Текст книги "Тавриз туманный"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 74 страниц)

Проклятье мучтеиду, одевавшему пояс на плечи!*

______________ * Сигатульислам носил помочи.

Проклятье мучтеиду, почитавшему Али богом*

______________ * Шейх-Салим принадлежал к мучтеидам секты "шейхи" и его прозвали "признающим Али богом"

Проклятья тем, кто носит бороду на затылке!*

______________ * Магомед Кавказлы не брил головы, за что его прозвали "носящим бороду на затылке". (Примечание автора).

Пока он изрекал свои проклятия, собравшаяся вокруг толпа вторила ему в такт:

– Тысячи проклятий!

– Послушай, почему ты не поддерживаешь? – укоризненно говорили некоторые, обращаясь к соседям. – Ведь есть у тебя язык? Небось не немой?

Мы двинулись дальше и встретили Мир-Муртузу, сына Мир-Манафа Сэррафа.

В сопровождении своих слуг он ехал на белом осле, когда навстречу ему тоже верхом на осле и тоже в сопровождении толпы слуг показался Мирза-Масуд-ага, сын мучтеида Гаджи-Мирза-Гасан-аги.

Пока оба осла обнюхивали друг друга, седоки разговорились.

– Наконец-то выбили из голов тавризцев сумасбродные идеи этих еретиков! – начал Мирза-Масуд-ага.

– Сударь, ведь есть же у нашей страны и у нашей веры покровитель, не бросил же нас заступник веры на произвол? Видали? Ни пушки, ей пулеметы, ни войска не могли взять этих окаянных, а стоило протянуться руке императора, как сразу уничтожила проклятых. Без всякого сомнения этой рукой руководил сам аллах и наша святая вера.

– Тысяча благодарений всевышнему! – отозвался Мир-Муртуза. Покровитель ашуры примерно наказал тех, кто смеялся над ашурой и называл ее проявлением фанатизма. Если бы не милость императора, не очистился бы Тавриз от врагов веры и скоро эти проклятые отняли бы у нас возможность соблюдать ашуру. Сейчас я из консульства. Господин консул звал меня поговорить по делу и вскользь заметил, что пока Сигатульислам, Шамсуль-улема, Зиялуль-улема, Садикульмульк, Ага-Магомет-кавказец, и оба сына Али-Мусье...

– Тысяча благодарений аллаху! – воскликнул, прерывая его, Мирза-Масуд-ага и пришпорил осла.

Один из них повернул вправо, другой влево. Мы же отправились домой.

Темнело. Нина давно уже ждала меня. Не говоря ни слова, она протянула мне копию письма Гаджи-Самед-хана консулу.

"Ваше превосходительство! – писал Самед-хан. Направленный вами список пятнадцати лиц, подлежащих аресту, подписывать воздерживаюсь, ибо, арестовав их, мы тем самым будем содействовать бегству из Тавриза остальных. Я считаю более целесообразным произвести арест этих пятнадцати человек вместе с остальными, потому поручил Махмуд-хану* установить за перечисленными в списке лицами наблюдение и немедленно их задержать, если они вздумают скрыться.

______________ * Двоюродный брат Самед-хана, комендант Тавриза. (Примечание автора).

Сведений о казни Сигатульислама и его единомышленников не имею.

Даст аллах, махаррема четырнадцатого дня буду в Тавризе.

Ваш покорный слуга Самед-хан

Нэйматабад Махаррем".

Нина передала мне также список лиц, подлежащих аресту и казни:

1. Мирза-Ахмед Сухейли.

2. Аптекарь Гаджи-Али

3-5. Старший брат Саттар-хана, Гаджи-Азим и его сыновья.

6. Учитель Мирза-Ага-Бала.

7. Оратор Мир-Керим

8. Мешяди Мамед Ами-оглы.

9. Оратор Мирза-Али

10. Маклер КербалайТашим.

11. Александр, грузин

12. Мнрза-Риза, отеи редактора газеты "Шефек".

13. Тагиев с Кавказа.

14. Крестьянин Мешади-Аббас-Али, начальник арсенала Саттар-хана

15. Гусейн-хан из Марадана.

