Если по решению суда Джин будет выплачена компенсация, она перечислит ее в фонд «черных пантер».

Кроме того, продолжала Джин, ей стало известно, что Хаким Джамаль намеревается опубликовать автобиографическую книгу о своих отношениях с ней, в основу которой легла их переписка. Джин уже ознакомилась с рукописью. В этой «грязной книжонке», утверждала Джин Сиберг, под названием A Sugar-Coated Bullet («Пуля в сахаре») Джамаль обвиняет ее в том, что она сеяла раздор в рядах «черных пантер». Она просила передать ему, что если потребуется, то будет судиться. У нее на руках его последнее письмо, – письмо, проникнутое благодарностью, – и она не преминет пустить его в дело. (В действительности книга воспоминаний Джамаля From the Dead Level («С нуля») была посвящена его встрече с Малкольмом X и в ней он ни в чем не обвинял свою благодетельницу.)

В конце беседы Джин еще раз попросила немедленно передать ее сообщение Масаю Хьюитту. Разговор завершился традиционным прощанием «черных пантер»: Power! – Power![90]90
  Power – власть, сила. Первая часть досье ФБР на Джин Сиберг, подготовленного Марджей Крамер.


[Закрыть]

Прочитав статью в «Ньюсуик», Гари пришел в ярость и сообщил Джин, что незамедлительно подает на журнал в суд. Джин, со своей стороны, позвонила родителям, чтобы их успокоить: написанное в «Ньюсуик» – клевета, и они с Роменом подают в суд.

Она впала в глубокую депрессию; врач пришел к заключению, что необходима госпитализация. Через несколько часов ее на вертолете доставили в клинику кантона, находившуюся в Женеве, где ей были прописаны успокоительные средства, дабы избежать преждевременных родов.

Двадцать третьего августа Джин написала несколько отчаянных писем и позвонила некоторым друзьям. Им она поведала, что вокруг больницы, где она лежит, бродят «черные пантеры», шпионят за ней, а один, вооруженный револьвером, сидит прямо в палате. Джин утверждала, что «пантеры» отобрали у нее ключи от машины, деньги, кредитные карточки, пишущую машинку. По словам медицинского персонала, Джин бредила. В палате никого не было. И в этом мог убедиться каждый, кто приходил ее навестить.

Врачам не удалось унять начавшиеся у Джин схватки: пришлось делать кесарево сечение. В 19.15 23 августа, за 63 дня до срока, она родила девочку, которая весила меньше двух килограммов. По прогнозам врача, у младенца был только один из пяти шансов выжить. Новорожденная Нина Гари была помещена в инкубатор и 25 августа в 4.40 умерла, вероятно, от отравления снотворным, принятым Джин на Майорке^{628}. Безутешная мать впала не просто в отчаяние, а в безумие. Она позвонила режиссеру Жану Беккеру, умоляя его немедленно приехать и спасти от «черных пантер», которые угрожают и бьют ее. Джин была убеждена, что Хаким Джамаль хочет похитить тело Нины. Жан Беккер немедленно вылетел в Женеву.

Вечером 24 августа Джин пригласила к себе в больницу нотариуса из Женевы, чтобы сделать приписку к своему завещанию. В ней она указывала, что подала иск в суд против журнала «Ньюсуик» на том основании, что он при пособничестве ФБР опубликовал статью, содержащую клеветническую информацию о ее частной жизни, и это наносит ущерб ее репутации. Кроме того, Джин возлагала на журнал ответственность за свои преждевременные роды, а следовательно, и за смерть новорожденной дочери. Две трети компенсации, которая будет присуждена судом, за вычетом судебных издержек и расходов на услуги адвокатов, Джин распределяла поровну между следующими лицами: Хьюи Р. Ньютон, Чарльз Гарри, ее адвокат из Сан-Франциско Дэвид Хиллиард, Реймонд (Масай) Хьюитт, Ивонна Андерсон (мать ребенка Банчи Картера) и преподобный Джесси Джексон, возглавлявший операцию «Широкое обсуждение» в Чикаго. «Данные средства передаются указанным лицам в целях защиты прав угнетенных черных меньшинств США, подвергающихся дискриминации и преследованиям». Джин Сиберг добавила, что нельзя забывать и своих индейских, пуэрториканских и мексиканских братьев.

