Текст книги "Ромен Гари, хамелеон"

Автор книги: Мириам Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц)

35

В конце августа 1945 года Гари просил Пьера Кальмана заплатить ему за десять тысяч экземпляров «Европейского воспитания». «Вероятно, скоро меня демобилизуют. Дело довольно срочное». Чуть ниже была приписка: «У меня создается впечатление, что ваша информационная служба работает далеко не лучшим образом. Мне сообщают о статьях, посвященных моей книге, которые я хотел бы прочитать, но вы утверждаете, что не получали ни одной».

В Париже ходили слухи, что «Европейское воспитание» получит Премию критиков, однако сам Гари к этому не стремился. Но разве скажешь жюри «Не нужна мне ваша премия!» Куда больше его привлекала Гонкуровская премия, но сам он ничего не предпринимал в этом направлении. Его возмущало то, что она предусматривала денежное вознаграждение, а не просто вручение бумажки. Бумаги же не хватало, скорее, типографиям.

Гари прибыл в Париж 23 сентября и снял на неделю номер в гостинице «Рояль Опера», рю д’Антен. Во время ужина с Эмилем Анрио, входившим в состав жюри, он сообщил, что не собирается претендовать на Премию критиков. Своему издателю он поручил уведомить о том же Раймона Арона и Габриэля Марселя.

Пьер Кальман посоветовал Гари опровергнуть информацию о своих российских корнях – при участии в конкурсе на получении Гонкуровской премии это обстоятельство могло насторожить жюри. 15 октября 1945 года Гари ответит ему:

Поймите, что делать какие-то опровержения сейчас – значит открыто проявлять свою заинтересованность. Кроме того, по сути это было бы равносильно для меня отречению – отречению от героев «Европейского воспитания», от своей следующей книги и от всех моих будущих произведений. Пусть они просто забудут мой крест Освобождения, мой орден Почетного легиона, мой крест за боевые заслуги и то обстоятельство, что я дважды проливал кровь за свою страну. Мы с товарищами никогда и не надеялись, что нам отплатят за мужество чем-то, кроме подлости… Есть ли способ осторожно довести до сведения Гонкуровской академии, что я не из России, а из Ниццы? Я сам категорически отказываюсь что-то опровергать. А вы что думаете?

Отказавшись от предложения издательства, Ромен Гари поинтересовался: «Когда я дождусь своих кровных?» В конце письма он, не стесняясь, поучал издателя, что рекламная полоса на обложке оставляет желать лучшего, ее текст никуда не годится, и тут же предлагал свой собственный вариант.

Первый тираж «Европейского воспитания» разошелся очень быстро. Было продано 60 тысяч экземпляров, и издательство готовило новый, десятитысячный тираж.

«Говорят, книга пользуется жутким спросом. Бумаги, бумаги! Меня радует, что вы намерены отпечатать еще десять тысяч экземпляров. Продолжайте!» Гари засыпал письмами и телеграммами Пьера Кальмана, но тот не реагировал. Переводы «Европейского воспитания» вышли в девятнадцати странах^{341}, причем Гари запросил за переуступку авторских прав баснословную сумму. Книжный дом Arthème Fayard выдвинул предложение о приобретении «Тюльпана», новой книги Ромена Гари, которую издательство планировало выпустить в серии «Книга будущего».

В октябре Гари написал Франсуа Бонди, что работает над третьим романом и пьесой, но планов на опубликование у него пока нет, за исключением только что завершенного «Тюльпана». Сартр предложил опубликовать этот роман частями в «Тан Модерн».

7 ноября 1945 года, несмотря на все свои маневры, Гари стал лауреатом Премии критиков, которая спонсировалась издательством «Эдисьон дю Павуа», и сумма гонорара составила 100 тысяч франков. В состав жюри вошли Марсель Арлан, Андре Бийи, Морис Бланшо, Жан Бланза, Жан Гренье, Эмиль Анрио, Арман Уг, Робер Кемп, Фредерик Лефер, Габриэль Марсель и Жан Полан. За Гари было отдано шесть голосов, тогда как Андре Дотель за «Улицы на рассвете» получил четыре, а Жак Лемаршан за «Женевьеву и отступления от темы»^{342} – один. По примеру Андре Мальро Гари раздавал автографы в форме летчика военно-воздушных сил «Свободной Франции».

