Текст книги "Тавриз туманный"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 74 страниц)

Условившись в пять часов встретиться в гостинице к обеду, мы поручили девушку хозяину. Мисс Ганна сама просила об этом. Она прошла к себе и заперлась, а я с Алекбером вышел из гостиницы.

У Шейхова я застал всех вчерашних товарищей, ужинавших в гостинице. Мы познакомились.

После обеда началась деловая беседа. Несмотря на всю рискованность задуманной мною поездки, они одобрили мое решение, так как настроение в Тавризе падало день ото дня. Шейхов прочел нам письмо Гаджи-Али.

"Русские принялись за работу, – писал Гаджи-Али. – Сегодня арестовали кавказца Мирза-Алекбер-Мамед-Кули-заде – брата издателя журнала "Молла-Насреддин" и Гаджи-Мирза-Алескера. Революционное настроение падает с каждым днем. Для поддержания колеблющихся и прекращения перехода иранцев в русское подданство необходимо организовать тайное общество".

Все, довольно длинное, письмо Гаджи-Али было написано в этом духе. Поэтому вопрос о моей поездке в Тавриз и об организации там тайного общества был решен без возражений, и мы перешли к обсуждению вопроса о паспорте.

Решив, что с русским паспортом прожить в Иране будет трудно, Шейхов взялся лично уладить вопрос с паспортом и добавил, обращаясь ко мне:

– Завтра вы получите от меня готовый иранский паспорт.

Решено было, что со мной отправится и Алекбер. После этого мы с Шейховым пошли знакомиться с некоторыми интересовавшими меня лицами.

В большинстве они принадлежали к купечеству и интеллигенции. То были Наги Исмаилов, Алескер Гасан-заде, Аскер Наги-заде, Мирза-Ибрагим Акберов, Сеид-Мохаммед Берар, Мирза-Али Мохаммед-заде (по прозвищу Лысый), Ага-Рза Махмудов, Гаджи-Абас Гаджи-Фарзали-оглы, Молла-Гасан Мамедов (из иранских революционеров), Мохаммед Ахундов, Ага-Гусейн Рагимов, Аббас Тагиев, Аббас Фаратов и другие.

– Школьный товарищ моего покойного брата Фараджуллы, – говорил Шейхов, представляя меня им.

Я познакомился и с несколькими армянами, в том числе с нефтеторговцем Алексан-агой Шамхаловым, уроженцем Джульфы, Арсеном Артаровым и другими.

Возвращаясь в гостиницу, мы увидели обозы армии генерала Снарского, двигавшиеся к мосту через Аракс.

– Они не успели вступить в Иран, – сказал при виде их Шейхов, – как уже игнорируют все таможенные правила. Рядом с воинскими обозами тянутся повозки, доверху нагруженные товарами. И никто не смеет задержать их.

– А на письмах уже красуется почтовый штемпель "Тавриз. Эриванская губерния", – заметил Алекбер.

Мы долго ходили по городу и опоздали к назначенному мисс Ганне сроку. В гостинице нас встретил хозяин Димитрий.

– Барышня от страха заперла двери и с утра не выходит из комнаты.

– Она права. С царскими офицерами шутить не приходится, – заметил я и постучался к мисс Ганне.

Та отозвалась по-английски. Я заговорил по-фарсидски. Узнав меня по голосу, она тотчас же вышла к нам.

На ней было красивое платье, густые золотистые волосы были зачесаны назад; от ее рук и шеи исходил аромат тонких духов. Ночной испуг прошел, и она словно собиралась на какое-то празднество во всеоружии красоты.

Я представил ей Шейхова.

– Эта девушка быстро заставит вас забыть Нину, – шепнул он мне.

Мисс Ганна еще не обедала, ожидая нас.

Не подавая виду, что мы уже обедали у Шейхова, я занял столик на открытом балконе и заказал обед.

Солнце клонилось к западу, было прохладно.

За обедом собралось большое и интересное общество. Совершенно неожиданно к нам присоединились Амир Хашемет, иранский революционер Энделиб, поэт Мирза-Али-Кули, известный под псевдонимом Гамгюсар, и другие. Американка была слегка ошеломлена роскошью нашего стола. На обращенные к ней вопросы она отвечала на чистом фарсидском языке.

