Текст книги "Ромен Гари, хамелеон"

Автор книги: Мириам Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 51 страниц)

79

Ранним вечером 9 ноября 1970 года Шарль де Голль умер от разрыва аневризмы в библиотеке своей резиденции в Буассери. Ромен Гари словно потерял отца.

Утром в день похорон на рю дю Бак Гари встретила его приятельница Элизабет де Фарси. В знак верности генералу де Голлю Ромен надел свою старую синюю форму летчика «Свободной Франции», которую бережно хранил со дня демобилизации; грудь его была увешана орденами. Элизабет с удивлением спросила: «Ромен, что это за одежда?» Дав ей пощечину, он прошептал: «Дура!»

Согласно желанию де Голля, на его похоронах присутствовали лишь члены семьи и «Товарищи освобождения». Их доставил в Коломбе-ле-Дез-Эглиз специально зафрахтованный поезд. Только Андре Мальро, госпожа Бюрен-де-Розье, Мишлин Фурке, муж которой во время войны был начальником штаба, и Ромен Гари прибыли на самолете, вылетевшем с военной базы в Виллакубле. Самолет приземлился на базе в Сен-Дизье, где они пересели на вертолет, доставивший их в Коломбе-ле-Дез-Эглиз. В Буассери они приехали в тот момент, когда катафалк с телом уже тронулся.

Со времен своей молодости Гари немного пополнел, и куртка летчика на нем не сходилась; на шею он повязал платок, приколов на него крест Освобождения. Потерянный взгляд, стремление скрыться от толпы – таким увидел его Пьер Леблан, бывший при де Голле начальником канцелярии; «Вот мы и постарели», – сказал ему Гари.

Авиаторская куртка Гари возмутила его однополчанина Пьера-Луи Дрейфуса; на обратном пути в поезде, на который они сели на станции Бар-сюр-Об, Дрейфус без обиняков заявил, что Гари «нацепил маскарадный костюм» – остальные «Товарищи освобождения» пришли на церемонию в темных пальто, единственным украшением которого был крест Освобождения. По традиции все «Товарищи освобождения» обращались друг к другу на «ты». Пьер-Луи Дрейфус, будучи старейшим членом Совета ордена, продолжал настаивать на своем: чего ради Ромен Гари явился на похороны генерала де Голля в таком наряде? Гари же полагал, что вправе не объяснять свое стремление выразить признательность, верность и благоговение, с которым он относился к усопшему, позволившему через шесть лет после унижения Авора некоренному французу дослужиться до звания капитана запаса французской армии. У него выступили слезы, он резко толкнул Дрейфуса и в ярости крикнул, что это не его дело и он не обязан выслушивать нотации. Их разняли.

Можно было подумать, что они поссорились на всю оставшуюся жизнь. Но вышло совсем наоборот. Несколько лет спустя, выходя из своего офиса на улице Рабле в ожидании делового обеда на Елисейских Полях, Пьер-Луи Дрейфус лицом к лицу столкнулся с Роменом Гари, который взял его под руку и предложил: «Давай пообедаем вместе, я тебя приглашаю». Впрочем, он тут же опомнился: «А знаешь, это ты должен меня пригласить – ты ведь намного состоятельнее». Дрейфус ответил, что, если удастся отменить назначенную встречу, это возможно. Его секретарша быстро нашла предлог, и два старых друга отправились в кафе Беркли на углу улицы Понтье. Об инциденте в поезде «Товарищей освобождения» не было сказано ни слова.