Приехав в клинику, Ромен Гари принял все меры, чтобы никто не мог воспользоваться положением Джин или вступить с ней в разговор. Он поручил Ги-Пьеру Женею неотлучно находиться при ней. Зная, что Джин может вести себя непредсказуемо и агрессивно, Женей не спускал с нее глаз. Тем временем в Женеву прибыли Евгения и Диего, а Гари, когда Джин выписали, с помощью своего адвоката Шарля-Андре Жюно устроил ее отдыхать в отеле «Бориваж Палас» в Лозанне. Она въехала туда под чужим именем, в темных очках и в парике, сидя в инвалидном кресле, которое толкал перед собой Ги-Пьер Женей. Джин занимала номер-люкс, Евгения с Диего расположились в соседней комнате. Женей спал на диване в гостиной. Администрация гостиницы, которой сообщили настоящее имя клиентки, получила указание соблюдать строжайшую конфиденциальность.

Ромен Гари получил письмо от Андре Мальро, в котором тот искренне ему сочувствовал и советовал проконсультироваться с Луи Бертанья. Но Бертанья предпочел передать лечение Джин в руки доктора Перузе, своего бывшего ученика, а теперь – врача Гари.

Вернувшись в Париж, Джин без памяти влюбилась в Андре Мальро и за обедом предложила ему жениться на ней. Не зная, как разрешить эту щекотливую ситуацию, не обидев Джин, Мальро отправил ей шесть дюжин роз. Однако на нее пышность букета произвела впечатление, обратное желаемому: в плену своих фантазий Джин решила, что ее чувство взаимно. Но единственным утешением, которого она добилась от Мальро, был набор платочков с ее монограммой… чтобы утирать слезы.

Еще в Женеве, после смерти маленькой дочки Джин, возмущенный Гари написал крайне жесткую статью, озаглавленную «Большой нож», которая была напечатана в газете «Франс-Суар»^{629}; в ней он обвинял «Ньюсуик» в смерти младенца Джин Сиберг.

Защищая ее честь, Гари заявил, что в произошедшем повинно ФБР, в чем была доля правды, и подал в суд на «Ньюсуик».

Для Джин начались самые тяжелые годы. Ее преследовали галлюцинации, и, едва оправившись от родов, она уже организовывала похороны своей девочки. Чтобы доказать, что отец ребенка – не чернокожий, она отдала тело на бальзамирование в женевский морг и заказала гробик со стеклянной крышкой, в котором Нину перевозили в Маршаллтаун. На второй неделе сентября Джин в сопровождении Ги-Пьера Женея вылетела из Цюриха в США, и в самолете с ней случился приступ. Она пошла в туалет, а через несколько минут выскочила из него обнаженной, крича, что ее преследователи сидят в кабине пилота и намерены устроить авиакатастрофу. Женей и одна из стюардесс закутали Джин в одеяло, убедили ее одеться, усадили обратно в кресло (Джин летела первым классом), а потом дали снотворного^{630}. В аэропорту Чикаго ее состояние ухудшилось. Джин налетела с оскорблениями на чернокожего полицейского, крича «предатель!» и требуя отдать ей оружие. Женею пришлось приложить немало усилий, чтобы без приключений довести ее до зала, где они должны были ждать пересадки на рейс до Де-Муан. В аэропорту их встречали Эд и Дороти Сиберги. Когда они были дома, в Маршаллтауне, Джин позвонила своему нью-йоркскому адвокату Чарльзу Гарри и сообщила, что прекращает сотрудничество с движением «Черные пантеры». Затем она связалась с автором статьи в «Лос-Анджелес таймс» Джойсом Хэбером. «Как себя чувствуют ваши дети? – спросила она. – Каково это – быть убийцей?»

