Текст книги "Ромен Гари, хамелеон"

Автор книги: Мириам Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)

115

Анализировать самоубийство,

говорить авторитетно о событиях, к нему приведших,

может только сам самоубийца.

Иосиф Бродский^{845}

 
На твой безумный мир
Ответ один – отказ.
 

Марина Цветаева^{846}

В «Белой собаке» была фраза, свидетельствующая о том, что, несмотря на всю свою ненависть к этой особенно жестокой эпохе, Гари никогда не терял веры в человека:

Любовь к животным – довольно страшная штука. Если вы видите в собаке человека, вы не можете не увидеть в человеке собаку и не полюбить его. И никогда вы уже не поддадитесь мизантропии, отчаянию. И не будет вам покоя…

Однако сам Гари впадал в отчаяние.

За два месяца до смерти он попросил Рене Ажида на несколько дней приехать в Париж, чтобы помочь ему выйти из депрессии^{847}. В Ниццу Рене вернулся с надеждой, что на какое-то время спас друга. Но однажды в пятницу вечером Ромену позвонил Шарль-Андре Жюно^{848} и предложил встретиться. Жюно находился в Париже проездом и должен был улетать ночным рейсом в Женеву. Беседа касалась деловых вопросов и была короткой. Напоследок Гари сказал: «Прощай, Андре, мы больше не увидимся». Жюно заметил, что каждый человек вправе выбирать час своей смерти, но только не Гари – у него есть сын. Гари же напомнил, что Диего был объявлен дееспособным и что именно Жюно является его законным представителем и ведет его дела.

Гари любил сына больше всего на свете, но это не мешало ему думать о самоубийстве. Однажды Диего не появился за ужином, а кухарка Антония, которую за ним послали, не нашла его в комнате. Гари стало плохо: он испугался, что с сыном случилось какое-то несчастье. В состоянии шока он сидел в прихожей в полной неподвижности, не произнося ни слова, уставившись в одну точку. Только когда Диего вернулся, Ромен постепенно пришел в себя.

Двадцатого ноября Ромен Гари получил очень теплое письмо от Раймона Арона^{849} с известием, что ему удалось разыскать ценный документ – письмо 1945 года о планируемом опубликовании «Европейского воспитания».

В конце ноября Роже Ажид был проездом в Париже и позвонил Гари; ему показалось, что тот очень возбужден и, словно в бреду, преувеличивает нависшую над ним опасность, тогда как Клод Галлимар предпринимает всё, чтобы разрешить его проблемы с налоговой полицией.

Спустя несколько дней Ромен Гари вместе с Лейлой Шеллаби отправился в Лондон по приглашению ассоциации «ПЕН-клуб». Там он навестил своего старого приятеля Александра Кардо Сысоева, который жил в районе Кенсингтон-Гарден, полюбовался его коллекцией картин и показался Сысоеву сильно павшим духом.

Вернувшись в Париж, Гари принял решение ехать в Женеву к своему адвокату Шарлю-Андре Жюно, чтобы внести изменения в последний вариант своего завещания. Но он был настолько подавлен, что попросил Рене Ажида его сопровождать, и тот немедленно приехал в Париж. Ромен объяснил ему, что в свете последних событий он намерен окончательно разобраться в делах. Было решено, что они отправятся в Женеву вдвоем, и Гари забронировал места в самолете. В это воскресенье, 30 ноября, в шесть часов вечера Рене Ажид распрощался с Роменом Гари. Будь на то его воля, они не расставались бы до самого самолета, но это было невозможно: 1 декабря Рене Ажид должен был пойти на похороны своего двоюродного брата, а на следующий день выступить на научной конференции в Авиньоне. Провожая своего верного друга до лифта, Гари вздохнул: «Ах, если бы мама была здесь, всё устроилось бы совершенно по-другому».