Двумя неделями раньше, 25 октября, Ромен Гари отправил экземпляр книги Луи Жуве в знак уважения. В ответном письме, датированном 10 ноября, актер сердечно благодарил писателя за теплые слова.

36

Председатель Национального совета Сопротивления Жорж Бидо, которого Шарль де Голль назначил 9 сентября 1945 года министром иностранных дел, решил открыть доступ к дипломатической службе для людей, проявивших себя в рядах «Свободной Франции»^{343}. Основное требование к кандидатуре – «активное участие в борьбе с захватчиком и его союзниками»^{344}. Этот путь в министерство с низких должностей назвали дополнительным набором: при нем не требовалось проходить конкурс на пост секретаря посольства или другие дипломатические должности. Кроме того, почти все кандидаты не принадлежали к общественным слоям традиционных дипломатических работников, аристократии и крупной буржуазии. Каждый из них был «персона нон грата». Многие из Министерства иностранных дел во время оккупации активно работали на Виши и сейчас не желали, чтобы в клуб избранных проникали голлисты, а тем более евреи. Но все же некоторые из тех, кто особенно себя скомпрометировал, оставаясь на своем посту вплоть до 1943 года, были отстранены от службы, и дипломатический корпус таким образом частично обновился.

Жорж Бидо уже имел возможность оценить личные качества капитана Гари: на время лондонской конференции Сайги тот был командирован в его ведомство, поэтому предложил Ромену написать заявление о приеме. 18 сентября 1945 года Ромен Гари подал необходимые документы на должность секретаря посольства второго класса. Единственное, что в его анкете не соответствовало действительности, это данные об образовании: диплом по славистике Варшавского университета, студентом которого Ромен Касев якобы был в 1930–1933 годах (тогда как в это время он еще учился в лицее в Ницце).

Его кандидатуру единодушно приветствовали: «впечатляющий послужной список, очень перспективный кандидат».

В рамках дополнительного набора Ромен Гари получил должность в отделе по внешним связям. Приказом от 14 декабря 1945 года на него были возложены обязанности секретаря посольства Франции в Болгарии второго класса. Гари сменил на этом посту г-на Колонна-Сезари, отозванного в центральный аппарат министерства. Ромену Касеву (Гари) был присвоен самый низкий ранг – администратор третьего класса, – и начальник кадровой службы Жильбер де Сент-Мари просил его впредь называться своим военным именем, которое стало и его литературным псевдонимом.

Директор кадровой службы министерства телеграфировал в Софию, что «нового сотрудника следует во всех случаях представлять как Ромена Гари; это имя указано и в его дипломатическом паспорте»^{345}. Но там его уже знали, потому что его интервью в газете «Франс-Суар», опубликованное в номере от 8 ноября 1945 года, было перепечатано в Бейруте в «Пресс де Франс» от 16 ноября, которая распространялась и в болгарской столице.

Посол Франции в Болгарии Жан-Эмиль Пари ответил, что в местных газетах уже печаталось интервью с автором «Европейского воспитания», и если от болгарских властей поступит запрос, то французское представительство не станет скрывать его настоящего имени.

Несколько лет спустя, работая в Берне, Ромен Гари обнаружил: в справочнике дипломатических служащих он значится под двумя именами. Тогда он решил слукавить: направил в кадровую службу Министерства иностранных дел письмо, в котором просил разрешения оставить свою настоящую фамилию Касев. Разумеется, в министерстве Касеву предпочитали Гари, а ему того только и надо было.

