Текст книги "Тавриз туманный"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 74 страниц)

возлюбленная,

Я верну ей обратно при первой же встрече с ней".

Музыканты пели и играли...

С Ниной мы вышли на веранду. Осмотрели оранжерею. Прогуляли больше часа. Вернувшись в комнату, мы не застали ни хозяйки, ни молодых людей. Абдулла-хан был один.

– Ваши гости уже ушли? – спросила Нина Абдулла-хана.

– Нет, сейчас они придут с Сахба-ханум.

Через несколько минут в комнату вошла Сахба-ханум, а за нею четверо молодых, красивых женщин; они были одеты в голубые шелковые платья, сшитые по последней парижской моде, и старались подражать парижанкам и в манерах, но это им не удавалось; их игривые взгляды и красноречиво говорящие брови составляли исключительную особенность тавризских женщин.

В этих незнакомках нетрудно было узнать музыкантов, бывших за час до того в мужских костюмах. Они подошли к нам и, пожимая нам руки, стали представляться, называя свои имена:

– Назенде-ханум...

– Шикуфа-ханум....

– Рэна-ханум...

– Лейла-ханум...

Эта метаморфоза поразила нас.

Кто же они? Для чего они были переодеты мужчинами? Пригласили ли их исключительно петь и играть? Но и в разговоре, и в обращении они держали себя свободно, как члены этой семьи.

Мы с Ниной были сильно заинтригованы.

Молодые женщины, час тому назад так естественно державшиеся в мужских костюмах и принятые нами за мужчин, теперь разгуливали по комнате в легких шелковых нарядах, распространяя вокруг себя тонкий аромат духов и пудры. В ушах и на пальцах у них сверкали крупные бриллианты.

Наблюдая этих женщин, усвоивших условия хорошего тона, я мысленно сравнивал их с Ниной, которая не сводила с них глаз, и чувствовал, что она ревнует.

Особенное внимание привлекала Лейла-ханум. Она была выше ростом и красивее своих подруг.

Женщины прохаживались по комнате. Нина же на минутку остановилась перед большим трюмо и окинула взглядом свою изящную фигуру и белокурую головку. На лице ее появилась довольная улыбка – она еще раз почувствовала свою красоту, которая не уступала красоте Лейлы-ханум.

Отойдя от зеркала, Нина еще раз оглянулась на себя в зеркало и весело, присоединилась к женщинам.

Нас пригласили в столовую.

Стол был сервирован по-европейски, но кушанья были восточные.

После обеда опять начались пение и музыка, продолжавшиеся до самого вечера.

Прощаясь, Сахба-ханум поцеловалась с Ниной, взяла слово, что она придет еще, и в виде подарка надела ей на палец ценное кольцо.

Увидав это, молодые женщины сняли с себя по дорогой вещичке и положили в ридикюль Нины. Та запротестовала, но Абдулла-хан сказал:

– Нина-ханум, не обижайте их; они не чужие, это жены моих двоюродных братьев и моего брата.

Мы вышли на улицу. Абдулла-хан пошел проводить нас.

– Почему эти дамы были переодеты в мужское платье? – спросила Нина Абдулла-хана.

– Таких переодеваний в Тавризе бывает немало, и это имеет свое объяснение. Говорить пришлось бы очень много, но я не хочу утомлять вас.

По дороге и дома я разъяснил Нине интересующий ее вопрос:

– Тавризские женщины не так отсталы, как могут казаться с первого взгляда. Они любят открытую жизнь и всеми силами стараются попасть в общество. Но семейная жизнь иранских женщин, это – сплошная трагедия, а их роль в общественной жизни совершенно ничтожна. Если в аристократических семьях их балуют, наряжают в роскошные платья и усыпают драгоценностями, то это вовсе не доказывает, что их уважают и признают за ними какие бы то ни было права. Все это делается ради удовольствия и забавы самого мужчины, развращенность которого усиливает трагедию жизни женщины. Многие мужчины, пресыщенные женской любовью и потерявшие всякое влечение даже к самым красивым женщинам, предаются извращенной страсти к мужчине. Вот почему женщина, желая удержать мужчину, одевается в мужское платье и, подражая мужчине, таким путем старается возбуждать их страсть. Как во всех странах, так и на Востоке, разврат начинается с высшего общества, а потом заражает и низшее. Начиная с Мамед-Али-шаха, вплоть до сановитых чиновников, – все ведут развратную жизнь. Вельможи и мучтеиды, имея по десяти жен, содержат при себе также и специальных мужчин. Все это толкает и женщину на путь разврата; мстя мужу, она часто отдается своему же слуге, или подобно матери Абдулла-хана топится, или вешается, отравляется, сжигает себя, чтобы покончить с позорной жизнью. Бывают случаи самоубийства на почве ревности и среди юношей, которых содержат богатые ханы и помещики. Недаром пословица говорит, что рыба портится с головы. Абдин-хан и многие другие в свое время были у Мамед-Али-шаха на положении фаворитов, а теперь вместе с царским полковником Ляховым стараются потопить в крови иранскую революцию. Ты видела, Нина, женщин, переодетых мужчинами, но здесь часто и мужчины переодеваются женщинами и танцуют в обществе. Пока трудящиеся Востока не восстанут против своих угнетателей и духовенства и не направят свою страну на новые пути развития, эти обычаи будут сохраняться во всей своей силе.

– Правильно! – задумчиво сказала Нина.

ВЛЮБЛЕННЫЙ ПЕРЕВОДЧИК

Багир-хан старался вернуть потерянный авторитет и при помощи Бала-Таги и Джалил-хана ему это удалось: собрав все свои силы, он повел решительное наступление на Рахим-хана, который, не выдержав натиска, бросил все в Сахиб-диван-баге и бежал. В руки революционеров попали даже котлы с горячим пловом, но самой дорогой добычей были ружья и патроны, выданные русским консулом. Они лежали еще в нераспакованных ящиках.

После этого удара на несколько дней установилось затишье, но это не утешало нас; никто не сомневался, что будут предприняты новые атаки со стороны правительственных войск.

За эти дни из консульства не удалось получить никаких новых сведений. Как ни старалась Нина, она не смогла выведать, что собирается предпринять Рахим-хан, и что думают в русском консульстве. Она могла узнать только, что консул хлопочет о возвращении оружия, попавшего в руки революционеров.

Как раз в эти дни переводчик консула Мирза-Фатулла-хан прислал Нине письмо.

Я пришел к Нине к трем часам, к тому времени, когда она возвращалась с работы.

Перед обедом, который готовила нам Тахмина-ханум, мы пили чай, и Нина открыв ридикюль, достала оттуда письмо.

– Опять этот негодяй Мирза-Фатулла-хан подсунул мне это письмо. Прочти его, развлечемся до обеда.

Я стал читать:

"Прекрасной Нине-ханум, что прекраснее ангела.

Прекрасная Нина!

Каждой красивой женщине принято говорить "прекрасная", но это слово, относясь и к вашей красоте, слишком слабо в применении к вам.

Если бы я знал, что слова этого письма удостоятся чести целовать ваши уста, я счел бы себя счастливым человеком.

Но, увы, моих писем вы не читаете, иначе, я не сомневаюсь, вы ответили бы на них. Вы должны оценить то, что сам Мирза-Фатулла-хан Бабаев, перед которым преклоняется весь Тавриз, распростерся перед вами во прахе. Меня удивляет, что вы, зная, каким уважением я пользуюсь у консула, и понимая, как искренне служу императорскому правительству, не цените моих признаний.

Ни во что вы ставите человека, считающегося божеством Тавриза, и не отвечаете на его мольбы!

Я могу сделать вас самой счастливой женщиной в мире.

Я знаю, что вы свободны. Если бы вы любили кого-нибудь, то за это время вышли бы замуж. Разводясь с Аршаком, вы клялись супруге консула:

– Я даю слово больше никогда не выходить замуж!

Если только это правда, то я еще могу утешиться, и этого с меня будет достаточно, ибо я не хочу вас видеть в чужих объятиях.

Я хотел воспользоваться вашей свободой и, соединив воедино два счастья, прожить с вами свою жизнь.

Об этом я говорил вам уже давно и свою любовь доказывал на деле. Вы знали, что я готов на любую жертву и, зная все это, ни одним словом не осчастливили меня; наоборот, наши дружеские разговоры и сердечные отношения приняли официальный характер.