Рене Ажид собирался приехать в Женеву третьего декабря, чтобы помочь Ромену «разобраться с делами»^{850}: решить вопросы, связанные с появлением Эмиля Ажара. Рене был по-прежнему убежден, что лучший выход – это обнародовать правду. Так Ромен избежал бы дальнейших споров с Полем Павловичем, даже если с ним пришлось бы порвать. К тому же Рене не сомневался, что, несмотря на то, что Гари был дважды удостоен Гонкуровской премии, из сложившейся ситуации удастся найти достойный выход.

Но Гари не решался признаться, что Эмиль Ажар – это он. Ромен знал, что Поль против и его это больно ранит. Сильвия Ажид писала Кристель Криланд: «Когда речь идет о человеческих поступках, Ромен становится глуп до святости». А Рене считал, что из-за своей наивности и неумения представить, что тебе могут причинить зло, Гари – идеальная жертва.

Тридцатого ноября, за два дня до смерти, Ромен позвонил Флоранс де Лавалетт^{851}, которая жила в великолепном особняке в глубине парка Ларошфуко. Он попросил ее зайти после обеда, чтобы поговорить о Диего, ведь она много им занималась. Флоранс никогда раньше не была в квартире Гари; он принял ее в «меховой» гостиной. Они беседовали на протяжении целого часа, но он расспрашивал ее только о том, что она как мать и учитель думает о воспитании его сына. Но в конце беседы, уже прощаясь, Гари вдруг обмолвился ей, что собирается в Женеву к своей знакомой Сюзанне Салмановиц, и вынул из кошелька два билета. На следующий день Бернар де Лавалетт^{852}, возвращаясь домой около половины седьмого, встретил Ромена Гари на улице Бак. Он выходил из туристического агентства и поведал Бернару (который являлся одним из его душеприказчиков), показывая ему билет, что второго декабря отправляется в Швейцарию для решения некоторых вопросов.

Вечером Жорж Кейман случайно заметил Ромена Гари на рю дю Бак сквозь витрину магазина и сделал ему знак рукой. Гари недавно дал ему прочитать «Прощай, Гарри Купер», надеясь, что Кейман узнает манеру письма Эмиля Ажара в книге, вышедшей под именем Ромена Гари.

Вечером на следующий день Гари отправил Кейману письмо, в котором предлагал как можно скорее встретиться, чтобы урегулировать некий вопрос, касающийся завещания и требующий немедленного разрешения. Он позвонил медсестре, которая обычно делала ему уколы, и попросил сделать инъекцию перед отъездом в Женеву.

В понедельник первого декабря Гари отправил письмо своему врачу Луи Бертанья, которое тот получил утром на следующий день – в день, когда Ромен Гари покончил с собой. Ничто в этом письме не намекало на возможность подобной развязки. Напротив, было похоже на то, что Гари чувствует себя гораздо лучше.

Второго декабря в час дня Ромен Гари обедал со своим издателем Клодом Галлимаром в ресторане «Рекамье». Домой его отвез шофер Галлимара. Выйдя из машины, Гари сделал несколько шагов по направлению к дому, но тут же вернулся, пожал водителю руку и просто сказал ему: «До свидания, Жерар».

Гари поднялся к себе. Сына дома не было, а Лейла Шеллаби ушла в парикмахерскую. Примерно в половине пятого Ромен набрал номер своей преданной подруги Сюзанны Салмановиц.

Он попросил разрешения какое-то время пожить в ее женевской квартире. Она заверила, что всегда рада видеть его у себя. У Сюзанны была на примете прекрасная квартира в том же доме, где ему будет гораздо удобнее, чем в комнатушке на улице Муайбо. «Отлично, – заключил Гари, – значит, я прилетаю завтра трехчасовым рейсом. Но я хочу попросить тебя о маленьком одолжении. Пожалуйста, встреть меня у трапа самолета». Она пообещала, что сделает всё возможное, чтобы ей это разрешили. В любом случае она его встретит.

Рю дю Бак, 108 – дом Ромена Гари. 2007.

Фото М. Дуцева.