Гари подал заявление о демобилизации на имя министра ВВС в связи с назначением в канцелярию посольства. Через полмесяца пришел положительный ответ. В первый раз с 1938 года Гари снял военную форму. Всю жизнь он будет хранить свой костюм летчика и старую продавленную фуражку, для которой всегда найдется место у него в чемодане. Переходя на гражданскую службу, Ромен получил все причитавшиеся ему деньги, в том числе надбавку как члену летного состава. Теперь нужно было обзавестись новым гардеробом. Гари нравились английские ткани и фасоны. Лесли сводила его в ателье на Сивил Роу, где ему подобрали несколько прекрасных шерстяных вещей. Но, увы, Гари казалось, что все они сидят на нем как на корове седло: костюм смотрелся экзотическим одеянием. Лучше всего ему шла синяя авиаторская форма, но ни один английский портной этого не понимал и не мог приспособить уже существующие фасоны к фигуре человека из другого мира.

Гари лишился не только формы, но и своего военного имени – теперь его употребляли только в министерстве. По бумагам он опять стал Роменом Касевым, о чем свидетельствует справка от 10 декабря 1945 года, выданная полковником Анри де Ранкуром:

«Я, полковник де Ранкур, атташе военно-воздушных сил Великобритании, подтверждаю, что капитан Касев, служивший в рядах военно-воздушных сил „Свободной Франции“ в Великобритании, имел разрешение выступать на службе под именем Ромен Гари и что командованию было известно его настоящее имя».

Часть IV
Секретарь посольства и писатель

* На фото: Ромен Гари, 1950-е.

37. Париж

В ожидании назначения на пост в Министерство иностранных дел Ромен и Лесли решили вернуться во Францию. Они заперли свой уютный домик в Челси и отправились в Париж, где их ждала полная неустроенность. Навсегда покидая дом в Челси, Ромен поцеловал его стену и заплакал. В Париже Лесли с удивлением обнаружила, что в большинстве квартир не было даже горячей воды. Но поскольку Гари был видным деятелем «Свободной Франции», ему предоставили апартаменты в отеле «Бристоль» на улице Фобур-Сент-Оноре, где всё же можно было час принимать ванну, но в самое неурочное время, чаще всего посреди ночи; в первые месяцы после войны и это было неслыханной роскошью.

Денег не хватало, а такси было немного. Им часто приходилось ходить пешком по темным обледенелым улицам, и Гари, совершенно не умевшему ориентироваться, не раз случалось заблудиться. Они нередко посещали театры и кино. Лесли сводила Гари в еврейский квартал Маре, который на идиш назывался Плетцель. Когда они шли по улице Розье, большая часть жителей которой погибла в концлагерях, Ромен произнес: «Вам нравится еврейский квартал? Я вас не понимаю». Он охотнее сидел на террасе какого-нибудь заведения в Сен-Жермен-де-Пре. Симона де Бовуар, например, слушала его воспоминания в кафе «Ля-Рюмри»^{346}.

Ромен увлекался живописью, посещал мастерские художников, но терпеть не мог ходить в музеи, а тем более на концерты. Единственное, в чем он позволял Лесли себя уговорить, это сходить в русскую церковь на рю Дарю и послушать выступление мужского хора. После службы они шли в русский ресторанчик напротив, где Гари одним махом съедал целую банку соленых огурцов.

Однажды супругов пригласили к себе Мадлен и Андре Мальро, которые жили в районе Булонь. Гари обожал и всячески превозносил Мальро. Смущенный неловким молчанием, Ромен впился в писателя глазами, и тот под этим взглядом сам чувствовал себя не своей тарелке и только ждал, пока ситуация разрядится.

На некоторое время, пока Ромен не получил назначения в Софию, Лесли вернулась в Лондон, чтобы привести в порядок дела и поухаживать за матерью.