Предпринять что-либо к их выезду из Тавриза было совершенно немыслимо; в свое время мы неоднократно умоляли их покинуть город, но тогда они отклонили наше предложение. Теперь же все пути были отрезаны, они находились под наблюдением Махмуд-хана. Так или иначе, мы решили как-нибудь сообщить им об этом.

Нина рассказала, что Махмуд-хан, назначенный с согласия царского консульства и Гаджи-Самед-хана комендантом города, обходит по ночам дома тавризцев и требует предъявления охранных удостоверений.

– Сегодня утром, – добавила она, – в сопровождении своих слуг он явился и ко мне. Я показала ему свои документы, тогда он заговорил о вещах, не имеющих никакого отношения к его служебным обязанностям. Наконец, я вынуждена была попросить его оставить меня в покое.

"Как же обращается Махмуд-хан с местным населением, если по отношению к сотруднице консульства допускает такие вольности?" – подумал я.

– Не пускай его в дом, – предупредил я Нину. – Если даже будет ломиться в ворота, не открывай.

Мы сели писать прокламацию.

КРОВАВЫЕ РУКИ ПРИНЯЛИСЬ ЗА РАБОТУ

Жители Тавриза! Не падайте духом. Не забывайте, что в борьбе с контрреволюцией вы одержали победу. Не упускайте же из рук плодов этой победы. Не поддавайтесь лживым уверениям царских лакеев, молл и сеидов, играющих роль шпионов, не предавайте в кровавые руки царя своих сограждан-революционеров, которые ради вас жертвуют жизнью! Расправу с ними царские палачи поручили своему холопу Гаджи Шуджауддовле Самед-хану.

Семь революционеров, боровшихся за дело вашего освобождения, повешены. Их повесили палачи царя-деспота по приговорам, подписанным Гаджи Шуджауддовле.

14-го махаррема Гаджи Шуджауддовле вступит в Тавриз. Тавризские реакционеры и контрреволюционеры готовятся к новому торжеству, к массовым арестам и казням революционеров.

Жители Тавриза! Царская оккупация не может продержаться долго. Самодержавие гниет изнутри. Страна наша вновь будет принадлежать нашим рабочим трудящимся, крестьянам.

Берегитесь, не предавайте своих сынов в руки палачей.

Революция не умерла. В нужный момент она встанет с новой силой. Страшитесь проклятий и мести грядущего.

Долой реакцию!

Долой Гаджи-Самед-хана, готовящего по приказу царя гибель иранцам!

Долой царских холопов в бело-зеленых и синих чалмах!

Долой аристократию, богачей и коммерсантов, принявших царское подданство, чтобы еще легче угнетать иранскую бедноту!

Иранский Революционный комитет.

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР

В этом году произошло невиданное на протяжении сотен лет событие. Обычно население Тавриза соблюдало траур "Махаррем" в течение сорока дней после ашуры, дня гибели имама Гусейна, но в этом году все траурные сборища, посвященные кончине имама, были прекращены на четырнадцатый день месяца махаррема и на четвертый день после ашуры, так как в этот день в город должен был вступить назначенный царским правительством генерал-губернатор Гаджи-Самед-хан.

Русское консульство и местные реакционеры готовились к торжественной встрече царского ставленника и, радуясь победе колонизаторов, спешно сбросив облегавшие их еще вчера траурные одежды, высыпали на улицы.

Вместо черных траурных флагов с надписью "О, Гусейн, мученик Кербалы!", над воротами домов, на площадях и перекрестках развевались праздничные знамена с лозунгом: "Да здравствует император!"

Из богатого дома, откуда еще вчера раздавались вопли "Ва, Гусейн", сегодня лились звуки кеманчи и певец пел:

Я спросил у эпохи, где Александр Великий?

Кто он? – ответила она, – теперь господство русского падишаха.

Аристократки доставали из-за благоухающего корсажа портрет малолетнего шаха* и, нежно целуя, пели.

______________ * Ахмед-шаха – сына Мамедали-шаха. (Примечание автора).

О, отец дервиш, приди, где твой пояс золотой?

О, отец дервиш, о, отец дервиш!..

Политические проститутки, ежедневно бросавшиеся в объятия то одной, то другой державы, облачившись в праздничные одежды, готовились к выезду на встречу.

Нина и я получили письмо от Сардар-Рашида. Он предлагал и нам отправиться встречать Гаджи-Самед-хана.

