Текст книги "История Первой мировой войны"

Автор книги: Максим Оськин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 52 страниц)

Как говорит теория, любая концепция наступательной операции должна стремиться к решительной цели, то есть уничтожению живой силы противника путем ее окружения. Наиболее благоприятные результаты при этом дает применение комбинированных форм прорыва и охвата. Это и есть так называемый принцип частной победы.

Мощный первый удар должен сразу уничтожить первые линии противника, находящиеся на направлении главного удара. После этого ударная группировка на некоторое время получает свободу действий и может развивать маневр. Пока противник не успел перебросить подкреплений, необходимо искусное маневрирование, чтобы опрокинуть весь фронт неприятеля, создать искусственные фланги, удержать в своих руках инициативу. Затем – немедленно ввести в образовавшуюся брешь резервы.

Ударная армия, призванная в ходе фронтовой операции с ходу смять укрепленный фронт противника, организуется таким образом, чтобы ее войска могли самостоятельно, собственными средствами преодолеть любое сопротивление неприятеля не только в начале, но и в процессе развития операции[452]452
  Триандафиллов В. К. Характер операций современных армий. М., 1937. С. 123.


[Закрыть]. Именно по этому принципу – принципу частной победы, и намеревались действовать русские в 1917 году. Одна победа должна была «тянуть» за собой другую победу. Разгром австро-венгров должен был стать началом поражения немцев, так как подменить своих союзников на всех участках Восточного фронта немцы уже не имели возможности.

Такие замыслы русское командование вынашивало при планировании наступления Юго-Западного фронта в предстоящей кампании 1917 года. Проводить этот план в жизнь пришлось уже Временному правительству. В революционной действительности в целом неплохой и суливший при определенных благоприятных обстоятельствах немалый успех план вышел фарсом.

Начало: армия в революции

Февральская революция расколола не просто общество, но вооруженный социум, в котором инстинкт самосохранения многих тысяч индивидов был в значительной степени притуплен, а радикализм требований людей придавал готовность пойти на бескомпромиссные жертвы. Процесс революции в какой-то мере уже переводил явление войны как субъективного фактора извне вглубь. Это было тем проще, что к этому времени был сформирован особый тип личности, в котором превалировала психология преимущественно военного времени.

Неудовлетворенность существующим положением имела следствием необоснованный рост притязаний, выливавшийся в радикальное изменение самосознания и социального самочувствия. Массы, поддержав конфликтогенность внутреннего состояния всероссийского социума, существенно расширили рамки образовавшегося конфликта. Пока отношения «выяснялись» в ближнем кругу (солдат – офицер). Вскоре процесс примет всероссийские масштабы.

Люди стали активными субъектами массовых общественных деяний. Каждый человек соизмерял свою собственную судьбу и будущее своих близких с тем или иным исходом событий и, соответственно, выбирал общественную позицию. Революция и война, так или иначе, но были самым тесным образом увязаны с нуждами, которые испытывали люди в своей обыденной жизни. В большей степени первая явилась негативной реакцией на двойственность ситуации, которая была создана вторым явлением, ставшим источником массовых деструктивных действий.

Настоящие факторы Великой русской революции 1917 года стали формироваться лишь в связи с вовлечением Российской империи в Первую мировую войну. Потому для понимания поведения людей, приведшего к данным историческим событиям и изменениям, раскрытия потенций и причин исторического процесса, следует знать как его внешние материальные предпосылки, так и исследовать содержание сознания человеческих личностей и масс, творящих историю.

Одним из факторов, способствовавших переходу армии на сторону революции, было неудачное (с точки зрения масс) ведение войны царским правительством, причем этот постулат подкреплялся постоянной пропагандой определенных оппозиционно настроенных кругов. Солдаты к 1917 году уже лишились надежды не только на скорое, но даже и победоносное вообще окончание войны. Именно это убеждение и приводило к выводу о бессмысленности продолжения боевых действий под эгидой существующего режима.

Клеветнически раздутая до невообразимо гипертрофированных размеров «распутиниана» стала «идеологической» предпосылкой свершившегося революционного переворота в умах простых солдат и обер-офицеров. Режим, который не мог выиграть войну, не желая при этом пойти на заключение мира, затягивая его, не имел оправдания в глазах солдат. То есть «Россию потрясла не война, а поражения в ней русских армий»[453]453
  Булдаков В. П. Красная смута: природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С. 53.


[Закрыть].