80

Гари искал себе новую секретаршу – он любил разнообразие. Студентка курсов машинописи Мартина Карре обратилась в агентство по трудоустройству, и ей были предложены две вакансии: в еженедельном журнале ELLE и издательстве «Галлимар». В «Галлимар» ей сообщили, что работа будет заключаться в печатании рукописей Ромена Гари. Мартина решила сходить на собеседование. Ромен Гари встретил ее в присутствии своей прежней секретарши, которая громко заявила, прежде чем уйти и хлопнуть дверью: «Ему всё не так. С меня хватит, я ухожу». На Мартину произвели большое впечатление пристально смотревшие на нее голубые глаза писателя. Он не стал назначать ей испытательного срока. Ромен явно был в хорошем настроении и спросил Мартину: «Вам подходит эта машинка? Если нет, я куплю новую». Был подписан договор найма на постоянную работу, причем Гари объяснил Мартине, что по документам она будет работать на его бывшую жену Джин Сиберг, от имени которой к ней и будут приходить расчетные ведомости.

На следующее утро в половине девятого Мартина Карре в первый раз села за длинный черный стол в кабинете писателя, а Гари, развалившись на диване и взяв в руки стопу исписанных и почерканных листов, начал диктовать ей первый вариант очередного романа. Они закончили в пять часов вечера, и он предложил ей чашечку кофе. Так будет повторяться каждый будний день на протяжении более восьми лет. В полдень Гари откладывал рукопись и обычно отправлялся в гостиную, где в одиночестве обедал тем, что приготовила кухарка.

Мартина жила на улице Морийон. Денег, которые она получала у Гари, едва хватало на оплату жилья и коммунальных услуг, однако она была влюблена, застенчива и не решалась требовать прибавки. А ведь она великолепно справлялась со своими обязанностями: печатала без ошибок и легко разбирала закорючки Гари. Он диктовал ей главы романа в произвольном порядке: так, как они приходили ему в голову. Только тогда, когда его воображение было исчерпано, возникала необходимость как-то упорядочить результаты.

Очень скоро Мартина стала любовницей Ромена Гари, но для него это мало что меняло – в пять часов вечера, когда она уходила домой, начиналась другая жизнь, в которой для нее не было места. Когда они засиживались допоздна, Мартина ночевала в комнате Джин Сиберг, которой часто не было дома. Если Гари хотелось побыть одному, а чаще всего наедине с другой женщиной, он без обиняков предлагал: «Мартина, может, пойдешь прогуляться?» Вся в слезах, она покорно уходила. Мартина видела в Гари покровителя, который словно заменил отца, ушедшего из семьи, когда ей было двенадцать лет. Всё время, пока она работала на него, положение оставалось неизменным: летом Гари брал ее с собой в Пуэрто-Андре, но на отдых они вместе не ездили. Прибыв на Майорку, он сначала открывал дом в сопровождении своего кота и двух собак. На Майорку он отправлялся из Барселоны на теплоходе, погрузив на него свою машину с набитым мясом багажником. Несколько дней спустя он встречал Мартину в аэропорту Пальма-де-Майорка, предварительно десять раз подумав, стоит ли оплачивать ей билет на самолет. На протяжении долгих недель они оставались в доме одни. У Мартины была своя комната, Гари жил в башне. Иногда они ездили на прогулку на его «Лендровере» или «Фольксвагене» с откидным верхом.

Вечером Гари часто ужинал в ресторане «Фоки Фам», принадлежавшем его приятелю Андре Сюрмену, который после закрытия знаменитой «Лютеции» в Нью-Йорке решил открыть новое шикарное заведение в Пуэрто-Андре, на полпути между городом и портом. Вернувшись в Симаррон, Гари навещал друзей: Режин Креспен, Николь и Педро Оцупов, Питера Устинова. В присутствии Режин он всегда чувствовал робость, потому что совсем не разбирался в музыке. Чтобы придать себе уверенность и поразить ее, он рассказал, как однажды, работая у себя в башне, услышал во дворе шаги. Выйдя из кабинета, он увидел двух женщин и осведомился, что они здесь делают. Дамы по-английски объяснили, что пришли посмотреть на писателя, который живет в башне. На Гари был только халат, надетый на голое тело, и он распахнул его со словами: «Вы хотели посмотреть на писателя? Он перед вами!» «С воплями они бросились прочь», – заключил Гари эту историю, явно довольный собой. Желая шокировать друзей, он рассказал им, как гордится надписью, которую неизвестные якобы оставили на стене его дома: Casa de puta («Бордель»).

