Текст книги "Ромен Гари, хамелеон"
Автор книги: Мириам Анисимов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 51 страниц)
Сотрудник Министерства иностранных дел Рене Лалуэт{367}, которому было поручено вычитать «Большой гардероб», попросил Гари взять псевдоним, а тот в ответ невозмутимо поинтересовался, есть ли смысл во втором псевдониме!
Прибыв в Берн, Гари взялся за урегулирование вопроса с именем: он направил в канцелярию письмо, где напомнил, что сохранил свой литературный и военный псевдоним по просьбе Жильбера де Сент-Мари{368}, кроме того, обратился в Государственный совет: «Меня не устраивает, что я значусь под двумя фамилиями в справочниках (которыми пользуются все иностранные представительства), и я предпочел бы сохранить фамилию Касев». В то же время он направил письмо главе кадровой службы Раймону Буске{369}, в котором, лукавя, высказал пожелание, чтобы фамилия Касев не фигурировала в справочниках. Он спешил официально изменить имя. Последняя связь с отцом была разорвана.
Заявление Ромена Гари было рассмотрено министром юстиции 8 июня 1949 года, который сделал в Министерство внутренних дел запрос о получении всей доступной информации о Гари, приказав ставить его в известность о ходе дела. 5 июля министр внутренних дел сообщил своему коллеге, что не имеет возражений против того, чтобы удовлетворить просьбу заявителя{370}.
Гари снял квартиру в прекрасном доме в районе Кирхенфельд, где жили дипломаты. Фешенебельные апартаменты супругов Гари принадлежали г-ну Греню, председателю клуба «Высший свет». Члены этого клуба собирались на Театральной площади в двух салонах с потертой мебелью и пыльными занавесками.
На первом этаже новой квартиры располагалась просторная прихожая, обитая роскошными восточными коврами, привезенными Лесли из путешествий, из нее на второй этаж шла великолепная лестница, а по бокам находились две крытые галереи. По одну сторону от прихожей находилась ванная, а по другую – комната, в которой Гари устроил свой рабочий кабинет.
Поскольку Берн был исключительно тоскливым, даже мрачным городом, Лесли часто отлучалась – ее угнетала натянутая атмосфера, царившая в дипломатических кругах. Ужины с коллегами Гари и их женами ее усыпляли. Тем не менее она не пренебрегала ни одной из своих обязанностей супруги первого секретаря посольства и охотно помогала Элен Опно, помешанной на этикете, в проведении светских мероприятий. Ей пришлось, например, научиться кланяться и делать реверанс папскому нунцию. Она умела с блеском организовывать приемы и вести остроумную беседу с Анри и Элен Опно, за столом у которых собирались известные писатели, художники, композиторы, музыканты: Поль Клодель, Игорь Стравинский, Никита Магалов, Дариус Мийо, Франсуа Мориак, Игорь Маркевич, Александр Кальдер, Франсис Пикабиа, Андре Бретон.
Иногда Лесли уезжала в Рокбрюн, где с мастерком в руках с помощью местных умельцев занималась ремонтом приобретенных строений. Жители Рокбрюна жили бедно и, как в старые времена, говорили на южном наречии. Прибытие Гари, которого здесь величали господином консулом, и Лесли, вознамерившейся перестроить погреба и крольчатники в турецком стиле, наделало много шуму. Лесли наняла в домработницы Иду д’Агостен. Она вплоть до развода супругов Гари будет их экономкой, домоправительницей, другом, советчицей и доверенным лицом{371}.
Здание французского посольства, которое так не нравилось Лесли, стояло на холме, у подножия которого располагались консульские службы. В посольстве действовали жесткие правила. С 1516 года, когда Франциск I подписал Фрибурский мирный договор, посол Франции в Швейцарии находился на особом, привилегированном положении.
Первое упоминание о Лесли в дневнике Элен Опно связано с вышедшим незадолго до того фильмом Жана Кокто «Орфей». За столом обсуждали эту картину, и Лесли спросила: «Жан всегда носит рубашки и пиджаки с такими короткими рукавами?» – «Да, – ответила Элен, – и мне это кажется странным». – «Это чтобы подчеркнуть изящество запястий… да-да, уверяю вас, это известный прием», – объяснила Лесли.