За столом не было ни одного человека, который бы не владел фарсидским языком. Сыпались стихи, остроты, тосты.

Вина было выпито мало. Мисс Ганна почти совсем не пила. Налив полбокала вина и разбавив водой, она после каждого тоста едва прикасалась к бокалу.

Мирза-Али-Кули Гамгюсар взял слово.

– Я прошу у мисс Ганны разрешения прочесть стихи тавризского поэта Саиба, – проговорил он.

– Пожалуйста, пожалуйста, – поспешила ответить девушка.

Мирза-Али-Кули процитировал отрывок из Саиба, и действительно содержание стихотворения как нельзя больше соответствовало моменту.

Вокруг меня все освещено лучезарной красотой возлюбленной этой ночью.

И если я впаду в безумие, не удивляйтесь, я буду прав.

Бокал полон, напиток розов, льются песни, возлюбленная при мне,

И кубок обходит всех беспрерывно этой ночью.

Мисс Ганна была тронута и отметила необычайное мастерство чтеца. Тогда поднялся Энделиб и в свою очередь попросил разрешения прочесть стихи. Разрешение было дано. Для того, чтобы не возбуждать подозрений сновавших повсюду царских шпионов, нам необходимо было держаться за столом именно так. Энделиб прочел подражание Саибу поэта Везира.

Вспомнив об алых губах твоих, я отбросил догматы веры

И ты отбрось свое покрывало этой ночью.

Мирза-Али-Кули ответил ему на это стихами поэта Эда: Энделиб отозвался подражанием Мэюса, и пошли сыпать стихами разных иранских поэтов. Наконец, Гамгюсар прочел на азербайджанском языке свои собственные импровизированные в честь мисс Ганны стихи. Мне запомнилось лишь одно двустишие:

В твоих томных взглядах гармония, пленяющая сердце.

Твои кудри, как тучи красавицы небес...

Мы перевели стихи мисс Ганне на фарсидский язык. Она улыбнулась и, подумав немного, сказала:

– Такие сравнения имеются, правда, и у немцев, но на Востоке они как-то особенно изысканны и изящны.

Наш обед затянулся до полуночи. По уходе гостей, мисс Ганна, Алекбер и я принялись обсуждать вопросы, связанные с переездом границы.

Американка относилась ко мне с большой искренностью и словно искала случая, чтобы выразить мне свою признательность.

Сегодняшний обед, устроенный в мою честь друзьями, произвел на нее большое впечатление. Она убедилась, что тот, кто спас ее, – не просто случайный человек, а культурный, прогрессивный иранец, имеющий большой круг друзей и знакомых.

Паспорт мисс Ганны был визирован русским жандармским полковником Штраубе, и она могла переехать границу хоть сегодня.

– Я получила паспорт, – сказала она радостно. – Теперь мы можем ехать дальше.

– К сожалению, я не сумею ехать завтра.

– Почему?

– Мой паспорт просрочен, новый я еще не выправил.

– А долго ли придется ждать?

– Дня два, три! Если хотите принять мою дружбу, подождите меня, и я снова к вашим услугам, – ответил я.

– Если мое общество вас не затруднит, с удовольствием, – отозвалась девушка без колебаний. – В этом путешествии мне не хотелось бы расстаться с вами.

Девушка признательно пожала мне руку и сказала, что будет ждать меня.

Я был приглашен на обед к Саттару Зейналабдинову. Роль Саттара в иранской революции была значительна. Он никогда не уклонялся от оказания самой широкой материальной поддержки делу революции.

Мне хотелось взять с собой на обед и американку, чтобы познакомить ее с женой Саттара; это развлекло бы девушку, и она получила бы возможность до выезда из Джульфы проводить время в знакомой семье. Но я не решался заговорить с ней об этом, боясь получить отказ.

Так или иначе надо было сделать ей это предложение. Оставлять ее в гостинице одну было бы невежливо.

– Мисс, – начал я осторожно, – я хотел бы сказать вам пару слов, но не знаю, как вы к ним отнесетесь.

– Я приму каждое ваше слово, как слово друга, – живо отозвалась девушка.

