Текст книги "Ромен Гари, хамелеон"

Автор книги: Мириам Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц)

Сам Гари никогда не употреблял спиртных напитков: «Алкоголь вызывает у меня отвращение»^{76}. В книге «Ночь будет спокойной» он так пишет об этом:

Попробуй дать спирта животному и посмотри на его реакцию. Точно так же буду реагировать на него и я. Терпеть не могу людей, которые десять раз возвращаются к вопросу:

«Вы точно ничего не хотите выпить?». Прозелитизм мочевого пузыря.

С такой же озлобленностью относился к своему отцу мальчик из Вильно, скрывавшийся глубоко в душе писателя и дипломата.

Восстанавливая события детских лет, Гари почерпнул информацию о Вильно в «Книге памяти»^{77} (так называют подобные издания евреи в Восточной Европе), вышедшей в Нью-Йорке в 1974 году. В те годы ее можно было найти в YIVO (Институте еврейских исследований^{78}), который был основан в 1925 году в Вильно «в целях изучения и сохранения культурного наследия восточноевропейских евреев, а также для поддержки исследований на идиш в области наук гуманитарно-общественного цикла»^{79}.

Подарочное издание «Литовский Иерусалим»^{80}, выпущенное на идиш, иврите, английском и русском языках в память пятидесяти тысяч евреев – жителей Вильно, истребленных немцами, – одна из немногих сугубо «иудейских» книг в библиотеке Ромена Гари^{81}. Это целых три книги – два богато иллюстрированных тома плюс комментарии к ним, составляющие отдельный том, в котором содержатся также два указателя – имен и населенных пунктов и библиография. В этой книге писатель нашел, в частности, фотографию улицы Субоч Гас, на которой он родился, и два снимка улицы Велка Погулянка, где до 1925 года жил с родителями и бонной Анелой Войцехович^{82}. На страницах «Литовского Иерусалима» есть и изображение улицы Немецкой (Дойче Гас): меховая лавка отца Гари на первом этаже и синагога Тогорат Хакодеш, куда он ходил молиться.

В Вильно Роман Касев посещал в школу, так как среднее образование было обязательным, но какую? Все государственные школы Польши работали шесть дней в неделю. Наряду с ними существовало множество частных учебных заведений, отражавших настрой еврейской общины: два традиционных сионистских, сеть иудейских школ и школы Бунда^{83}, в которых преподавание велось на идиш и на основе современных достижений педагогики.

Гари свободно владел польским языком. Но София Гаевская, жена его друга Станислава, посла Польши во Франции, утверждает, что его письменная речь и особенно акцент выдавали в нем еврея, жившего в отдалении от столицы^{84}. А многочисленные вставки на польском языке в его первой книге «Европейское воспитание», отредактированной самим автором, пестрят ошибками и диалектными особенностями. Однако Гари хорошо знал польскую литературу и был знаком с писателями Казимежем Брандысом^{85} и Александром Ваттом^{86}.

Гари рассказывал Элен Опно и Лесли Бланш^{87}, что его мать сама ушла от отца. Но на самом деле все было, по-видимому, наоборот. У Арье-Лейба была давняя связь с Фридой Боярской, на которой он женится всего через десять дней после расторжения брака с Миной – 27 октября^{88} 1929 года. Когда они расстались, Мина с сыном проживали по адресу: Велка Погулянка, 16, но мы не знаем, был ли еще с ними отец. Бракосочетание Лейба и Фриды было совершено раввином Ициком Рубинштейном по адресу: улица Немецкая, 10, где проживал отец Лейба – Файвуш-Давид Касев, в присутствии двух свидетелей: Хаима Гордона и Мордехая Эфрона^{89}.

5

Это замечательно – иметь свою легенду.