Рано утром Ромен Гари в полном одиночестве устраивался на террасе кафе полистать газету. Но на самом деле он никогда не оставался совершенно один. Часто к нему приезжала Элизабет Фарси. Он говорил ей: «Мне приходится уезжать работать в Симаррон, потому что здесь моя башня». Башня напоминала ему счастливые минуты, проведенные в Рокбрюне, где родились его первые книги.

Какое-то время с ним также жила Коринна, красивая двадцатилетняя девушка: ее родители развелись, и она пришла искать приюта в Симаррон. Выходя из кабинета, Гари видел, что она сидит во внутреннем дворике, и говорил ей: «Мне приятно знать, что ты здесь». Он терпеливо выслушивал все ее жалобы на семейные неурядицы. Когда Коринна собралась обратно в Париж, Гари дал ей ключи от своей квартиры. «Живи там, делай всё что хочешь, ты у себя дома». Она спала на его широкой медной кровати. Когда же он вернулся в Париж, неизбежное произошло. Гари водил Коринну в ресторан, в театр. Он даже решил сделать благородный шаг, уведомив ее отца, где находится дочь.

В один прекрасный день Коринна влюбилась в молодого человека, который потом стал ее мужем, и уехала.

Мартина Карре прекрасно знала о многочисленных мимолетных связях Гари. Его поведение объяснялось не легкомыслием, а невозможностью обходиться без женского присутствия. Но он редко появлялся на публике в сопровождении своих любовниц. Однажды к нему из Парижа прилетела Линда Ноэль, а у него как раз было назначено интервью. Гари на несколько часов выставил Мартину и Линду за дверь, чтобы никто их не видел в доме и не сфотографировал. Мартина всякий раз терпеливо ждала, когда уйдут все эти, как ей казалось, непрошеные гости. Она знала, что летом в Симарроне с Гари останутся только она и Евгения. А он сообщал ей о визитах в последний момент и грубо приказывал исчезнуть.

Кроме того, Ромен Гари приглашал к себе близких друзей: Рене и Сильвию Ажидов, Поль Невеглиз с мужем. В то время Поль работала пресс-атташе в издательстве «Галлимар», в ее ведении была серия Noire, в основном включавшая в себя детективы. Гари любил, чтобы дом был полон людей, но у него было своеобразное понятие о гостеприимстве: он почти не выходил к гостям, препоручая их Евгении, которая всех вкусно кормила. Встречаясь с ними во дворе, он не произносил ни слова, глубоко погруженный в печальные мысли.

Впрочем, однажды Ромен согласился устроить обед для нескольких знакомых, но только с тем условием, что каждый принесет с собой какое-то блюдо. Андре Сюрмен когда-то посвятил Гари в тайны приготовления суфле, и теперь он с честью вышел из испытания. Но когда настал час обеда, он с рассеянным видом покинул кабинет и прошел к морю купаться.

Как-то раз за ужином некая дама не умолкая трещала о деньгах, и Гари сказал на ухо маркизе да ла Фалез, что, если это будет продолжаться, он уйдет. Через пару минут он поднялся с места и исчез, не извинившись^{633}.

Любимым гостем Ромена Гари был Станислав Гаевский, бывший с 1954 по 1962 год послом Польши во Франции. Гаевский в совершенстве владел французским, знал толк в женщинах, хорошем вине и вкусной еде. Однажды он увлекся женой одного американского дипломата, и эта интрижка стоила ему карьеры. Одно время Гари ездил к нему в Варшаву по нескольку раз в год: останавливался в гостинице «Бристоль» и отправлялся, с ног до головы одетый в черную кожу, по местным публичным домам. Жена Стая[91]91
  Стай – уменьшительное от Станислава.


