Текст книги "Тавриз туманный"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 74 страниц)

Я пришел к решению спасти девушку и, подготовив все необходимое, в двенадцать часов ночи постучал к ней. Она еще не ложилась спать. Сидя у стола, она читала. Мой поздний приход изумил ее:

– Что это, или сегодня солнце взошло с запада? В такой поздний час?!

– Я соскучился по тебе!

– Очень признательна! Но я должна сказать тебе нечто новое!

– Что же?

– Я дала себе слово больше с тобой ни в какие политические споры не вступать. Подобными разговорами мы создаем ссоры и недоразумения в личной жизни.

– Ссоры и недоразумения создаются не разговорами о политике; скорее, поводы к ссоре создаются в личной жизни.

– Какие же ссоры возникли из нашей личной жизни?

– Милая Ганна, вся наша с тобой жизнь состоит из неискоренимых противоречий и разногласий. Разрыв между нашими идеями слишком велик. Если что мне и нравится в тебе, так это твоя красота и твоя любовь ко мне!

– Ну, а разве этого недостаточно?

– Нет, недостаточно!

– Почему?

– Эта любовь бессильная, бесплотная, так как между нами стоит непроходимая пропасть – ты германская шпионка.

– Да, но разве человек, любящий свою нацию и стремящийся к ее славе и могуществу, считается шпионом?

– Если он занимается шпионажем, разве он не должен считаться шпионом?

– Но если это долг службы, обязанность?

– Если бы я знал, что ты работаешь в такой недостойной должности, быть может, я бы заставил тебя свернуть с этого пути! Ты очень молода. Я раскрыл бы тебе подлинную сущность, изнанку германского империализма и заставил бы тебя с отвращением отойти, отказаться от этой работы. Между тем, доверив мне самое ценное – свою девичью честь, ты скрыла от меня эту хранящуюся в глубине твоей души тайну, свою работу.

Кровь бросилась в лицо девушке.

– Скажи, о какой работе ты говоришь?

– Разве твоя работа во славу германского империализма и связь с командующим германо-турецкими силами – не шпионаж?

– Вы не имеете никаких документов или доказательств! Я думаю, что никто не сумеет доказать мне это!

Я заглянул ей в глаза. Они были полны гнева. Даже теперь она глубоко прятала от меня свою душу.

Я достал из кармана письмо. Девушка сидела в стороне.

– Встань и подойди сюда! – сказал я и развернул письмо.

Она не знала еще, что это за письмо, поднялась и подошла ко мне.

– Посмотри, разве не ты писала это немецкому полковнику фон-Пахену? сказал я.

Мисс Ганна растерялась. Она задрожала всем телом.

– Я, – подтвердила она сдавленным голосом. – Я погибла. Как попало к тебе это письмо?

– Весьма сожалею, что я потратил много драгоценного времени на знакомство с германским агентом, – сказал я спокойным тоном. – Германская же шпионка, не будучи достаточно искусной, не поняла, кем является любимый ею человек.

Ганна страшно побледнела. На ее лице и губах не было ни кровинки.

– Меня, вероятно, арестуют! – только и могла сказать она.

– Да, твой пособник задержан. Сообщено в Тегеран. Если последует согласие американского посла, этой же ночью или самое позднее завтра, ты будешь арестована!

Голова девушки упала на стол. Она громко зарыдала. Я не мог оставаться здесь дольше. С минуты на минуту могли явиться казаки, окружить дом и арестовать ее.

– Плакать незачем! – сказал я. – Возьми себя в руки. Девушка, взявшая на себя такую смелость, должна обладать крепким сердцем.

– Ах, я погибла! – воскликнула она. – Я потеряла все. Отца, мать, родину и любовь, что была мне дороже всего на свете – тебя я потеряла. Как я страшусь попасть в руки русских офицеров, а попасть к ним, как шпионке, еще страшней, еще ужасней. Я верю тебе и умоляю, если возможно, постарайся спасти меня! Даю слово, что больше я не пойду по этому гнусному пути!