И то, что вы бросили занятия с моими детьми, дало еще более нехороший результат. Ваш отказ возбудил подозрение в моей семье. Моя супруга думает, что я оскорбил вас чем-нибудь, и потому вы отказались от занятий с детьми... Во всяком случае, такое ваше отношение ко мне и моей семье невежливо.

Прошу вас продолжать занятия с детьми, чтобы не вызывать подобных подозрений.

Повторяю, что для вас я могу создать все условия.

Надеюсь, что в шесть часов вы придете на урок.

Если слова любви беспокоят вас, напишите, и я больше не стану их повторять.

Ваш доброжелатель Фатулла".

– Ничего, я пойду сегодня, – сказала Нина со смехом, – а может быть мне посчастливится узнать что-нибудь о Рахим-хане.

ПЕРЕД НОВЫМИ ИСПЫТАНИЯМИ

Нине удалось подробно узнать о замыслах Рахим-хана, сообщенных им в русское консульство.

Вот, что писал он консулу:

"Господин генерал!

Временное затишье было использовано нами для того, чтобы исправить ошибки и выяснить причины поражения правительственных войск.

Из Карадага и других мест прибыли новые отряды конницы. Достойно внимания то обстоятельство, что жители Тавриза поняли вред конституции, убедились в том, что конституционалисты-бандиты, и переходят на нашу сторону. Два таких больших района, как Сурхаб и Карамелик, обещали поддержать нас. Если к ним прибавить и район Девечи, то окажется, что три большие района города находятся на нашей стороне

Я подготовил уже вооруженную силу под руководством таких людей, как Наиб-Гасан, Наиб-Кязим и Наиб-Аскер. Но чувствуется большой недостаток в оружии.

Наша просьба к господину консулу – тайно предупредить царских подданных и лиц, находящихся под покровительством царя, чтобы они удалились из районов, на которые нами будет предпринято наступление.

Мы предполагаем наступать со стороны бойни, Амрахиз, Шутурбан, Лекляр, Сеид-Ибрагим, Саман-майдана, Девечи-базарча и Стамбул-капысы".

Когда я передал это сообщение Саттар-хану, тот сказал сокрушенно:

– Для того, чтобы сообщить об этом кому следует, потребуется много времени. Мы допустили большую ошибку, распустив войска.

– А нельзя ли быстро собрать их? – спросил я.

Саттар-хан покачал головой:

– Нет. Узнав о бегстве Рахим-хана из Сахиб-Диван-бага, население Тавриза успокоилось. Одни занялись религиозными обрядами, другие отдаются веселью, третьи проводят время в игорных домах или в курильнях опиума. Прежде всего надо поднять настроение народа. Я боюсь, как бы и другие районы не последовали примеру районов Карамелик и Сурхаб.

– Правильно, правильно! – отозвались все присутствовавшие.

За своей подписью Саттар-хан разослал письма всем моллам-конституционалистам и агитаторам, назначив места для проведения марсии.

– Господин сардар! – сказал я. – Марсия не есть метод агитации. Народу надо объяснить, чего хочет революция и какую цель преследует правительство в подавлении революции. Нужно воодушевить народ революционными идеями, а не занимать его марсией.

– Правильно, товарищ! – ответил Саттар-хан. – Но враг наш выставил против нас это же оружие...

В это время меня вызвали из комнаты. Я вышел. Гасан-ага, сын Тахмины-ханум, передал мне срочное письмо от Нины.

Я тут же вскрыл конверт. В нем оказалась копия воззвания к народу. Оно было составлено в русском консульстве, и контрреволюционная организация "Исламие" должна была распространить его среди населения.

Я вернулся к Саттар-хану и прочел ему содержание воззвания:

"Мусульмане!

Где ваша честь? Где честь ислама? Под предлогом конституции еретики хотят создать свое правительство. При революционном строе от мусульманства не останется и следа. Обязанность каждого честного мусульманина уничтожать безбожников".

Сложив воззвание, Саттар-хан положил его в карман. Глаза его засверкали.

