Текст книги "История Первой мировой войны"

Автор книги: Максим Оськин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 52 страниц)

После Февраля

Февральская революция, последовавшее в ее ходе падение монархии и революционный всплеск в России спутали все предварительные расчеты всего высшего как политического, так и военного руководства страны. Политика и стратегия революционного времени, взаимно переплетаясь, входили друг с другом в совершенно неразрешимые противоречия.

Не следует забывать, что новая революционная власть не только продолжила авторитарные тенденции в высшем руководстве, что свойственно и естественно во время войны, но и усугубила их. Так, если при императоре, пусть и с длительными перерывами в военное время, действовала законодательная ветвь власти – Государственная дума, то Временное правительство сосредоточило в своих руках как исполнительную (что соответствовало самому наименованию властного института), так и законодательную власть.

Формально правительство создавалось на время, впредь до созыва Учредительного собрания, которое должно было, согласно правительственной декларации, «на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования» вынести решение об образе правления. На деле же задача упразднения парламента как воплощения принципа системы сдержек и противовесов была поставлена на заседании ЦК кадетской партии еще 28 февраля, когда даже не успел отречься император.

Уже тогда верхушка Прогрессивного блока намеревалась сосредоточить в своих руках всю власть, не желая ни с кем ею делиться. Отсюда понятным становится затягивание Временным правительством выборов в Учредительное собрание в 1917 году. Диктовалось это не необходимостью соблюдения во всех мелочах демократической процедуры, как то объясняют либеральные историки, а нежеланием расставаться с властью, так как Учредительное собрание должно было назначить новое правительство, и еще неизвестно, вошли бы в него деятели Прогрессивного блока.

Иными словами, Временное правительство взяло себе власть большую, нежели была у последнего российского императора. Спрашивается: за что боролись? За то, чтобы на место слабовольного, но сакрализованного традиционализмом царя пришла кучка энергичных дельцов, соблюдающих интересы олигархии? Именно последний фактор плюс опора на Петроградский Совет, связь с которым поддерживалась через А. Ф. Керенского, позволили правительству «подмять под себя» руководство армии в лице Ставки Верховного Главнокомандования.

Пока Приказ № 1 разваливал вооруженные силы, новая власть спешила утвердиться у кормила, проводя чистку командного состава и самым радикальным образом переменяя задачи и цели Действующей армии. Под давлением союзников требовалось отказаться от любых приобретений, ибо ни Великобритания, ни Франция не желали видеть Россию новым европейским гегемоном. Новая власть, всем обязанная союзникам, должна была стать послушным проводником западноевропейских решений для России.

27 марта декларация Временного правительства о задачах войны гласила: «…оборона во что бы то ни стало нашего собственного родного достояния и избавление страны от вторгнувшегося в наши пределы врага». Как только отдельные представители новой власти, А. И. Гучков и П. Н. Милюков, попытались выйти из-под контроля, объявив о том, что Россия не отказывается от территориальных приращений (прежде всего – Черноморские проливы), они немедленно были выведены из состава правительства посредством спровоцированного «апрельского кризиса».

Надо думать, уже тогда эти политиканы, сыгравшие громаднейшую роль для низвержения Николая II, а значит и российской монархии, задумались о своей персональной ответственности за происшедшее в феврале – начале марта 1917 года. Тот же П. Н. Милюков в августе 1917 года писал князю П. Д. Долгорукову: «Все события последних месяцев ясно показали, что народ не способен был воспринять свободу»[464]464
  Цит. по: Поликарпов В. Д. Военная контрреволюция в России. 1905-1917. М., 1990. С. 250.


[Закрыть]. Эта «свобода» на деле являлась не только разнузданием инстинктивных принципов в массовой и индивидуальной психологии. К власти в стране пришел крупный капитал, ставящий целью своего руководства усиление эксплуатации ресурсов страны, в том числе и человеческих. Нужна ли была нации подобная «свобода»?