Независимо от этого Нину очень интересовала церемония встречи. Не решаясь отпустить ее одну, я собрался с ней. К нам присоединились Мешади-Кязим-ага и Алекпер, которые ехали в другом фаэтоне.

Вся дорога от Нэйматабада до будущей резиденции генерал-губернатора сада Низамуддовле охранялась кавалеристами Марагинского полка, находящегося в личном распоряжении Гаджи-Самед-хана. Этот полк, в течение ряда дней без устали грабивший и убивавший жителей Тавриза, был вооружен выданным накануне из русского консульства новым оружием. Для сопровождения Гаджи-Самед-хана консулом был снаряжен эскадрон казаков.

Ограждение особы генерал-губернатора от всяких неожиданностей и охрана дорог были поручены также казакам.

Триумфальная арка, воздвигнутая на могиле независимости Ирана, была разукрашена цветами и зеленью, выращенными в садах тавризских аристократов и контрреволюционеров.

Следовавший за экипажем Гаджи-Самед-хана казачий военный оркестр исполнял национальный гимн погибшего Ирана, и звуки труб, казалось, издевались над слушателями.

Личный же оркестр Гаджи-Самед-хана играл похоронный марш, посвященный траурным дням махаррема.

В первых рядах встречающих шествовали тавризские моллы. Кто пешком, а кто на белых ослах, в белых и зеленых чалмах и повязках; двигались они во главе процессии, то и дело оборачиваясь и кидая через плечо ответ на приветствия запрудившей всю дорогу толпы:

– Салам алейкум, ве алейкума-салам!

За духовенством – моллами, мучтеидами и сеидами – следовали дервиши. Многие из них в свое время частенько распевали хвалебные оды у ворот Саттар-хана. Присвоенные им по форме секиры образовывали целый лес Все эти величавые нищие в живописных одеждах с перекинутыми через плечо черепашьими чашами, пели самые разнообразные касиды, Нину сильно заинтересовали манеры дервишей, то кружившихся, то подпрыгивавших и производивших ряд смешных телодвижений. Поэтому я приказал кучеру держаться возможно ближе к группе дервишей

Дервиши распевали хвалебные гимны имаму Али, который считается их покровителем.

В пределах возможного я старался разъяснить Нине смысл религиозных песен дервишей.

– А создается ли у вас, в противовес этим религиозным стишкам, новая революционная поэзия? – спросила Нина – Есть ли у вас поэт или писатель, хотя бы отчасти отражающий сегодняшнюю борьбу?

Я не успел ответить на вопросы Нины, так как в этот момент Махмуд-хан заметил в экипаже меня и Нину и, пришпорив коня, подъехал к нам. Он поклонился Нине, но та отвернулась, не удостоив его ответом.

– Полюбуйся на этого наглеца! – раздраженно сказала она. – Под предлогом проверки удостоверений ворвался к нам и был выставлен за дверь, а теперь изволит кланяться, как хороший знакомый, да еще скалит зубы.

Я предвидел, что этот инцидент чреват для Нины неприятностями, но, не желая сейчас тревожить ее, ограничился словами:

– Не обращай внимания.

За дервишами шел "проклинатель" Мешади-Мухаммед и проклинал конституцию, но на этот раз никто не слышал его и не вторил его проклятиям. Гаджи-Самед-хан был близок.

– Осади назад! Посторонись! Берегись, берегись! – послышались окрики телохранителей Гаджи-Самед-хана, заглушавшие голос "проклинателя" Мешади-Мухаммеда.

"Проклинатель" заметался в поисках свободного места, чтобы пробиться вперед, поближе к Гаджи-Самед-хану, но тесно обступившие экипаж губернатора "шатыры"* отбросили его в сторону, и "проклинатель" очутился в группе нищих.

______________ * Слуги, бегущие впереди влиятельных особ и расчищающие ему дорогу.

Фаэтон Самед-хана проехал к саду Низамуддовле*.

______________ * Один из самых крупных и красивых садов Тавриза. Тавризский генерал-губернатор Самед-хан жил во дворце, находившемся в этом саду. (Примечание автора)

Сидевший на козлах слуга из медной чаши пригоршнями бросал в толпу нищих мелкие серебряные монеты. Сотни нищих и калек, толкая и топча друг друга, бросились подбирать монеты. Среди криков и воплей слышен был и голос "проклинателя" Мешади-Мухаммеда.