– Товарищ, – сказал он, обращаясь ко мне, – все, что вы говорили, правильно, но теперь уже поздно. Это требует слишком продолжительной работы. Тех людей, о которых вы говорили, пока нет. Наши враги лучше всех знают язык этого народа. Они знают, кого каким капканом ловить надо. В этом деле предоставьте мне свободу.

После этих слов сардар вызвал своих людей и приказал им:

– Приготовьте два ценных знамени. Одно с именем Хазрат-Аббаса, другое Гаим-аль-Мухаммеда*.

______________ * Хазрат-Аббас – один из наиболее чтимых в Иране имамов. Гаим-аль-Мухаммед. (Сахибеззаман) – двадцатый и последний имам, по преданию вознесшийся на небо, чтобы вновь вернуться, когда будет нужно, на грешную землю.

Присутствовавшим тут же представителям районов было предложено через два часа быть в своих окопах, а к шести часам вечера собрать и расставить всю вооруженную силу и ждать приказа. Также было сделано распоряжение расставить новые пушки в тех районах, где ожидалось нападение Рахим-хана, и назначить туда бомбометчиков.

Кроме этого были выделены вооруженные отряды, которые должны были помешать населению районов Сурхаб и Карамелик присоединиться к карадагцам.

После этих распоряжений Саттар-хан выехал осмотреть эти районы и проверить защиту окопов. Перед выездом он позвонил Багир-хану и условился встретиться с ним в окопах у Гёй-мечети.

К пяти часам я вышел в город. По улицам невозможно было двигаться: все, умеющие держать оружие, стекались в Амрахиз, к Саттар-хану.

Даже женщины, с криками "Да здравствует сардар-милли!", бежали среди мужчин, неся детей на своих спинах.

Весь Тавриз был на ногах.

Я был удивлен таким поведением тавризцев. Среди направлявшихся к дому Саттар-хана было много жителей и из районов Сурхаб и Карамелик, которые обещали примкнуть к Рахим-хану.

Я остановил одного из идущих и спросил его:

– Что случилось? Куда бежите?

– Из Кербала прислали знамена Хазрат-Аббаса и Сахибеззамана. Одно водрузят над домом Саттар-хана, а, другое на крыше военно-революционного совета.

Улицы гудели криками:

– Йя, Хазрат-Аббас! Йя, Сахибеззаман!

Мне с трудом удалось пробраться сквозь эту толпу к дому Саттар-хана.

Увидав меня, он сказал со смехом:

– Знайте, товарищ, какое бы оружие ни применяли наши враги, я выставлю против них то же оружие и выйду победителем. Что касается того, что надо вразумить народ, то пока на это у меня нет времени, об этом позаботимся после. Теперь же будьте готовы, мы поедем вместе. Через полчаса надо поднять знамена.

Мы с Саттар-ханом вышли на улицу. Только тут я понял, каким огромным авторитетом пользуется Саттар-хан. Со всех сторон раздавались восторженные крики:

– Да здравствует конституция!

– Да здравствует вождь нации Саттар-хан!

Для несения почетного караула при знаменах были выбраны двадцать человек, по одному от каждого района.

Под звуки революционного марша и возгласы: "Йя, Али! Йя, Хазрат-Аббас! Йя, Сахибеззаман!" взвились знамена. Двумя выстрелами из пушек оповестили об этом весь город и находящихся в окопах. Из всех окопов послышался ответный салют.

Еще издали можно было прочесть надписи на знаменах.

На одном:

"Йя, элемдар Кербала! Йя, Хазрат-Аббас!"

На другом:

"Йя, Сахибеззаман, безухурет шитаб кун*!". Тысячи голов вытягивались, чтобы прочесть эти надписи. Слышались всевозможные возгласы:

______________ * Элемдар Кербала Безухрет шитаб кун – О, знаменосец Кербелы (т. е. Хазрат-Аббаса)! Поторопись, встань, явись!

– Йя, Хазрат-Аббас! Умереть бы мне под твоим знаменем!

– Йя, Сахибеззаман! Умрем, но не отдадим конституции!

– От знамен исходит сияние...

– Вижу! Да славится имя аллаха и пророка его Магомета!

– Йя, Хазрат-Аббас, пусть ослепнут непризнающие тебя...