А вот как мадам Опно описывает Гари: «Красивый молодой человек, смуглый, с ярко-голубыми глазами, с длинными темными ресницами, приятный в общении». Скучая, как и Лесли, в Берне, Ромен снял в Женеве на улице Муайбо квартиру, где тайно встречался с Сюзанной Салмановиц, вдовой Поля-Жана Рокера, с которой познакомился в годы войны в Бейруте, когда на территории Восточного Средиземноморья проводились операции. Сюзанна была ему очень дорога и стала последней, кто разговаривал с ним за полчаса до его смерти{372}.
Анри Опно, человек образованный, известный в узких кругах поэт, который сделал прекрасную карьеру, приверженец левых идей, тоже скучал в Берне. Его жена Элен в своем дневнике пересказывает историю из жизни, которую считает типичной для Швейцарии. Посольство Франции предложило директору Национального театра в Берне организовать постановку «Атласной туфельки» Клоделя с Мари Белль в главной роли; в этой пьесе около двадцати действующих лиц, и на первой же репетиции требуется участие двенадцати музыкантов. Директор, помявшись, сослался на финансовые затруднения и спросил, нет ли возможности поставить другую пьесу, в которой было бы занято меньше актеров. Представитель посольства Анри Гийемен ответил, что Мари Белль играет также в «Федре». «А кто автор этой пьесы?» – «Расин». – «Тогда мне нужно будет проконсультироваться с нашим франко-швейцарским советом, который обычно дает нам заключение по французским произведениям», – заявил директор; Гийемен видел, как он пометил у себя в записной книжке «Фэдра Рашна» – название знаменитой пьесы – с несколькими орфографическими ошибками.
Анри Опно понимал и защищал Ромена Гари. Чтобы у писателя оставалось время на творчество, он не требовал от него постоянного присутствия на рабочем месте.
В апреле 1950 года Гари направил Гастону Галлимару только что завершенную комедию в трех актах «Нежность камней», заказанную Луи Жуве. «Нежность камней» станет рабочим названием романа «Вся жизнь впереди», опубликованного в 1974 году под псевдонимом Эмиль Ажар. Через несколько дней рукопись попала в руки Жуве. Гари долго не получал ответа от знаменитого актера и режиссера, но был уверен в достоинствах своего творения, а потому решил сам ему написать: «Я очень доволен этой пьесой, а если Вы и на этот раз скажете, что недовольны, я просто Вам не поверю».
В этом трагическом фарсе, написанном за десять ночей, было четыре действующих лица: Флориан, внешне списанный с Жуве, Лили, Барон – чучело в английском костюме, которое появится еще не в одном романе, и слабоумный молодой человек. Со всеми ними читатель встретится и в «Пляске Чингиз-Хаима».
Жуве признал, что это «совершенно оригинальное произведение – оригинальное и с точки зрения сюжета, и с точки зрения действующих лиц». Но он соглашается поставить пьесу лишь при условии, что автор ее существенно переработает: в финале нужно создать дополнительное напряжение, введя какой-то новый элемент. Вместо действия в трех актах начинающему драматургу предлагалось написать один длинный монолог «с неожиданной развязкой вместо того, чтобы просто устранять конфликт, дважды убив героев».
Гари в отчаянии доверился Гастону Галлимару как «отцу родному»:
Жуве в третий раз просит у меня пьесу. Я больше в это не играю. Меня привлекает драматургия, и у меня к тому гораздо больше способностей, чем к чему-то еще, но я не могу тратить время на написание пьес, которые Жуве признает талантливыми, но побоится поставить, потому что в наше время рискованно быть явно оригинальным, а я не могу писать как все.