Позади всех шел Кер-Керим. Охотников до его памфлетов против конституции было мало. Льстивые голоса сотен подхалимов мешали этому.

Гаджи-Самед-хан въезжал в сад Низамуддовле.

Больше часа мы прогуливались вокруг сада Низамуддовле, наблюдая за толпой входивших туда лиц. Это были в большинстве духовные лица и сеиды, несшие губернатору списки подлежащих аресту лиц. В их толпе в сад проехал на белом осле Гаджи-Мехти Кузекунани*, спешивший встретиться со своим старым другом Гаджи-Самед-ханом.

______________ * Ввиду его происхождения из села, где все население занималось выделкой фаянса его прозвали "Кузекунани", т.е. делающий фаянс.

– Во времена конституции его именовали "отцом нации", – сказал я Нине Это Гаджи-Мехти Кузекунани. По болезни он не мог отправиться на встречу и теперь спешит повидаться со своим другом. Это весьма предусмотрительный купец. В свое время он примыкал к революции, теперь же перебрался в лагерь контрреволюции.

Мы только что вернулись с церемонии торжественной встречи Самед-хана.

– Ты много говорил мне о Рудеки, Фирдоуси, Хафизе и Саади, возобновила Нина прерванный в фаэтоне разговор. – О них я имею кое-какое представление. Теперь изволь сказать, в каком положении литература сегодня? Принялись ли у вас за создание новой, революционной литературы?

– Конечно, – воскликнул я. – Наряду с религиозной поэзией создается, хоть и в слабой, зачаточной форме, своя, революционная литература. Только наши революционные поэты не могут еще открыто выражать свою ненависть к шаху. Свои нападки на шаха они выражают аллегориями, намеками, символикой. Слова, которыми они хотят поразить шаха и деспотов, они обращают к жестокой возлюбленной, к ее поражающим сердца взглядам, ранящим подобно стрелам, ресницам. Вот что говорит, например, один из поэтов:

"Мое сердце запуталось в твоих черных волосах и обратилось в твоего подданного. Береги же его, заботься о нем. Чем лучше живется подданному, тем больше благоденствует страна".

Поэты-оппозиционеры пытаются в своих стихах критиковать окружающую их среду и быт. Вот что говорит в одном из своих стихотворений азербайджанский поэт Овхеди:

"Пьяницы всего мира успели очнуться, наши же продолжают спать".

Смелее других изобличает шаха поэт Эсади:

"У трона шаха можно найти две вещи: одна из них – надежда, другая страх,

пишет он в одном из своих стихотворений.

У падишаха разные забавы: одному протянет шербет, другому – яд. Отправляясь пред лицо царей, ты должен пребывать в постоянном страхе и держаться с ними не как свободный человек, а как бесправный раб. Не зная вины за собой, ты все же должен покорно стоять перед падишахом, как виноватый. Заметив на устах властелина улыбку, не считай его добрым человеком. Когда лев скалит зубы, – это не значит, что он смеется".

Принужденный скрывать свои мысли, иранский поэт-революционер Джебали говорит еще более печальными словами:

"Совесть и верность исчезли. Эти два понятия, как рождение птицы Феникс или тайна превращения меди в золото, обратились в миф. Мудрые остались в стороне. Достойные ввергнуты в печаль. В наш век не делают разницы между мудрецом и глупцом. Никто уж не обладает умением различить недруга от друга и даже в моей прозе нет следа упрека, а в стихах сарказма".

Астрабадец Садик в одном из своих стихотворений, изобличая отношение шаха к подданным, пишет:

"Голодный сокол не настолько милосерден, чтобы в своих очах дал приют беспощадному воробью".

Другой поэт, пишущий под псевдонимом Надим, в двух строках отображает муки и страдания народа:

"Самый несчастный и достойный милосердия человек на этом свете тот, кто думает, что мы не несчастны"

А вот какими яркими красками рисует свою непримиримую вражду к падишаху поэт исфаганец Шах-Назар:

"Или мы должны размозжить о камень голову врага, или враг украсит свои виселицы нашими телами. Лучше одному погибнуть, чем сотням пребывать в унижении"

Плачевная участь масс, их нищенское существование оказали свое влияние и на поэтов-суфистов.