Изменение внутриполитического положения требовало и существенной, если не тотальной, корректировки положений оперативно-стратегического планирования, разработанного еще при царском режиме. На совещании командующих фронтами, членов Временного правительства и Исполнительного комитета Петроградского Совета 4 мая в Петрограде генерал А. А. Брусилов заявил, что в создавшихся условиях любой успех противника поведет к катастрофе. Исходя из ничем не обоснованного предположения о наступательных планах врага (Э. Людендорф писал, что германское правительство даже опасалось, что такое наступление может приостановить развал России и ее вооруженных сил), генерал Брусилов предложил наступать самим. Помимо прочего, одной из причин такого вывода называлась неподготовленность тыла и прогрессировавшая нехватка продовольствия в Действующей армии.

Возможно, что к такому решению А. А. Брусилова подвиг настрой высших командиров. Еще после штабного совещания 18 марта на Юго-Западном фронте военному министру А. И. Гучкову была отправлена телеграмма за подписями главкоюза и всех четырех командармов о способности и желании войск фронта к предстоящему и уже намеченному наступлению. В этом документе, в частности, говорилось: «Сегодня на военном совете всех командиров фронта под моим председательством единогласно решено:

1) армии желают и могут наступать;

2) наступление вполне возможно, это наша обязанность перед союзниками, перед Россией и перед всем миром;

3) наступление избавит нас от неисчислимых последствий, которые могут быть вызваны неисполнением Россией ее обязательств, и попутно лишит противника свободы действий на других фронтах;

4) некоторый недостаток заставит лишь несколько сузить размер наступления;

5) нужно, главное, наладить продовольствие и регулярный подвоз, а это в средствах России и должно быть сделано;

6) настоятельно просим, чтобы никаких шагов перед союзниками в смысле отказа от выполнения наших обязательств не делалось;

7) армия имеет свое мнение, мнение Петрограда о ее состоянии и духе не может решать вопрос; мнение армии обязательно для России; настоящая ее сила здесь, на театре войны, а не в тылах»[465]465
  Цит. по: Разложение армии в 1917 г. М.-Л., 1925. С. 30.


[Закрыть].

Высшее армейское руководство при переработке плана кампании 1917 года уже в революционной стране, полностью разделяло точку зрения о необходимости наступать даже без полной уверенности в успехе, нежели вновь отдать противнику инициативу. Тот же генерал В. И. Гурко, отправленный обратно на пост командующего Особой армией, ссылаясь на впечатления от февральской межсоюзнической конференции, доносил в Военное министерство о том, что в сложившихся условиях союзники вполне могут пойти на сепаратный мир с немцами. Тогда – крах России и ее претензий на послевоенное мирное урегулирование. Поэтому, как считал генерал Гурко, «мы обязаны оказать союзникам активную помощь, и только в этом случае мы можем требовать от них выполнения взятых на себя ими обязательств»[466]466
  РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 65. Л. 59.


[Закрыть].

Генерал М. В. Алексеев 30 марта также представил военному министру А. И. Гучкову Справку, отражавшую оперативно-стратегические мысли руководства Ставки Верховного Главнокомандования относительно действий в предстоящей кампании. Указывая, что лишь главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский против наступательных операций в ближайшее время, да и то только потому, что желает иметь на своем фронте двойное-тройное превосходство в силах, генерал Алексеев, как и год назад, утверждает: «Рассчитывать на успех обороны мы не сможем», и потому «как ни тяжело наше положение, нам нужно начать весеннюю кампанию наступлением…». Исполняющий обязанности Верховного Главнокомандующего (официально ставший Главковерхом через два дня, 1 апреля) не забыл и о политической ситуации: «Чем скорее мы втянем наши войска в боевую работу, тем скорее они отвлекутся от политических увлечений».