Ромен Гари, «Момент истины»

Роман разделял страсть своей матери к кино. Из всех отцов, которых выдумал себе Гари, самым презентабельным был, без сомнения, знаменитый актер немого кино Иван Мозжухин, о котором говорили, что он похож на черкеса. Но кавказцем Мозжухин был только в фильме «Белый дьявол»^{90}, для которого его пришлось соответствующим образом загримировать. По-видимому, именно кинематографическая встреча Мозжухина с черкесами вдохновила Гари на фантастическую версию собственного происхождения, согласно которой Гари появился на свет благодаря свиданию знаменитого русского актера и Мины Овчинской в Париже, при обстоятельствах столь же невероятных, сколь загадочных. Иногда Гари подкрашивал себе усы черным карандашом, чтобы походить на Мозжухина и чувствовать себя человеком, который существует только в его воображении. Мина Касев, несомненно, была увлечена миром кино и особенно Иваном Мозжухиным, фильмы с которым она смотрела в Вильно в кинотеатре «Гелиос».

Иван Мозжухин, воображаемый отец Ромена Гари.

Collection Diego Gary D. R.

В виде на жительство, выданном Мозжухину в 1936 году в Париже, указано, что он родился в селе Кондоль Пензенской губернии, в Среднем Поволжье, примерно в 250 км к западу от Волги. Согласно описанию, у него была самая обычная внешность: рост средний, волосы светлые, лицо овальное, нос прямой.

В 1913 году, когда был зачат Роман, Мина жила в Вильно вместе с мужем Арье-Лейбом и тестем меховщиком Мордехаем-Шломо, тогда как Иван Мозжухин в это время находился в России на съемках фильма «Домик в Коломне», поставленного режиссером П. Чардыниным^{91}.

Но Гари был не из тех, кто смиряется с действительностью, как он сам пишет в «Обещании на рассвете»^{92}:

На меня со всех сторон наступала безжалостная действительность, меня отовсюду теснили, я поминутно расшибал себе лоб, а потому постепенно приобрел привычку искать убежище в воображаемом мире, где в образе своих персонажей проживал жизнь, наполненную смыслом, справедливостью и состраданием.

Однажды на Каннском фестивале 1962 года, где Ромен Гари был в составе жюри, он встретил писателя Мишеля Мора, который только что вышел с просмотра восстановленного «Мишеля Строгова» с Мозжухиным в главной роли. «Голубчик, – воскликнул Мор, – вы даже не представляете, до чего вы на него похожи!» Гари поглядел на собеседника с довольным видом и шепотом, как будто это был секрет первостепенной важности, ответил: «Ну да, разумеется, я же его сын…» Увидев, какое впечатление произвели на Мора эти слова, он продолжил: «Я не рассказываю об этом первому попавшемуся, но если уж кто-то сам спросит, я, конечно, не отрицаю»^{93}.

В «Обещании на рассвете» Ромен Гари вспоминает толстую стопку писем Мозжухина, которые мать якобы хранила в секретной шкатулке, словно героиня сентиментального романа. Но дело в том, что Мозжухин никогда не писал писем, однако был человеком предельно аккуратным и хранил каждую бумажку. После его смерти все документы перевезла в Москву его невестка, вернувшаяся в СССР, и в блокнотах Мозжухина нет ни единого упоминания о Мине Касев, Мине Овчинской или Нине Борисовской – последнее имя Мина Овчинская якобы взяла в качестве сценического псевдонима, когда жила в Вильно, Варшаве, Ницце или в Москве.

Возможно, Гари позаимствовал это имя из «Княжеских ночей», книги своего друга Жозефа Кесселя, которым он восхищался и на которого хотел походить. Одну из героинь этой мелодраматической истории зовут Елена Борисовна. Действие разворачивается в среде русских эмигрантов, бежавших в двадцатые годы в Париж. Кроме того, Роман Касев утверждал, что и Гари – сценический псевдоним его матери^{94}.

В блокнотах Мозжухина ни одного из перечисленных имен мы не находим. А ведь он записал, например, московский адрес своей сожительницы Ольги Телегиной и их сына Александра, которых оставил. И ни одна из любовниц актера, в числе которых была даже знаменитая Кики де Монпарнас, к своему большому огорчению, не получала от него писем.

После революции Иван Мозжухин переехал из Москвы в Крым, а в феврале 1920 года покинул Россию вместе со своим антрепренером Иосифом Ермолиным, режиссерами Протазановым и Волковым и коллегами по актерскому цеху Римским и Лисенко. В Ялте они сели на греческое судно, которое 20 марта, несколько недель спустя, бросило якорь в марсельском порту.