"Мой шах! Ни трон, ни корона не останутся тебе. Единственное, что тебе останется – раздать наполняющие твои сундуки богатства голодным и неимущим"

пишет, обращаясь к шаху, поэт Суфи.

Современный революционный поэт Адибуль-Мемалик говорит в одном из своих стихотворений:

"Увы, наши нивы затоплены водой, несчастные же пахари спят непробудным сном".

Поэт Хейрат, бичуя падишаха, продающего страну иностранцам и обрекающего своих подданных на произвол двойной эксплуатации, говорит:

"О, падишах, ты более жалок, чем мышь или кот. Оставь заячий сон! Искусству охранять страну и следовать верным путем поучись хотя бы у собак"

Я собирался на этом закончить свои пояснения, но Нина не унималась:

– А теперь скажи несколько слов о литературе азербайджанцев.

– Еще до организации азербайджанской типографии на царском Кавказе, азербайджанцы в Иране издавали на своем языке сказки и повести, – сказал я и, желая разъяснить причины, мешающие развитию культуры азербайджанцев в Иране, добавил:

– Иранские шахи постоянно разжигают фарсидско-азербайджанский антагонизм и устраивают даже погромы, чтобы совершенно подавить азербайджанский народ в Иране. Они принимают все меры к тому, чтобы заставить его забыть о своей национальной культуре. Правительство покровительствует фарсизму и всячески преследует азербайджанскую литературу. Начиная с времен Насреддин-шаха, на печать на азербайджанском языке налагается запрет, все появившиеся до того времени на их языках книги подвергаются преследованиям, запрещается чтение даже вышедших в Тавризе народных сказов. Местные мучтеиды и молы объявляют чтение и письмо на азербайджанском языке делом греховным и неугодным богу. Дело доходит до того, что по указке и директивам определенных политических организаций начинают в исторических книгах доказывать, что вообще в Иране азербайджанцев нет, что местное население принадлежит к фарсидской народности. В этих исторических книгах пытаются даже доказать, что не только иранские, но и кавказские азербайджанцы являются частью фарсидского народа. Постоянно в фарсидской литературе начинают появляться произведения, воспевающие эту политику преследования азербайджанцев. Фарсидский поэт Ариф, игнорируя проживающие в Иране четыре миллиона азербайджанцев, пишет:

"Они, кроме ослиного невежества, ни в чем себя не проявили. Душа культуры вечно страдает из-за азербайджанцев; между иранцами и азербайджанцами такая же разница, как между шелком и рогожей".

А в одном своем произведении он ставит вопрос еще резче.

"Нужно с корнем уничтожить азербайджанский язык в стране"

Отняв у азербайджанцев национальную культуру, иранские падишахи теперь утверждают, что азербайджанцы – те же фарсы...

– Мне все ясно, – сказала Нина.

МИССИОНЕРЫ И ОРИЕНТАЛИСТЫ

Я никогда не любил встречаться и вступать в полемику с миссионерами. И не только сам, но даже когда другие вступали с ними в спор, я чувствовал отвращение.

Порой рассуждения мисс Ганны на религиозные темы раздражали и утомляли меня. Она и сама чувствовала это и тем не менее любила подолгу говорить о религии, вере и сектах. В самом начале нашего знакомства мисс Ганна заявила, что она приехала в Иран, как представительница американского миссионерского общества.

Войдя в контору Мешади-Кязим-аги, я застал там мисс Ганну. Меня это удивило, так как я впервые встречал ее там; я даже несколько растерялся, ибо Нина довольно часто заглядывала в контору Мешади-Кязим-аги и без сомнения встреча с американкой могла возбудить ее подозрения.

Увидев меня, мисс Ганна взяла лежащее перед Мешади-Кязим-агой письмо и протянула его мне. Не успел я ознакомиться с его содержанием, как она сообщила мне:

– Сегодня я жду гостей, они хотят познакомиться с вами.

