Текст книги "Ромен Гари, хамелеон"

Автор книги: Мириам Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 51 страниц)

Прочитав это интервью, Анри Опно и Жак Вимон решили, что после такого скандала на дипломатической карьере их друга можно ставить крест. Гари кричал Лесли в телефонную трубку, что она его уничтожила и больше не получит от него ни гроша.

На следующий день после ужина в дорогом парижском ресторане, куда «новая пара» пригласила друзей, Анри Опно, который, кстати, предпочитал ресторанам уютные кафешки, вынес свой вердикт: «Она его выпотрошит!»

Гари оказался в плену ситуации, контролировать которую уже не мог. Он обещал Джин жениться, но находился не в том положении, чтобы просить Лесли о разводе.

58

В то время Рене Ажид получил в Тулузе место профессора по физиологии. Возможно, его продвижению по службе способствовал Гари: ранее Ажид предпринимал несколько безуспешных попыток в этом направлении. «Оазис» продали. Ив учился на четвертом курсе медицинского факультета, а безутешный Оливье прощался с благословенным детством.

Отношения между Роменом Гари и Ажидами были неровными. Постоянным предметом их споров был денежный вопрос: Рене, сохранив привычки юности, жил скромно, тогда как Гари, хотя и не поддавался безрассудству, но любил продемонстрировать свою состоятельность. Он не позволял Рене приглашать его в ресторан, потому что тот всегда выбирал недорогое заведение и говорил: «Возьмем одно блюдо». Эта фраза выводила Ромена из себя. Однажды в ресторане «Липп» из-за этого они даже поссорились. Гари проворчал: «Ты хоть знаешь, кто я теперь? Могу, как-никак, заплатить за твой ужин. Ты неисправим!» Только через полгода Роже удалось их помирить^{529}.

Мрачный эгоцентрик, Гари покорно проглатывал все замечания Сильвии, которая в вопросах морали была непреклонна – своему «милому другу» она ничего не спускала. Эта умная, вспыльчивая, ироничная и прямолинейная до жестокости женщина не раз ранила самолюбие Гари, но никогда в этом не раскаивалась. Не мягче она обошлась и с Джин, когда Лесли написала ей, будто весь Париж говорит о неверности избранницы Ромена. Вероятно, имелись в виду всего лишь сплетни о мимолетных романах Джин с коллегами по съемочной площадке.

Слухи о предполагаемом разводе Гари и об аморальном поведении Джин, жившей с женатым мужчиной, достигли Маршаллтауна, к страшному неудовольствию ее родителей. В газете «Де-Мойн» появилась статья некоего профессора социологии, который возмущался поведением актрисы, противоречившим нравственным представлениям Среднего Запада.

Однажды, приехав в Маршаллтаун, Джин пришлось оправдываться в местной газете, и чтобы продемонстрировать, что она не сошла с пути истинного, она со всей скромностью отправилась вместе с родителями на воскресную службу. Также Джин прошлась по местным магазинчикам и купила несколько весьма невыразительных нарядов – она, обычно одевавшаяся у Диора и Живанши; навестила своего бывшего преподавателя драматического искусства и нанесла визит вежливости директору школы, в которой когда-то училась.

Отец упрекал Джин в том, что она живет с мужчиной его возраста, который к тому же является законным мужем женщины старше его на одиннадцать лет. Гари, со своей стороны, хотя и был убежден, что рано или поздно Джин его оставит, уже смирился с мыслью, что ему придется на ней жениться. У нее был оригинальный способ убеждать.

Однажды декабрьским вечером 1961 года в Сен-Поль-де-Ванс, где они гостили у Роже Ажида, Джин вдруг решила, что Ромен никогда на ней не женится, несмотря на то что она должна родить ему ребенка, – Лесли не согласится на развод. Пока Ромен с аппетитом уминал шоколадный торт, оставляя в нем следы от ложки, она пошла в ванную и попыталась вскрыть себе вены. Порез получился поверхностным: на кафельный пол вытекло примерно полстакана крови. Джин, испугавшись, стала звать на помощь: «Скорей, я умираю, я вскрыла себе вены». Ромену стало плохо. В это время Роже звонил доктору Розанову^{530}, который тут же приехал перевязать рану и успокоить Джин. Инцидент благополучно завершился в «Лулу» – дорогом ресторане на берегу моря. Но Ромен воспринял попытку самоубийства Джин всерьез. Он писал Рене Ажиду из Рокбрюна, что его мучают приступы панического страха и клаустрофобии. «Я почти не сплю… Боюсь, у меня снова начинается депрессия, как в Лондоне. Бедная Джин – и бедный я!»