Повесив трубку, Ромен Гари пошел к себе в комнату, задвинул жалюзи и задернул двойные занавески. Он достал голубой с белым рисунком чемоданчик, в котором хранил свой пятизарядный «Смит-и-Вессон» тридцать восьмого калибра с номером 7099–983, выбитым на корпусе и барабане. Раскрыл чемоданчик на полу у кровати, вынул револьвер из кобуры и положил свои очки рядом с чемоданчиком. Затем он снял костюм, носки и туфли, оставшись в одном нижнем белье и рубашке, которая была на нем во время встречи с Клодом Галлимаром. Аккуратно сложив одежду на стоявший рядом стул, он покрыл подушку красно-бежевой салфеткой. Лег на кровать, укрылся по пояс одеялом и взял револьвер. Сжал губами дуло, направленное вверх, и нажал на спусковой крючок^{853}.

Лейла Шеллаби вернулась домой около пяти; приоткрыв дверь в комнату Гари и увидев, что свет потушен, она решила, что Ромен спит, и отправилась за покупками к ужину. Когда она вернулась, Гари все еще не встал, и она решила его разбудить. Первым, что Лейла увидела, войдя в комнату и включив свет, был листок бумаги, лежавший у изножия его кровати.

В этот день врач Ив Грогожа, живший в районе парка Ларошфуко, вернулся с работы раньше обычного – около пяти часов вечера. Через полчаса ему позвонила Флоранс де Лавалетт и попросила срочно зайти к Ромену. Она сказала, что Лейла Шеллаби обнаружила его тело и хочет посоветоваться с Грогожа. Но доктор мог только констатировать смерть и позвонить в полицию.

Комиссар полиции Анни Ожар прибыла на место происшествия в 18.45. Войдя в комнату, она увидела лежавшего на спине Гари, под головой была подушка. Его лицо было частично закрыто салфеткой, на губах нашли следы пороха и каплю крови. На ладони между указательным и большим пальцами Анни также обнаружила следы пороха.

Диего Гари находился у Флоранс и Бернара де Лавалетт, когда обнаружили тело его отца; домой он смог попасть только в 19.45, после того как тело отправили в морг.

Вскрытие решили не проводить – факт самоубийства был очевиден. Дежурный помощник прокурора г-жа Беназ связалась с врачом Делярю^{854}, чтобы тот осмотрел тело в Институте судебно-медицинской экспертизы.

Записку, которую нашла Лейла Шеллаби, Гари составил утром. Она была написана ровным четким почерком и адресована его издателю Клоду Галлимару. В полицию была передана копия, вложенная в конверт. В левом углу листа Ромен Гари приписал: «Для прессы». Лейла Шеллаби добилась у заместителя прокурора разрешения на открытое опубликование этого письма согласно воле писателя.

День Д.

Никакой связи с Джин Сиберг. Любителям разбитых сердец просьба не беспокоиться.

Конечно, можно отнести это на счет депрессии. Но тогда надо признать, что я пребываю в ней всю свою сознательную жизнь и что именно она позволила мне состояться как писателю.

Так в чем же причина? Возможно, ответ на этот вопрос следует искать в названии моей автобиографической повести «Ночь будет спокойной» и в заключительных словах моего последнего романа: «лучше не скажешь». Я наконец достиг предела самовыражения.

Ромен Гари

На следующее утро судебно-медицинский эксперт Мишель Делярю произвел осмотр тела. Следов побоев или иных телесных повреждений обнаружено не было, равно как и выходного отверстия пули на уровне черепного свода. Учитывая, что входное отверстие располагалось на уровне глотки, было установлено, что смерть наступила в результате самоубийства от огнестрельного ранения.

116

На следующий день после смерти Ромена Гари Жан Даниэль написал:

Сегодня французская литература, так сказать, надела траур по покончившему с собой писателю литовско-русского происхождения. На его надгробии напишут: «Французский писатель Ромен Гари». И это будет правильно. Но не стоит забывать, что он, как и многие другие, был прежде всего иммигрантом. Между прочим, одним из тех, о ком рассуждают: нужны ли они Франции вообще, как с ними ужиться и способны ли они в полной мере вписаться в славную французскую традицию^{855}.