38

В феврале 1946 года Гари приехал в Болгарию. Из кадровой службы ему тут же пришла анкета, которую следовало заполнить и отослать в министерство с приложением необходимых документов – от него требовали подробную информацию о расходах на дорогу до Софии. В те годы прямого транспортного сообщения до Софии не существовало. Поэтому Гари вылетел из Парижа на самолете, а затем пересел на теплоход, шедший через Алжир, Бенгази, Каир. В Каире ему пришлось три дня ждать самолета до Анкары. На открытке из Алжира, переданной Лесли через «Кальман-Леви», было изображено «стойбище кочевников в пустыне» и сделана надпись: Having a wonderful time!!! R. – «Я отлично провожу время!» В Анкаре Гари ждал поезда на Стамбул, за турецким поездом последовал болгарский, и вот наконец через Свиленград он добрался до Софии. Хотя Гари и оскорбила необходимость давать полный отчет о своих перемещениях, он был вынужден подчиниться требованиям кадровой службы. Его ответ был отправлен лишь через десять месяцев и отличался крайней дерзостью:

Направляю вам должным образом заполненную анкету.

Но беру на себя смелость заметить, что печать и отправка бланка этой анкеты потребовали от меня не окупаемых и совершенно не обоснованных затрат времени и денег. Подобная мера предосторожности не предотвратит мошенничества – одним словом, это дополнительное бремя французским налогоплательщикам.

Прошу прощения за вмешательство, но мне редко случалось сталкиваться со столь вопиющими случаями разбазаривания государственных средств.

С уважением, Ромен Гари^{347}

Во главе Болгарии стоял премьер-министр коммунист Георгий Димитров^{348}. Когда Пшер пришел к власти, Димитров находился в Германии и был обвинен в поджоге рейхстага 27 февраля 1933 года. Он предстал перед Верховным судом и был допрошен на очной ставке с Герингом, который «задавал вопросы так, словно сам был судьей». Димитрова, как и всех остальных, кроме ван дер Люббе^{349}, оправдали. Димитров перенес тяжелые болезни, прошел не только нацистские концлагеря, но и сталинские «чистки». Царица и царь Борис III по-прежнему оставались в Болгарии, но в стране всем заправляла Советская армия. В «Юнион-клуб» посол Соединенных Штатов произносил пламенные речи перед теми, кого ожидала тюрьма или виселица.

Другом Гари в «стране народной демократии» стал Николай Петров, прямой и отважный человек, выходец из болгарской аристократии. После окончания Сорбонны Петров возглавлял софийское отделение «Альянс Франсез». Кроме того, он руководил либеральной аграрной партией и был главным редактором газеты «Народно земеделско знаме»^{350}. в надежде увидеть лучшие времена для своей страны Николай слишком рассчитывал на поддержку посла США Мейнарда Барнса. Против Петрова сфабриковали дело, и он был приговорен к смертной казни через повешение, несмотря на протесты западных держав.

Лесли приехала в Болгарию только в апреле. Из Лондона она отправилась в Париж, остановилась у Рене и Сильвии Ажидов и ожидала разрешения ехать к мужу. Гари не взял с собой ничего, кроме одежды, потому что у него ничего и не было, а вся собственность Лесли погибла во время бомбежек. Министерство иностранных дел выдавало своим сотрудникам, командированным за границу, вино для официальных приемов. Лесли нанесла визит сотруднику МИДа, и в Болгарию дипломатической почтой были отправлены ящики с вином.