Дело в том, что после Февраля на фронте, разлагаемом как революционным процессом внутри империи, так и непосредственными последствиями Приказа № 1, наступило фактическое перемирие. Практически повсюду русские солдаты отказывались стрелять в противника, раз те сами не стреляют. До гипертрофированных размеров разрослось братание, против которого командование было фактически бессильно.

Артиллерия и кавалерия, где осталось много кадровиков, еще держались, но продолжаться до бесконечности это не могло. Такие «политические увлечения» солдат Действующей армии действительно подрывали боеспособность войск. В тылу же ближайшей перспективой разложения вооруженных сил могла стать только лишь безудержная анархия.

Удивительно, как быстро генерал Алексеев отказался от своих прежних воззрений. Ведь еще 12 марта в письме к А. И. Гучкову генерал М. В. Алексеев сообщал: «Сила обстоятельств приводит нас к выводу, что в ближайшие четыре месяца наши армии должны были бы сидеть спокойно… необходимо обеспечить армию хотя бы несколькими стами тысяч пополнений, иначе мы разрушим наши кадры». Впрочем, в скором времени после революционного переворота в столице Ставка ВГК была фактически подчинена военному министерству: буржуа не собирались отдавать власть ненадежным и зачастую промонархически настроенным военным. Действиями войск отныне руководил военный министр (А. И. Гучков, затем А. Ф. Керенский), а не Верховный Главнокомандующий.

В то же время руководимый М. В. Родзянко комитет Государственной думы заявил протест в связи с назначением М. В. Алексеева Верховным Главнокомандующим.

Будучи не согласен с решением Временного правительства, руководимого князем Г. Е. Львовым, Родзянко писал 18 марта премьер-министру Львову, что именно генерал Алексеев «являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла, как неотложные… настаивал… на немедленном введении военной диктатуры». М. В. Родзянко утверждал, что М. В. Алексееву не по силам руководить Восточным фронтом в условиях революции. Сторонники Родзянко вносили и собственное предложение: «Единственный генерал, совмещающий в себе как блестящие стратегические дарования, так и широкое понимание политических задач России и способный быстро оценивать создавшееся положение, это именно генерал Брусилов»[467]467
  Красный архив. М., 1922. Т. 2. С. 284-285.


[Закрыть]. Об этом предложении вспомнят немного позже.

Надо сказать, что обескураженный итогами февральского переворота, неожиданно переросшего в революцию, высший генералитет постарался отстраниться от политики, ограничившись чисто военными мероприятиями, что одновременно косвенным образом поддерживало единовластные претензии Временного правительства. Так, генерал В. И. Гурко на заседании фронтового съезда Западного фронта 16 апреля говорил: «Слава Богу – переворот произошел. Прежнее правительство в последнее время вело нас к пропасти. Теперь боеспособность армии изо дня в день поднимается и увеличивается, и мы должны показать немцам нашу силу».

Между тем складывающаяся на фронте обстановка диктовала как раз противоположные умозаключения. Так, офицер по оперативной части в Ставке Верховного Главнокомандования в конце мая месяца по старой памяти сообщал А. И. Гучкову, что Действующая армия крайне болезненно отреагирует на любое, даже незначительное поражение. Он писал: «Наступление наше в мае 1916 года с войсками лучшего состава, чем ныне и при обстановке крайне благоприятной по внезапности, все же не получило особого развития и повело лишь к большим потерям. Ныне… наш удар отбитый принесет нам большой вред, усилив разлад между офицером и солдатом при вмешательстве комитетов… в обсуждение степени виновности начальников». Комкор генерал А. П. Будберг отмечал в своем дневнике, что после революции и начавшегося разложения армии необходимо было перейти к обороне теми войсками, что еще желали драться; что следовало забыть о наступлении, дабы не давать козырей в руки большевиков. А один из гвардейских офицеров писал в те дни с фронта: «К самой идее наступления я отношусь отрицательно. Я не верю, что с такой армией можно победить… наступление – легкомысленная авантюра, неудача которой погубит Керенского»[468]468
  См.: ГАРФ. Ф. 555. Оп. 1. Д. 199. Л. 5; Государственная оборона России: императивы русской военной классики. М., 2002. С. 516; Красный архив. М., 1932. Т. 1-2 (50-51). С. 208.