Времени оставалось мало. Распрощавшись с девушкой, я вернулся домой. Придя к мисс Ганне, я застал гостей уже в сборе. Здесь были американский консул и его жена Мария, первый секретарь американского консульства мистер Фриксон и его супруга Сара, прибывший недавно из Америки ориенталист Гертман и бэхаистский миссионер Ага-Мир-Асадулла

Из собравшихся незнакомы были мне лишь миссионер и ориенталист. Я познакомился с ними

– Один из культурнейших иранских купцов, – отрекомендовали меня американский консул и его секретарь.

Все вопросы вертелись вокруг религии. Не вмешиваясь в беседу, я только слушал. Разговоры эти крайне раздражали и утомляли меня. Мне было жаль каждой потраченной на эту болтовню минуты.

Спор касался существующих на Востоке религий и сект. Однако рассуждения ориенталиста о восточных религиях и сектах обличали в нем полного невежду. Его слова показывали, что он изучал Восток только по произведениям своих предшественников. Вот почему бэхаистский миссионер своими доводами вынудил его к молчанию и всецело овладел вниманием общества.

Мисс Ганна, видимо, придавала большое значение этой беседе и время от времени делала в своем блокноте какие-то заметки.

Поведение мисс Ганны мне не нравилось. Она часто говорила мне о своей революционной настроенности и даже клялась следовать за мной и, несмотря на это, устраивала у себя религиозные диспуты, да еще приглашала на них и меня, очевидно, не чувствуя всей бестактности своего поступка

– К какой из сект ислама изволит принадлежать досточтимый господин? обратился ко мне миссионер Ага-Мир-Асадулла.

Я не сразу ответил на этот вопрос, обдумывая свой ответ. Молчание мое, как я заметил, вызвало тревогу у мисс Ганы.

– Я не сумею дать вам решительного ответа, к какой из сект я принадлежу, ибо я слишком молод; существующие же на Востоке течения так разнообразны и сложны, что для отыскания подлинной истины, короткой жизни человека молодого и незрелого недостаточно, – ответил я наконец.

– В исканиях нет никакой нужды, – возразил Ага-Мир-Асадулла, почувствовав, что я хочу уклониться от прямого ответа. – Эта истина в свое время найдена, и для распространения премудрой и пресветлой воли господа бога были ниспосланы на землю пророки.

– Кто же они?

– Эти пророки – Баб, Бэха и Абдул-Бэха.

– Великолепно. Я весьма признателен, что благодаря мисс Ганне, сегодня я имею честь познакомиться с такой выдающейся личностью. Но, к сожалению, мое полное невежеству в религиозных вопросах серьезная помеха тому, чтобы наш с вами разговор мог достигнуть определенной цели.

– Выскажите свои мысли так, как вы их сами понимаете Я готов помочь вам и постараться очистить находящиеся в чаше вашей души мутные воды и, процедив их через фильтр истины, обратить в прозрачную, живительную влагу.

Я раскусил цель Ага-Мир-Асадуллы. Он не верой моей интересовался, а жаждал обратить меня в бэхаизм.

Я не раз встречался и говорил с бэхаистами, но мне не приходилось еще беседовать с их миссионерами и, в частности, с таким известным проповедником-миссионером, как Ага-Мир-Асадулла. И потому, чтобы заставить его всесторонне осветить вопрос о Бабе и бэхаистах, я заметил:

– Мы родились в эпоху, когда религия и вера, потеряв свой авторитет и значение, служат препятствием прогрессу человечества, тащат его назад. Религии Моисея, Иисуса и Магомета...

– Доводы многоуважаемого господина, – быстро прервал меня Ага-Мир-Асадулла, – абсолютно верны в отношении старых религий. Религии эти бессильны дать народу новую культуру. Баб, Бэха-Улла и Абдул-Бэха говорят именно об этом. Они в своих проповедях проводят ту же мысль, призывая народ принять религию, отвечающую требованиям века, религию "прогрессивную, передовую, несущую мир всему миру и способную создать братство всего человечества". И такой религией является религия Баба, Бэха-Уллы и Абдул-Бэха. И в то время, когда весь мир задыхался во мраке невежества, луч божий, как это бывает всегда, проявился в лице ниспосланных им пророков и озарил вселенную.

Скажите пожалуйста, разве пророк Моисей не явился в мир во времена произвола фараонов? Когда завершился пророческий путь народов Израиля, разве не воссиял Иисус? Спустя 622 года после появления Иисуса разве лик Магомета не озарил мир со стороны Мекки? И спустя 1260 лет после Магомета на фарсидском горизонте взошла яркая звезда аллаха и пламя истинного сияния вспыхнуло в Ширазе. Весь мир услышал глас Мехти-Сахиб-Аззамана*. В мир явился Баб.