59

Лесли признавалась Элен Опно, что скорее предпочтет быть вдовой Гари, чем его бывшей женой. Но Ромен предпринял последнюю попытку выбить у нее согласие на развод: он сказал, что ему предстоит операция диафрагмальной грыжи, а кроме того, он должен лечиться от почечной и кишечной инфекции. Перед тем как лечь в клинику, он пообещал составить завещание, по которому не оставит ей почти ничего, насколько это возможно по закону. Элен Опно записала в своем дневнике 12 апреля 1961 года, что Ромен уверял Лесли: если он благополучно перенесет операцию, то застрелится, оставив записку, в которой обвинит ее в своей смерти.

Однако его внимания требовали и другие срочные дела. Скоро всем станет заметно, что Джин беременна. Как избавить ее от любопытных взглядов тех, кто следит за их личной жизнью? Выход нашла Евгения: она предложила снять дом в Ситхесе, под Барселоной. Было решено, что Джин с Роменом пробудут там до рождения ребенка.

По пути в Испанию они остановились в Тулузе у Рене и Сильвии, которая наблюдала за поведением Джин и слушала рассуждения Ромена, смирившегося с необходимостью вновь жениться. Он был очень привязан к Джин и не бросит ее даже тогда, когда у нее будет депрессия, хотя к тому времени они давно уже будут в разводе и у него не останется перед ней никаких обязательств.

Несколько недель они прожили в Ситхесе, а потом всё же решили перебраться в Барселону, в четырехкомнатную квартиру с террасой на улице Каллас, 31, принадлежавшую Евгении. Скоро Ромен будет вынужден разрываться между Барселоной и Парижем.

Через некоторое время Ромен Гари отправился в Канны. Робер Фавр Лебре пригласил его быть членом жюри Каннского фестиваля наряду с Эрнстом Крюгером, Франсуа Трюффо, Анри Дойчмайстером, Жаном Дютуром, Ежи Кавалеровичем, Марио Солдата, Милом Феррером, Софи Демаре, Юлием Райзманом; председателем жюри был выбран Тецуро Фурукаки^{531}. В бульварных газетах писали, что Гари с шести утра каждый день работает над новым романом или о пуританизме, или о Таити. И действительно, он как раз писал начальные главы «Повинной головы», где действие по сюжету разворачивается на одном из райских островов Тихого океана.

Пока Ромен смотрел фильмы и обедал, слушая шум прибоя, Джин, которая вскоре должна была родить, маялась от скуки в обществе Евгении. Она умирала от ревности и постоянно подозревала Ромена в измене. Вероятно, в этом она не ошибалась, но напрасно было думать, что Каннский фестиваль в этом отношении самое опасное место. Джин названивала Гари по телефону в любое время дня и ночи, чтобы убедиться, что он действительно занят работой. Она преследовала, мучила и унижала его на глазах у всех, а он только принимал независимый вид и притворялся, что его это не трогает.

Вернувшись к Джин и поддавшись свойственному ему романтическому порыву, Гари не раз отправлял дочь Евгении Муньос-Лакаста – Мабель в Коста-Брава, чтобы отправить оттуда телеграмму, а потом по-детски радовался, что никто не знает, что они в Барселоне. Тем не менее уже в мае режиссер и продюсер Роберт Пэрриш раздобыл их адрес. Он хотел предложить Джин роль в комедии по мотивам новелл Ирвина Шоу. Джин разговаривала с ним, лежа в постели, завернувшись в одеяло так, чтобы не было видно живота, притворившись, будто сломала нога. Сценарий ей не понравился: героиня будущего фильма In the French Style («На французский манер») была слишком похожа на тех, что Джин уже приходилось играть у режиссеров «новой волны». С другой стороны, ей уже три года не поступало ни одного предложения от американских продюсеров, и она решила согласиться. Съемки должны были начаться в Париже в конце августа. Пэрриш просил Джин начать репетировать на вилле Ирвина Шоу в Клостерсе в Швейцарских Альпах. Уже через несколько дней после появления на свет Александра-Диего она явится в назначенное место, а Пэрриш, найдя, что она несколько пополнела, спросит, не беременна ли она. В ответ Джин клятвенно заверит его, что это не так, и пообещает похудеть к началу съемок.