Посылая Ромену телеграммы, Лесли пыталась расспросить о жизни в Софии и о предоставленной им квартире. В ответ он писал милые письма, в которых не отвечал ни на один вопрос: он ничего не смыслил в быту, а квартира на улице Христо Ботева, которую им дали в посольстве, была мрачной и темной. Наконец Лесли получила командировочное удостоверение, и Ажиды проводили ее на набитый ночной поезд до Марселя, уходивший с Лионского вокзала в Париже. До самого конца поездки она ехала стоя. По прибытии ей не удалось поймать такси, и носильщик согласился проводить ее до пристани, где Лесли рассчитывала сесть на пароход. Какое-то время она бродила в порту, где все было загромождено военной техникой. Пароход стоял у пристани, но отправляться, похоже, собирался нескоро. По-прежнему в сопровождении носильщика, тащившего за ней чемоданы, Лесли пошла в кассу, где ей заявили, что не продадут билет, пока судно не будет готово. Вопрос в том, когда оно будет готово! Хаос первых дней без войны. Все гостиницы были закрыты, и Бланш в отчаянии разрыдалась. Пожалев женщину, носильщик предложил Лесли остановиться у одной его знакомой: не слишком комфортно, но по крайней мере будет где провести ночь. До знакомой они шли по каким-то портовым улочкам за Канбьер, и уже на пороге Лесли поняла, что пришла в публичный дом. Держательница заведения, полная женщина с волосами, накрученными на бигуди, была очень рада принять у себя супругу авиатора «Свободной Франции», потому что на войне у нее погиб сын. Она даже наказала своим «девочкам» не шуметь, чтобы не мешать «английской жене французского летчика». Потом в кассе, взглянув на адрес, по которому следует доставить билет, Лесли попросят проверить, правильно ли она его указала. Через шесть дней Лесли села на румынский пароход, кишевший вшами. Следуя по извилистому пути, судно наконец пристало в Стамбуле, и Лесли, с ее неумеренной любовью к Востоку, была сразу же очарована этим городом. Обеспокоенный долгим отсутствием жены, Гари уже долгое время наводил о ней справки у Пьера Кальмана.

На пароходе Лесли познакомилась со стамбульским торговцем ювелирными украшениями и провела с ним несколько бурных ночей. Она открыла для себя не только Турцию, но и страсть, о какой мечтала в молодости, когда пылкий турок без лишних разговоров швырнул ее на ковер. Мужчины из России и с Востока привлекали ее не только из-за истории с Путешественником, с которым она стала женщиной, но и из-за богатого печального опыта с существами, которых она называла homo Britannicus.

В отсутствие Лесли Ромен соблазнил красивую болгарку Неди Трианову, которая в будущем станет их подругой. Неди расстраивалась, что «когда приедет жена, всё кончится». На это Гари возражал: «Да нет, вовсе нет: вы не знаете моей жены, она всё понимает».

Когда Лесли приехала в Софию, мать Неди помогла им устроиться. В служебной квартире отсутствовали даже минимальные удобства, а на прилавках магазинов ничего не было. За символическую цену Гари купил у Неди скатерти и столовое серебро, чтобы можно было принимать высоких гостей.

Однако властям Болгарии Гари оказался явно не по душе, и однажды спецслужбы сфотографировали его с Неди для дальнейшего шантажа. Чтобы он мог полюбоваться на них, его вызвали в грязное кафе. Если бы эти снимки легли на стол посла Франции в Болгарии, Гари мог бы ставить крест на дипломатической карьере. Загнанный в тупик, Гари внимательно рассмотрел фотографии и сказал: «Да, вы правы. В тот день я явно был не в лучшей форме и уронил честь своей страны. Если вы пришлете мне назад эту милую особу, я попытаюсь показать всё, на что способен».

Вскоре Ромен и Лесли поняли, что Неди сотрудничает с болгарскими спецслужбами и это она выдала Гари. Ей нужно было содержать семью – она жила в убогой двухкомнатной квартирке, где даже не было отопления.

Через некоторое время Неди увлеклась послом Жаком-Эмилем Пари, и с тех пор вся четверка не расставалась, несмотря на то что законная жена Пари грозила скандалом. Время от времени они вчетвером выезжали на несколько дней из Софии отдохнуть в домике на берегу Черного моря.

В Болгарии Гари глубоко возмущали аресты, судебные процессы, казни сталинской диктатуры. Кто имел возможность – тайно выезжал за границу, другие накладывали на себя руки. Но, по словам Гари, болгарам всё можно простить за то, что у них такая красивая страна. Он прожил в Софии два года, хотя и очень хотел уехать. Здесь он завершил свою третью книгу «Большой гардероб». Теперь в письмах к приятелю Рене Зиллеру он подписывался именем героя своего нового романа – «Тюльпан», несколько раньше это же имя носил персонаж «Буржуазии», его первого юношеского романа, который ни один издатель не захотел опубликовать.