______________ * "Владыка времен" – 12-й имам, который якобы должен явиться в мир для полного утверждения ислама во всем мире.

Решив, что слова эти достаточно меня убедили, Ага-Мир-Асадулла, обратясь ко мне, спросил:

– Вероятно, мы сумели удовлетворить вас?

– Нет

– Почему? Очевидно вы не смогли должным образом охватить изложенное мной?

– Нет, я все великолепно понял, однако, я подчеркиваю разницу между словами "понять" и "принять"; раз мы начали религиозный спор, разрешите не смешивать эти два понятия. Прежде всего я должен вам задать вопрос...

Ага-Мир-Асадулла снова прервал меня:

– Вы должны серьезно продумать учение Баба и Бэха-Уллы. Доказательством того, что и Баб и Бэха-Улла являются пророками, служит то, что оба они, подобно пророку Мухаммеду, родились мудрецами. Иначе говоря, были мудры и учены, еще не зная ни мектэбов, ни медресе.

– Об этом я читал в "Китаби-Эгдэс" и "Бэян", – заметил я.

– Прекрасно. А в "Китаби-Эгдес" и "Бэян" написано: "Бог выразил свою волю и свой свет в лице человека, не бывшего учеником мектэба и не видевшего медресе".

– Все это со всеми подробностями я читал не только в "Китаби-Эгдэс", но и в произведении "Фэраид". Ошибок, допущенных здесь, больше, чем в упомянутых выше книгах. И я прошу вас сравнить 464 страницу с тем, что написано в "Китаби-Эгдэс" и "Бэян". Что же касается вопроса о том, что Баб и Бэха родились мудрецами, то и тут я должен заметить несколько слов: если бы история Баба и Бэха-Уллы насчитывала, как история Магомета, тысячелетие, то возможно нашлись бы люди, верящие в их чудесное рождение. К сожалению, школьные товарищи Баба и Бэха-Уллы живы, а школы, в которых они обучались, полностью сохранились.

Начнем хотя бы с Баба. Он сын ширазца Мирза Рзы. Зовут его Алимэхэр. В Ширазе они известные мануфактуристы. Еще будучи юношей, Баб обучался под руководством Шейх-Мухаммеда, известного под прозвищем Шихабид. Затем он поехал в Кербалу. И там брал уроки у ученика Шейх-Ахмеда – Ахсаи, Руштюли Сеид-Казыма. Помимо того, Баб как в самом Ширазе, так и в Бэндэрпуште и Багдаде учился в нескольких медресе. О каком же тут чуде и учености от рождения может быть речь?

А теперь скажу несколько слов о якобы родившемся в свет мудрецом и ученым Мирза-Гусейн-Али, называемом Бэха-Уллой. Почему в юности Мирза-Гусейн-Али брал уроки у доктора Мирза-Назарли, если он действительно, как вы утверждаете, родился ученым? К чему было ему брать уроки у учителя, не имеющего законного образования? Зачем он учился в городе Сулеймание? Зачем он брал уроки у Шейх-Абдурахмана, почитавшегося "раиси урефа" (глава мудрецов). Разве не в городе Сулеймание написал Бэха-Улла свой религиозный трактат "Икан"? Разве произведение это не называлось прежде "Китаби хулия"?

Доказав здесь всю несостоятельность теории о рождении Баба и Бэха-Уллы учеными, я должен осветить еще один вопрос, остающийся темным и не совсем ясным.

– Какой же это вопрос? – растерянно спросил Мир-Асадулла.

– К сожалению, для разрешения этого вопроса, я снова должен сослаться на ваши религиозные трактаты "Вэян" и "Икан" Если господин сеид разрешит, я остановлюсь на этом вопросе.

– Прошу, – проговорил Ага-Мир-Асадулла.

– Просим, просим, – воскликнули мисс Ганна и ориенталист Гертман.