Александр Гари родился утром на четыре недели раньше срока. Джин пришлось делать кесарево сечение. Отец ребенка приехал только через несколько дней. Евгения с первой же минуты всем сердцем полюбила малыша – именно она и будет его воспитывать. Евгения же дала ему второе имя – Диего, а мальчик всегда будет звать ее мамой. Находясь всё время рядом с Евгенией, первые слова малыш произнесет по-испански, и Джин придется хоть немного научиться говорить на этом языке, чтобы общаться с сыном.

Гари сообщил о рождении сына только Дине Павлович и Жаку Вимону, которым поручил позаботиться о ребенке в случае его смерти. Он признался, что беспокоится за будущее малыша, у которого до сих пор нет свидетельства о рождении: его мать еще не получила официально развода, а отец продолжал надеяться на то, что Лесли в итоге даст ему свободу. В ожидании перемен Диего отдали на попечение гувернантки. Жаку Вимону показалось, что Гари писал это письмо в состоянии алкогольного опьянения. Больше об этом эпизоде Гари никогда не упоминал^{532}.

Ромен Гари и Джин Сиберг вернулись в квартиру на рю дю Бак. Вскоре Ромен попросил свою двоюродную сестру подыскать в Ницце квартиру для Евгении, Мабель и Диего, где те прожили два месяца. Гари был готов покрыть все расходы. Когда Дина, пребывая в отчаянии после смерти мужа, послала ему полную тоски телеграмму, он немедленно отправил ей денежный перевод. Дине не удалось продолжить дело Павловича, и теперь ей нередко случалось оставаться без гроша, но не потому, что муж оставил ее без средств: просто в порыве великодушия она уступила всё свое наследство двум его детям от первого брака, которые жили в Англии, поставив тем самым собственных детей под удар. Дина была настолько щедра и беззаботна, что одаривала Мабель и Джин семейными драгоценностями. И это в то время, когда ее дети были предоставлены сами себе – у нее не было денег на их образование. Безутешная мать целыми днями читала английские романы, запивая чаем таблетки макситона – амфетаминного препарата, который самым негативным образом отражается на мозге. Когда ее навещал Ромен, они часами сидели на террасе кафе на улице Франс. Он молча, напряженно слушал русскую речь Дины, повествовавшей о несчастьях, и смотрел, как по ее лицу текут слезы. Но сделать для нее он мог только одно: снова и снова давать деньги.

Десятого декабря 1962 года Джин Сиберг согласилась дать интервью по телефону Кармен Тесье из журнала «Франс-Суар». «Я не могу выйти замуж за Ромена Гари, потому что он не разведен», – заявила она на вопрос журналистки о том, насколько обоснованны слухи, что они вот уже несколько лет живут вместе. «Мы до сих пор находимся в том же положении, что и три года назад… Если бы мы уже успели пожениться, не было бы никакого смысла скрываться, совсем наоборот».

Гари опасался, что Лесли, узнав о рождении сына, потребует увеличить ей денежное пособие. Джин в свою очередь не хотела, чтобы Маршаллтаун узнал, что она родила ребенка вне брака, и торопила Ромена. Его жена, несмотря на свое отчаяние, пошутила по этому в беседе с Элен Опно: In which case a divorce would hardly seem worthwhile[69]69
  «В этом случае вряд ли есть смысл в разводе».


[Закрыть]. Несколько дней спустя позвонив своей подруге из Рокбрюна, она призналась: For те life begins and ends with Romain[70]70
  «Для меня жизнь началась и закончится с Роменом».


[Закрыть]. Гари распространял тревожную информацию о собственном здоровье, хотя в действительности ему не делали никакой операции, Лесли, в свою очередь, на провокацию не поддалась. Более того, ее запросы увеличились. В письме от 7 декабря 1962 года Гари жалуется Сильвии Ажид, что супруга требует с него за развод «75 миллионов единовременно и плюс пятьсот тысяч ежемесячно»[71]71
  Сумма указана в дореформенных франках.


[Закрыть], ей необходима крупная сумма на покрытие расходов, связанных с болезнью престарелой матери, которой уже исполнилось 86 лет.

В конце августа, ужиная в «Пье де Кошон» в обществе супругов Опно, Гари рассказал им о последнем требовании Лесли, неизвестно, действительном или им самим придуманном: окончательно оставить дипломатическую службу, дабы ее соперница не могла выставляться на посольских приемах. Пока он говорил, Элен разглядывала Джин Сиберг и пришла к выводу, что та «стала проще». Когда Элен спросила ее, почему она так хочет выйти замуж за Ромена, Джин ответила: «Для моих родителей я хочу иметь детей. И не одного», – добавила она, когда Диего был еще только месяц.