8 июня Жуве пригласил Ромена Гари на свою постановку пьесы Сартра «Дьявол и Господь Бог». Три дня спустя Гари напишет ему, что за неплохим первым актом последовали
полтора часа невыразимой тоски. В конце две удачные, прекрасно отработанные Вами сцены а-ля Стриндберг, в которых Вилар{373} немного выправляет положение. Брассёр великолепен – это настоящий артист, который умеет умно произносить умные речи. Настоящий актер старой школы. А вот костюмы отвратительны, за исключением разве что одеяний солдафона, которого играет Брассёр. Декорации стилизованы недостаточно, но раз такова – очевидно – валя Сартра… По сравнению с Брассёром остальные актеры ничего собой не представляют. Мария Казарес время от времени начинает играть непринужденно, но почти тут же опять зажимается. А жаль: актриса очень обаятельна.
Невзирая на неудачу, 6 августа 1950 года Гари сообщил директору театра «Атене», что приедет к нему в Прованс. Действительно, Луи Жуве через Гастона Галлимара передавал ему приглашение пожить недельку у него и Моник Мелинан в Борекее. Жуве водил писателя по лучшим ресторанам, где с аппетитом поглощал пищу, а Гари из-за своей диафрагмальной грыжи оставалось только удивленно-неприязненно все это наблюдать. Затем они совершали продолжительную прогулку, после которой Гари садился писать и был вынужден не только подчиняться требованиям хозяина дома, но и терпеть язвительные замечания этого вечно недовольного господина.
Вернувшись в Берн, Гари продолжал лихорадочно работать над пьесами, оставив на время незавершенные романы. Он переписал сценические версии «Тюльпана», «Нежности камней», а затем и «Европейского воспитания», но ни одну из них Жуве не принял и предложил ему сочинить что-нибудь еще. Измученный Гари заявил, что тот над ним издевается. Некоторое время спустя Жуве удалось убедить писателя приехать в Париж Ужин в ресторане «Липп» затянулся далеко за полночь: «Нам нужно обсудить один вопрос», – пояснил Жуве метрдотелю, когда тот решил их поторопить. В результате измученный Гари в бешенстве вскочил из-за стола с криками, что отдаст пьесу кому-нибудь другому. Жуве пытался его разубедить: «У вас ее возьмет какой-нибудь маленький театр, где вам заплатят сущий мизер, а со мной вы могли бы заработать на ней миллионы». Чтобы разрядить ситуацию, он решил даже пошутить: «В те дни, когда я играю в „Тартюфе“, за полчаса до выхода на сцену мне уже хочется, чтобы это был спектакль по Андре Жиду».
Видя отчаяние мужа и неуверенность в собственных силах, Лесли втайне написала Клоду Галлимару, чтобы тот поговорил с Жуве. А Гари переслал Роберу Галлимару, своему близкому другу, который станет его душеприказчиком, ответ «мучителя», содержавший последний отказ.
Вот какую телеграмму я получил от этого старого хрена Жуве:
«спасибо тчк прекрасная пьеса зпт однако мой взгляд незаконченная тчк интрига слабовата тчк надо встретиться и поговорить тчк пятницу буду Цюрихе тчк позвоню Лиона тчк ваш друг Жуве».
Гастон Галлимар первую неделю июля провел в Марселе. Его попытки повлиять на Жуве не увенчались успехом.
Многообещающее знакомство Гари и Жуве потерпело фиаско. Писатель так и не будет вознагражден за свою любовь к театру.
Но в том же году в издательстве Simon & Schuster вышел перевод на английский «Большого гардероба», который не только стал предметом восторженных откликов престижных нью-йоркских изданий, но и был замечен Норманом Мейлером, который станет другом писателя{374}. Однако Гари всё равно преследовала мысль о неудаче. Он мечтал о Нобелевской премии, но то, что рвалось у него из груди, – «нечленораздельный вопль» – писалось в спешке из страха снова впасть в нищету, не выполнив контракт.
Напряженная творческая работа не мешала Гари ухаживать за хорошенькими женщинами. Он соблазнял их, не скрывая от Лесли, что в ее возрасте она для него уже непривлекательна. Своего приятеля Жерара Гауссена{375} он уверял, что швейцарские мужья – весьма неэмоциональные мужчины, которые ложатся спать в восемь часов вечера, чтобы в шесть утра в лучшем виде быть на работе. Когда в посольстве устраивались вечеринки, швейцарские дипломаты уходили рано, оставляя жен. Гари оставалось только выбирать.