В полдень в парадном дворе Дворца инвалидов состоялась гражданская панихида, на которой присутствовали все «Товарищи освобождения». Получить на это разрешение оказалось непросто. Генерал Симон, главный канцлер ордена Освобождения, был категорически против, поскольку Ромен Гари покончил с собой. Тогда Луи Бертанья позвонил Франсуа Комбре, заместителю генерального секретаря администрации президента, чтобы он обратился за поддержкой к Валери Жискар д’Эстену, которого, впрочем, Гари не любил – во втором туре президентских выборов 1974 года он поддержал Франсуа Миттерана. По поручению Жискар д’Эстена Комбре связался с генералом Симоном, которому пришлось уступить. А Мишель Мишель, хранитель музея ордена Освобождения, написала надгробное слово, которое было зачитано во время церемонии генералом Симоном.

В ходе подготовки похорон возникло также препятствие в лице священника церкви Сен-Луи у Дворца инвалидов отца Жоржа Деконье. Дело в том, что Ромен Гари был иудеем, а следовательно, служить по нему панихиду было нельзя. Тогда Диего Гари предложил Анне Прюкналь в последний раз спеть для его отца. В то время она была на гастролях на юге Франции, но, узнав о просьбе Диего, сразу же вылетела в Париж.

Гражданская панихида состоялась во вторник 9 декабря. Попрощаться с писателем пришли многие почитатели его таланта. Госсекретарь иностранных дел Оливье Стирн представлял правительство. Среди присутствовавших на церемонии были также Жан д’Ормессон, Мишель Друа, Морис Дрюон, Клод Руа, Клод Бурде, Жак Шабан-Дельмас, Эдгар Фор.

Рядом с Диего стояли Поль и Анни Павловичи, единственные родственники писателя, а также несколько близких ему людей: Лесли Бланш, Анна де ла Бом, Сюзанна Салмановиц, Рене и Сильвия Ажид, Луи Бертанья, Робер Люк, Клод и Робер Галлимары, Люк Бальбон, Лейла Шеллаби. Анне де ла Бом удалось отстоять цветы, которые на похоронах с военными почестями обычно не положены. На подушке из черного бархата лежали награды Ромена Гари, а его гроб, обернутый французским триколором, несли одиннадцать авиаторов.

Хоры в церкви были также украшены французскими флагами. Здесь с усопшим, которого он помнил еще молодым человеком, защищавшим страну во время войны, попрощался аббат Годар, бывший священник эскадрильи «Лотарингия»: «Простите мне, дорогой Ромен Гари, что я сегодня говорю эти горькие слова Вам и Вашему сыну <…> в этом месте, где Вы сами провожали в последний путь „Товарищей освобождения“. Простите, что своей речью отвлек Вас от воспоминаний о них».

Затем Анна Прюкналь спела на польском «Лилового негра» – пошловатую песенку, которую так любила напевать Мина Овчинская, когда Гари был еще ребенком. Некоторые журналисты решили, что это какая-то древнееврейская песня.

 
Где вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайчонок Ли?
Вы, кажется, потом любили португальца?
А может быть, с малайцем Вы ушли…
 
 
В последний раз я видел Вас так близко,
В пролете улицы умчало Вас авто…
Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто… ^{856}
 

Литургии не было, никто не молился вслух. Как сказал священник, это была просто «минута тишины, мира, успокоения, которую каждый провел так, как подсказывали ему его сердце и вера, помня о том, как преклонялся усопший перед истинной любовью»^{857}.

Хвалебную речь своему другу произнес генерал Мишель Фуке: «Ромен Гари был одним из тех редких, очень редких людей, кто еще в молодости понял, кем он хотел бы стать в будущем – или, скорее, кем он должен был стать (ибо он видел в этом обязательство, долг). И он достиг своего идеала, и при каких обстоятельствах!» Вспоминая о том авиаторе эскадрильи «Лотарингия», которым был когда-то Гари, он сказал: «Ромен Гари, без сомнения, менее всего походил на солдата: он одевался ультрамодно и небрежно и не слишком точно придерживался расписания, – если только речь не шла о главном: о боевом задании».