[Закрыть] София терпеть не могла Ромена Гари, она считала его снобом, а более всего ей претил «его ужасный польский язык с еврейским акцентом. Уж лучше бы он говорил со мной по-французски!»^{634}

В Пуэрто-Андре из-за невыносимой жары у Гари был более гибкий рабочий график: он работал с девяти до полудня, а после обеда – с двух до четырех у себя в комнате, где стояли письменный стол и кровать. Он диктовал, а Мартина указывала ему на повторы, на грамматические ошибки, и он скромно соглашался их исправить. В перерыве Мартина перемещалась из-за стола на кровать. Они обедали в полдень на террасе, а ужинали на кухне. Гари, как правило, ложился спать в десять-одиннадцать часов вечера. Он ни разу не предложил Мартине провести ночь у него в комнате. Ей было всего двадцать – она отправлялась на танцы^{635}.

К числу друзей Ромена Гари прибавился Эдмон Торн, молодой еврей, игравший в любительском театре и теперь занимавшийся продажей картин. Однажды Гари признался ему: «Знаешь, у меня стало плохо с памятью. Я вдруг начинаю вспоминать события своего раннего детства. Мне в голову совершенно отчетливо приходят слова на идиш, которые я давно забыл, и даже целые песни»^{636}.

Гари, в котором самом было нечто от маррана, купил книгу о марранах Майорки^{637} – обращенных в христианство испанских евреях, перебравшихся в Пальма-де-Майорка в годы гонений. Они все поселились на одной улице. На местном наречии их называли xueta – «свиньи», как и в покинутой ими Испании, ведь marrano по-испански означает то же самое. Они не допускали смешанных браков и соблюдали иудейские обряды, несмотря на то что формально перешли в католичество. Их храмом была старая синагога, главный витраж которой изображал звезду Давида. Хотя Гари мог вести себя нарочито грубо и провокационно, перед Торном он представал человеком исключительно воспитанным и утонченным.

Однажды, сидя на террасе портового кафе «Белла Виста», они долго говорили о женщинах, и их разговор сводился к вопросу: «Которая из них лучше всего?» Эдмона Торна очень удивили слова Гари: «Лучше всего та женщина, с которой живешь десять, пятнадцать лет. Ведь ты и так знаешь, что первая увиденная девчонка может привлечь твое внимание. Это просто. Но если ты прожил с женщиной десять или пятнадцать лет и вы всё еще близки, значит, это твоя судьба!» Гари такую так и не встретил, но тем не менее давал советы: «Представь, что тебя познакомили с двумя женщинами. Той, которая тебя заинтересовала, ты не говоришь ни слова. Ты заводишь беседу с другой, даже если она тебе неприятна. Тем более если она тебе неприятна. Первая будет вне себя от возмущения и сделает всё, чтобы тебя завлечь». Еще один совет: «Ты не должен забывать, что мать – это первая женщина в твоей жизни, которая всегда будет с тобой. Она – первое, что ты узнаешь о женщинах». Эдмон Торн отнесся к словам Ромена Гари со всей серьезностью. На вечеринке он всякий раз наблюдал одну и туже картину: Гари демонстративно усаживался в стороне и разворачивал газету. Через несколько минут его уже окружали не меньше пяти дам.

Несмотря ни на что, Гари не считал себя Дон Жуаном: в этом персонаже ему виделся первый потребитель, первый агент по продаже, первый автор рекламы секса. Ведь это был просто жалкий лавочник, разве нет? Неспособный любить, как отмечали все писатели тех лет^{638}.

Летом 1971 года Гари работал над грандиозным романом «Европа», который станет его любимым творением^{639}. Воспоминания об Илоне вместились в рамки литературного произведения. За год до того Гари узнал, что всё это время, с конца войны, она провела в психиатрической клинике под Антверпеном. Не в силах с этим смириться, он решил «сделать из правды выдумку»^{640}.