– Я не стану говорить о том, вернешься ты или нет на верный путь. Отречение и клятвы перед лицом опасности вполне естественны, – сказал я. Лишь в память дружеских и приятных минут, проведенных с тобой, лишь для того, чтобы не видеть тебя в руках царских солдат, я решил в последний раз спасти тебя из этой беды.

Когда девушка, стремительно нагнувшись, хотела поцеловать мне руку, я отдернул ее. Мисс Ганна снова склонила голову мне на плечо. Я поднялся.

– Встань, – сказал я. – Медлить нельзя. Автомобиль ждет тебя на улице.

– Куда я должна направиться?

– Отсюда до линии фронта два часа езды. Шофер знакомый. Там есть человек, который проводит тебя. Но ты должна забрать с собой и служанку. Если она останется здесь, она может в результате малейшей угрозы раскрыть все тайны. Захвати ценности, запечатай двери, возможно, ты опять вернешься.

– Мои ценности бери ты, я же возьму только одежду. Если я вернусь в Тавриз, ты отдашь мне их.

Девушка встала, позвала служанку и вкратце сообщила ей, в чем дело. Меньше чем через полчаса она была готова. Запирая двери и выходя из дома, она расплакалась.

– Клянусь, что буду верна нашей любви!

И я поклялся, что буду верен ей и, пожав ей руку, усадил в машину.

Автомобиль тронулся. Пока свет его фонарей исчезал в густом тумане тавризской ночи, я закрыл последние страницы трех лет жизни, потраченных на знакомство с немецкой шпионкой.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ТАВРИЗ В 1914 ГОДУ

Начало Первой мировой войны пагубно отразилось на политической жизни Южного Азербайджана. Тавриз – столица страны – превратился в очаг реакции, центр политических интриг. В то же время он стал ближайшим тылом царской армии, действовавшей тогда против Оттоманской империи.

Военные ведомства установили за городом неусыпный надзор. Помещение английского консульства стало, фактически, штабом контрразведки.

Местные реакционеры сплотились вокруг царской и английской разведок, направляя свои усилия на то, чтобы переловить всех членов азербайджанской демократической партии и пересажать их в тюрьмы. Участники революционного движения Саттар-хана вынуждены были удалиться в подполье.

Однако реакционеры не ограничивались преследованием членов демократической партии. При содействии чиновников иранского правительства они заключали в тюрьмы всех сочувствующих Саттар-хану.

В Тавризе активно действовали не только реакционные организации, сколоченные царским и английским консульствами. От них не отставали контрразведки Турции и Германии, протянувшие свои щупальца во все уголки Южного Азербайджана. Борясь с ними, царские и английские военные учреждения все крепче сжимали кулак, применяя законы военного времени.

Предатели, такие, как Мирза-ага Биллури и Гусейн Шихлинский, при Саттар-хане эмигрировавшие в Стамбул, теперь, продавшись органам турецкой и немецкой контрразведок, действовали против царя и английского правительства. Они установили переписку со своими единомышленниками в Тавризе и вербовали себе сторонников не только из реакционеров, но и среди неустойчивых членов демократической партии.

Создавая панику в тылу царской армии, они старались облегчить тяжелое положение на турецком фронте под Карсом и Сарыкамышем.

В последние дни в Тавризе усиленно распространялись слухи, будто для поддержки наступления на Сарыкамыш Энвер-паша двинул на фронт дополнительную армию под командованием Аль-Эхсана-паши, а турецкий отряд в сопровождении Мирза-аги Биллури и Гусейна Фишенкчи готовится к походу на Тавриз. Эти сведения до предела накалили атмосферу.

В то же время агенты турецкой и немецкой контрразведок пичкали население лозунгами о борьбе за торжество ислама и поздравляли правоверных с предстоящим объединением всех мусульманских правительств.

Действовать в столь сложной ситуации было очень трудно. Все же азербайджанской демократической партии нередко удавалось путать карты царской и английской контрразведок и разоблачать сущность турецко-немецких интриг.