Воодушевление толпы дошло до высшей точки. Стихийно образовались группы, участники которых обнажили грудь и, с азартом шлепая по ней, с пением религиозных песен, направились к Энджумену.

Живой поток переполнил двор Энджумена; здесь творилось что-то невероятное. Один из революционно настроенных марсияханов молла Кафар Черендабли, засучив рукава, поднялся на возвышенное место и стал распевать марсию о Хазрат-Аббасе.

После окончания марсии народ поклялся на коране защищать революцию до конца. Тут же началась запись молодежи в добровольцы.

ЖЕСТОКИЕ БОИ

Карадатцы и все контрреволюционные отряды, находившиеся под командованием Рахим-хана, начали наступление. Прорвав фронт у района Девечи, они заняли улицу Мирза-Джавада и стали подступать к революционному совету. Магазины Меджидульмулька и многие другие сооружения были в руках карадагцев.

Однако продолжавшиеся весь день и всю ночь бои, благодаря стойкому сопротивлению Саттар-хана и ужасу, который наводили ручные гранаты, закончились победой революции.

С обеих сторон были большие потери.

Перед наступлением, контрреволюционеры заранее готовили себе почву. Прежде всего они распространили по Тавризу слух, будто принц Эйнуддовле назначен правителем Тавриза и во главе тридцатитысячного войска двигается к месту назначения.

Как только эта весть распространилась по городу, самый большой район Багмета сдался Рахим-хану.

Затем они применили тот же метод, что и революционеры. Вечером, перед самым началом наступления, контрреволюционная организация "Исламие" выпустила воззвание, в котором сообщала, что "еретики использовали в своих целях знамена святого Аббаса и Сахибеззамана, чтобы перетянуть темную массу на свою сторону и разгромить войско ислама".

"Сегодня, – говорилось далее в воззвании, – обязанность каждого шиита постараться снять святые знамена с крыши революционного совета – гнезда еретиков". Под воззванием была надпись: "Улемы Тавриза из Исламие".

Благодаря всему этому, многие опять перекочевали в лагерь контрреволюционеров и упорно сражались против революционных войск.

Несмотря на беспрестанно разрывавшиеся одна за другой бомбы, карадагцы пробивались через линию фронта и занимали окопы революционеров.

Наиболее ожесточенные схватки происходили вокруг революционного совета.

Тут неприятель потерпел поражение, чему в значительной степени способствовало личное влияние Саттар-хана, которое нельзя было так легко поколебать; его нельзя было взвешивать на легких весах Рахим-хана.

В девять часов утра, возвращаясь из окопов, я встретил Саттар-хана. Ни его, ни окружающих его нельзя было узнать. Проведя ночь в окопах под ядрами Рахим-хана, герои революции закоптели от дыма и пыли. Но духом Саттар-хан был бодр. Я первый раз видел его пешим. Сегодня он не был на своем знаменитом белом коне.

Выпив утренний чай у Нины, я направился в штаб Саттар-хана.

На улицах висели объявления:

"Тавризцы! Потушить солнце революции невозможно. Скрыть правду, немыслимо. В ночном бою изменники веры и ислама – контрреволюционеры обстреляли знамена Хазрат-Аббаса и Сахибеззамана. Тираны хотели завладеть знаменами, но, благодаря геройству сардар-милли Саттар-хана и силе великого ислама, враги религии не смогли унести знамена.

Враги ислама и святого корана сожгли в магазинах Меджидульмулька больше пятисот экземпляров божьего слова".

Одно из этих объявлений, прибитое к стене, я снял и отнес к Саттар-хану.

Показав сардару объявление, я стал убеждать его отказаться от такого рода агитации.

Он прочел его и, покачав головой, сказал:

– Клянусь нашей дружбой, я ничего об этом не знаю.

После тщательных расспросов выяснилось, что объявление было составлено Гаджи-Исмаилом, одним, из близких друзей Саттар-хана.

– Саттар-хан рассчитывает каждый свой шаг, – сказал Саттар-хан. – Во всяком деле крайность вредит. Таким людям, как этот, хотя бы они и были моими друзьями, я постараюсь указать их место...