Во Франции Мозжухин сразу же приступил к работе над двумя фильмами в двадцатые годы никак не мог навестить в Польше якобы бывшую любовницу, которую в свое время оставил с ребенком. То, что Гари полностью выдумал эту историю, только доказывает его с Миной любовь к мелодраматическим сюжетам.

Гари видел все фильмы Мозжухина, демонстрировавшиеся в синематеке. Он был настолько очарован этой личностью, что, приезжая на Балеарские острова в Пуэрто-Андре, где у него была роскошная вилла, без конца расспрашивал о нем маркизу де ла Фалез, которая познакомилась с актером в 1923 году на съемках мрачного сюрреалистического фильма «Пылающий костер»^{95}, снятого по сценарию самого Мозжухина. Гари намекал ей, что Мозжухин мог быть его отцом, но маркиза не верила ни единому его слову.

6

Материальные трудности начались сразу же после разрыва Мины и Лейба. Драматичная сцена переезда в «Обещании на рассвете», якобы связанного с разорением семьи, в действительности косвенно отражает ее распад, и после развода мать вместе с сыном отправились жить к родителям в Свечаны, а еще через несколько месяцев – в Варшаву. В глазах Ромена Гари Вильно и Варшава были лишь частью долгого пути Мины Овчинской во Францию.

Когда Лейб ушел, Мина продолжала делать шляпы, но они расходились плохо, и денег на жизнь не хватало. Ей не раз случалось задалживать за квартиру и терпеть, как следствие, недовольство и угрозы домовладельцев.

Соседи презирали госпожу Касев, которую бросил муж с ребенком, и ей пришлось уехать из собственного дома и вернуться к родителям в Свечаны.

Роскошный открытый лимузин воображаемого отца Гари Ивана Мозжухина, проехавший по городу, полному голодных беженцев Первой мировой войны, и остановившийся напротив дома на Велке Погулянке, 16, – не более чем фантазия Гари, призванная убедить читателей «Обещания на рассвете», что его отцом был вовсе не Лейб Касев, и представить жизнь своей матери в более оптимистичном свете.

На страницах «Обещания на рассвете» Гари рассказывает, что в десять лет перенес подряд две опасные болезни: скарлатину и нефрит, от которых едва не умер.

«Всё началось с того, что я заболел. Едва я стал вставать после скарлатины, как начался нефрит, и лучшие врачи, осмотрев меня, заключили, что положение безнадежно»^{96}.

Однако в медицинской карте лейтенанта Ромена Гари де Касева, составленной врачом группы «Лотарингия» Бернаром Берко, не значится ни скарлатина, ни нефрит. В графе перенесенных заболеваний указана только ангина, которой Гари болел в феврале 1938 года, находясь на авиабазе в Салон-де-Прованс.

Действительно ли маленького Романа осматривали немецкие специалисты, приглашенные в Вильно? В учетной книге консьержа дома на Велке Погулянке, 16 есть записи о поездке Мины и Романа в Италию и пребывании в Бордигере в период между 25 марта и 28 апреля 1925 года.

Они уехали туда за несколько дней до рождения сводной сестры Романа Валентины, дочери молодой Фриды Боярской, о которой Гари никогда никому не говорил прямо. Дорога от Вильно до знаменитого итальянского курорта Бордигера стоила немалых денег, и уже тот факт, что Мина с сыном туда поехали, доказывает, что семья на тот момент располагала довольно большими средствами. Гари почти не рассказывал об этой поездке, упоминая разве что о том, какое незабываемое впечатление произвело на него море. То самое море, которое он вновь увидит три года спустя, в августе 1928-го, в поезде в Сен-Ремо. Вероятно, дело в том, что на первое путешествие наложился болезненный разрыв родителей. Вернувшись из Италии, Мина с Романом прожили в Вильно не больше трех месяцев. 12 августа 1925 года она забрала сына и села на поезд до Свечан^{97}.