– Один из моих ближайших друзей пригласил меня на обед. Мне хотелось, чтобы вы также присутствовали на нем и познакомились с его молодой женой.

– Я с удовольствием принимаю ваше предложение, – с готовностью ответила девушка. – Чем больше я узнаю вас, тем больше убеждаюсь в вашем благородстве и мужестве. Вы хотите идти сейчас?

– Да, нам надо двигаться.

– В таком случае дайте мне четверть часа на туалет, – сказала она, поднимаясь с места.

Я вышел на балкон. За нами явился сам Саттар Зейналабдинов, и мы стали ждать мисс Ганну.

Через несколько минут показалась и она в белом платье. Ослепительная белизна ее лица выгодно оттенялась золотистыми волосами и темно-синими глазами.

Познакомившись с Саттаром Зейналабдиновым, девушка взяла меня под руку.

– Теперь мы можем идти.

Дом Саттара был расположен за "Ориантом".

Тут, в ожидании нас, уже сидели за столом Али-Кули Гамгюсар, Шейхов, Алекбер, Ага-Мохаммед-Гусейн, Бахшали-ага и Наги Исмаилов.

Девушка первым долгом обратилась к Саттару:

– А где ваша супруга?

Тот смутился, не зная, что ответить.

– Хозяйка находится на своей половине, чтобы предоставить гостям возможность провести время, как можно свободнее. Она следит и распоряжается всем сама, – поспешил ответить я, стараясь скрыть, что хозяйка дома ходит под чадрой и появиться на мужской половине не может.

– Я хотела бы с ней познакомиться, – попросила девушка.

– Пожалуйста, я провожу вас к ней, – сказал Саттар и пошел с мисс Ганной на женскую половину.

Обед был подан, но мы ждали мисс Ганну. Спустя несколько минут девушка вышла.

– Не ждите меня, – извинилась она. – Я обедаю у ханум.

По уходе мисс Ганны мы принялись за едой обсуждать вопрос о моем паспорте. Мне было неизвестно, каким путем собирается Шейхов достать мне паспорт. Вопрос этот сильно тревожил меня.

– Абульгасан-бек, брат местного купца Джебраиль-бека, один из моих ближайших друзей, – начал Шейхов. – Он обещал получить паспорт на свое имя и передать его мне. Иранский консул в Джульфе – русский шпион и находится в тесном контакте с жандармским полковником Штраубе и приставом Ящолтом. Поэтому рисковано обращаться к нему за паспортом на имя самого товарища.

При этих словах Шейхов достал из кармана паспорт и положил передо мной. Мне оставалось приклеить к паспорту свою фотокарточку, без чего он считался недействительным.

Шейхов позвал слугу Саттара.

– Разыщи Гасана, секретаря консула, и скажи, что его просит к себе Шейхов.

Мы еще не кончили обедать, как появился Гасан. Протянув ему мой паспорт, Шейхов распорядился:

– Приложи к карточке печать и возвращайся сюда.

Гасан, улыбнувшись, вышел и через полчаса принес окончательно оформленный паспорт. Впоследствии я узнал, что этот юный секретарь консула не кто иной, как племянник Абульгасан-бека.

Теперь я был Абульгасан-бек из Шебстерского района, двадцати семи лет, получивший новый паспорт по истечении срока старого.

Обед кончился. Немного спустя к нам вышла довольная и смеющаяся мисс Ганна. На ее шее красовалась нить жемчуга. Очевидно, она получила это в дар от жены Зейналабдныова.

Девушка поблагодарила Саттара за гостеприимство и выразила удовольствие, что имела возможность познакомиться с его женой.

Было около пяти часов вечера, когда мисс Ганна пошла попрощаться с супругой Саттара, и мы вышли. Нам надо было немного отдохнуть, так как на ужин мы были приглашены к Мохаммед-Гусейну Гаджиеву.

– Отдохните немного, – посоветовал я, проводив девушку до дверей ее комнаты.

– Ну, а как ваш паспорт? – спросила она с любопытством.

Вынув из кармана паспорт, я показал его мисс Ганне. От восторга она запрыгала.

– Значит, завтра едем? – сказала она и, схватив меня крепко за руки, принялась кружить по комнате.

– Да, едем, готовьтесь, – ответил я.