ВЕРБЛЮД И ПЕТУХ

По приезде в Тавриз я попросил своего домохозяина подыскать мне работницу. Он рекомендовал мне пожилую женщину по имени Тахмина-ханум. Она была очень худа от недоедания; одета была в лохмотья.

Когда я спросил, на каких условиях она будет работать, хозяин ответил:

– Здесь условия таковы: работница получает стол и одну смену платья. Если от стола остается что-нибудь, то она берет домой для своей семьи.

Я согласился.

По распоряжению Саттар-хана, Юсиф-хазчи приобрел все, что было нужно для моей квартиры, и Тахмина-ханум стала хозяйничать.

– Сколько туманов нужно, чтобы одеть вас? – спросил я ее на третий день ее работы.

– Туманов? – спросила она удивленно. – Вся моя одежда обойдется не больше пяти кранов.

Я дал ей два тумана.

Обычно я обедал у Саттар-хана или у Нины, поэтому я выдавал Тахмине-ханум ежедневно по два крана, и она готовила обед у себя дома и ела со своей семьей.

Когда я спросил ее о семье, она рассказала, что у нее две дочери и сын. Сын имел работу, но вот уже шесть месяцев, как его прогнали, и теперь он безработный.

– Где он работал? – спросил я.

– Какая работа в Тавризе? Здесь только ткацкие мастерские. Сын работал в ковровой ткацкой.

– А долго он там работал?

– Да... У нас условия работы в ткацкой таковы: примерно, когда Гасану было восемь лет, мы отдали его в ткацкую Гасан-аги из Ганджи сроком на пять лет. Жалованье ему было назначено шесть туманов в год. Бедный ребенок работал по одиннадцать часов в день. Обедал, не отходя от станка. Еда была своя, он брал из дому один чурек. Бывали дни, когда я не могла дать ему и этого. Несколько раз хозяин хотел расторгнуть договор и прогнать его с работы: голодный мальчик не мог осилить одиннадцатичасовой работы. Чтобы не быть уволенным, он работал до упадка сил, до обморока... Прошло пять лет и ему повысили жалованье – один кран в день. На этих условиях он проработал еще пять лет. Как только объявили конституцию, Гасан записался в революционный отряд и был выгнан с работы. Теперь он без работы. Уже шесть месяцев... Дай бог тебе здоровья, теперь нам живется хорошо: два крана в день большие деньги...

Несколько раз Тахмина-ханум приглашала меня и Нину к себе в гости, но мне было все некогда. Сегодня она опять ходила к Нине просить ее к себе. Мы не могли отказать ей, так как Тахмина-ханум проявляла ко мне и к Нине подлинно материнскую заботу и нежность.

Хотя время было совсем неподходящее, но мы обещали пойти. Карадагцы вместе с контрреволюционерами из Девечи вели наступление по всему фронту, а мы отбивали их ручными гранатами.

Во время перестрелки из окопов врага неслась ругань по адресу наших воинов:

– Ах, сукины дети, псы голодные! Сегодня курбан-байрам*. Мы зарезали в жертву верблюда, а вы пасетесь, как скоты, даже клевера не находите для еды...

______________ * Курбан-байрам – праздник жертвоприношения у мусульман.

– Сегодня курбан-байрам, – стал рассказывать бывший в одном окопе со мной Тутунчи-оглы. – Обыкновенно в этот день Мамед-Али-мирза приносил в жертву верблюда. А теперь зарезал верблюда один из руководителей организации "Исламие" – Мир-Хашим.

Не прошло и двух минут, как один из воинов, воспользовавшись затишьем, стал читать написанную им эпиграмму на Мир-Хашима и его верблюда. Эпиграмма была написана очень остроумно и едко. Все развеселились.

Перестрелка, длившаяся с ночи, прекратилась.

Контрреволюционеры разошлись по домам обедать. Я тоже ушел домой, так как дал слово Тахмине-ханум быть у нее.

Приглашение Тахмины-ханум было тоже связано с байрамом, но я знал, что она не в состоянии отпраздновать его соответствующим жертвоприношением.

Меня проводили в комнату, устланную старыми паласами и циновками. В ней все было старое, рваное, потрепанное, вышедшее из употребления, но всюду была образцовая чистота.