В Тавризе возмущались предательскими действиями Мирза-аги Биллури. Многие открыто высказывались в пользу царской колониальной политики, предпочитая ее турецкому феодализму. Дальновидные люди, ориентировавшиеся на русских, советовали народу не поддаваться агитации в пользу Турции, призывали приобщаться к русской культуре, считая этот путь единственно приемлемым.

Напряженная обстановка вынудила азербайджанскую демократическую партию для сохранения монолитности и целостности своих рядов перейти на нелегальное положение. Но, и удалившись в подполье, партия по-прежнему стремилась поддерживать в народе революционный дух и бодрость и, оставаясь верной заветам Саттар-хана, внушала массам мысль, что свободу можно завоевать только собственными силами и потому рассчитывать на помощь извне было бы роковой ошибкой.

Англичане наседали на тавризского губернатора Гаджи-Самед-хана Шуджауддовле и его помощника Сардар-Рашида, категорически требуя любыми средствами выявить азербайджанских демократов и представить их список в консульство. А они наспех фабриковали списки, включая в них ни в чем неповинных людей, и передавали их в английское и царское консульства, лишь бы выслужиться перед своими патронами.

Положение комитетов демократической партии во всех городах Южного Азербайджана с каждым часом становилось опасней. Связь с ними ухудшалась. В безвыходном положении оказалась партия и в городах, находившихся в непосредственной близости от турецкой границы, так как в них учреждались английские консульства, превратившиеся в гнезда контрразведки.

В это смутное время тревожные слухи приходили в Тавриз со всех сторон, особенно из Мараги и Ардебиля. В окрестностях Мараги приспешники Гаджи-Самед-хана грабили сельчан, опустошали деревни, а вокруг Ардебиля бесчинствовали холуи Сардар-Рашида, отнимая урожай и угоняя скот.

Демократическая партия, доселе боровшаяся с нищетой, больше не в состоянии была оказывать какую-либо помощь населению, у которого хлеб отбирался якобы для нужд армии. У крестьян не хватало продуктов питания, а вслед за голодом пришли эпидемии.

Но несмотря на оголтелый произвол, лишения и неимоверные трудности, надежда на свободу и независимость у азербайджанского народа не поколебалась, вера его в светлое будущее не иссякла. Население Южного Азербайджана продолжало внушать страх иранским губернаторам, а также англичанам и царскому правительству, несмотря на то, что у них были вооруженные силы.

Англичане, проводя политику физического истребления руководителей азербайджанской демократической партии, прежде всего стремились к отчуждению от них масс. Они старались притупить политическое сознание народа и с этой целью поощряли суеверие и религиозный фанатизм, значительно ослабевшие в Южном Азербайджане в результате революционного движения, связанного с именем Саттар-хана.

По наущению английских захватчиков Гаджи-Самед-хан и Сардар-Рашид мобилизовали реакционных молл и марсияханов*, прикрепляли каждого из них к определенной мечети для разжигания религиозных страстей.

______________ * Марсияхан – певец од на религиозные темы.

Губернатор и его помощник, не довольствуясь казнями революционеров и сочувствующих революции, создавали негласные террористические организации, целью которых было тайное уничтожение неугодных им людей. Бала-Таги, который лишь один день был казначеем при Багир-хане, террористы задушили в подвале, а тело его в назидание другим выбросили на улицу напротив магазинов Меджидульмулька. На следующий день кровавые преступники умертвили Мешади Абасгулу и других сторонников Саттар-хана. Тела их были обнаружены у горы Кепусу и в предместье Гуручай.

Согласно версии, распространенной в Тавризе, в Тегеране шел торг между турецкими и германскими государствами, с одной стороны, и правительством Ирана, с другой, относительно совместного выступления против России и Англии. Этот торг еще больше усугублял и без того накаленную атмосферу в Южном Азербайджане. Английское и царское консульства обвиняли тавризского губернатора Гаджи-Самед-хана в бездействии и вели переговоры с Тегераном о его смещении и замене более энергичным Сардар-Рашидом.