Двадцать шестого ноября Элен Опно записала в своем дневнике историю знакомства Гари и Мириам Сандрар, дочери поэта Блеза Сандрара, особы «игривой и ветреной»{376}. По воле случая они должны были вместе лететь лондонским рейсом, но самолет, едва поднявшись, был вынужден вернуться в швейцарский аэропорт. Ромен пожаловался Мириам, что не знает, в какой гостинице остановиться, и она предложила поехать к ней. Они вместе провели ночь, а утром, выйдя в пижаме к завтраку, он лицом к лицу столкнулся со своим знакомым, возлюбленным Мириам, которого та захотела заставить поревновать. Почувствовав себя оскорбленным, Гари в ярости выбежал из дома Мириам и не пожелал больше с ней встречаться.
В квартире в Берне Ромен Гари обычно работал, завернувшись в широкий японский халат или просто задрапировавшись в полотенце наподобие тоги. Лесли часто видела, как он весь мокрый выскакивает с чувством собственного достоинства из ванной и бежит через холл к письменному столу, чтобы записать какую-то мысль.
Вымысел Гари нередко брал верх над реальностью. Обычно он приходил на работу с мрачной миной, но однажды коллеги увидели его на пороге кабинета оживленным. Посмеиваясь, Гари торжествующим тоном поведал коллегам историю, которая якобы приключилась с ним этим утром – в ней отразилась не только писательская фантазия, но и желание шокировать швейцарское пуританство окружающих. «Принимая ванну, он как обычно сочинил новые строчки и, мокрый, не одеваясь, побежал в холл их записывать. Когда он возвращался назад, ему показалось, что за ним следят. Подняв голову, он увидел под потолком над дверью слуховое окошко. В нем вырисовывалось лицо его хозяйки г-жи Ж., уже немолодой особы крупных габаритов, вечно затянутой в корсет. Удивляясь, как она могла забраться на такую высоту, Гари поспешил в прихожую, распахнул замаскированную дверцу тесного чулана, который до сих пор не замечал, за дверцей оказалось окошко, выходившее как раз в ванную. Почтенная грузная матрона собиралась как раз покинуть свой наблюдательный пост на самом верху лестницы. Когда она наконец спустилась, Гари, по-прежнему без одежды, почтительно поцеловал ей ручку и галантно предложил: „Мадам, позвольте вас проводить“. Они вместе спустились по роскошной лестнице с красной дорожкой. Прощаясь, Гари заявил: „Мадам, я был счастлив вас увидеть.“»{377}
Хотя Гари скучал в Берне, он всё-таки – вопреки тому, что написано в романе «Ночь будет спокойной», – не влезал в зоопарке в клетку к медведям и не посылал своим начальникам в Париж беспардонных телеграмм. Работая с Анри Опно, который высоко его ценил и не жалел сил, чтобы обеспечить ему прекрасное будущее «в лоне церкви»[43]43
Так в дипломатических кругах называли Министерство иностранных дел.
[Закрыть], Гари строго придерживался этикета.
Гари сидел в подвальном кабинете на Сульгенекштрассе, 44, окна которого находились на уровне тротуара. Работая за маленьким секретером из розового дерева, Гари в перерывах рассматривал журналы с голыми женщинами, которые держал в ящиках стола. Долгие часы скуки он также убивал на написание писем: Кристель, которая успела вторично выйти замуж, была ему по-прежнему дорога. В письме от 28 августа 1950 года Гари пишет, что если Кристель устанет от семейной жизни, то пусть не забывает: он до сих пор страстно любит ее всем сердцем и плотью[44]44
<…> If you are one day through with it I do keep for you always the same and violent attachment made both with sex and heart.
[Закрыть]. Он добавлял: «Разумеется, я несчастлив. Моя писательская карьера идет „так себе“ – во всяком случае далеко не как мне хотелось бы. В личной жизни то же самое – полная неудовлетворенность. Я переживаю трудные времена. У меня нет никаких планов, одни надежды».