Тем не менее к моменту Февральской революции русская Действующая армия представляла собой грозную силу, собиравшуюся решительно наступать в кампании 1917 года. К 1 марта на Восточном фронте насчитывалось около семи миллионов штыков и сабель (не считая готовившихся внутри империи резервов):

1. Северный фронт – 1 336 601 чел. (1-я, 5-я, 12-я армии, отдельный 42-й армейский корпус);

2. Западный фронт– 1 620 624 чел. (2-я, 3-я, 10-я армии);

3. Юго-Западный фронт – 2 281 016 чел. (7-я, 8-я, 11-я, Особая армии);

4. Румынский фронт – 1 520 719 чел. (4-я, 6-я, 9-я, 2-я румынская армии)[454]454
  История СССР. 1972. № 3. С. 198-202.


[Закрыть].

Итого севернее Полесья – около трех миллионов штыков и сабель, южнее Полесья – три миллиона восемьсот тысяч штыков и сабель.

Многочисленные источники отмечают бурный взрыв общественного энтузиазма сразу после Февраля среди солдат в плане дальнейшего продолжения войны. Теперь достижение победы стало подразумеваться как нечто само собою разумеющееся. Солдаты писали домой, что «не жаль умирать за родину, так как теперь мы граждане и равноправны», в письмах с фронта выражались надежды на улучшение жизни в стране в целом.

Наблюдались даже такие явления, как присяга целой армии своему командующему о продолжении войны до полной победы, что, несмотря на некоторую анекдотичность ситуации, характеризует положение вещей на фронте как в целом оптимистичное. Стремясь использовать революционную эйфорию первых дней и перехватить инициативу в укреплении власти старших начальников, командиры всех рангов параллельно спешили проявить свою лояльность к Временному правительству. Так, командарм-7 генерал Д. Г. Щербачев уже 13 марта заставил свою армию принести «Великую клятву» на верность новой власти и своему начальнику. В этой «Клятве», в частности, говорилось: «…клянемся Вам господин генерал в том, что мы все солдаты 7-й армии верим, что скоро должны мы победить врага, свобода наша не может быть без победы… Не положим мы оружия, пока не победим врага. Мы кончили все манифестации, и с сегодняшнего дня мы примемся за новую великую службу для пользы Народа русского»[455]455
  ГАРФ. Ф. Р-5936. Оп. 1. Д. 111. Л. 1.


[Закрыть].

Однако очевидно, что солдаты ставили возможность своего дальнейшего участия в войне в зависимость от выполнения властью не только насущных нужд армии (питание, обмундирование и т.д.), но и долгосрочных надежд крестьянства – разрешения аграрного вопроса в пользу деревни. Уже в первых числах марта, не успел еще закончиться революционный переворот, Петроградский Совет получал письма о том, что солдаты стоят за мир на любых условиях. А выражением отношения к войне со стороны солдатских масс было убеждение – «одно для всех ясно: царя нет, значит, скоро конец войне, а там – по домам, делить помещичью землю…»[456]456
  Революционное движение в России после свержения самодержавия. М., 1957. С. 626; Октябрь на фронте. Воспоминания. М., 1967. С. 201.


[Закрыть].

Военные цензоры отмечали «бодрое содержание» подавляющего числа писем с фронта в марте, но наряду с усилением воли к победе и – одновременное падение дисциплины, что, по своей сути, довольно противоречиво. Наверняка командование не могла не встревожить констатация факта совмещения в массовом сознании стихийного процесса ожидания мира параллельно с признанием необходимости продолжения военных действий.

Приказ № 1 по Петроградскому гарнизону, ставший юридическим актом для всех вооруженных сил России и Декларация прав военнослужащих, увидевшая свет (24 мая) накануне готовящегося в июне месяце наступления, сыграли решающую роль в разложении армии, катастрофическом падении ее боеспособности и последующем развале. Документы, разрушившие армию, широко распространялись в войсках: А. И. Верховский упоминает, что Приказ № 1 был отпечатан в девяти миллионах экземпляров – то есть почти на каждого солдата.

Эти акты превратили русскую армию из инструмента ведения внешней войны в инструмент политической борьбы между многочисленными политическими партиями и группировками, рвущимися к власти. Право, даже немцы не сумели бы выдумать подобного для уничтожения вооруженных сил противника. Узколобый политиканствующий догматизм и начетничество новых революционных деятелей лишний раз доказали свою нежизнеспособность для здорового государственного организма.