Очевидно, что Ромен Гари тянул разрешение щекотливой ситуации с женитьбой не потому, что стремился защитить свою дипломатическую карьеру. В это время он находился в длительном отпуске и мог больше времени посвящать творчеству. С 17 августа 1961 года Гари официально находился в резерве, а по бумагам был командирован в секретариат министерства – ему просто дали какое-то время на размышление. В кадровой службе не имели ни малейшего намерения предлагать ему какое-либо назначение.

Его отстранение от дел сопровождалось большим повышением. Сначала Гари перевели в пятый эшелон, а позже, 29 июня, он был назначен советником первого класса. Кроме того, в декабре 1962 года, Ромен Гари стал кавалером ордена Почетного легиона^{533}.

Через полтора года после ухода с дипломатической службы Гари сделал попытку вернуться «в лоно церкви», как выражались в министерстве. Для этого он обратился к своему приятелю Вимону, давшему ему следующий ответ:

Дорогой Ромен!

Я нормандец, а нормандцы славятся уклончивыми ответами. На сей раз мой ответ не связан с моими корнями, а с реальным положением вещей – по крайней мере таким, каким я его себе представляю. На мой взгляд, Ваша попытка вернуться «в лоно церкви» будет сопряжена больше чем просто с технической трудностью и меньше чем с принципиальным возражением.

О технической трудности Вы знаете или, скорее, догадываетесь, ведь согласно новому уставу штат сотрудников был увеличен, тогда как количество должностей осталось прежним.

Что же касается принципиального возражения, в его суть сложно проникнуть. Насколько мне удалось понять, руководство полагает, что в настоящее время Вы уделяете чрезмерное внимание работе, не имеющей отношения к «повседневной деятельности» министерства. То обстоятельство, что Вы имеете успех на этом поприще, лишь усугубляет ситуацию.

Это не означает, что Вам закрыт обратный путь в министерство, просто Ваше присутствие поставило бы перед руководством сложный вопрос – какие обязанности на Вас возложить.

Впрочем, со временем положение может измениться, может освободиться должность, которая

Вам подойдет во всех отношениях. Таким образом, нельзя сказать, что это решение окончательно и не подлежит пересмотру.

С уважением^{534}.

Возможно, в августе Гари получил от вооруженных сил Франции тайное задание, связанное с деятельностью Секретной вооруженной организации, OAC, по запросу генерала военно-воздушного флота Шарля Феврие, в прошлом также «Товарища освобождения», а теперь главы службы военной безопасности. До настоящего времени неизвестно, как в действительности обстояло дело. 24 января 1962 года Феврие выдал Ромену Гари разрешение на ношение оружия № 63 со следующей формулировкой: «Ромен Гари, капитан запаса военно-воздушных сил Франции (служба военной безопасности), имеет разрешение на ношение при штатском платье автоматического пистолета для исполнения возложенных на него особых обязанностей». Характеристики оружия: револьвер марки «Смит-и-Вессон», серийный номер 983, тридцать восьмой специальный калибр. Иными словами, речь шла о револьвере, который уже у Гари был.

По словам детей Евгении, в августе 1962 года Ромен и Джин провели несколько дней в Пальма-де-Майорка. Есть основания полагать, что именно там Гари встречался с офицерами OAC.

Попытку государственного переворота в Алжире 22 апреля 1961 года готовили полковники Аргу, Бруаза, Гард и Годар, все четверо – бывшие участники движения Сопротивления. Генералы Шалль, Зеллер, Жуо и Салан восстали против политики Шарля де Голля, захватили власть в свои руки, объявили осадное положение и сформировали временное правительство. Но путч провалился, и некоторые из мятежников, в том числе Лагайярд, Аргу и Лашеруа, во Франции заочно приговоренные за измену к смертной казни, нашли политическое убежище в Испании и по приказу генерала Франко могли поселиться только на Канарских островах.

Гари, сражавшийся в рядах «Свободной Франции», офицер запаса, дипломат, находящийся в длительном отпуске, мог быть избран на роль посредника между правительством и мятежниками, с тем чтобы обсудить условия, на которых они были бы готовы вернуться во Францию. Его видели вместе с Джин Сиберг в холле гостиницы Пальма-де-Майорка, в которой в то же время остановился полковник Аргу^{535}.