Лесли Бланш и секретарь французского представительства в Софии Ромен Гари в своей неотапливаемой служебной квартире. 1947.

Collection Diego Gary D. R.

По вечерам играли в бридж. Приемы в «Юнион-клуб» собирали дипломатов из всех стран: здесь объедались оладьями и пели песни, а простые люди страдали от голода. Лесли ходила по церквям и монастырям, общалась с цыганами, с которыми, как и со всей «восточной экзотикой», находила в себе много общего. В письмах Пьеру Кальману она жаловалась, что София – некрасивый, душный, шумный провинциальный город, где всё продают из-под полы.

Гари составлял прекрасные, ценные отчеты о политической ситуации в стране и в регионе в целом^{351}. Но, несмотря на это, он вызывал подозрения в западных дипломатических кругах. Во-первых, он говорил по-русски, а значит, мог общаться с коммунистами. Во-вторых, его жена была увлечена всем славянским и всем мусульманским, а Неди, болгарскую шпионку, слишком часто видели в их компании. Кроме того, его манеры совершенно не вписывались в рамки приличий, принятых среди сотрудников министерства, в обществе которых Гари умирал от скуки.

В июне 1946 года Гари получил разрешение на поездку в Варшаву, где он должен был выступить по поводу «Европейского воспитания» – перед кем и с какой целью, неизвестно. Может быть, его пригласили в надежде, что он подкрепит официальную выдумку, согласно которой в ряды польского Сопротивления охотно принимали евреев? Гари не был в Польше с двенадцати лет, когда из Варшавы пять тысяч евреев были отправлены в лагеря смерти, где весной 1943 года последние партизаны гетто на протяжении трех недель сопротивлялись фашистским захватчикам. К 1946 году ничего еще не успели отстроить: город по-прежнему лежал в руинах. В Варшаве евреев почти не было. Над развалинами, казалось, витали их души, а на месте гетто Гари нашел кучу обожженного мусора. Несколько его родственников по матери были узниками того гетто и затем погибли в Треблинке. Эта поездка в Варшаву никак не отражена ни в личных бумагах писателя, ни в его произведениях.

В октябре Ромен Гари получил разрешение на двухнедельный неоплачиваемый отпуск в Париже. Он хотел обсудить некоторые вопросы со своим издателем, а также встретиться с премьер-министром Леоном Блюмом, который высоко оценил «Европейское воспитание».

В 1946 году в Софии Гари познакомился с болгарским дипломатом Петром Увальевым, имя которого несколько лет спустя использует как тайный литературный псевдоним. Увальев получил классическое образование у августинцев, а затем окончил юридический факультет в Софии. Он свободно говорил на нескольких языках, был постановщиком ряда пьес и опер в Болгарии. В 1942–1945 годах, до того как к власти пришли коммунисты, он входил в состав болгарского правительства в Италии. Увальев был почти ровесником Гари, всего на год его моложе, удивительно на него похож и, так же как и он, носил небольшие усики, позаимствованные у Эдуарда Корнильон-Молинье, вместе с которым он сражался в одних рядах в Африке. Увальев искал способ как можно скорее покинуть Болгарию, где уже летели головы. 30 июня 1947 года будущему политэмигранту был выдан специальный паспорт за № 236.

«Министерство иностранных дел и Совет по делам религий Болгарии просят гражданские и военные власти дружественных стран не препятствовать в перемещениях за рубежом писателю г-ну Петру Увальеву и предоставить ему содействие и защиту в случае необходимости. Настоящий паспорт действителен в течение года». 18 июля 1947 года Гари при помощи вицеконсула добился оформления для Увальева специальной визы № 296 посольства Франции в Болгарии: «Выдать въездную визу во Францию сроком на три месяца».