[Закрыть].

Наконец, сам же генерал А. А. Брусилов, уже став Верховным Главнокомандующим, ближе к сроку намеченного наступления отказался от своей прежней уверенности. Он отмечал, что «к маю войска всех фронтов совершенно вышли из повиновения, и никаких мер воздействия предпринимать было невозможно. Да и назначенных комиссаров слушались лишь постольку, поскольку они потворствовали солдатам, а когда они шли им наперекор, солдаты отказывались исполнять и их распоряжения… Я понимал, что, в сущности, война кончена для нас, ибо не было, безусловно, никаких средств заставить войска воевать»[469]469
  Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1983. С. 227, 237.


[Закрыть].

Заявления самого же Временного правительства второго состава и многочисленных социалистических и близких к ним партий об отказе от аннексий и контрибуций в войсках толковались «как окончательный отказ от наступления». Воистину логика и государственная целесообразность мысли и действий революционных властителей превосходили всякое воображение. Помимо прочего, проведенная Временным правительством чистка высшего командного состава Действующей армии выдвинула наверх лиц, не вполне компетентных в управлении большими армейскими единицами.

К 12 апреля со своих постов были удалены два комфронта, шесть командармов, тридцать два комкора, сорок начдивов, семнадцать комбригов. В марте-апреле из вооруженных сил было уволено до ста пятидесяти старших военачальников. Всего же в 1917 году потеряли свои посты до 400 генералов и 302 полковника были произведены в генералы[470]470
  Португальский Р. М., Рунов В. А. Верховные главнокомандующие Отечества. М., 2001. С. 127-128; Первая мировая война. Пролог XX века. М., 1998. С. 599.


[Закрыть]. Ясно, что первыми уволенными главкомами стали колебавшиеся в дни Февраля: Эверт и Сахаров.

Что же касается персоналий, то в числе уволенных (в том числе и добровольно ушедших в отставку) к июню 1917 года (то есть непосредственно в преддверии наступления) из прежних, еще царских, высших начальников можно назвать:

– Главкосев генерал Н. В. Рузский,

– Главкозап генерал А. Е. Эверт,

– помглавкорум генерал В. В. Сахаров,

– командарм-1 генерал А. И. Литвинов,

– командарм-2 генерал В. В. Смирнов,

– командарм-3 генерал Л. В. Леш,

– командарм-5 генерал А. М. Драгомиров (уволен с поста главнокомандующего армиями Северного фронта 1 июня),

– командарм-8 генерал А. М. Каледин,

– командарм-9 генерал П.А. Лечицкий,

– командарм-10 генерал В. Н. Горбатовский,

– командарм-11 генерал Д. В. Баланин,

– командир Особой армии генерал В. И. Гурко (уволен с поста главнокомандующего армиями Западного фронта 22 мая),

– главнокомандующий армиями Кавказского фронта генерал Н. Н. Юденич (уволен 31 мая).

Итого – четверо комфронта из пяти (кроме генерала Брусилова) и восемь командармов из двенадцати (если не считать генерала Гурко, снятого с более высокой должности). Для подавляющего большинства из уволенных поводом к устранению послужило подозрение в нелояльности к новому режиму и монархических (читай – контрреволюционных) настроениях. Проведенная новой властью чистка командного состава, по мнению генерала А. И. Деникина, окончательно подорвала веру в командиров со стороны солдат и предоставила оправдание для перехода власти к солдатским комитетам и произвола нижних чинов.