В «Обещании на рассвете» Гари пишет, что, уезжая навсегда из Вильно, он нес в своем сердце воспоминание о любви к Валентине, девчонке, придумывавшей для него тысячи ужасных испытаний. Он посвятил ей рассказ «Я ем галошу», который с незначительными изменениями затем включил в «Обещание»^{98}. Французы во время Второй мировой войны называли галошами высокие башмаки из очень грубой кожи на деревянной подошве; в польском языке это слово обозначало то же, что и в русском. Гари утверждал, что в доказательство любви к Валентине съел свою галошу по ее требованию. И хотя речь шла о польской галоше, подобное всё равно выглядит вымыслом.

Всё становится яснее, когда узнаешь, что Валентина – его сводная сестра и ей тайно посвящена целая глава «Обещания на рассвете»: в 1942 году она попала в гетто Вильно (Шавнер Гас, дом 3/5, кв. 10), а в сентябре 1943-го была депортирована в лагерь Клуга, где и погибла вместе с матерью и братом Павлом.

7

Как уже говорилось, в своих автобиографических произведениях Ромен Гари ничего не говорит о Свечанах, умалчивая, в частности, что там у него жили бабушка с дедушкой.

Город Свечаны был одним из старейших еврейских поселений в Литве, расположенный среди густых лесов, рек и озер. Евреи поселились здесь в XVI веке. Сам город и его окрестности принадлежали знатному польскому роду Потоцких, чей замок, окруженный парком, находился от него в двух километрах.

Более половины населения Свечан были евреями^{99}. Впоследствии многие из них эмигрировали в США и страны Центральной Европы, спасаясь от погромов, проводимых царской полицией после провала революции 1905 года.

Улицы города были мощеными. На главной площади располагался рынок, при котором была коновязь с многочисленными поилками. Особенно бойкая торговля шла в лавочках на первом этаже деревянных домов, окружавших площадь. В рыночные дни суконщики раскладывали товар на прилавках у дверей, а сделки заключались в харчевнях и лавках на Лилсуф Гас, куда крестьяне ходили за водкой. Торговцы овощами и мясники располагались со своими деревянными столами неподалеку от церкви. Местные рыбаки охрипшими голосами зазывали покупателей и размахивали карпами и сельдями. Бедные крестьяне подозрительно, но с вожделением разглядывали выставленный на продажу товар. Больше всего покупателей было там, где продавали коней. Ожидали своей грустной участи напуганные барашки и телята. Под ногами у носильщиков всегда бегали оборванные дети в кепках, из-под которых торчали длинные пейсы. Толпы нищих и убогих в лохмотьях ждали цедаки[14]14
  Милостыня либо деньгами, либо продуктами или вещами. В иврите это слово является производным от «справедливость». Пятикнижие предписывает: «Отверзай руку твою брату твоему, бедному твоему и нищему твоему на земле твоей» (Второзаконие, 15,11). Существует восемь степеней цедаки.


[Закрыть] – куска хлеба или целого обеда – от более удачливых сородичей. По вечерам площадь пустела, провожая пьяных крестьян на постоялый двор, а богатых путешественников – в удобный гостиничный номер.

По берегам судоходных рек, по которым сплавляли лес, стояли мельницы. Город стал довольно крупным лишь потому, что через него проходила железнодорожная линия Вильно – Санкт-Петербург.

Дед Ромена Гари – Иосиф Овчинский, правоверный иудей, красавец-муж-чина с роскошной бородой, жил в добротном доме на улице Новосвечанской и торговал зерном. В «Псевдо» Гари пишет, что его дед болел туберкулезом. Это подтверждается свидетельством Блюмы Каца, одного из пяти жителей Свечан, переживших геноцид: он вспоминает, что Иосиф умер именно от туберкулеза в 1941 году, незадолго до прихода немцев. Бабка Ромена Гари, Гитель, крепко сбитая темноволосая женщина, была убита фашистами. Некоторые из членов семейного рода Овчинских похоронены на огромном, очень старом еврейском кладбище Свечан^{100}.

В Свечанах у Мины было по крайней мере два брата и сестра: Ривка, которая родилась в 1886 году, а в 1914-м вышла в Вильно замуж за Боруха, младшего брата Арье-Лейба, и Борух-Авраам, родившийся на год позже Мины, 6 апреля 1890 года, в Конске, польском городке в 130 километрах к юго-западу от Варшавы. За жизнь Борух не раз менял имя в зависимости от обстоятельств, оставляя неизменной лишь первую букву. В Вильно Боруху пришлось сменить имя на Бориса, а в Варшаве, куда он уехал учиться на юридическом факультете, стал Болеславом. Под последним именем он фигурирует в списке 1945 года{101}, в котором перечислены евреи Кракова. В бумагах Ромена Гари сохранилась его фотография, на обороте которой написано: «Мой дядя, брат моей мамы, варшавский адвокат Борис Овчинский. 1949–1950».