И Гаджи-Самед-хан, и Сардар-Рашид, алчущий получить его должность, из кожи вон лезли, чтобы доказать верность чужеземным захватчикам Они, соревнуясь друг с другом, уничтожали в подвалах резиденции губернатора, находящейся в саду Низамуддовле, невинных людей, выдавая их за революционеров, и, цепляясь за власть, угодничали перед своими хозяевами.

В ДЖУЛЬФЕ

Положение двух наших товарищей в Джульфе беспокоило тавризских единомышленников. Освободить их из когтей царской жандармерии мы не имели никакой возможности. Поехать в Джульфу им на выручку было непросто. Для этого необходимо было получить пропуск в русском консульстве или в соответствующих военных организациях царской армии. И так как другого выхода не было, я решил обратиться к консулу.

В пропуске, присланном нам, было написано:

"Абульгасан-бек Джавахирфруш* и его компаньон Ага Асад Тутунчи-оглы следуют в Джульфу по своим торговым делам. Абульгасан-бек и Ага-Асад являются подопечными царского консульства, а поэтому консульство просит военные ведомства оказывать им при надобности необходимое содействие".

______________ * Джавахирфруш – торговец драгоценными камнями.

Получив разрешение на выезд в Джульфу, я не стал мешкать и, никому ничего не говоря, начал собираться в дорогу. Никому нельзя было довериться. Всюду сновали шпионы, преследующие всех, кто приезжал в Тавриз или уезжал из него. Они всячески старались выведать цель передвижения каждого пассажира, выяснить, куда и зачем он едет. Хотя у нас имелось разрешение на выезд, мы все же должны были соблюдать осторожность, ибо как само консульство, так и военные власти строго проверяли всех, кому было оно выдано. Поэтому-то Нина стала меня предостерегать.

– Лучше, если б ты не вмешивался в это дело. Знаешь ведь, как это опасно, а сам голову в петлю суешь.

– Если меня накроют – не беда, – ответил я, – зато выручу двух товарищей, нужных революции. Так что игра беспроигрышная.

Нина промолчала. В таких случаях она старалась не волновать меня и сама сохраняла внешнее спокойствие.

* * *

Машина, на которой я должен был ехать в Джульфу, отправлялась рано, в шесть часов утра. Я попрощался с Ниной и на фаэтоне поехал в караван-сарай, где стояла машина в ожидании пассажиров.

Все были уже в сборе. Я и незнакомая русская девушка, которую консул поручил мне, опаздывали. Когда я подошел, пассажиры заволновались, не желая ждать девушку.

– Поехали! – тормошили они шофера. – Столько людей должно задерживаться из-за одной какой-то русской! Этого еще не хватало!

Шофер не реагировал на эти реплики. Он протирал машину, делая вид, что не слышит и не видит возмущения пассажиров. Я стоял в стороне, наблюдая за этой картиной и думал о том, что мне ни разу не приходилось ехать по этой дороге без женского общества. Правда, эта русская девушка, о которой консул просил меня заботиться, не была похожа ни на Нину, ни на мисс Ганну. Возможно, она была шпионкой, которой поручили следить за моими действиями. Поэтому моя спутница, с которой мне надо было знакомиться по необходимости, не вызывала во мне особого интереса.

– Что за чертовщина, почему не едем? – продолжали недовольно ворчать пассажиры.

– Из-за какой-то матушки* приходится задерживаться!

______________ * Матушка – простонародное прозвище русских женщин в Азербайджане.

– Сказать правду, нас за людей не считают.

– Очевидно, это зазнобушка шофера. Видите, он не протестует, не злится, а терпеливо ждет ее.

– Пусть придет, посмотрим, как она выглядит.

– Как она может выглядеть? Как сотни таких же особ, которые взад-вперед снуют по этим дорогам.

Хозяин машины понимал не все, что говорилось, но догадался о содержании многих реплик.