Тот же генерал Деникин указывает, что чистка проводилась военным министром А. И. Гучковым согласно неким спискам генералов, составленным неизвестно кем и неизвестно по каким критериям. Причем пометки о профессиональной пригодности генералов ставились самими же генералами (первым, кого Гучков попросил об этом, был дежурный генерал при Ставке генерал П. К. Кондзеровский). Деникин пишет: «Таких листов с пометками, сделанными неизвестными мне лицами, пользовавшимися, очевидно, доверием министра, было у него несколько экземпляров. А позднее, после объезда Гучковым фронта, я видел эти списки, превратившиеся в широкие простыни с 1012 графами»[471]471
  Деникин А. И. Очерки русской смуты: Крушение власти и армии. Февраль – сентябрь 1917. Мн., 2003. С. 76.


[Закрыть].

Огромную роль в чистке сыграл генерал М. В. Алексеев. Прикрываясь его именем и должностью (1 апреля генерал Алексеев был официально назначен Верховным Главнокомандующим, до этого он фактически являлся главой Ставки), Временное правительство сумело без сопротивления обезглавить армию, руководствуясь исключительно политической целесообразностью. Часть генералов напрямую отправлялась в отставку, часть – в отпуск, часть – «в распоряжение военного министра», что на деле означало ту же самую отставку.

Интересно, что еще в двадцатых числах марта Временное правительство обратилось ко всем командующим фронтами (5 чел.) и армиями (13 чел.) с просьбой сообщить свое мнение о кандидатуре генерала Алексеева относительно поста Верховного Главнокомандующего. Лишь главкосев генерал Н. В. Рузский и командарм-5 генерал А. М. Драгомиров ответили уклончиво, все прочие высшие командиры поддержали именно М. В. Алексеева. Тем самым высшие генералы признавали, что наиболее подходящим кандидатом на наиболее ответственную должность в военной иерархии является как раз генерал Алексеев.

Но с мнением военных считались все меньше и меньше. А 22 мая, когда М. В. Алексеев не только стал не нужен, но и посмел выступить против некоторых распоряжений военного министерства, он также был отправлен на фиктивный пост главного военного советника при Временном правительстве. Так, например, уже 16 апреля генерал Алексеев предложил военному министру Гучкову «громко и открыто заявить России о тех язвах, которые разлагают ее армию… Надо назвать вещи своими именами, и это должно сделать Временное правительство, печать, общество, все партии»[472]472
  РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1755. Л. 157-160.


[Закрыть]. А 7 мая на Всероссийском съезде офицеров армии и флота генерал М. В. Алексеев призвал высших командиров спасать страну и армию от развала.

Как отмечают многие мемуаристы, только в этот момент генерал Алексеев как будто бы «прозрел» и сообразил, что представители либеральной оппозиции жаждут власти, а вовсе не спасения Родины. Только теперь царский генерал-адъютант Михаил Васильевич Алексеев понял свою роль в февральском перевороте и судьбе императорской фамилии. Но «теперь» было слишком поздно.

Удивительно, но история никогда никого не учит. Даже наиболее умные и честные военные всегда легко обводятся вокруг пальца прожженными во лжи и искушенными в подлости политиканами, которые делают военных деятелей средством для достижения своих собственных честолюбивых и властьжаждущих целей. Новейшая история России – Российской Федерации также может дать этому тезису немало примеров.

Таким образом, конъюнктурность политических амбиций и сугубо военных реалий совершенно не соответствовала объективным военно-стратегическим возможностям страны и ее армии. Правительство провозглашало отказ от территориальных приращений и одновременно не торопилось с разработкой и проведением в жизнь нового закона о земле. Следовательно, в войсках справедливо считали, что «умирать зря» вовсе и ни к чему. В связи с укоренением в сознании солдатско-крестьянских масс подобных взглядов подвигнуть армию к наступлению стало нелегким делом. Даже воззвание Петроградского Совета от 30 апреля о возможности наступательных действий для «спасения братьев на других участках фронта» не смогло возыметь должного действия в рядах солдат российской Действующей армии. Какие еще «другие участки фронта», если наступать должны были все разом?