Илона, его ангел, является читателю в обличье Мальвины фон Лейден, гадалки и содержательницы публичного дома в Вене, которая свободно перемещается в пространстве и времени. Главного героя книги зовут Жан Дантес. Как и Морель, персонаж «Корней неба», во время войны он побывал в фашистском лагере смерти. Теперь, став послом Франции в Италии (Гари всегда мечтал получить эту должность), он безутешен из-за того, что Европы эпохи Просвещения больше нет. Фамилию персонажа писатель мог позаимствовать из романа Александра Дюма «Граф Монте-Кристо», герой которого Эдмон Дантес спасается вплавь из мрачного замка Иф, где провел в заточении четырнадцать лет. Весьма вероятно и то, что Гари, задумавший этот роман как притчу о прошлом и будущем Европы, назвал его главного героя именем человека, от руки которого погиб Александр Сергеевич Пушкин, один из его любимых писателей.

Дантеса приводит в отчаяние, что Европа предала идеалы Просвещения, идеалы культуры и погрязла «в ужасе войны… Люди здесь подвергались страшным страданиям и умирали, но Джоконда смотрит на нас всё с той же бесстыдной улыбкой, прикрыв глаза, хотя по губам у нее течет кровь. Культура, удовлетворившись обманом, удалилась в замки-музеи, где продолжает вести роскошную жизнь».{641}

В «Европу» Ромен Гари вложил многое из своей жизни и переживаний. Главный герой Дантес, «прекрасно образованный человек», посол Франции, страдающий от галлюцинаций и раздвоения личности, – doppelgänger, двойник писателя.

Во многих фразах романа, написанного большей частью в 1971 году на Майорке, заключены намеки на семейную историю Гари, понятные только посвященным. В некоторых местах обретают плоть его собственные фантазии – впрочем, ему и до того случалось претворять их в жизнь. Например, как и Дантесу, встречаться с матерью и дочерью одновременно. В снах героя интрига постепенно движется к развязке: читатель может наблюдать, как по воображаемой шахматной доске передвигаются фигуры персонажей, словно переносимые с поля на поле невидимой рукой.

Посол – любовник и матери, Мальвины фон Лейден, и дочери, Эрики. Дело не в том, что Дантес развратен: всё подстроено Мальвиной, которая ради мести мужчине, который ее бросил, готова поставить под удар собственную дочь. «В сущности, она хотела бы, чтобы я довела вас до самоубийства. На самом деле она сумасшедшая, и это наследственная болезнь». Этот несомненно трагический роман скрывает еще более страшную тайну: в итоге Дантес узнает, что Эрика – его родная дочь.

Пока Эрика не в себе, она совершает поступки, о которых потом, вновь обретя контакт с окружающим миром, уже не помнит. В этой героине соединились черты трех любимых женщин Гари: Илоны Гешмаи, Роми ван Луи и Джин Сиберг. Эрике свойственна душевная неустойчивость Илоны и Джин; как и Роми, она попадает в аварию, после которой остается парализованной.

Действие книги разворачивается в одном из римских дворцов. Чтобы со знанием дела описать все его великолепие, Гари приобрел объемистое, богато иллюстрированное издание, посвященное итальянским дворцам, с предисловием Жана Жионо{642}. Оно включало фотографии дворцов, разбросанных по всей Италии или расположенных в самом Риме: дворец Дориа Памфили, вилла Альдобрандини, дворец Роспильози-Палавиччини, вилла Ланте, вилла д’Эсте и в том числе дворец и вилла Фарнезе, где бессонными ночами бродит посол Дантес.

Помимо крайне запуганной интриги, роман примечателен горьким, неутешительным выводом, что Европы не существует; об этом Гари писал в предисловии к американскому изданию книги, вошедшем впоследствии, в 1999 году, и во французское издание:

Действительно, утверждать, что Европы не существует и никогда не существовало как живого духовно-этического единства, было бы кощунственно. Но я, кощунствуя, как раз стремился выйти за пределы этого утверждения, отразив в своем романе болезненный отрыв культуры от действительности.