"ПУТЕВЫЕ ЗАПИСКИ ИБРАГИМ-БЕКА"

К девяти часам вечера мы должны были постучаться к мисс Ганне, но, выйдя из комнаты, мы застали ее в коридоре уже ожидающей нас.

– Неужели вы не отдыхали? – спросил я с удивлением,

– Очень мало. От радости я не могла сомкнуть глаз. Так трудно дождаться минуты, когда мы, наконец, уедем с вами отсюда, – сказала она и, смутившись от невольного своего признания, опустила голову.

– Я никак не предполагал, что вы придаете такое значение нашей совместной поездке, – начал я, желая вызвать ее на более откровенный разговор. – Во всяком случае я постараюсь сделать все зависящее от меня, чтобы путешествие наше прошло благополучно. Мне хотелось только подчеркнуть, что в отношении вас я не сделал ничего особенного. Ваше одиночество, – ваша молодость, беспомощность, а главное, то обстоятельство, что из далекой страны вы едете в край, где происходит революция, требуют от каждого сознательного человека предупредительности и внимания к вам.

Девушка шла молча, держа меня под руку. Она снова заговорила об оказанной мной ей услуге и добавила:

– Я чувствую, что вы какое-то особенное и очень важное лицо, но не могу еще точно определить это. Вас все уважают, но это не то уважение, которое оказывается обычно купцу. Признаюсь откровенно, вы произвели на меня настолько глубокое впечатление, что я не могу овладеть собой и ограничить свое чувство определенными рамками, придать ему определенную форму. Кто знает, возможно, тут некоторую роль играет и то, что я женщина.

Мисс Ганна в смущении умолкла. Я почувствовал, легкий трепет ее руки, покоившейся на моей, и ее волнение передалось мне.

Весь остальной путь до дома Гаджиева она прошла в молчании и ни разу не взглянула на меня.

Войдя в комнату, мы застали среди собравшихся несколько незнакомых. После выяснилось, что это паломники, направляющиеся из Ирана в Мекку. Хозяин дома, Гаджиев, представил нас им.

Знакомясь с Искендер-ханом и Мохаммед-ханом Мучтеид-заде, мисс Ганна подала им руку, когда же очередь дошла до мучтеида Насириль-Ислама, она не то заколебалась, не то смутилась.

– Подойдите, ханум, – обратился к ней Насириль-Ислам. – Не стесняйтесь меня. Хоть я и духовное лицо, но не принадлежу к числу косных приверженцев старины.

Насириль-Ислам протянул девушке руку. Мисс Ганна пожала ее и, отойдя, уселась между мной и Алекбером.

– Вероятно, ханум – супруга этого господина, – сказал Насириль-Ислам, указывая Мохаммед-Гусейну на меня и мисс Ганну.

– Нет, – пояснил тот. – Это путешественница. Они познакомились в дороге и едут в Тавриз.

– Очень хорошо, очень хорошо. Она обходительная, скромная барышня и прекрасно воспитана, – похвалил Насириль-Ислам и принялся курить кальян.

– Не верьте его словам! – сказал я шепотом мисс Ганне. – Хоть он и говорит, что он не из косных приверженцев старины, но, как бы там ни было, он – молла, человек духовного звания, следовательно, сторонник старины.

– О, в этом я не сомневалась! – громко сказала она, улыбнувшись.

Услыхав безукоризненную фарсидскую речь девушки, мучтеид вынул изо рта трубку.

– Браво, барышня, браво! – восторженно проговорил он.

Завязалась оживленная беседа на фарсидском языке.

Я понял, что мисс Ганна искала случая заговорить с мучтеидом, и этот случай предоставил ей сам Насириль-Ислам.

– Сначала я было подумал, – сказал он, – что ханум – супруга молодого человека, но наш уважаемый хозяин разъяснил, что вы путешественница.

Все с интересом ожидали ответа мисс Ганны. Девушка улыбнулась.

– А почему вы решили, что я супруга этого господина? – спросила она, взглянув на мучтеида. Тот замялся, не зная, что сказать.

– Хотя бы потому, что вы оба красивы, молоды и как нельзя лучше подходите друг к другу. Особенно прелестны вы, ханум. Вы хорошая и прекрасно воспитанная девушка.