Подготовка наступления

Между тем и командование уже с мая месяца не особенно рассчитывало на успех планировавшегося наступления. Незадолго до начала наступления, 28 мая, сам же новый Верховный Главнокомандующий (с 22-го числа) генерал А. А. Брусилов сообщал новому министру-председателю А. Ф. Керенскому, что «обстановка на фронте 5-й армии складывается крайне неблагоприятно для наступления… оздоровление идет медленнее, чем возникновение новых случаев неповиновения. Малодушные высказываются на собраниях за предпочтительность каторги германским пулям». Настаивая на присылке на фронты членов Временного правительства для, так сказать, «информационной поддержки», генерал Брусилов обвинил солдат в отсутствии чувства чести, патриотизма и позорных настроениях.

Поэтому в глазах высшего генералитета Действующей армии предстоящее наступление должно было ограничиваться только самыми ближайшими целями. Кстати говоря, в этой же самой 5-й армии, которой командовал генерал Ю. Н. Данилов, в конце июня по делам о массовом невыполнении боевых приказов к ответственности привлекли солдат пятидесяти двух частей. Из них 12 725 человек было отправлено под суд[473]473
  ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 312. Л. 149; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917г. М., 1958. С. 72.


[Закрыть].

Тем не менее наступление на Восточном фронте признавалось одним из основных условий выполнения Россией своих обязательств перед всей Антантой. Зависимость царского правительства от союзников обратилась сверхзависимостью Временного правительства, которое легко могло потерять власть в революционном хаосе. Поэтому союзники умело играли на этой зависимости русской стороны. Военный атташе во Франции граф А. А. Игнатьев вспоминал, что после Февральской революции «росли и склады неотправленного в Россию военного имущества: англичане с каждым месяцем сокращали размер предоставляемого нам морского тоннажа. Это было негласным нажимом союзников на Временное правительство. Хотелось верить, что эти первые признаки пренебрежения к интересам России тоже временные, объясняемые возраставшей с каждым днем потребностью союзников в морском тоннаже»[474]474
  Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. М., 1986. С. 646.


[Закрыть].

Еще на зимней Петроградской конференции подразумевалось, что в кампании 1917 года союзники будут наступать одновременно на всех фронтах, чтобы разом сковать все резервы противника и вырвать победу. Англо-французы готовились к кампании, согласно решениям союзной конференции, подразумевавшей, что 1 мая признается крайним сроком для производства наступления. И ударили первыми, чтобы опозориться так, как еще не было.

Катастрофический провал французского наступления генерала Нивелля на реке Эна между Суассоном и Реймсом, бунт ряда французских частей, некоторые из которых двинулись на Париж, означали, что наступление русских на Восточном фронте будет проходить в «гордом одиночестве». Операция 2-й английской армии на Ипре носила ограниченный, локальный характер. Действительно, сверхбездарно организованное наступление на реке Эна всего за пять дней вырвала из французских рядов сто двадцать тысяч человек. Мятеж охватил половину всей французской армии – пятьдесят четыре дивизии. Для «оздоровления» обстановки во французских вооруженных силах требовалось немалое время.

Ясно, что в таких условиях поддержать русских никто бы не смог. Ведь германцы отныне могли свободно оперировать войсками между западным и восточным театрами военных действий. Изолированный удар русских армий, заведомо обреченный на провал, бесцельный для общесоюзной стратегии, являлся опасной авантюрой, если учесть политическую ситуацию в России. Однако Временное правительство настояло на наступлении в июне месяце: расчет на политические дивиденды в глазах союзников преодолел логику здравого смысла.

Это также доказывает, что новые революционные политические деятели руководствовались, прежде всего, намерением удержаться у власти в стране, нежели действительными национальными государственными интересами. Как считал Н. Н. Головин, свою лепту в гибель армии внесло и верховное командование, проявив «примитивность мышления, с которой подходил высший командный состав к революционному процессу…». По мнению генерала Головина, «весь расчет на спасение Русской Армии был основан на одержании окончательной победы, приводящей к миру. Между тем, в 1917 году война находилась еще в той стадии, когда была применима только стратегия изнурения и когда наполеоновские сокрушительные удары, решающие сразу судьбу войны, были абсолютно невозможны».