«Здесь жил Ромен Гари – „Товарищ освобождения“, писатель и дипломат, с 1963 года до своей смерти 2 декабря 1980 года».

Мемориальная доска на даме 108 на рюд ю Бак.

Фото М. Дуцева.

В завершение во дворе Дворца инвалидов состоялась военная церемония, в ходе которой отряд военно-воздушных сил отдал последние почести-с фанфарами и барабанным боем – авиатору эскадрильи «Лотарингия»; присутствовали также бывшие участники движения «Свободная Франция» и «Товарищи освобождения». Генерал Симон произнес надгробное слово.

Ни слова не было сказано о его одиночестве, отчаянии и о том, что он сам свел счеты с жизнью.

При проводах усопшего на кладбище Пер-Лашез, где тело писателя должно было быть кремировано в присутствии немногих близких ему людей: Анны де ла Бом, Сюзанны Салмановиц, Лесли Бланш, Диего Гари и Лейлы Шеллаби, – прозвучали траурный марш и «Марсельеза», последнее прости человеку, «у которого не было врагов, кроме врагов Франции», по тонкому замечанию Мишель Мишель.

Бертанья на какое-то время задержался в медленно пустевшем дворе и увидел Диего Гари в длинном темном пальто, одиноко бредущего вслед за катафалком. Фигурой и походкой он настолько напоминал отца, что Бертанья на секунду показалось, будто это Ромен идет за собственным гробом.

Эпилог

За два дня до самоубийства Ромен Гари оставил Роберу Галлимару и Жоржу Кейману указания для публикации «Жизни и смерти Эмиля Ажара» – его литературного завещания. Они были написаны от руки на первой странице рукописи:

Дата опубликования данных сведений определяется Робером и Клодом Галлимарами по согласованию с моим сыном.

Ромен Гари

30 нояб. 1980 года

Через полгода после гибели Гари Клоду Дюрану, директору издательства «Фейяр», позвонил Поль Павлович, которого тот раньше никогда не видел^{858}. Павлович предложил Дюрану немедленно встретиться, чтобы тайно передать какую-то рукопись. Встреча была назначена на воскресенье около трех часов дня в дешевом отеле района Республики. Там Павлович протянул Дюрану пятьсот листов текста и сказал: «Прочтите первые страницы, и вы всё поймете». Клод Дюран незамедлительно принял решение опубликовать эту рукопись.

Поль Павлович связался и с Бернаром Пиво, автором знаменитой литературной передачи «Апостроф». Он хотел побеседовать с ним не в офисе. Заинтригованный Пиво охотно согласился на встречу дома у Павловича, на улице Турбиго. Бернар Пиво полагал, что именно Поль Павлович – Эмиль Ажар, автор замечательных произведений, с которым он пару раз имел дело как литературный директор «Меркюр де Франс», и был поражен, услышав от Павловича: «Я не Эмиль Ажар. Эмиль Ажар – это псевдоним Ромена Гари. Я написал книгу „Человек, в которого верили“, где рассказал всю эту историю, и готов предоставить вам эксклюзивное право опубликовать ее при условии полной конфиденциальности».

Поль Павлович (слева) в передаче Бернара Пиво «Апостроф», 1981.

Рассказывая о книге «Человек, в которого верили», Павлович признался, что он не Эмиль Ажар.

© AFP / Georges Gobert.

Бернар Пиво пообещал Полю Павловичу участие в своей передаче, как только книга появится в продаже^{859}.

Требование абсолютной секретности было вызвано не только желанием удивить публику. Незадолго до смерти Гари Робер Галлимар по его просьбе встретился с Полем Павловичем, который как раз писал тогда свою книгу. Павлович попросил его не раскрывать тайну личности Эмиля Ажара, поскольку это сделало бы ситуацию невыносимой для Гари, если только он сам не примет такого решения. С другой стороны, Диего Гари был категорически против. Лишь Робер Галлимар и Жорж Кейман с согласия Диего могли определять, когда правда об Эмиле Ажаре станет достоянием общественности.