– Но все-таки, из чего вы заключили, что я и хорошая и прекрасно воспитанная? – настаивала девушка.

Придвинув кальян и раза два глубоко затянувшись, мучтеид сказал:

– Ваше лицо открыто. И красота, и характер ваш написаны на нём.

Не успел мучтеид произнести последние слова, как девушка, перейдя в наступление, решительно поставила один из коренных вопросов общественной жизни Востока.

– А раз легче определить, – сказала она с молодым задором, – и душевные, и физические достоинства женщины, когда она открыта, почему вы, господин Мучтеид, не разрешаете им ходить с открытыми лицами?

Насириль-Ислам усиленно заморгал глазами, он был в большом затруднении. Воцарилось неловкое молчание.

– Если господин мучтеид разрешит, – прервал я молчание, – я отвечу на вопрос ханум.

– Прошу вас, сын мой, – сказал мучтеид. – Прошу, прошу!

– Я не имею чести знать мнения господина Насириль-Ислама по данному вопросу, – начал я, – но могу сказать одно, что в Иране наряду с вопросом о раскрепощении женщины необходимо выдвинуть и вопрос о поднятии на должную высоту культурного уровня мужчины.

Мои слова словно развязали язык мучтеиду.

– Спасибо, сын мой, браво, мое дитя. Ваши слова прекрасны. Наши мужчины более некультурны, чем женщины.

Ужин был сервирован по иранскому обычаю. Насириль-Ислам и его собратья с улыбкой посматривали на суфру. Быстро поняв причину этих улыбок, хозяин дома заметил:

– Из уважения к господам паломникам я не решился подать напитки.

– Я же с самого начала заявил, что не принадлежу к косному и отсталому духовенству, – усмехнулся Насириль-Ислам. – Что касается господина Мучтеид-заде, я должен заметить, что этот господин сам держит у себя винный погребок. По-моему, и Искендер-хан не свободен от подражания ему. Наше паломничество в Мекку также не является препятствием. Святой владыка Мекки настолько велик и милостив, что не станет обращать внимания на такие мелочи и не зачтет нам эти легкие прегрешения.

Все общество рассмеялось. По знаку Мохаммед-Гусейна подали напитки. Насириль-Ислам пил только коньяк. Предварительно он снял чалму и отложил ее в сторону. На его бритой голове оставалась только легкая белая тюбетейка.

– Снимать за едой головной убор – долг каждого культурного человека. Я приветствую этот европейский обычай, – проговорил он при этом.

Я понимал, что поведение мучтеида имеет совершенно иной смысл. Он считал, что, сидя в чалме за суфрой, где подаются напитки, он косвенно оскверняет, оскорбляет эту чалму, – символ святости. Не желая дать нам это понять, он старался замаскировать свой поступок ссылкой на европейский обычай.

Спутники мучтеида последовали его примеру. По распространенному в Иране обычаю, их головы были выбриты от середины лба до самого затылка.

Во время ужина мучтеид старался занимать американку, затрагивая самые разнообразные темы, причем его беседа с красивой молодой девушкой не носила чувственного и похотливого характера; он говорил с ней, как вполне культурный и интеллигентный человек.

Зато Искендер-хан и Мучтеид-заде чересчур пристально и упорно разглядывали девушку, словно собираясь пересчитать золотистые завитки волос, обрамлявших ее изящную головку.

После ужина Насириль-Ислам потребовал кальян, а мы с Мучтеид-заде встали походить по залу.

– На самом деле, это передовой, прогрессивно настроенный молла, сказал я, кивнув в сторону Насириль-Ислама. – Он разговаривал с девушкой, как интеллигентнейший человек.

– Мой уважаемый друг, – умехнулся Мучтеид-заде, – наша болезнь смертельна, она кроется в голове. Больны наши главари. Болезнь, о которой я имею честь, сударь, говорить вам, порождается теми самыми чалмами, что в начале ужина были отложены в сторону. Из этих сорокаметровых марлевых повязок и вытекают все наши злосчастья. Правда, Насириль-Ислам был крайне корректен с девушкой, но этого далеко не достаточно, чтобы назвать его человеком культурным и интеллигентным. Он не переносит эмансипированных женщин. По самой природе своей он чужд и враждебен им. У него дома жены, но он даже не смотрит на них. Его обуревают противоестественные страсти, он их раб. Оттого-то его юные жены бесплодны.