– Если бы господа знали, что это за девушка, они не злились бы, что она опаздывает, – сказал он, обращаясь ко мне. – Когда у этих господ что-нибудь покупаешь, так они ломаного шаи* не уступят, а вот видите, кричат "езжай", как будто сто пятьдесят туманов на улице валяются!..

______________ * Шаи – приблизительно 5 копеек.

– Не обращайте внимания! – прервал я его. – Девушка, которая опаздывает, не обыкновенная пассажирка. Господин консул лично просил меня позаботиться о ней. Не беда, еще подождем.

"Если мои знакомые начальник почтово-телеграфной конторы Маранда Мугимуддовле, начальник джульфинской почты и телеграфа Шюкрулла-хан, Мирза Гусейн (Дахил), Мирза Махмуд-хан (Кара) и другие увидят меня теперь в обществе третьей по счету женщины, то несомненно решат, что я человек слабый до женского пола", – подумал я.

Наконец, девушка появилась. Ее чемодан нес русский солдат. Недовольные ранее пассажиры теперь торопились усадить ее рядом с собою. Девушка была молода и к тому же на редкость красива.

Шофер не хотел, чтобы девушка сидела рядом с купцами, и, указав ей на переднее сиденье, обратился ко мне:

– Думаю, вам здесь будет удобнее, садитесь рядом с барышней.

Я принял любезное предложение и сел. Я был одет не по-ирански, и потому, решив, что я не азербайджанец, купцы отпускали непристойные шутки по нашему адресу.

Машина тронулась. Не успели мы отъехать, как солдаты, расквартированные напротив караван-сарая, стали проверять наши пропуска. Пока мы проехали Аджи-керпи и поравнялись с управлением шоссейных дорог, два раза у нас проверяли документы. При второй проверке мне удалось заглянуть через плечо девушки. Пропуск был выдан ей царским консульством в Тавризе. Звали ее Ксенией Павловной Березовской.

Мы сидели рядом, но хранили молчание. Лишь трое купцов не унимались, без конца говорили непристойности. Принимая и меня за русского, они совершенно не стеснялись и перемывали девушке косточки, сопровождая свои слова циничным смехом.

Очевидно, желая завоевать наше расположение, купцы упоминали имя Николая II, расхваливали его, называя его справедливым царем, отцом верноподданных. Пассажиры этой машины, как, впрочем, и вообще все в Тавризе, соблюдали осторожность: каждый подозревал в другом агента царской разведки. Особенно взвешивались слова, если заходил разговор на политические и экономические темы.

Перед управлением шоссейных дорог снова проверили наши документы. Положив пропуск в сумочку, девушка усмехнулась:

– Так часто требуют предъявить пропуск, что впору повесить его на грудь: читайте, мол, и не надоедайте.

– Так полагается, – ответил я. – Коль скоро мы находимся неподалеку от вражеской территории, наши военные учреждения должны быть особенно бдительными и осторожными. Это непреложный закон военного времени.

До селения Сафьян мы не обмолвились больше ни единым словом. Я незаметно наблюдал за девушкой. Ей было скучно и, видно, она была бы не прочь побеседовать. Дорога предстояла далекая, а время нечем было заполнить. Для разговора же следовало подобрать тему безобидную, не опасную ни для себя, ни для собеседника. Девушка беспокойно задвигалась на месте. Очевидно, ей хотелось узнать, кто я такой. Простое дорожное любопытство, столь естественное при длительных и нудных путешествиях, – не больше.

– Сколько на ваших часах? – спросила она как бы невзначай.

– Без пяти восемь, – ответил я, и на этом наш разговор оборвался.

Молчание продолжалось еще с час. Наконец, девушка нашла тему.

– Вы навсегда покинули Тавриз? – спросила она.

– Нет. Если я сумею закончить свои дела быстро, то вернусь через три дня. Сейчас трудно сказать что-либо определенное.

– Вы купец?

– Купец не купец, а торговыми делами занимаюсь, чтобы можно было жить, не нуждаясь в чужой помощи.

– Позвольте спросить, чем вы торгуете?