Отношение самих солдатских масс к наступлению в условиях развала государственной власти, грядущего земельного передела и заключения мира на любых условиях, безусловно, была негативной. Начавшийся в деревне земельный передел властно требовал присутствия фронтовиков дома: какое уж тут наступление? Сокращение числа активных штыков в окопах правительство возмещало усиленной присылкой в Действующую армию резервистов из военных округов страны.

Уже с первых же дней революции, в марте, солдаты отказывались строить наступательные плацдармы, лишь бы не наступать[475]475
  Истрати Е. Н. Демократическое движение за мир на Румынском фронте в 1917 г. Кишинев, 1973. С. 32.


[Закрыть]. Солдат и впрямь нельзя было обмануть одними только демагогическими посулами. Так, солдаты 15-й роты 99-го запасного пехотного полка, требуя немедленного перехода земли крестьянству и конфискации сверхприбылей, замечали: «…и почему-то к нам опять приходят мужички в лаптях, а что-то совсем не видно белогорников, которые, работая на “оборону”, набивая себе карманы военной прибылью, тешат солдат красивыми обещаниями и призывают к наступлению, к победе… Мы не двинемся из окопов ни вершка вперед, ни пяди назад». Разве не правы были эти солдаты в оценке восприятия войны и ее выгоды для различных категорий населения?

Накануне наступления, 14 июня, 1-й Гвардейский корпус принял резолюцию о недоверии Временному правительству, переходу власти в руки Советов и отказу от наступательных действий. Даже 18 июня, когда ряд частей удалось все-таки уговорить, Гренадерский, Павловский гвардейский и 13-й Финляндский стрелковый полки категорически отказались от участия в наступлении.

Из Действующей армии доносили, что в Гренадерском корпусе «отношение к наступлению, кроме ударных батальонов, отрицательное». Вообще же отмечалось, что на всех фронтах желают наступать только ударники и казаки. Резолюции отказывавшихся от наступательной инициативы подразделений Действующей армии и тыловых частей фронта гласили, что наступление на руку только буржуазии, что война бесполезна и потому следует лишь обороняться во имя заключения скорого мира[476]476
  РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1791. Л. 9-13; Войсковые комитеты действующей армии. Март 1917 г. – март 1918 г. М., 1982. С. 226.


[Закрыть].

Не желавшие идти в наступление солдаты не только отказывались покидать окопы, но и всячески противодействовали соседним частям, готовым наступать. Так, удар добровольческой Чехо-Словацкой бригады, составленной как из подданных Российской империи, так и из бывших военнопленных, у города Зборов предполагал поддержку техническими средствами ведения боя (артиллерией, пулеметами и минометами) соседних 13-го и 22-го Финляндских стрелковых полков. Бригада, насчитывавшая всего-навсего 3580 штыков, прорвала оборону противника, захватив 3232 пленных, 21 орудие и 40 пулеметов, потеряв всего сто девяносто солдат и офицеров. Финляндцы же постарались привести передаваемые чехам до наступления пулеметы в негодность, а патроны и гранаты закопали. Помимо прочего, солдаты соседних с чехами частей обокрали вещевые мешки наступавших, оставленные в окопах. Таким образом, эта атака проводилась при слабой артиллерийской поддержке и почти без пулеметов[477]477
  Татаров Б., Пануш Б. Чехословацкие части в России. 1914-1917 // Цейхгауз, № 16. С. 32.


[Закрыть].