Лесли продолжала разрываться между Берном и Рокбрюн, стараясь сделать дом как можно уютнее. Элен Опно, пианистка и фотограф, опубликовавшая прекрасные альбомы после поездок в Китай и Тунис, в то время была клиенткой ясновидящей госпожи Кан и мага Кордона Вери. Гари тоже иногда приходил на сеансы мага. На одном из них тот демонстрировал автомат, который отвечал на вопросы присутствующих. Гари был впечатлен грандиозностью представления Вери: много лет спустя похожий образ появится в его романах «Чародеи» и «Пожиратели звезд». 11 октября Элен Опно записала у себя в дневнике:
Ромен Гари спрашивает:
«Поставит ли Жуве мою пьесу?»Да. В 1951 году. Но спектакль не будет иметь особого успеха, потому что в пьесе много соли и уксуса, а зритель любит сахар.
Скучая в ожидании отпуска, Ромен решил попробовать себя в живописи. У него не было ни художественного образования, ни таланта, он ненавидел ходить в музеи, но запах масла и скипидара вызывал в нем особый подъем. Как ребенок, он схватился за новое дело: купил мольберт, большой холст, кисти и краски. Лесли была прекрасным иллюстратором и сочла своим долгом дать мужу несколько технических советов, как работать с красками и маслом; выслушав их и не приняв во внимание мольбы Лесли быть осторожнее, чтобы не закапать пол в квартире (которая, кстати, им не принадлежала), Ромен заперся у себя в комнате и просидел там до самого ужина, не евши и не пивши. Наконец он с мрачным видом вышел: на холсте были бешеные мазки кистью. Через несколько дней он убрал с глаз долой все принадлежности и уничтожил свой портрет, написанный Клодом Венаром, еще когда они жили в Париже.
В конце марта 1951 года Гари завершил первый вариант романа «Цвета дня». Он сам приехал в Париж, передал рукопись Гастону Галлимару и попросил аванс: он до сих пор тратил больше, чем зарабатывал. Каждый раз, оказываясь в Париже, он из экономии ночевал у Мишеля Галлимара, племянника Гастона и близкого друга Альбера Камю.
Сколько Гари ни засыпал их злобными письмами, Гастон и Мишель неизменно выказывали ему дружбу и доверие. Успокаивая тщеславие Гари, им приходилось прибегать к тонкой дипломатии. Например, прочитав «Бухту ангелов», которая в окончательном варианте станет «Цветами дня», они сумели уговорить автора внести в нее поправки. «Читатель не любит „проблем“, он любит „истории“», – убеждал Ромена Гастон.
Покорно вернувшись за письменный стол, в письме Клоду Галлимару от 10 июня 1952 года Гари признался:
Я пишу исключительно из тщеславия… я испытываю потребность в том, чтобы мной восхищались. В этом не только моя большая слабость, но и моя единственная сила, ведь если бы я не стремился к геройству, я не сумел бы сделать ничего из того, что сделан, и работал бы сейчас в гостиничном бизнесе где-нибудь на Лазурном Берегу, продолжая дело своей матери.
Целый год он существенно перерабатывал третью и четвертую части романа. Рукопись, которая изначально состояла из 1200 страниц, сократилась до 500. Работа была закончена лишь на следующий год, когда Гари уже жил в Нью-Йорке.
Весной 1951 года в посольстве Франции в США разразился скандал, который косвенно повлияет на карьеру Ромена Гари. Одного высокопоставленного семейного дипломата, баловавшегося на досуге литературой, во время полицейской облавы нашли в гостинице, где встречались гомосексуалисты. Благодаря своей дипломатической неприкосновенности он был оставлен на свободе, тогда как остальных фигурантов задержали. В США это было время «охоты на ведьм»: преследовались не только коммунисты и агенты коммунистических стран, действительные или подозреваемые, но начались и увольнения гомосексуалистов. За иностранными дипломатами велось пристальное наблюдение, герой этой истории не был исключением: за ним тайно следили во время прогулок в Центральном парке и на официальных приемах, особо отмечая моменты, когда он с кем-то заигрывал, прикасаясь к потенциальному партнеру и делая ему завуалированные намеки. Чтобы избежать скандала, Госдепартамент обязал французского дипломата в течение суток покинуть пост. Ему не дали даже времени на подготовку переезда. После короткого пребывания в Париже он несколько недель скрывался в Ирландии у своего друга Стаса Остророга, пока канцелярия стыдливо заметала следы.