– Драгоценными камнями. Но теперь это невозможно, так как нет связи с Европой. Хорошие камни мы покупаем во Франции, Италии и Голландии. Война мешает поддерживать торговлю с этими странами. Теперь вот я еду в Джульфу. Там мне должны небольшую сумму. Переводы делать нельзя, самому приходится ездить.

Подумав немного, девушка сказала:

– Неплохо быть продавцом драгоценных камней. Различая камни, можно научиться отличать и людей. Это тоже искусство. Им владеет не всякий, особенно молодые...

Мне показалось, что у этой девушки есть какая-то-тайна, и я решил продолжить разговор о драгоценных камнях.

– Эх, барышня! – грустно сказал я. – Крохотный бриллиант легко можно увидеть под микроскопом, вряд ли наука может помочь постигнуть, что таится в душе человека. Да и неправильно сравнивать человека с камнем. Мы, люди, изучая друг друга, стареем. Не только мы, простые смертные, но и философы бессильны, как дети, в изучении такого сложного создания природы, как человек.

Лично я, например, прежде чем приняться за изучение других, изучаю самого себя. И мне кажется, что я такой же, как и другие, только с маленькими отклонениями в ту или иную сторону. Люди, по моему мнению, отличаются друг от друга характерами, хотя и в характерах их много общего, как и в природе. Наше сознание, наше воображение не в состоянии охватить все многообразие видов, существующих в мире. На первый взгляд, кажется, что все созданное природой не имеет гармонии, находится в хаотическом состоянии, но наука доказала, что во всех явлениях природы имеется что-то общее, что они находятся в каком-то соотношении.

Так и люди, милая девочка. Между людьми тоже существует взаимосвязь. Вот по этой-то причине я и решил раньше всего познать самого себя. Меня интересуют взаимоотношения людей. Я хочу определить свое мировоззрение, хочу понять, на что я способен, к чему у мен" призвание.

Девушка внимательно слушала меня. Казалось, она была довольна беседой со мной. Время от времени она даже дотрагивалась до моей руки и восклицала:

– Прошу вас, продолжайте. Мне приятно вас слушать.

А я был доволен тем, что мне удалось заинтересовать девушку отвлеченным философствованием о природе и что можно не затрагивать нежелательной для меня темы – политических проблем, событий последнего времени. Так мы болтали на всем протяжении дороги от Сафьяна до Маранда.

Наша машина не остановилась в Маранде, и мне поэтому не удалось повидаться с моим старым другом – начальником почтово-телеграфной конторы Ахмед-ханом Мугимуддовле. Но с другой стороны, я был рад, что нам не пришлось задерживаться в городе, и мы могли ехать без остановки прямо в Джульфу. Маранд наводнили добровольцы Андроника-паши. Обстановка в городе свидетельствовала о том, что фронт близок. Добровольческая армия концентрировалась тут, а затем направилась в город Хой.

Когда Маранд остался позади, русская девушка сказала:

– А знаете, мне теперь что-то не хочется, чтоб наше путешествие кончилось. Хочется ехать и ехать...

– Почему? – спросил я. – Разве вам нравится поездка?

– Я бы не сказала, что дорога интересна. Трясет, пыль, да и местность между Тавризом и Джульфой неживописная, не на чем глазу отдохнуть. Но, несмотря на это, я довольна поездкой, потому что мне интересно слушать вас. Мне кажется, я не устала бы с вами беседовать, какая бы дальняя дорога нам ни предстояла.

– Не думаю, чтоб вас могло интересовать то, что я говорю.

– Поверьте мне, я не мастер петь дифирамбы и не люблю преувеличивать чужие достоинства. Да и лицемерить мне вроде бы не к чему.

– Разве я смел бы так подумать о барышне?