Когда Жорж Кейман узнал, что Поль Павлович воспользовался отведенным ему временем, чтобы написать книгу, в которой раскрывалась эта тайна, и что он станет особым гостем Бернара Пиво, то, действуя от имени Диего Гари, поставил о том в известность заинтересованных лиц за день до передачи. Робер Галлимар, который никогда не предавал Ромена Гари, не мог дальше откладывать момент, когда его двоюродный брат Клод должен был узнать, почему он не рассказал ему правду с самого начала.

«Человек, в которого верили» появился на книжных прилавках первого июля с рекламной полосой, занимавшей треть обложки, где значилось более крупным шрифтом, чем имя автора, в кавычках: «Ажар». Впрочем, Жорж Кейман и Диего добились, чтобы этой полосы не было на последующих тиражах книги, дабы книга Павловича не связывалась в сознании читателя с творчеством Ромена Гари.

Ни один выпуск передачи Бернара Пиво не был посвящен Ромену Гари, но третьего июля в студии «Апостроф» появился Поль Павлович, чтобы поведать миллионам телезрителей историю колоссальной мистификации. Прокомментировать это событие были приглашены Франсуа Бонди, Мишель Турнье и психоаналитик Жерар Мандель. Павлович говорил долго и тоном, исключавшим скандал. Но, несмотря на свои заявления («У меня не было сил хранить молчание. Я не связан никакими обязательствами с наследниками. Никто меня не переубедит, что раскрыть эту тайну должен был именно я»), по закону он всё же нес обязательства, которые сам принял, подписав 15 марта 1979 года, как упоминалось выше, соглашение с Роменом Гари. В пятом пункте оговаривалось, что Поль Павлович обязуется «на протяжении всего времени, в течение которого он будет выступать под псевдонимом „Эмиль Ажар“, ни при каких обстоятельствах не разглашать тайну личности последнего. <…> Условия обнародования после смерти Ромена Гари информации, касающейся личности Эмиля Ажара, определяются по соглашению Поля Павловича и нотариуса Шарля-Андре Жюно <…> во избежание нанесения морального вреда Ромену Гари и/или его наследникам».

В третьем абзаце пункта 7 того же соглашения уточнялось:

«В случае, если Павловичем будет разглашена тайна личности Эмиля Ажара без согласия на то Ромена Гари или его наследников, он немедленно теряет право на получение денежного вознаграждения, причитающегося ему по настоящему соглашению».

Откровения Поля Павловича всколыхнули средства массовой информации. Издательство «Галлимар» объявило о выпуске «Жизни и смерти Эмиля Ажара» – литературного завещания Ромена Гари, передав эксклюзивное право предварительной публикации журналу «Экспресс»^{860}. Прочитав его, Ивонна Баби из «Котидьен де Пари»^{861} подтвердила, что ни о чем не подозревала.

Гари в свое время высмеивал Матье Гале, и тот, рассуждая о причинах этой ненависти, написал, что его проницательность вызывала у писателя раздражение и страх – он еще тогда утверждал, что настоящий автор «Всей жизни впереди» так и остался в тени.

Журналист «Монд»^{862} Бертран Пуаро-Дельпеш в своей статье задавался вопросом, что побудило Гари упорно скрывать свое авторство произведений, опубликованных под псевдонимом Эмиль Ажар. Он справедливо заметил, что, поскольку писатель преувеличил размах скандала, который вызвало бы его разоблачение, дело было совсем не в этом.

«Необходимая свобода», которую Гари, по собственному убеждению, приобретает благодаря Ажару, дает ему право вновь заговорить о неприметном еврее-страннике, которого слава, предсказанная ему матерью, не изменила, а только заставила молчать.

Более того, публикуясь под другим именем, он наконец сможет беспрепятственно экспериментировать с формой. «Литература всегда протестует, когда писатель распускает руки», – шутил Набоков. Для Гари это было едва ли не преодолением эдипова комплекса, настолько неразрывно в его глазах образ матери был связан с французским языком, к которому она всячески внушала ему уважение. В отличие от своих учителей Пушкина и Мицкевича Ажар не создает нового языка: он просто ломает синтаксис и жонглирует общеупотребительными словами, извлекая из них дополнительный смысл.