Через Италию Увальев добрался до Великобритании и в 1948 году получил английское подданство под именем Пьера Рува^{352}. Изначально он собирался в Париж. Но посол Болгарии в Великобритании спросил его, говорит ли он по-английски. Увальев, который по-английски не знал ни слова, невозмутимо ответил: «Кто же не говорит по-английски?» В результате он получил назначение в Лондон на незначительную должность секретаря третьего класса, которая тем не менее дала ему вскоре основание просить политического убежища. Британцы, опасаясь скандала, порекомендовали ему оставаться на своем посту, спокойно работать, а когда его миссия будет подходить к концу, повторно просить убежища. В Англии он снял небольшую квартиру и в 1950 году начал сотрудничать с продюсерами Анатолием и Дмитрием Грюнвальдами. Став директором театра «Хетуэй», Увальев продюсировал целый ряд спектаклей, имевших успех, а впоследствии обратился к кинематографу. Вместе с Карло Понти и Софи Лорен он основал небольшую компанию «Грейдж филмз», которая в числе других выпустила картины Антониони. Кроме того, Увальев писал сценарии для Клер Блум, Питера Селлерса, Джеймса Мейсона, Джеральдины Чаплин, Марчелло Мастроянни; не забывал он и театр, и преподавание в Лондоне и Кембридже.

Впоследствии, вернувшись во Францию, он разыщет Ромена Гари и сыграет в его писательской карьере немаловажную роль.

В марте 1946 года Гари направил Пьеру Кальману рукопись «Тюльпана», которая была незамедлительно передана в типографию, а в мае в Болгарию были отосланы гранки на корректуру. Просматривая их, Гари пожелал заменить название книги на «Вино мертвых» – так, как мы помним, назывался его первый роман, отвергнутый писателями. Ему ответили, что менять название уже поздно, но он продолжал упорствовать и предложил: «Тюльпан, или протест». Однако Гари находился слишком далеко, не мог действовать оперативно, и Пьер Кальман нашел убедительные причины, чтобы ничего не менять. Да и книгу уже начали брошюровать.

В то же время Гари никак не мог побороть тревогу, которая охватывала его, едва он садился за письменный стол. Сделав из «Тюльпана» пьесу, в июне Гари попросил Пьера Кальмана передать ее на суд актера и режиссера Луи Жуве. В ближайшее время издатель выполнил эту просьбу.

11 июля Луи Жуве направил Ромену Гари внешне любезный и теплый, но, по сути, довольно-таки безжалостный ответ^{353}.

«Тюльпан» – жестокая книга. Судьба заносит выжившего узника фашистского концлагеря в жалкую лачугу в Гарлеме. И там ему приходит в голову мысль поразить и шокировать человечество, одевшись как Махатма Ганди, объявив голодовку и созвав журналистов, чтобы те сделали из «белого Ганди из Гарлема» легендарную личность. Тогда сразу появятся восторженные последователи. И денежки рекой потекут в карман мошенника и его приспешников. Тюльпан с невозмутимостью проповедует, благословляет, клеймит фарисейство. Он шут, который издевается над идеализмом, над высокими словами ради тех, кто будет читать его книгу на протяжении последующих пяти тысячелетий. «Цинизм Тюльпана – как и мой собственный – это отчаяние идеалиста»^{354}.

В действительности это произведение, полное безысходности, невозможно свести к какому-либо определению. Но оно наглядно иллюстрирует взгляд Гари на самого себя как на «террориста смеха». Уже здесь автор прибегает к провокационной игре слов, к особому их употреблению, которое много лет спустя критики, давно позабывшие «Тюльпан», назовут «стилем Эмиля Ажара».

«Чернокожий», он же «негр». Другой вариант – «еврей». Общий термин для обозначения низших живых существ, произошедших от обезьяны. Эквивалент в английском языке – shit-eaters. Для борьбы с вредителями данного вида и сохранения урожая используются различные химические вещества. Известны также под названием «филоксера». К отличительным признакам негров относятся крупный нос, оттопыренные уши и серебро внутри. Охранялись главным образом «вождем», которого они неизменно восхваляли и от которого отказывались отречься, даже несмотря на преследования и пытки, Адольфом Гитлером.