Поскольку отец ее ребенка был индейцем, Джин поехала в резервацию Тама, чтобы пригласить на похороны членов племени и попросить о соблюдении некоторых траурных обычаев. Шестнадцатого сентября после отпевания в церкви, проведенной преподобным Марвином Джонсоном, Нина Гари была похоронена на кладбище Риверсайд в Маршаллтауне, рядом с младшим братом Джин Дэвидом Сибергом, который за два года до того погиб в автокатастрофе. На надгробии рядом с фамилией Гари (единственной, фигурирующей в свидетельстве о смерти) была указана вторая – Харт. Предок Сибергов Джон Харт был одним из тех, кто поставил свою подпись под Декларацией независимости США.

Жители Маршаллтауна не преминули внимательно рассмотреть через прозрачную крышку гроба тело младенца, дабы убедиться, что он белый. Некоторым показалось, что кожа у девочки темновата. Комментировали и отсутствие на церемонии Ромена Гари: раз он не приехал, значит, не он отец Нины Харт Гари. На первой полосе газеты «Таймс рипабликен» была напечатана фотография Джин с матерью на кладбище. Джин показала эту статью своему другу Пэтону Прайсу, заметив: «И где были репортеры из „Ньюсуик“?» С ее актерской карьерой было покончено, и в кинематографических кругах о ней ходила злая шутка: «Знаете, где похоронен ребенок Джин Сиберг? В Париже, рядом с Александром Дюма – ведь он тоже метис».

На следующий день Джин, Ги-Пьер Женей и Пэтон Прайс вернулись в резервацию Тама, чтобы поблагодарить ее жителей за участие в церемонии. Джин, потрясенная нищетой, в которой жили индейцы, купила у них крупный земельный участок пахотных земель с постройками, рассчитывая когда-нибудь там поселиться, и в качестве задатка за него выдала им 40 тысяч долларов. На обратном пути она подобрала бродячую собаку. Прежде чем вернуться в Париж, Джин приобрела еще и трехэтажное здание в центре города, в котором планировала открыть юношескую спортивную школу для чернокожих. Ее близкие и многие другие увидели в этом поступке измену. Это учреждение прозвали «домом Сиберг», и через несколько лет, так и не начав, по сути, функционировать, здание стало рушиться. Во всех этих перипетиях Джин поддерживали только индейцы и раввин Сербер – последний, впрочем, предупреждал ее, что это плохо кончится. Ей не изменить мир в одиночку, и бесполезно ждать благодарности от тех, кому она не глядя отсчитывает деньги.

В конце октября, по дороге в Париж, Джин заехала в Чикаго к преподобному Джесси Джексону в сопровождении нескольких чернокожих из Маршаллтауна. Всё прошло ужасно: на официальном приеме Джин, которая постепенно утрачивала связь с реальностью, показалось, что шпионы из «черных пантер» прикрепили к ее сумочке микрофон. Ее вежливо, но твердо выставили за дверь.

Джин остановилась в мотеле; Женей как телохранитель разместился в том же номере. Вырезая из газет фотографии своей умершей девочки, она вдруг набросилась на Женея с раздвинутыми ножницами и поцарапала ему руку. Ему удалось с ней совладать. После этого Джин проплакала всю ночь. На следующее утро Женей попытался позвонить Ромену Гари в Париж, но трубку взяла Евгения: она сказала, что Гари в Пуэрто-Андре. «Так сообщите ему, что я оставил Джин в гостинице и что она сошла с ума»^{631}.