В «Псевдо» Гари пишет от имени «дяди Макута»: «Их было шестеро: два брата и четыре сестры, в том числе мать дяди Макута…». Дальше он говорит, что одна из сестер, Леа, если верить немногим документам, оставшимся с тех времен у жителей Свечан{102}, лишилась рассудка, потому что в семнадцать лет в свою первую брачную ночь заразилась сифилисом от мужа. Другую сестру, Ольгу, во время массовых гонений на литовских евреев в 1915 году якобы изнасиловали казаки.

По словам Поля Павловича, у Мины был еще брат Мотик (на идиш – Моше), который погиб в 1905 году в русско-японской войне{103}.

Более подробных сведений не сохранилось – архивы еврейских общин были практически полностью уничтожены фашистами.

Другой брат Мины, Эльяс, который будет называть себя Лева, женился на Белле Клячкиной, дочери Иоэля Клячкина и Гитлы Эйгес{104}, которые тоже жили в Свечанах. После свадьбы они поселились в Варшаве, а потом переехали в Вильно, где вплоть до отъезда во Францию держали ювелирный магазин. По крайней мере так заявил Эльяс комиссару Бодо по прибытии в Ниццу в декабре 1927 года.

Родственники Гари по линии матери были уничтожены эсэсовцами и их подручными – прибалтами, белорусами и украинцами из Einsatzgruppe А.

В начале октября 1941 года немцы перевезли в гетто восемь тысяч евреев Свечан. Гетто состояло из нескольких улиц, на одной из которых находился и дом Овчинских. После ликвидации гетто он был снесен. Двумя днями позже людей отправили в Полигоны, представлявшие собой неиспользуемые погреба польских военных строений в лесу Ново в 12 километрах от города^{105}.

Эсэсовцы посадили их на землю и отобрали нескольких крепких мужчин, способных работать. Остальных группами отводили к огромному рву и расстреливали. За два дня было ликвидировано 3726 евреев из Свечан и восемь тысяч – из предместий города. Среди тех, кого удалось опознать, Леа Овчинская, Авраам Овчинский с женой Эттой-Леей, Берах-Моше Овчинский с женой Хеней – все близкие родственники Ромена Гари^{106}.

Уцелевших при эвакуации гетто 5 апреля 1943 года отправили в лагерь смерти Понары под Вильно. Немцы, опасаясь вылазок партизан, начали «чистку» пограничной зоны между Белоруссией и Литвой^{107}. Своим жертвам они сказали, что их вместе с жителями других городов перевозят в гетто Ковно. Когда поезд встал посреди леса в Понарах, эсэсовцы начали высаживать пленников. Услышав автоматную очередь, несчастные пытались бежать, но все были убиты прямо у вагонов.

Гари было известно, что семь родственников его матери погибли в концлагерях. В неоднократно переписывавшихся черновиках «Псевдо»^{108} этому посвящены многие страницы, но в окончательный вариант книги они не вошли.

Мне не важно, достанется ли мне что-то, доктор. Я не стремлюсь на этом заработать. Меня не интересует выгода: ни один из семи близких родственников моей матери, имевших дело с фашистами, не получил дивидендов – все сгорели в кремационной печи, ни один не уцелел. Я иду не ради денег.

<…>

На дне ты, которую мы заставили их вырыть, находилось человек сорок мужчин, женщин и детей, и все они ждали. От и не думали защищаться. Женщины, конечно, выли и пытались защитить собой детей…

Гари умолчал о том, что среди жертв этой трагедии было несколько родственников со стороны отца: сам отец, его вторая жена и двое их детей, а также дядя Ромена Борух и его жена Ривка.

8

Ромен Гари стремился скрыть любую информацию о своем отце, но полностью ему это не удалось.