– Почему? – спросил я.

– Он держит в своем доме пять-шесть красивейших юношей. Даже сейчас, в это "святое" паломничество в Мекку, он взял одного из них с собой. Даже там, у святой гробницы пророка, он не хочет обуздать свою грязную похоть. Все это я рассказываю вам, сударь, как порядочному иранцу. Точно так же поступал этот подлец и при поездках на поклонение в Кербалу и Хорасан, а теперь тащит за собой своего юношу и в Мекку. Это он, а не кто иной, принудил нас к этому путешествию. "Вы должны ехать, чтобы замолить свои грехи", – твердил он нам, чтобы повлечь и нас за собой в Аравийские пустыни.

В это время дверь отворилась, и в комнату вошел необычайной красоты юноша лет семнадцати-восемнадцати, с кальяном в руке. Он приблизился к Насириль-Исламу и, поставив перед ним кальян, стал в ожидании.

– Молодец, гаджи, спасибо тебе! – приветствовал его Насириль-Ислам.

– Вот тот самый юноша, – продолжал Мучтеид-заде, – о котором я вам говорил. До сих пор у ага-мучтеида их было немало. Как только они подрастали, ага расставался с ними.

Гаджи все еще продолжал стоять перед мучтеидом.

Устремленные в упор на юношу глаза Насириль-Ислама напоминали налитые кровью круглые чаши. Наконец, после долгого молчаливого созерцания, он разрешил юноше удалиться.

Молча наблюдавший эту немую сцену Мучтеид-заде заговорил снова.

– Друг мой, вы не знаете наших главарей. Все они одержимы этим пороком.

– Да, но какова дальнейшая судьба несчастных детей? – спросил я, желая проверить, насколько глубоко он понимает социальный смысл этого порока.

– Проведя юность в объятиях этих развратников, они при их же содействии устраиваются затем на государственную службу. Так, по настоянию Насириль-Ислама, такие развратники, как правитель Мараги Гаджи-Самед-хан, пристраивают этих юношей на государственные должности. Ведь и сам Самед-хан в свое время состоял при отце Насириль-Ислама и затем им же и был определен на государственную службу. В настоящее время он имеет титул Шуджауддовле, то есть – отвага государства. Вы можете судить теперь о нашем правительстве, о мучтеидах, о наших сановниках. Выросшие среди разгула и привыкшие к разврату, эти люди, став во главе правительственных учреждений, творят с другими то же самое, что некогда проделано было с ними. Вот почему страна наша погрязла в разврате.

Слова Мучтеид-заде произвели на меня огромное впечатление.

– Вы обязаны бороться с подобными явлениями, должны разъяснять их народу, должны разоблачать эти бесстыдства, – сказал я горячо.

Мучтеид-заде взял меня под руку и вывел из комнаты. Мы стали прохаживаться по небольшому садику. Понизив голос, Мучтеид-заде продолжал:

– К сожалению, мы больше не увидимся. Мы уезжаем. Если бы не трусость, не страх перед укором невежественной толпы, я бросил бы все это и вернулся бы в Иран. Там я провел бы с вами некоторое время. Сударь, мы не бездействовали. Того, что совершили мы, еще никто в Иране не сделал! Нас не страшили ни гонения, ни пытки, ни виселицы. Ага-Мохаммед-Гусейн нас хорошо знает. А этот бесчестный Насириль-Ислам, пользуясь нашими взаимоотношениями, осмелился остановиться с нами в этом доме. Мы создали такие творения, как "Путевые записки Ибрагим-бека"*, в которых мы до конца разоблачили распущенность и бесстыдство, царящие в Иране, а читатели приняли наш труд, как сборник легких рассказов увеселительного характера. Такие развратники, как Насириль-Ислам, убили в обществе всякое политическое чутье.

______________ * Ибрагим-бек (Джахангиров) – участник иранской революции.

Слова Мучтеид-заде колючими иглами вонзались в мое сердце. Мой собеседник был автором исторического произведения. Я встрепенулся, взял его за руку и, притянув к себе, поцеловал.