– Охотно верю. Вполне возможно, что другую девушку не заняла бы беседа на эти темы. Говорят разные организмы по-разному переваривают разную пищу. Кого что интересует. Читая газеты, журналы, романы, рассказы, каждый находит в них что-то свое, то, что импонирует его вкусу. Порою находится любитель и на произведения, не имеющие художественной ценности. Бывает же так. Что касается меня, то я очень интересуюсь вопросами, которые вы затронули в нашем разговоре. Я хорошо понимаю вас, мне близки мысли, которые вы высказываете, только мне никогда не удалось бы систематизировать их и преподнести так, как это удается вам. К сожалению, я не умею распознавать людей, в этом вопросе я так же беспомощна, как те философы, о которых вы говорили.

– Одним из моих наиболее существенных недостатков является то, что я порой не умею определить, с кем и о чем можно говорить. А ведь когда разговариваешь, необходимо прежде всего знать, к кому обращается, что представляет собой собеседник. Так что, мне кажется, – это простая случайность, что вас заинтересовала тема моей беседы.

– Я не могу согласиться.

– Отчего же?

– Из ваших слов я могу сделать такой вывод: учитель должен сначала изучить наклонности ученика, учесть его желания и в соответствии с этим построить свой урок, словом, приспособить свои занятия к требованиям ученика. Если, прежде чем говорить, человек будет изучать вкусы своего собеседника, то он невольно станет подделываться под него и, таким образом, может вообще лишиться самостоятельных взглядов на вещи. Не так ли?

Девушка загнала меня в тупик, из которого не было выхода. Я почувствовал, что она не похожа на всех тех, с которыми мне приходилось до сих пор встречаться, и решил, что мои разглагольствования о природе могли показаться ей пустой бессодержательной болтовней. Желая исправить ошибку, я мучительно искал тему, на которую с ней можно было бы поговорить, но не нашел ничего более подходящего, как спросить ее:

– Читаете ли вы критические статьи о художественных произведениях?

– Отчего же, иногда читаю, как можно не читать!

– Если так, то вы, наверно, заметили, что одно из требований, предъявляемых писателям, это – творить для массы. Ну, и когда человек говорит, он также должен учитывать интересы, вкус, интеллектуальный уровень своего собеседника.

– А разве не бывает так, – возразила девушка, – что определенного писателя масса не читает, но это не мешает ему вдохновенно творить, искать. Для писателя важно одно: темы свои он должен черпать из жизни народа, частицей которого является сам. Взяв тему из жизни, пропустив ее сквозь призму своего миропонимания, писатель облекает ее в художественную, красочную форму. Вы тоже, осветив мысли, выраженные в беседе со мной, своим талантом рассказчика сделали их выразительными и интересными. Стало быть вы нашли способ внедрить ваши мысли в мое сознание. Я не хочу вам докучать. Но вот простой пример: одно и то же мясо каждый повар готовит по-своему. Качество блюда зависит от его умения, сноровки. Это, может быть, грубоватое сравнение, но так обстоит дело и с мыслями. Пусть мысль почерпнута писателем из жизни или взята у кого-либо, но выраженная в произведении, она принадлежит уже только ему одному...

Меня все больше и больше заинтересовывала эта русская девушка, ни родословной, ни профессии которой я не знал. Из беседы с ней в течение нескольких часов я сделал для себя такой вывод: "Красота женщины не исчерпывается ее внешними данными. Красивая женщина должна знать и любить поэзию, ибо стихи и женщина дополняют друг друга".

Под влиянием таких мыслей я спросил ее:

– Какой жанр художественной литературы вам больше по душе?

Она подняла голову и серьезно посмотрела на меня:

– Наш разговор позволяет мне думать, что мы оба имеем моральное право называть себя людьми двадцатого века. Но, видите ли, мы допустили большую ошибку, которая заключается в том, что не познакомились перед тем, как начать разговор. Теперь, прежде чем продолжать беседу о литературе, я предлагаю восполнить этот пробел.

Я протянул ей руку:

– Абульгасан-бек.

– Ксения Павловна, – произнесла она в ответ, пожав мою руку, и добавила: – Имя уважаемого господина говорит о том, что он не русский, а иранец.

– Да, я не русский! – ответил я, вынужденный сказать правду.