Новость быстро просочилась в кулуары Министерства иностранных дел. Гари услышал об этом инциденте от Гастона Палевски в июне 1951 года. Скорее всего, именно эта история легла в основу рассказа «Так завершается солнечный день», опубликованного три года спустя в литературном журнале «Табль ронд» в июне 1954 года. Вряд ли оскандалившийся дипломат узнал бы о существовании этого рассказа, если бы ему не указал на него какой-то доброхот. Главный герой – высокопоставленный дипломат, который пользуется всеобщим уважением, семейный человек – влюбляется в турецкого мальчика, вместе с которым учится играть на уде[45]45
Арабская лютня грушевидной формы, с туго натянутыми струнами, прямая предшественница европейской лютни. «Аль-уд» по-арабски означает «ветка».
[Закрыть], в то время как его жена, образец добродетели, напрасно ждет его в супружеской спальне. Были у него на то основания или нет, но дипломат узнал себя в этом персонаже. Литературные достоинства вовсе не вульгарного и не грубого произведения ничуть не поправили дела: он проникся к автору лютой ненавистью, которая несколько лет спустя заставит его воспротивиться назначению Ромена Гари на пост в Лондоне.
26 июня 1951 года Ромен Гари направил письмо главе кадровой службы Раймону Буске, в котором сообщал, что наконец-то, через четыре года после подачи заявления, Государственным советом было принято официальное решение об изменении его фамилии на Гари. Роман Касев более не существовал.
Летом 1951 года Ромен и Лесли много времени проводили в Рокбрюне. В одном из бывших хлевов Лесли устроила подобие кухни с водопроводом и печкой. От печки было только тепло, да и то лишь тогда, когда Сезар д’Агостен, у которого были дела со своим кузеном в Горбио, соизволит привезти угля. Супруги Гари прибыли из Ментоны на такси – неслыханная роскошь в глазах местных жителей, которых удивляло, почему в таком случае они поселились в темном переулке, где обреталась одна нищета. Даже мэр Рокбрюна уже не жил в самом городе, а знаменитые артисты, к которым местные жители относились с подозрением, покупали участки у моря, на полуострове Кап-Мартен.
Гари, закутавшись в шинель офицера Советской армии, которую ему подарили в Софии, засел за работу на чердаке с незастекленными окнами, в которые временами задувал ледяной мистраль. А Жуве завалил Лесли письмами, умоляя убедить мужа не отдавать с досады свою пьесу другому режиссеру. Он признавался Элен Опно, что недавняя пьеса Жана Жене «Бонны» оказалась «ужасной». «Мне хотелось испробовать что-то новое. Это главная ошибка моей жизни», – жаловался Жуве.
Рано утром Гари отправлялся на прогулку по Рокбрюну: проходил мимо крошечной церковной паперти, уложенной мозаикой из морских камешков, и пьеты памятника усопшим{378}. В трех шагах, на углу, располагалась единственная на весь городок бакалея, Гари заходил, не произнося ни слова, брал с лотка яблоко и помахивал им перед лицом владельца г-на Яновски. Этот жест означал, что скоро Ида придет за него заплатить. Каждое утро Гари навещал древнюю маслину, которой было уже две тысячи лет. В обхвате она составляла 23,5 метра, а корни простирались на восемнадцать. Оно стояло на краю города, на углу улиц Жюльен и Орельен. Потом на горе над этим местом Лесли приобретет для Ромена участок, наверху усаженный рябинами, фиговыми и оливковыми деревьями, между которыми протекал родник, чтобы Ромен приходил сюда поразмышлять. Но тот предпочитал прогуляться до часовни Нотр-Дам-де-ла-Пауза, откуда открывался великолепный вид на итальянский берег, горы и море.