Пуаро-Дельпеш особенно отмечал роль и значение Ромена Гари как писателя. Будь эти несколько фраз написаны раньше, а не в качестве эпитафии, Гари, возможно, не захотел бы уйти из жизни:

Умеренный авангардист Ажар удачно дополняет взбунтовавшегося консерватора Гари. Совместными усилиями они пытаются заштопать прорехи на горькой действительности, из которых клочьями лезет мрак. Гари-Ажар, вооруженный своим неизлечимым отчаянием, заслуживает того, чтобы стоять где-то между Мальро и Набоковым в ряду тех немногих писателей двадцатого века, которым удалось слить воедино реальность и вымысел, рассудочность и порывы души, веру в ценности, без которых человечество просто не выживет, и ощущение полной безнадежности.

Он один из тех авторов, творчество которых открывает читателю новую, до сих пор остававшуюся скрытой грань действительности и предвосхищает будущее.

В открытом письме от 2 июля, переданном Жоржу Кейману, Диего Гари заявлял, что категорически не согласен со «способом, избранным Полем Павловичем для исполнения миссии, на которую его никто не уполномочивал». Кроме того, он хотел, чтобы «шумиха вокруг разоблачения Эмиля Ажара не скрыла главного: еще одного свидетельства, насколько велико было значение личности и произведений Ромена Гари».

В письме от 24 июня, адресованном адвокату Поля Павловича Жану Репике, Жорж Кейман указал, что решение обнародовать правду, в одностороннем порядке принятое Полем Павловичем, лишает последнего права на долю прибыли от произведений, опубликованных под псевдонимом Эмиль Ажар.

Спор между Полем Павловичем и Диего Гари был урегулирован председателем коллегии адвокатов Молле-Виевиль. В октябре 1984 года в результате бурного заседания, на котором присутствовали обе стороны со своими представителями (интересы Диего защищали Робер Галлимар и Жорж Кейман), было вынесено решение в пользу Диего Гари.

В письме своему адвокату Жоржу Кейману от 13 сентября 1979 года Ромен Гари давал указания на случай своей смерти («Как можно позднее, пожалуйста!»): он просил, чтобы тело его сожгли, а прах развеяли над морем или в лесу.

Своей первой жене Лесли Бланш он тоже наказывал развеять его прах на средиземноморском берегу у старого городка Рокбрюн, где в 1949 году он купил дом и полуразрушенную сторожевую башню, планируя там жить и работать. После панихиды перед Дворцом инвалидов и в расположенной там же часовне Лесли присутствовала при кремации на кладбище Пер-Лашез.

Через несколько месяцев Александр-Диего позвонил Лесли и сообщил, что намерен как можно скорее поехать в Ментону и исполнить последнюю волю отца.

Лесли нашла рыбака, готового за плату на время уступить свою лодку. На следующий день, 15 марта, Диего Гари сошел с поезда на тихой станции Гараван вместе с Лейлой Шеллаби, с которой Ромен Гари делил последние дни своей жизни.

Погода стояла дождливая, море было бурным. Лодка, где находилась только Лейла Шеллаби и стояла урна с прахом Гари, отчалила от небольшого пирса в открытое море. У Лесли был сильный грипп, и она осталась на берегу вместе с Диего, который отвернулся, едва лодка отошла от пристани.

Милое Средиземноморье! Как же твоя романская мудрость, питаемая любовью к жизни, была милосердна и доброжелательна ко мне, с каким снисхождением твой умудренный годами взор ложился на мое юношеское чело! Я всегда возвращаюсь к твоим берегам, к которым рыбацкие лодки плывут с закатом в сетях. Ступая по твоей гальке, я был счастлив^{863}.

Вечером Александр-Диего и Лейла Шеллаби вернулись в Париж, оставив урну Лесли Бланш. Переставляя ее, Лесли услышала какой-то звон. Она увидела внутри застежку от брюк писателя, с которой не справился огонь.