– Ну, об этом потом. А теперь скажите, где вы предполагаете остановиться в Джульфе?

– Предвидеть заранее невозможно. Во всяком случае, можно остановиться в гостинице.

– А если нам остановиться в одной гостинице? Может случиться, что и обратно вернемся вместе.

– Вы вернетесь опять в Тавриз?

– Не хотелось бы, но придется.

Я решил не расспрашивать девушку, зачем ей возвращаться в Тавриз. По нескольким брошенным ею репликам я догадывался, что с ней произошло какое-то несчастье. Я решил не отказываться от ее предложения.

– Какой может быть разговор, – сказал я. – Если это вас устраивает, с удовольствием.

На этом беседа наша прервалась. Машина, обогнув Дарадиз, помчалась в северном направлении. Холодный ветер предвещал близость Джульфы. Разговаривать было невозможно. Сильными порывами ветра относило наши слова.

Крыши домов издали казались не больше спичечных коробок, разбросанных на песке. Показав на север, я сказал:

– Доехали! Видите сверкающую среди песков ленту? Это Аракс. Можно считать, что мы уже в Джульфе.

* * *

Вечерело. Холодный джульфинский ветер неистовствовал. Он срывался с горы Кемтал на юго-востоке и Алиджи – на севере, кружась, взметал вверх песок, засыпая крыши домов. Я ожидал, пока опустятся сумерки, чтобы пойти разузнать об Ага-Мамед-Гусейне Гаджиеве и Алекпере. Стряхнув с себя пыль, я переоделся и через несколько часов вошел в зал ресторана.

Джульфу окутал сумрак. В ресторане при гостинице "Франция" жизнь шла своим чередом. Пассажиры, приехавшие из Ирана, а также отправляющиеся туда, были в сборе.

Я послал официанта просить русскую девушку разделить со мной трапезу. Она ответила согласием. Наш ужин затянулся до десяти часов вечера.

– Не собираетесь ли вы отдохнуть? – спросила она, когда мы встали из-за стола.

– О нет! Но если вы хотите отдохнуть, я не буду вам мешать.

– Нет, я хотела бы встретить поезд из Тифлиса, который приходит в одиннадцать.

– А у меня тут есть знакомые, с которыми мне необходимо повидаться. Мы с вами встретимся здесь примерно в двенадцать часов.

Условившись с девушкой, мы разошлись. Она села в фаэтон и уехала на вокзал, а я с Григор-агой вышел из гостиницы "Франция". Беседуя, мы направились с ним на площадь Кредитного банка. Раскинувшиеся по берегу Аракса солдатские шатры напоминали пирамиды на берегу Нила в Египте, а купол церкви напротив Кредитного банка был похож на сфинкс.

Ветер выл, как голодный шакал, но был бессилен заглушить голоса царских солдат, поющих "Боже, царя храни!".

Грохот больших пушек, проходивших через джульфинский мост, наводил ужас. Казалось, земля приходит в сотрясение.

– Джульфа не та, что вы видели в 1909 году, – сказал Григор-ага. Теперь это не тыл, а скорее, прифронтовой город.

И действительно, по улицам Джульфы проходили войсковые отряды, везли пушки, походные кухни. Даже в отеле "Франция" было много офицеров.

Григор-ага пожаловался мне на свою судьбу.

– Отвратительные настали времена, – сказал он. – Люди, использующие иранский вопрос в корыстных целях, преследующие только свои, узкие интересы, которые они выдают за общественные, всякие мракобесы, черносотенцы, головорезы – все рыщут тут, как волки в туман. Если кто вздумает взорвать мою гостиницу, то в ее руинах найдут себе могилу десятки шпионов и изменников родины.

Продолжая беседу, мы с Григор-агой зашли за гостиницу "Европа" и, стараясь не быть замеченными, двигались по маленьким нелюдным улицам к дому Мамед-Гусейна Гаджиева. Немного дальше из гостиницы Нико вышел коренастый, полный человек и направился к нам.