Критика встретила «Тюльпан» прохладно. Автору ставили в упрек слова, которые он вложил в уста Тюльпана: «Ганди всю жизнь устраивал голодовку, но в конце концов его пришлось добивать из пистолета»^{355}.

Ромен Гари ближе к русской и англоязычной литературе, чем к французским писателям, таким как Мальро и Камю. Он отождествлял себя со своим героем до такой степени, что даже некоторые письма подписывал «Тюльпан». Это он, выживший, но во всем разочаровавшийся узник концлагеря, отца которого расстреляли в Понарах, а потом сожгли в яме вместе с другими мертвецами.

Придя в себя после резкой критики Жуве, 20 июля Гари направил ему письмо, в котором спрашивал, согласен ли он на постановку пьесы в переработанном виде. Затем он поручил секретарю переслать рукопись в Софию и после этого взялся за дело, сообщив Жуве телеграммой, что завершит работу через три недели. 3 августа он отправил Жуве новое письмо, в котором выражал надежду, что на этот раз может предложит «что-то более или менее удачное».

16 января 1947 года снова телеграмма: «Наконец направляю вам что-то основательное». 31 января Гари в нетерпении телеграфировал Пьеру Кальману, желая знать, получил ли Жуве второй вариант пьесы. Издатель подтвердил, что получил и выслал ответ авиапочтой.

Но письмо от Жуве всё не приходило. 5 февраля Гари повторно направил рукопись, предложив Жуве два варианта названия: «Плот „Медузы“» и «Неуместные люди». Он утверждал, что «не может придумать ничего лучше». «Если вы опять скажете, что „это не то“, я окончательно оставлю драматургию и вернусь к прозе: видимо, я ошибся, это бывает».

Жуве ответил Гари 2 марта. В письме он говорил, что ему нравится образ Тюльпана, но изменения, которые внес автор, не кажутся ему «существенными». Персонажи просто существуют, в пьесе нет действия, порядок смены сцен производит впечатление разрозненности. По вердикту Жуве, несмотря на присущий Гари «драматизм, мастерство диалога, владение языком театра», «Тюльпан» не удался. Возможно, у него есть другой замысел? Гари был очень обижен и заявил Жуве в ответном письме от 1 мая, что намерен положить конец этой «неприятной истории».

В апреле 1947 года Гари дважды был в Париже, но так и не решился зайти к издателю. Он спрашивал себя, стоит ли ему продолжать с ним сотрудничать, раз «Тюльпан» постигла неудача, а Кальман не спешит платить и вести переговоры о передаче прав, или лучше, наконец, уступить «домогательствам» Гастона Галлимара.

В январе 1947 года Ромен Касев был зачислен в штат гражданских администраторов Министерства иностранных дел в ранге администратора третьего класса первого эшелона.

Всякий раз по окончании рукописи Гари должен был обращаться в кадровую службу за разрешением на печать. Там текст подвергался тщательному рассмотрению, по результатам которого выносилось заключение. Вот как высказались в кадровой службе по поводу сценической версии «Тюльпана»: «Принимая во внимание, что данное произведение представляет собой художественное отображение действительности, американский отдел, давая оценку данному произведению, полагает, что присутствующая в нем критика некоторых сторон менталитета и образа жизни, характерных для США, не дает оснований считать его памфлетом на американские институты».

В конце ноября генеральный секретарь Министерства иностранных дел Жан Шовель, который еще не раз сыграет решающую роль в дипломатической карьере Гари, принял решение о назначении Гари вице-консулом в посольство Франции в СССР. Но Гари так и не получил это небольшое повышение, поскольку несколько дней спустя из французского посольства в Москве пришла телеграмма, заставившая Шовеля пересмотреть свое решение. В одном из столичных литературных журналов накануне появилась статья под названием «Школа ренегатов», в которой некто Гельфанд анализировал «Европейское воспитание». Это великий образчик стиля сталинских времен.