Джин навестила свою сестру Мэри-Энн, проживающую в Черри-Хилл, штат Нью-Джерси, а потом направилась в Нью-Йорк проконсультироваться со своим адвокатом. Тот не стал скрывать, что процесс обещает быть затяжным и обойдется им в миллион долларов, а их частная жизнь с Гари будет выставлена напоказ – это при том, что нельзя быть уверенным в благоприятном исходе дела.

Вернувшись в Париж, Джин продолжала жить у Гари на рю дю Бак, 108. Она проводила время, разглядывая фотографии Нины и снимки с похорон. У нее были галлюцинации, ей чудилось, что из холодильника раздаются голоса. Джин положили в клинику Пере-Воклюз, а потом она проходила курс психотерапии в медицинском центре на улице Варенн у доктора Байи-Салена. Психиатра удивило, как Ромен Гари говорит о своей бывшей жене. Он уверял в своем желании ее защитить и в то же время пытался убедить врача, что Джин «пропала» и тот только теряет время.

В этот момент в Париж вместе с Хейл Кимга-Бенсон, спасаясь от преследования и надеясь выпросить у Джин денег, приехал Хаким Джамаль. Ему удалось убедить ее, что он в состоянии избавить от галлюцинаций и мыслей о самоубийстве. Он манипулировал Джин самым грубым и беззастенчивым образом: Джамаль и Хейл Бенсон поселились в квартире Джин в комнатах на верхнем этаже, там разворачивались ужасные сцены. Хейл – ту самую Хейл, к которой она так ревновала Джамаля, – Джин назначила своим секретарем; в разговоре с Джамалем она называла ее «рабыней, которую вы держите наверху». Однажды вечером в клубе, где выступал джазмен Мемфис Слим, она ни с того ни с сего ткнула в Джамаля горящей сигаретой, а потом и себя подвергла тому же истязанию^{632}.

Гари, которому это вторжение действовало на нервы, нашел способ от него избавиться. Он срочно вызвал к себе Джамаля и заявил, что обладает секретными сведениями, согласно которым полиция намерена задержать Джамаля, но ему, Гари, якобы удалось получить в высших инстанциях бумагу, с которой он сможет выехать из страны в течение сорока восьми часов. И немедленно подал ему документ со множеством штампов, который следует предъявлять, если возникнут проблемы. Как только Джамаль уехал, Гари опять повез Джин к врачу. Сначала она несколько дней лежала в больнице Святой Анны, а потом месяц лечилась в клинике Парк-Монсури. Ей назначили обычно применяемые в таких случаях медикаменты: алдол, марплан, литиум. Навещавшие Джин выходили из ее палаты в ужасе. Ее рот был совершенно черным – по-видимому, из-за микоза.

Гари, хотя и звонил Джин каждый день, вообразил, что она сидит в палате как в заточении. Он позвонил Роже Ажиду: «Старик, требуется твоя помощь. Нужны трое парней, чтобы вытащить Джин из клиники. Собирай боевой отряд, как на войне». Роже его отговорил: если Джин захочет выйти из больницы, она может сделать это в любой момент, подписав отказ от лечения.

Выписавшись из клиники, Джин отправила 700 долларов Дороти Джамаль. Потом в Париже объявился биологический отец Нины Карлос Наварра, приехавший без гроша в кармане и тоже рассчитывавший на щедрость Джин. Она и правда дала ему немного денег и оплатила проживание в гостинице, а когда кредит кончился, тот отправился восвояси.

Одни приятели уезжали, другие приезжали. Кто-то из них посоветовал Джин спустить все лекарства в унитаз, что она тут же и сделала. Узнав об этом, Гари впал в ярость, позвонил психиатру Джин, а советчику пригрозил полицией. Состояние больной улучшилось. Она стала принимать обычную пищу, каталась на велосипеде по Булонскому лесу, бросила пить и через несколько недель выглядела так же, как раньше.

В иске против журнала «Ньюсуик», поданном в уголовный суд, Гари оценил нанесенный ему и Джин ущерб в 500 тысяч франков.