Ведь если мы наполняем слово «культура» каким – то смыслом, то подразумеваем под ним – должны бы подразумевать – некий образ индивидуального и социального поведения, некую движущую этическую силу, которая пронизывает все человеческие отношения и взгляды. Но история европейских государств показывает, что ничего подобного здесь не существовало и вряд ли будет существовать в обозримом будущем. В этом отношении наше духовное наследие всякий раз демонстрировало свою несостоятельность, и зачастую с ужасающей убедительностью. Вот итог только XX века: геноцид евреев в ходе Первой и Второй мировых войн; гитлеровская Германия; вишистский режим во Франции, благодаря которому в 1942 году фашистские лагеря смерти были заполнены евреями; миллионы жертв сталинских чисток Прага, погрузившаяся во мрак; систематическое нарушение прав человека со стороны советских властей; или вот еще – уже из моих собственных воспоминаний: обритые головы «немецких подстилок», которых после освобождения Франции от захватчиков заставляли голышам идти по улицам… По сути, каждый выпуск новостей свидетельствует об одном: культуре никак не удается проникнуть в наши умы и общественную жизнь, стать живой этической системой, преобразить человека. Наши шедевры остаются вне нас и выше нас в своем золотом гетто, они не могут «снизойти» до того, чтобы стать нашей общей идеологией.

<…> Мой герой Жан Дантес, посол Франции в Италии, – человек «глубокой культуры», как принято говорить в Европе об элите общества. Именно противостоянием эстетического и этического, именно существованием непреодолимой пропасти между ними, которая станет причиной раздвоенности Дантеса, объясняется его обостренное восприятие действительности. Находясь в плену абстракций, посол начинает воспринимать живых людей, с которыми имеет дело, как воплощение двух ликов любимой им Европы: с одной стороны, как циничную, развратную ведьму Мальвину фон Лейден, с другой – как ее дочь, возвышенную красавицу Эрику. Разумеется, истина заключается в там, что развратная ведьма и прекрасная девица – это одно и то же существо, Европа – если, конечно, они вообще существуют в реальности, а не являются лишь плодам фантазии «культурного и образованного человека», мифической проекцией чувства вины и мечтаний посла, творением его предельно утонченного, но бального воображения^{643}.

Венгерский писатель Имре Кертеш, переживший Освенцим, в своей нобелевской речи, произнесенной 7 декабря 2002 года, повторяет мысль Гари о крахе европейской цивилизации:

Холокост показал мне, до чего мог дойти человек, как бесславно завершилось великое предприятие Европы, на протяжении двух тысячелетий проповедовавшей идеалы культуры и морали.

Чтобы завершить «Европу», Ромен Гари провел лето и осень в Пуэрто-Андре. Потом он отправился в Женеву, где работал, уединившись в своей безликой квартирке на улице Муайбо.

Первый вариант рукописи он отправил Роберу Галлимару в ноябре. Тот по прочтении дал ознакомиться с ней Жаку Лемаршану, которому не раз приходилось не только хвалить, но и критиковать Гари. В вопросах грамматики он доверял Николь, супруге Роже Гренье. Если Гренье считал, что в предложении ошибка, Гари спрашивал, почему так нельзя сказать. Услышав в ответ от Роже, что соответствующего правила никто не помнит, но тем не менее это неправильно, Гари обращался к Николь, которая преподавала французский язык в престижном парижском лицее Генриха IV. Мнению науки он подчинялся^{644}.

В 1971 году Ромен Гари приобрел в совместную с Джин Сиберг и своим племянником Полем Павловичем собственность три дома в Каньяк-дю-Кос. Он поручил Элизабет Фарси купить посуду и прочие необходимые по хозяйству вещи, а на Поля было возложено общее обустройство и ремонт. В частности, под его наблюдением была великолепно отделана ванная, из окна которой можно было наблюдать пастуха, бредущего за стадом овец. И Ромен, и Джин заглядывали сюда редко, а Поль облюбовал эти руины и решил здесь остаться. Три дома, затерявшиеся посреди деревушки на известняковом плато, какое-то время воплощали для Гари надежду на воссоединение семьи, клана, но всё вышло совсем иначе.