В «Обещании на рассвете» он пишет, что отец умер от страха, не дойдя до газовой камеры^{109}, а об обстоятельствах смерти Арье-Лейба якобы узнает из письма неизвестного, которое получил через несколько дней после присуждения ему Гонкуровской премии за «Корни неба», в 1956 году.

Гари вспоминает, как он растерянно стоял в руках с этим письмом на лестнице «Нувель ревю Франсез» до тех пор, пока Альбер Камю, увидев, что ему нехорошо, не пригласил его к себе в кабинет. «Этот швейцар, этот портье <…> писал мне, что от страха мой отец не успел дойти до газовой камеры: упал мертвым на пороге»^{110}.

Видимо, «швейцаром» и «портье» Гари иронично называл узника «зондеркоманды». Ссаживая с поезда людей, привезенных на расстрел, эсэсовцы отбирали из них наиболее крепких. Они должны были выносить тела из газовых камер, а потом либо сжигать их в кремационных печах, либо, если печи не справлялись с наплывом работы, сбрасывать в выкопанные рядом огромные ямы. Эти люди видели, как узников раздевают и вводят в газовую камеру, и порой узнавали в трупах своих близких. Выживших после эвакуации или ликвидации лагерей крайне мало: «зондеркомандос» регулярно расстреливали, обычно через несколько месяцев подобной работы^{111}.

Зачем же Гари пишет, что его отец умер от страха? Может быть, таким образом, он хотел отомстить ему за то, что тот ушел из семьи? Гари было известно, что евреи, которых депортировали в лагеря смерти, предвидели свою ужасную судьбу. Основываясь лишь на весьма неполных сведениях своих современников о Холокосте, Гари, зная, что его отца расстреляли гитлеровские штурмовики, предлагает читателю ложную версию: его отец погиб хотя и от рук фашистов, но не у газовой камеры – как уже было сказано, литовских евреев гитлеровские штурмовики просто массово расстреливали.

Как бы неоднозначно Роман Касев ни относился к отцу, он не мог стереть из своей памяти тот факт, что тот был убит немцами. Несмотря на всю враждебность, он чувствовал, что вместе с Арье-Лейбом умерла частица его самого. Возможно, за тем, что Лейб не успел войти в газовую комнату, скрывается желание вырвать душу и тело своего отца из лап фашистов. Свое отчаяние и боль он передал Янеку Твардовскому^{112} в «Европейском воспитании»: «Янека вдруг охватила грусть, почти отчаяние: он впервые отчетливо понял, что его отец мертв».

Если бы Ромен действительно получил столь уникальное свидетельство о последних минутах жизни своего отца, разве он стал бы скрывать подробности? Он наверняка назвал бы имя человека, который их ему сообщил. Арье-Лейб Касев действительно был убит гитлеровцами, и Ромен Гари узнал об этом сразу после войны. В письме от 9 октября 1945 года он написал своему лицейскому товарищу Франсуа Бонди о том, что его отец погиб в Польше.

У меня умерли все родственники, это вполне «в духе времени». Мама – в 1941 году от рака. Отец и другие родственники в Польше – не знаю, при каких обстоятельствах. Дядя – тоже в Ницце^{113}.

Гари ненавидел отца из-за того, что в 1925 году он ушел из семьи к Фриде Боярской^{114}, которая была на семнадцать лет моложе Мины. Фрида родила Арье-Лейбу двоих детей: Валентину (родилась 10 июня 1925 года, свидетельство о рождении будет правильно оформлено лишь 29 мая 1931 года) и Павла (родился 19 марта^{115} 1926 года^{116}, восьмимесячным), когда он официально еще оставался мужем Мины^{117}. Вероятно, о прошлом матери Ромен Гари не знал ничего. Впрочем, он рассказывал Франсуа Бонди, когда они еще оба были лицеистами, что в Польше у него был брат, который умер в раннем возрасте^{118}. Был ли этот брат сыном Мины от первого брака, с Рувном Брегштейном, или от второго с Арье-Лейбом? Лесли Бланш, первая жена Гари, слышала от него, что его брат остался с отцом в Польше.

Имя отца было вписано в свидетельство о рождении Валентины только 29 мая 1931 года, а Павла – 5 марта 1930-го.