– Какая счастливая встреча, – сказал я взволнованно. – Какое удачное путешествие!

В моей памяти пронеслось все содержание этого великого по своему общественному значению произведения, автор которого мне до сих пор не был известен. Я вспомнил, как, читая его, я смеялся сквозь горькие слезы. И теперь глаза мои невольно увлажнились.

Мучтеид-заде также был сильно взволнован.

– Эту книгу составили я и Гаджи-Зейналабдин из Мараги. Расходы по изданию ее в Египте мы оплатили из собственных средств. Газета "Первериш"*, издаваемая в Египте Мирза-Али-Мохаммед-ханом Кашани, выходила также при нашей поддержке. Статьи "Гаджи-Нэмэдбал", – войлочник-гаджи – и "Мадери девлэт" – мать государства – были написаны одна мной, а другая Гаджи-Зейналабдином. В конце концов, дело дошло до того, что подлецы, вроде великого визиря Мирза-Алескер-хана Атабека, перестали пропускать газету в Иран. Али-Мохаммад-хан был юн и не вынес удара. К тому же у него был туберкулез легких, и он умер, а газету прикрыли. Все наши начинания, сударь, остались незавершенными, а теперь, прикинувшись простаками, мы едем с этим пройдохой в Мекку.

______________ * "Первериш" – название газеты, издававшейся в Каире, издателем этой газеты был Алимамед-хан Кашани.

Мы говорили долго. Наступила ночь. Нас попросили в зал. Мисс Ганна скучала и предложила пойти домой.

– Господа паломники завтра выезжают, нужно дать им отдохнуть, добавила она.

– Когда мы должны будем завтра двинуться отсюда? – спросил Искендер-хан Мохаммед-Гусейна. – Поезда ходят ежедневно или через день?

– Господин гаджи, вам надо завтра в семь часов сесть на поезд, ответил хозяин.

– Господин Мохаммед-Гусейн-ага, вам небезызвестно, что для нас, покорных слуг, сопровождающих достопочтенного Насириль-Ислама, лишних сотни две рублей не деньги. Нельзя ли заплатить немного больше и потребовать подать вагоны к воротам, ибо для господина Насириль-Ислама будет затруднительно отправиться на вокзал.

Слова эти свидетельствовали о том, что Искендер-хан не только никогда не путешествовал в поезде, но и о железной дороге не имел никакого представления.

– К сожалению, это невозможно, иначе я охотно исполнил бы ваше желание, – почтительно ответил Мохаммед-Гусейн, скрывая улыбку.

Была полночь, когда мы попрощались и вышли. Проводив нас до самых дверей гостиницы, Мучтеид-заде еще раз крепко пожал мне руку.

В ИРАНСКОЙ ДЖУЛЬФЕ

На мосту через Аракс, как и прежде, стояли часовые и караульные посты. Иранский таможенный чиновник Махмуд-хан восседал на своем стуле, но как он, так и путешественники не обращали друг на друга никакого внимания. Он сидел здесь не как блюститель государственных интересов, а скорей как сторонний наблюдатель. Впечатление, произведенное царской оккупацией на таможенных чиновников, было ошеломляющее; они воочию увидели условия военной колонизации. Наш фаэтон проехал мост беспрепятственно. Никто не поинтересовался или не осмелился остановить его и справиться, куда он следует.

Я был одет по-европейски, а моя спутница походила скорей на русскую, чем на американку. Быть может, именно поэтому никто не решился приблизиться к нам, не желая умалить величие царского авторитета и неуместными вопросами нанести оскорбление царскому подданному.

Однако мы обязаны были зарегистрировать свои паспорта, выданные не русским правительством. В паспортном отделе нас должны были подвергнуть осмотру и допросу.

Выйдя из экипажа, мы поднялись на второй этаж, где нас встретил один из мелких таможенных чиновников. Он принялся лебезить перед нами, говоря на смешанном русско-фарсидско-азербайджанском языке.

– Пожалуйте, сударь, мы к вашим услугам.

Мы вошли в маленькую канцелярию. Стоявший в углу грубо сколоченный из простых досок стол был покрыт густым слоем джульфинской пыли. Кроме простой чернильницы, ручки и печати для визирования паспортов, ничего на столе не было.