Дочь Иды – Мирей с нетерпением ожидала каждого очередного приезда супругов Гари в Рокбрюне. После уроков в католической школе, по дороге к которой стояла та самая маслина, она стремглав бежала к ним – Ромен посылал ее за сигаретами в кафе «Грот», просил принести ему или, наоборот, поставить обратно на полку ту или иную книгу, и Мирей проворно забиралась или спускалась по лесенке, ведущей в башню над морем. Она бродила по комнате, любовалась золоченой фигуркой ящерицы на камне, которую писатель рассеянно поглаживал, африканскими деревянными изображениями животных: соединенные друг с другом слон и бегемот в когтях у тигра, завороженно листала книги и журналы, например, специальный выпуск издания «Эр Франс» 1950 года, посвященный Африке и заморским департаментам.
Как-то раз Гари окликнул девочку: «Поди сюда! Ты трогала книжки?» – «Да». – «Ты можешь их смотреть, но будь добра, не вытаскивай закладки!»
Когда супруги Гари были в отъезде, Мирей пробиралась в пустой дом и читала всё, что попадалось ей под руку. В художественных альбомах она обнаружила изображения обнаженных мужчин, а из книг узнала, что у мусульман несколько жен. Она пристально рассматривала лубочную картинку, привезенную из Праги. На ней был изображен младенец Иисус, но Лесли сделала из него щенка в розовом платьице. Кюре, увидев эту картинку, долго на нее смотрел и наконец промямлил: «Ну хорошо, так и быть. Благословляю вас». Монахини, слушая рассказы Мирей о ее открытиях, ужасались. Особенно их возмутил вопрос девочки, многоженец ли Христос – ведь монахинь называют «невестами Христовыми». Соседка Иды удивлялась: «И ты у них работаешь?! Я бы нипочем не пошла». Ида воспитывала Мирей в строгости, потому что это был поздний ребенок она родила ее в сорок один год. В свое время, узнав, что беременна, она пошла к врачу, которому обещала заплатить цыплятами, чтобы «всё рассосалось. Но не вышло».
В Рокбрюне Гари чувствовал себя счастливым. «Здесь мне пишется лучше, чем где бы то ни было»{379}. Работая на залитом солнцем чердаке, где когда-то сушили травы и томаты, а из мебели был только кухонный стол, стул и кровать на колесиках, Гари писал, сидя прямо на полу, в окружении соломенных корзин, в которые швырял черновики, которые его не устраивали. Всё было завалено бумагами, которые забивались под грубые, неплотно прилегающие рейки паркета или порывом ветра уносились в окно.
Когда Мирей, вернувшись, поднималась наверх, ей было даже страшно протянуть Гари заказанные сигареты: он писал в отрешенном состоянии, покачивая головой, с торчащими на затылке волосами{380}. Во время этих первых продолжительных каникул он занимался переработкой романа «Цвета дня»{381}. Действие его разворачивается в Рокбрюне, в доме Гари на улице Лафонтена, и в Ницце. Прототипом героини печальной романтической истории стала Анна Мецгер, эмигрантка из Польши, которая жила в Лионе и лечилась в санатории для легочных больных в Сансенлемосе. Они долго переписывались с Гари, но, похоже, эти отношения так и остались платоническими.
Однажды Анна прислала Роберу Галлимару, секретарю главного редактора и члену литературно-художественного совета, строго конфиденциальное письмо, в котором просила его взять на хранение письма Гари. Галлимар согласился, но в конечном итоге письма были переданы другому человеку{382}.
Тем временем Лесли контролировала рабочих, которые делали ремонт в доме. Утром она выходила из своей спальни, которая тоже была расположена в башне под чердаком. Со своей верхотуры она спускалась в прозрачной ночной рубашке и тапочках с помпонами на босу ногу. Рабочие, наблюдавшие это, не знали, что и думать.