Согласно свидетельству о разводе (гету), составленному раввинатским судом округа Вильно, брак Мины и Арье-Лейба Касевых был расторгнут 17 октября 1929 года^{119}, только через четыре года после того, как они расстались: Мина с Роменом, которому тогда было шестнадцать лет, уже полгода жили в Ницце. Отсюда следует, что Мина, эмигрировавшая с сыном во Францию еще летом 1928 года, вынуждена была вернуться в Вильно^{120}, поскольку по иудейскому закону свидетельство о разводе составляется секретарем (сойфером) раввинатского суда в присутствии обоих супругов и подписывается двумя свидетелями^{121}.

В данном случае раввин не указал причину развода, хотя обычно она оговаривается в документах. Странно, что свидетельство датировано тридцатым числом месяца тишрей, как раз между двумя большими праздниками: через три дня после Йом Кипур[15]15
  Йом Кипур – главный праздник иудеев, отмечается в десятый день месяца тишрей, после десяти дней покаяния, считая с Рош а-Шана – иудейского Нового года.


[Закрыть] и за день до Суккота[16]16
  Праздник кущей, отмечается в течение недели начиная с 15-го дня месяца тишрей. Исторический и народный праздник, напоминает о сорока годах, проведенных евреями в пустыне по пути к Земле обетованной. Поскольку они жили в шатрах, Библия предписывает эти семь дней проводить в сукке – особой хижине.


[Закрыть]. Нет подписей сторон^{122}. По иудейскому обычаю разведенная женщина может оставить себе фамилию бывшего мужа.

Мина с Роменом покинули Вильно, а Арье-Лейб с Фридой и детьми поселились в Ковно. Лейб был вынужден вернуться в Вильно 10 июня 1940 года, так как почти все мелкие предприятия Ковно, находившиеся главным образом в руках евреев, были национализированы советской властью, а Вильно всё еще находился на территории Польши. Семья поселилась у отца Арье-Лейба на улице Савичяуса^{123}.

Но это была не более чем краткая передышка. В 1942 году фашисты перевели Касевых в гетто № 2 на улицу Сяулу, 3/5^{124}. Поскольку уничтожали в первую очередь стариков и детей, Арье-Лейб омолодил себя на десять лет, сказав, что родился в 1893 году^{125}, и на время получил привилегированную работу: стал трубочистом. Немцы особенно нуждались в трубочистах, в том числе в пределах гетто, потому что боялись пожара. Те, кто имел разрешение на эту работу, по сравнению с остальными хорошо зарабатывали и свободно покидали гетто в течение дня. Благодаря этому они могли закупать предметы первой необходимости у арийцев.

Приблизительная дата смерти, которую Гари указал на фотокарточке своего отца, – 1943–1944 гг. – кажется вполне вероятной, поскольку ликвидация гетто в Вильно осуществлялась в несколько этапов с июля 1941 года по сентябрь 1943-го. Первый этап продолжался с 31 августа по 12 сентября 1941 года; за это время были уничтожены 3700 человек. Фашисты устроили провокацию, а потом обвинили евреев, что те стреляли в немецких солдат из засады. В ближайшие часы жители старого еврейского квартала были задержаны, а их имущество конфисковано. 13 сентября эсэсовцы повели их к месту массового расстрела в Понарах. Первая группа расстрелянных копала большие круглые ямы для себя и последующих жертв. Эсэсовцы со своими подручными-литовцами убивали их поочередно: сначала мужчин группами по десять человек, затем женщин и детей.

После этого чудовищного убийства в юденрат (орган местного самоуправления гетто, созданный немцами) поступил приказ собрать вместе 3000 евреев, не имеющих разрешения на работу, с семьями для последующего размещения в другом гетто, которое также было ликвидировано в период с 15 сентября по 21 октября 1941 года. Таким образом, были изолированы те, у кого не было разрешения на работу, и женщины с маленькими детьми. Из них было отобрано шестьсот человек для перевода в другое гетто; остальные были заключены в тюрьму Лукишки на улице Страшун Гас, а затем расстреляны в Понарах силами зондеркоманды. Впрочем, двум тысячам евреев удалось бежать и тайно вернуться в виленское гетто.