– Прежде всего я должен остановиться на вопросе о так называемой божественности Баба и Бэха-Уллы. Как Баб, так и Бэха-Улла основали свое учение на базе одной из весьма спорных исламских сект. Каждый из них вынужден был выступить как имам шиитского чтения, ибо Магомет заявил, что является последним пророком и потому к каждому, именующему себя так, отнеслись бы, как к лжепророку. Прав ли я сударь?

– Да, правы.

– Объявившись имамом, они, чтобы стать пророками, в своих религиозных трудах выдвинули лозунг: "В каждом веке луч божий проявляется в лице одного человеческого существа. Сперва явился в мир Моисей, затем Иисус, затем Магомет, а после Магомета – я". Так ли как я говорю судар?

– Да.

– Прекрасно. А теперь скажите, какие у вас доказательства божественности Баба и Бэха-Уллы?

– Мы не называем их богами.

– Нет, называете. Разрешите напомнить вам несколько фраз из произведения Баба "Бэян". Вот что пишет Баб: "Кто хочет узреть Адама, Ноя, Сама, Авраама, Исаака и других пророков, пусть узрит меня. И Магомет и Али это я. И Гасан и Гусейн во мне". Предположим, что все это – истина. И верить этому возможно. Ибо подобно тому, как у Баба не было никаких сверхъестественных и сверхчеловеческих черт, так их не было и у перечисленных им пророков, и в том, что он говорит об этом громко, нет никакого безбожия и греха, ибо и сам Магомет в своей книге пишет: "Я такой же человек, как вы". Однако Баб не довольствуется тем, чтобы быть только пророком. В своем "Бэяне" он говорит: "Я бог". Бэха-Улла в "Икане" пишет об этом еще откровенней. Он говорит: "Баб не пророк, не халиф, не имам. Явление его – это явление бога. Это пришествие бога на землю. Бэха-Улла – бог единый, абсолютный. Он творец неба и земли. И на горе Синайской с Моисеем говорил сам Бэха-Улла". Теперь я спрашиваю вас: верите ли вы в эти истины, возвещенные в "Бэяне" и "Икане"?

– Должны верить.

– Действительно ли Баб, явившийся на землю, бог?

– Да.

– В таком случае, как быть с утверждаемой мусульманами теорией о незримости бога? Остается ли она? Или, отбросив божественное свойство незримости, бог перебросился на землю?

– Нет, бог по-прежнему незрим

– Теперь я задам вам еще один вопрос: по верованию мусульман бог един и иного бога нет. Что вы скажете на это, могут ли быть два бога?

– Нет, не могут.

– В таком случае на основании ваших же слов мы придем к выводу, что... Хотя, по правде говоря, это будет большой дерзостью...

– Говорите.

– Бэхаистов, дающих богу совладельцев, и Баба, почитающего себя богом, должно считать нечестивцами, а их учение и книги ложными. Если б у Баба и Бэха-Улла проявились сверхчеловеческие черты, возможно, невежды и те, кто пока не отрешился от дурмана религии, могли бы сплотиться вокруг них.

– Они у них есть! – воскликнул Ага-Мир-Асадулла. – И у Баба, и у Бэха-Уллы имеются черты, не присущие людям. В этом я могу уверить вас.

Стол был накрыт. За ужином Ага-Мир-Асадулла был не в своей тарелке. Его авторитет перед ориенталистом был подорван, и он потерял возможность привести его к бэхаизму.

***

Встав из-за стола, мы перешли пить чай. Я и Ага Мир-Асадулла старались избегать дальнейших споров; мне не хотелось углубляться в этот вопрос, я не хотел оскорбить Ага-Мир-Асадуллу. Мисс Ганна и ориенталист Гертман настояли на продолжении спора. Сначала они обратились ко мне, но я сослался на то, что очередное слово принадлежит Ага-Мир-Асадулле, в прерванном споре он обещал привести доказательства божественности Баба

– Великолепно! – отозвался он. – Я могу привести вам много случаев, о которых вы, вероятно, не слышали. Вам следует знать, что истины, возвещенные Бабом, не провозглашал ни один из пророков. Баб не делит человечество на классы, он возвещает братство всего человечества. Баб говорит: "Лишь через возвещенную мной религию мир придет к истине". С распространением на земле религии Баба, среди народов исчезнут религиозные распри и войны. Религия Баба уничтожит между народами вражду, культура и цивилизация расцветут на прочных основах новой веры.