Сидевший за столом молодой чиновник при виде нас поднялся с места.

– Я иранец, – обратился я к нему, желая разъяснить, что мы не чиновники и не подданные царя. – А барышня – американка. Мы просим вас завизировать наши паспорта.

Чиновник уселся, просмотрел наши паспорта, вздохнул и, поставив свою визу, вернул их нам.

– Имея в паспорте такую подпись, – сказал он, указывая на подпись царского жандарма, – вы можете проехать в любое место, а вот наши никакого значения не имеют. Одной этой подписи достаточно.

Мы вышли. На лицах иранских купцов было написано нечто новое. Прислушиваясь к воинственному пению русских солдат, они говорили с чувством глубокого удовлетворения:

– Если б не царское правительство, с нас давным-давно содрали бы шкуру.

– Торговля наконец-то стала оживляться...

– Да так оно и должно быть. От наших толку мало...

– Отец мой, да какая там родина? Какое будущее? Это нас не прокормит...

Мы слышали немало таких фраз. Эти мелкие капиталисты, приютившиеся под крылышком оккупантов, изменили даже свой внешний облик. Невзирая на летнюю жару, они были в пиджаках и при галстуках. Через руки у них были перекинуты демисезонные пальто.

На каждом шагу можно было видеть торжество тех, кто, приняв покровительство русского учетно-ссудного банка и опираясь на царских жандармов, спокойно обирал иранских крестьян.

Мы сели в экипаж.

– Где мы остановимся? – спросила девушка.

– Здесь нет хорошо оборудованных гостиниц. Джульфа превращена в штаб-квартиру, – ответил я.

– А что же делать?

– Мы остановимся в знакомой семье.

– Да, но это можете сделать вы. Насколько удобно сделать это мне? Как могу я остановиться у совершенно незнакомых лиц? – возразила мисс Ганна.

– Для них достаточно того, что вы – знакомая их близкого друга, успокоил я ее.

Наш фаэтон остановился у дома начальника почты. Сыновья и Слуги начальника вышли навстречу и, узнав меня, радостно забрали наши чемоданы и внесли в дом. Дети, обгоняя друг друга, помчались вверх по лестнице, торопясь известить мать. В дверях дома мы столкнулись с хозяином, который возвращался с охоты и был нагружен трофеями. После радостной встречи я представил его мисс Ганне, и мы поднялись наверх.

Увидя меня с американкой, жена начальника улыбнулась и, любезно встретив гостью, провела ее на свою половину – умыться, освежиться с дороги и переменить туалет.

Я сразу понял улыбку хозяйки и заметил, обращаясь к начальнику:

– Ваша супруга, вероятно, подумала: "Наш друг не очень постоянен, он каждый раз приезжает с новой барышней".

Тот подтвердил мои слова,

– О, да, ханум очень симпатизирует Нине. Она права, если, при виде вас с другой, ее охватывает сомнение. Ведь она не имеет понятия о нашей работе.

Приглашенные сидели в ожидании шашлыка из дичи. Разбившись на группы, гости обсуждали различные вопросы, но главной темой разговоров была политика.

– Газета "Манчестер Гардиэн" при мне. Она находит, что вмешательство России и Англии во внутренние дела Ирана противоречит договору седьмого года. Она протестует против оккупации, – говорил один из присутствующих, пытаясь доказать, что русское вторжение в Иран – явление временное. Это был Мирза-Гусейн-хан*, веривший в скорое избавление Ирана от царских оккупантов.

______________ * Мирза-Гусейн-хан – сын известного поэта южного Азербайджана Дехила.

– "Дейли Ньюс" и некоторые социалистические газеты в резкой форме выступают против вторжения русских в Иран. Надежда на избавление растет. Нельзя поработить народ, вкусивший плоды свободы. Русский посол господин Саблин и английский – сэр Брэкли дали Мамед-Али-шаху категорические заверения, что, как только в стране наступит успокоение, русская армия очистит Иран.

Молодой человек, веривший в заверений русских и английских дипломатов, был не кто иной, как Рустам-хан*.

______________ * Рустам-хан – сын Мирзы Али Кули-хана, редактора сатирического журнала "Азербайджан", издававшегося в Тавризе.