Мне не раз приходилось бывать в бедных домах, но такого убожества я никогда не встречал.

По словам Тахмины-ханум она вышла замуж в Систане за цирюльника-тавризца. Когда муж привез ее в Тавриз, у них ничего не было.

Я сидел на почетном месте, на рваном бархатном тюфячке, и чувствовал себя в доме настоящего иранского рабочего.

Сын хозяйки – Гасан-ага, стесняясь меня, не садился.

– Садись, товарищ, садись! – уговаривал я его. – Мы с тобой единомышленники.

Гасан-ага не понял меня, но сел.

Он был очень разговорчивый и толковый парень, во всех его словах и поступках чувствовалась искренность.

Тахмина-ханум куда-то скрылась. Гасан-ага попросил разрешения встать и приготовить чай и еду.

Я стал внимательнее осматривать обстановку.

У чашек, расставленных по полкам, были отбиты края. Между чашками, прикрывая их изъян, стояли старые коробки от папирос. На нижних полках стояли деревянные раскрашенные шкатулки, покрытые салфеточками. На стенах висели разнообразные вещицы, сплетенные из сухого колоса и соломы. Видные места комнаты были украшены пустыми французскими спичечными коробками. Все имущество этой семьи можно было бы купить за пять туманов...

Вскоре пришла и Нина вместе с Меджидом и Тахминой-ханум.

Тахмина-ханум, боясь, что я рассержусь на нее за лишнюю трату, начала оправдываться.

– Сегодня у нас светлый день, ты уж не обессудь. Правда, мы бедны, и у нас нет ничего достойного гостей, но я не считаю тебя и Нину-ханум за чужих. Что же делать, не всем же быть богатыми...

– Ничего, – Тахмина-ханум, – прервал я ее, – зато у вас семья хорошая. У вас я чувствую себя, как у родной матери.

Нина прошла во вторую комнату знакомиться с дочерьми Тахмины-ханум.

Когда чай был готов, позвали Нину, которая села на крошечный тюфячок. Стаканов не хватало, и мы пили чай по очереди.

Потом разостлали залатанную в нескольких местах, но чистенькую скатерть из узорчатого исфаганского ситца "галамкар".

Не имея средств, чтобы зарезать в виде жертвы барана, Тахмина-ханум зарезала своего единственного петуха.

Обед состоял из традиционного и так любимого тавризцами плова. Его нужно было есть руками, но для Нины принесли деревянную ложку.

– Тохвэ, Санубэр, – кликнула Тахмина-ханум дочерей, – идите сюда! Здесь нет чужих, все свои!

Вошли в комнату две молоденькие девушки в зеленых ситцевых чадрах и стали в стороне. Их более чем бедный наряд произвел на меня тяжелое впечатление.

Они стеснялись обедать при нас, и мать положила им плов в глубокую миску и разрешила уйти в другую комнату.

Посуды было мало. Я с Ниной ел из одной тарелки, а мать с сыном – из другой.

После обеда опять подали чай.

– Что же ты теперь думаешь делать? – спросил я Гасан-агу.

– Вы сами посудите, что можно теперь делать в Тавризе? Ковровые ткацкие все закрыты, да если бы и открылись, меня как неблагонадежного, туда не приняли бы. Я сам не знаю, что буду делать. Будь старое время, я не посмотрел бы на свою слабость и пошел бы в амбалы. Но теперь и амбалам нет работы.

"Чего только нельзя было сделать, – думал я, – если бы организовать вот таких неорганизованных рабочих Тавриза?"

– Раз ты революционер, – сказал я, – то должен быть в рядах революции. Я завтра же найду тебе работу.

– Я пойду на любую работу. Если вы захотите дать мне работу, во всех отношениях можете быть спокойны. Хотя я и молод, но опыта у меня много. За меня вам не придется краснеть, в этом я ручаюсь. Я не позволю себе этого...

– Гасан-ага любит военное дело, – вмешалась в разговор Тахмина-ханум, но это очень опасно...

– Что опасного? Как бы ни опасен был окоп, все же не опаснее сырой ткацкой.