На первом этаже, где располагалась небольшая терраса, Лесли обустроила три небольшие комнаты без дверей, с переходами из нескольких ступенек. Туалет был только во дворе, в окна и в дверь дуло из-за плохой изоляции, а Лесли на кухне училась готовить рыбный суп «буйабес» под руководством повара из Марселя г-на Феликса.
Эти спартанские условия ничуть не смущали Гари. Закончив намеченное на день, он устраивался в гамаке и смотрел на море, потом шел в Кап-Мартен поплавать. Вернувшись, он находил Лесли на террасе с рукописью в одной руке и бокалом вина в другой. Гари всегда уверял ее, что красное вино хуже водки.
Когда поздно вечером он шел по городку, медленно поднимаясь по длинным лестницам к мрачной улице Шато, окруженной сводчатыми переходами и заброшенными домами, местные жители, сидя на пороге своих домов, перешептывались: «Кто это? Mi fa pau – Я его боюсь».
В отсутствие Ромена и Лесли за всем следила Ида. Она торговалась в Ментоне с финансовым инспектором, угрожавшим опечатать дом за неуплату налогов, вызвала ремонтников, когда из-за протекающей трубы в доме Гари залило ризницу в стоявшей вплотную к нему церкви. Несколько лет спустя, когда супруги приобрели и отремонтировали несколько строений в Рокбрюне, на Иду было возложено также их содержание, ремонт и финансовые вопросы. Полгода не получая от хозяев ни денег, ни писем, возмущенная Ида решила сдавать помещения внаем и сообщила об этом Гари. От него тут же пришло ответное письмо, в котором он одобрял ее решение, приносил извинения за недосмотр и давал ей полную свободу в управлении имуществом. В качестве вознаграждения предлагал ей брать себе то, что останется после всех платежей. К письму Гари приложил несколько чеков, но Ида доверяла только наличным.
Из долгого отпуска в Рокбрюне Гари вернулся спустя два дня после официального завершения отпуска: у его черной малолитражки отказали тормоза. По склонам Швейцарских Альп он спускался на еще работавшем ручном тормозе, пронесясь как бешеный мимо американского траурного кортежа.
В Берне его ждали сразу несколько плохих новостей. Жак Вимон, первый советник, с которым Гари подружился, был назначен генеральным секретарем правительства Туниса[46]46
В то время Тунис был французской колонией.
[Закрыть]. Анри Опно тоже готовился сменить место работы: его враги распространяли ложные слухи, и он не знал, какое назначение получит. Что касается Гари, ему была предложена должность в Москве. Лесли встретила это предложение с восторгом и надеждой, но Ромен был непреклонен. Перспектива поселиться в Советском Союзе была ему отвратительна. А близившееся расставание с Анри Опно огорчало настолько, что он сам подумывал, не подать ли в отставку. Лесли умоляла мужа не принимать скоропалительных решений, а после того, как Ромен решительно ответил ей отказом, она всю ночь проплакала у себя в комнате. На что они будут жить, если он уйдет с дипломатической службы?
Вопреки ожиданиям Анри Опно тоже не получил высокой должности в Москве: Ролан де Маржери проинформировал его, что социалисты хотели бы видеть там своего ставленника. Узнав эту новость, Гари расцвел и со слезами, проникновенно сказал: «Я готов вас расцеловать! Наконец-то я начну писать новую книгу». А Элен Опно он поведал, что собирается приобрести квартиру в Париже, чтобы чувствовать себя настоящим французом. «Зачем, вам почти не придется там жить», – удивилась Элен. «Это неважно, – ответил Гари. – Даже если квартира будет пустовать, у меня в кармане будет лежать ключ и я буду знать, что она есть».
После непродолжительной поездки в Вену в обществе Ромена Лесли написала несколько статей для швейцарских газет, не забыв показать их послу на предмет цензуры. Она пыталась затащить мужа на концерт Вагнера. Но Гари, видимо, подразумевая антисемитские взгляды композитора, ответил ей парой фраз, наскоро нацарапанных на клочке бумаги:«Darling я ненавижу вашего Вагнера. Я плюю на его могилу».