Элен Опно в своем дневнике дает другую версию событий. В записи от 20 августа 1962 года она рассказывает, что Гари со своим дипломатическим паспортом вызвал любопытство опальных офицеров, увидевших в его появлении знак того, что для них «может открыться обратный путь во Францию». Он якобы слышал, как Лагайярд громко, нарочно, чтобы Гари его услышал, рассуждал с товарищами: «А мне нравится уединение… каждый день, в определенный час, я хожу на определенный пляж… нам понадобится судно, чтобы сбежать отсюда…»

Тогда Гари, по словам Элен Опно, поспешил скорее уйти, а по возвращении в Париж решил, что за его домом следит полиция – как считал Гари, по наводке испанцев. «Он утверждает, что за ним наблюдают с крыш соседних домов. Но, возможно, это не более чем плод его буйного воображения», – заключает мадам Опно.

Однажды утром он не на шутку встревожился, выглянув из окна и увидев, что у двери его дома стоит машина с неподвижно сидящим шофером. Что тут можно подумать? Ответ, вероятно, содержится в письме Гари от 31 января 1963 года, адресованном его друзьям Ажидам: «Всё, что я говорил тебе о своих разборках с OAC, абсолютно верно. Если вы в этом сомневаетесь, когда будете в Париже, поужинайте со мной и с генералом Феврие. Он вам расскажет, как дело было!»

Несколько раз, ложась вечером спать, Гари клал револьвер под подушку. Через шесть дней пришло письмо от Джин: «Знаешь, наши догадки насчет OAC все-таки подтвердились!»

Он написал для журнала «Таймс», где его очень ценили как первоклассного журналиста, большую статью о Шалле, Жуо, Салане и Зеллере, четырех мятежных алжирских генералах. В ней он делал попытку осознать происшедшее, задаваясь вопросом, что заставило бывших участников движения Сопротивления, военачальников, имеющих множество наград, решиться на государственный переворот. Как вообще в рядах французской армии оказалась возможной такая авантюра? Песчаные пустыни, в которых родилась легенда Иностранного легиона, скоро перестанут быть частью Франции, – отвечал он сам себе. Колониальная империя рушится, и вместе с нею уходит в небытие целый пласт фольклора и военных традиций, связанных с колонизацией Африки: исчезает форма сенегальских пехотинцев, бурнусы спаги, шаровары сахарских стрелков, фески конников арабской кавалерии. Ведь верблюдов нет без пустыни, как нет центурионов без Рима и Иностранного легиона без Африки. Всё то, что заставляло солдата хранить верность присяге, стало анахронизмом – верности присяге больше не существует. Прошло время славных армий, парадных мундиров, медалей за отвагу и воодушевленных колонизаторов, убежденных, что они несут с собой цивилизацию. Все эти традиции вышли из моды, все эти идеи, столь же ложные, сколь романтические, должны уступить место идее технического прогресса. Алжирские офицеры превратились в пережиток прошлого, а после отделения колоний от метрополии само их существование потеряет смысл. Единственный след, который французский солдат может надеяться оставить в Африке после себя, – его собственная могила. Они решили, что их предали политики и даже генерал де Голль: в 1958 году они помогли ему вернуться к власти, а теперь он бросил их на произвол судьбы. Они решили, что Франции нужен новый пророк. Разве де Голль не отказался в свое время сотрудничать с вишистским правительством? Если ему удалось взять во Франции власть в свои руки, почему они, французские офицеры, не могут сделать то же самое в Алжире, чтобы потом вернуть Франции и Тунис, и Марокко? Эти люди, всегда думавшие, что французская армия неуязвима, разочаровались в своем предводителе, им казалось, что он нанес им удар в спину.

По мнению Гари, провал восстания означал рождение новой идеи. Будущее республики уже не зависело от одного человека, тем более от Шарля де Голля. Если до алжирских событий еще можно было задаваться вопросом, что будет, когда де Голль умрет, то теперь ответ на этот вопрос был найден: не будет ничего – тому, что случилось, не суждено повториться. Франция обретает стабильность, которой раньше у нее не было.

Описание Гари французской армии прошлого похоже на то, что говорит о ней немецкий еврей-беженец Сома Моргенштерн:

У французской армии даже в эту минуту невзгод тылы с нелепой нарядностью пестрили всеми цветами африканской колониальной империи: спаги-арабы, одетые в белое, зуавы в своих красных накидках, марокканцы, мавры, сенегальцы, альпийские стрелки в голубом, матросы с алыми помпонами на бескозырках, похожими на цветы, – это вам не жалкие оперные хоры австро-венгров, это словно пышный, умело декорированный фон всех киностудий Голливуда, на котором теперь бушует настоящая буря, царит настоящий ужас, месится настоящая грязь…^{536}