СВАДЬБА ГАСАН-АГИ

В эти дни муджахиды справляли свадьбы. Желая упрочить свое положение, тавризские помещики и купцы охотно шли на установление родственных связей с воинами революции, выдавая за них своих дочерей и сестер.

Гасан ага тоже собирался жениться и выбрал себе в невесты дочь одного богача Ага-Касума. Сегодня вечером я был приглашен на свадьбу.

Я не мог сочувствовать этим принудительным бракам и свадьбам, справлявшимся под грохот орудий.

Вечером я зашел к Нине. Она передала мне инструкцию русского консула военачальникам правительственных войск и сообщила, что Эйнуддовле уже дошел до Ардебиля и набирает большую армию в Шатранлы.

Передачу этих сведений куда следует я отложил на утро, так как ночью никого нельзя было найти в штабе – все были в окопах.

Вскоре пришел за нами Гасан-ага.

– Гасан-ага! – сказал я. – Какое время теперь для свадьбы, когда город находится под свинцовым дождем?

Нельзя ли было отложить это на более спокойное время? Гасан-ага стыдливо опустил голову.

– Это все Тахмина-ханум! – вступилась за Гасан-агу Нина. – Она говорит, что если, не дай бог, случится с моим сыном какое-нибудь несчастье, то пусть он хоть изведает радость брака.

– Какая же радость может быть от насильно взятой девушки? – спросил я.

– Не насильно, они любят друг друга. Даже во время жарких боев девушка ходит к Гасан-аге в окоп и носит ему обед. Не раз она сообщала им о готовящемся нападении неприятеля и спасала сидящих в окопе.

Я видел, что Нину очень интересует тавризская свадьба, но одну ее я не решался отпустить, так как свадьбы муджахидов не обходились без скандалов. Я решил пойти с нею.

Нина приготовила для молодой жены Гасан-аги дорогой шелковый головной платок.

Я очень любил Гасан-агу. Он был первым бомбометчиком в Тавризе. Его и Тутунчи-оглы я сам научил метать бомбы. В самые критические моменты они не терялись и с точностью метали бомбы.

Свадьба происходила в доме Гасан-аги. Я был в обществе мужчин, а Нина с женщинами.

Были и музыканты, которые играли поочередно, то на мужской половине, то на женской.

Все присутствующие были ровесниками жениха. Ни вина, ни карт я не заметил, но многие из гостей были навеселе. Потом только я обратил внимание, что они по одному выходят из комнаты и возвращаются повеселевшими.

Гасан-ага каким-то образом умудрился украсить комнату. Это была уже не та комната с убогой обстановкой, в которой принимали нас недавно, она была убрана коврами, занавесами и другими вещами.

Гости играли, танцевали, и, наконец, группа мужчин и женщин поехала за невестой. Оставшиеся поджидали их; некоторые были пьяны. Все гости старались показать мне свою искренность и преданность.

– Братец, – говорил один, – подлец, кто врет, если ты прикажешь – умри, я сейчас же вот тут же убью себя!

– Нет, пока еще не время умирать, – отвечал я. – Революция нуждается в таких молодцах, как ты.

– Братец! – приставал другой. – Клянусь головой сардара, пусть эти усы будут в могиле, скажи мне правду, кто твой враг? Я сейчас же убью его.

– У нас у всех общий враг. Кроме контрреволюционеров у нас не может быть других врагов.

Молодой человек, жаждавший убить моего врага, через минуту говорил другому воину, ласково трогая пальцами кончики его усов:

– Мамед ага! Ты знаешь, что одного из этих волосков я не променяю на все богатства мира, так пусть я увижу их в гробу, если пуля моя не попадет в цель. Чтоб мне надеть траур по тебе, если я не подбираю врагов так, как курица просо.

Он говорил, не выпуская усов своего соседа, и тянул его в разные стороны. Тот морщился от боли, поворачивая голову за его рукой, и с приподнятой губой отвечал:

– Да не разлучит нас аллах, ты говоришь сущую правду...

Невесту привезли с большой помпой и повели на женскую половину.

Немного спустя, на дворе поднялся шум, раздалась брань. Слышен был и голос Гасан-аги. Поднялась суматоха. Я не стал разузнавать, в чем дело, взял Нину и поспешил увезти ее домой.