Обнаружив, что не все евреи Вильно были уничтожены, немцы отключили в городе телефонную связь и запретили доставку почты. Оба гетто были обнесены оградой, у входа на огражденную территорию выставлены солдаты СС, а окна, выходившие на остальную часть города, замурованы. Очередная акция уничтожения была проведена на праздник Йом Кипур 1 октября 1941 года. В полдень во втором гетто начались аресты молившихся и постящихся; всего были задержаны и заключены в Лукишки 1700 человек Вечером еще тысячу евреев выволокли из домов. Тем, кто не предъявлял разрешения на работу, угрожали расстрелом на месте, и в конце концов 2220 человек, имевших такое разрешение, покорились приказу, надеясь на пощаду. 2 октября они также были помещены в Лукишки, а на следующий день эсэсовцы отобрали из их числа тех, кто владел нужными им профессиями, и оставили в гетто. Остальные были расстреляны в Понарах.

Ликвидация гетто была завершена в период с 3 по 21 октября. Как и раньше, немцы действовали обманом, сказав своим жертвам, что переводят их в другое гетто{126}.

Таким образом, все обитатели второго гетто были уничтожены. Туда были переведены оставшиеся 9000 виленских евреев, к которым присоединились беженцы из первого гетто, укрывшиеся на чердаках, в подвалах и бункерах. Впоследствии второе гетто было также ликвидировано в несколько этапов с 22 октября по 22 декабря 1941 года.

Евреи надеялись получить работу на фабрике по пошиву меховых изделий «Кайлис», расположенной на улицах Новогродской и Шептицкой в помещениях бывшего электропредприятия «Электрит», несмотря на тесноту рабочих мест и изоляцию, поскольку эта фабрика производила меховые куртки, зимние сапоги и перчатки для бундесвера{127}. Соответствующее разрешение на работу требовалось предъявлять вместе с удостоверением личности, выданным юденратом (органом самоуправления) гетто; оно гарантировало жизнь своему владельцу, а также его супруге (супругу) и двоим детям в возрасте до шестнадцати лет. Именно благодаря тому, что до войны Касевы занимались торговлей мехами, их щадили до 1943 года{128}. Все 3000 квалифицированных рабочих фабрики «Кайлис» имели право свободно выходить в город{129}. Но 23 сентября 1943 года немецкая полиция проинформировала юденрат, что гетто будет ликвидировано, а десять тысяч его жителей – отправлены в концлагеря на территории Эстонии и Латвии. На следующий день гетто было оцеплено. Начальник полиции Ганс Киттель приказал евреям явиться в полдень к зданию юденрата; его слова переводил на идиш глава администрации Яков Гене. Кто-то выполнил приказ, кто-то спрятался от облавы в подполе, на чердаке, в потайных комнатах.

В пять часов утра евреев колонной по пять человек в рад вывели из гетто в сопровождении группы СА. Улицы патрулировались истребительными отрядами. На улице Субоч Гас фашисты отделили мужчин от женщин и детей, проводя их через ворота в церковной ограде под крики отчаяния: мужчин оставили на улице, а женщин в окружении вооруженных солдат вывели во двор. Обе группы всю ночь простояли под дождем. В это время украинские полицаи проводили облаву на евреев в больницах и приютах; задержанных размещали вместе с женщинами и детьми. Затем немцы и литовцы начали новый отбор среди женщин и детей, еще раз пропуская их через ворота: молодые здоровые женщины-с одной стороны, дети – с другой. Со всех сторон неслись крики ужаса. Матери хотели умереть вместе со своими детьми. Их отправили в газовую камеру в Майданек.

Фотография, сделанная советскими войсками в 1944 году при освобождении лагеря в Клуге. Уцелевших еще к тому времени узников фашисты сожгли заживо. Среди несчастных были вторая жена Арье-Лейба и сводные брат и сестра Ромена Гари.

© Archives nationales de Moscou.

Тысяча семьсот девушек, несмотря на голод, сохранивших привлекательность, были помещены в концлагерь Кайзервальд под Ригой. Еще несколько сотен были расстреляны в Понарах. По траве струилась кровь, на ветвях деревьев висели фрагменты человеческих тел, в том числе детских, по стволам растекались мозги.