Безусловно, в свою очередь правительство старалось сделать все возможное, чтобы побудить войска к наступлению. Только за четыре месяца властями было сформировано сто двадцать девять новых дивизий для фронта. К началу Июньского наступления количество русских дивизий достигло чудовищной (и максимальной за всю войну) цифры в 288 единиц, что почти равнялось австро-германским дивизиям на всех фронтах вместе взятых. Но каково было качество этих дивизий?

На фронт из тыловых округов отправлялись целые запасные пехотные полки, ибо А. Ф. Керенский, ставший министром-председателем Временного правительства, отлично понимал, что только победная эйфория сможет продлить существование его политического режима. Однако боевые качества этих войсковых единиц находились ниже всякой критики: правящий режим лишь увеличивал число едоков в Действующей армии, усугубляя прогрессирующий развал вооруженных сил и железных дорог.

Для того чтобы подвигнуть армию на нежеланное наступление, революционными властями предпринимались все возможные и невозможные меры. Например, 22 июня, очевидно, чтобы поддержать дух наступавших войск, Временное правительство законодательно предоставило право на получение государственного пайка внебрачным детям солдат[478]478
  ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 1306. Л. 5 об.


[Закрыть]. Но в любом случае, «временщики» не поняли, что революция и наступление есть вещи несовместимые до тех пор, пока революция не достигнет определенного этапа в своем развитии. А. Ф. Керенский же полагал, что достаточно насытить фронт людьми, чтобы армия безоговорочно пошла в наступление. А быть может, надеялся на свои «уговоры».

В деле пропаганды необходимости наступления не отставали и общественные организации, созданные революцией. Так, Исполнительный комитет Всероссийского съезда крестьянских депутатов выпускал воззвания революционно-патриотического содержания (неясно, правда, каким образом в то время могли сочетаться эти два понятия – «революционность» и «патриотизм»): «Братья крестьяне!… Посылая своих сыновей на фронт, говорите им об их солдатском долге. Умоляйте их не отдавать на растерзание родину-мать. Пишите на фронт о том, что если родина не будет защищена, то для крестьян не будет ни земли, ни воли…»[479]479
  Советы крестьянских депутатов и другие крестьянские организации. М., 1929. Т. 1. Ч. 1. С. 266.


[Закрыть]

Удивительнее всего, что этот бред центральных организаций порой находил отклик на местах. Так, в своей резолюции от 23 июля Совет крестьянских депутатов и земельные комитеты Тульской губернии призывали Временное правительство к принятию мер в отношении солдат-дезертиров, бунтовщиков и большевиков. Данная резолюция предлагала не принимать таких лиц в общину, а также «не наделять их землей, отнимать имеющуюся землю и лишать их семейства солдат ских пайков». То есть составители этого документа, полагая, что «объединенное крестьянство составит силу, с которой придется считаться и фронту, и тылу», защищали сложившийся в деревне до созыва Учредительного собрания статус-кво. Примечательно, что в качестве санкций за антиправительственные действия было решено лишать людей правомочности в поземельных (а то и продовольственных) отношениях: «…рабочих, добросовестно не исполняющих своих обязанностей, отправлять на позицию, или же не давать хлеба и не принимать в деревню. Подстрекателей на захват и участвующих в захвате высылать из общины и предавать суду как изменников родины, уличенных в краже навсегда высылать из общины и лишать земельных наделов». В завершение резолюция полагала возможным «просить все крестьянские организации революционной России выносить аналогичные постановления»[480]480
  ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 176. Л. 4-4 об.


[Закрыть].

Многие высокопоставленные чины не стеснялись пользоваться демагогией, спекулируя на земельном вопросе. Так, в апреле командующий войсками Московского военного округа заявлял: «По совести и чести в Учредительном Собрании наши выборные установят такие законы, чтобы по справедливости всем была земля… Граждане-крестьяне, не дремлет лютый враг-германец, не думает он ни о конце войны, ни о мире… грех великий на том, кто в чем-нибудь в эти минуты ослабит армию»[481]481
  РГВИА. Ф. 1606. Оп. 1. Д. 443. Л. 120.


[Закрыть].