Впрочем, авторы этих актов, вполне возможно, и преследовали своей целью превращение относительно еще здорового тела России в труп, разлагающийся ускоренными темпами. Также основным мотивом при принятии Приказа № 1 стало опасение контрреволюции со стороны революционеров, захвативших власть. Хотя откуда было взяться этим контрреволюционерам, ибо ведь даже в Гражданской войне друг с другом дрались две революции – буржуазная и большевистская?

На совещании представителей Временного правительства и Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов с высшими генералами 4 мая, все это откровенно озвучил министр труда Временного правительства (с 5 мая) меньшевик М. И. Скобелев. Он заявил: «Я считаю необходимым разъяснить ту обстановку, при которой был издан приказ № 1. В войсках, свергших старый режим, командный состав не присоединился к восставшим и, чтобы лишить его значения, мы были вынуждены издать приказ № 1. У нас была скрытая тревога, как отнесется к революции фронт. Отдаваемые распоряжения внушали опасения. Сегодня мы убедились, что основания для этого были».

Таким образом, единственной причиной появления Приказа № 1 являлась боязнь потерять захваченную власть. Иными словами – революционная целесообразность. Странно только, что М. И. Скобелев умолчал о том, что решающей причиной отречения императора Николая II от престола явились как раз действия высшего генералитета, отказавшего царю в своей поддержке для подавления петроградского мятежа. Именно поведение высших генералов позволило мятежу стать революцией, и именно их, как выяснилось, больше всего и боялись революционеры. «Мавры» сделали свое дело, и политики активно подталкивали их к добровольному уходу, дабы не применять принуждения, что было бы некрасиво.

После отречения императора Николая II события на фронте и в тылу развивались стремительно. Правда, император успел назначить нового Верховного Главнокомандующего, почему-то искренне полагая, что свергнувшие его буржуа в первую очередь озабочены достижением победы страны в мировой войне. По донесениям армейских цензоров, назначение великого князя Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим было «встречено с радостью, с верою в победу и прекращение немецкого засилья»[457]457
  РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1755. Л. 14.


[Закрыть]. Испуганное популярностью великого князя Николая Николаевича в массах и особенно в вооруженных силах, Временное правительство поспешило сразу же отстранить его с нового поста.

Подобное поведение новых властителей, разумеется, объясняется ужасом думцев перед возможностью реставрации монархии. Одно только это доказывает нам, что никаких искренних «монархистов» среди членов Временного правительства не было, в противном случае А. И. Гучков и П. Н. Милюков должны были поддержать кандидатуру великого князя Николая Николаевича. Истина же в том, что думцев – так называемых конституционных монархистов, – устраивал только целиком и полностью послушный им император. Великий князь Николай Николаевич, как и свергнутый император Николай II, не подходил под такие требования.

Впрочем, великий князь, отказавшись в кризисном Феврале от присяги императору, еще успел присягнуть «на верность Отечеству и новому государственному строю». Эта присяга, утвержденная 7 марта, приносилась войсками вплоть до апреля: во многом потому, что ряд командиров отказался приводить свои подразделения к присяге дорвавшемуся до высшей государственной власти крупному капиталу. В этот же день Временное правительство опубликовало декларацию, в которой призвало страну вести войну до победного конца во имя верности союзническому долгу.

Только после этого, 9 марта, Великобритания, Франция и Италия, выжидавшие развития событий и перспективы дальнейшего участия России в войне, юридически признали новую российскую власть. Ни о какой монархии уже не могло быть и речи, несмотря на всякие заверения относительно мифической «воли» неизвестно когда еще созываемого Учредительного собрания. Поэтому императору Николаю II и было отказано в своем присутствии рядом с сыном (после чего император отрекся от престола за себя и за Алексея).

Поэтому фигура брата царя – великого князя Михаила Александровича, известного как человек нерешительного и слабовольного склада характера, – и пользовалась столь высокой популярностью у П. Н. Милюкова. Брат царя стал бы послушным орудием в руках либералов и удобной ширмой для воздействия на народные массы. Захватившая власть либеральная буржуазия никогда не поступилась бы этой властью во имя какого-то там отечества. Поэтому говорить о Гучкове, Милюкове, Шульгине и их единомышленниках (с их собственных слов, кстати) как о действительных монархистах можно только в сатирическом смысле «кухонных разговоров».

Как впоследствии лидеры Белого движения не собирались восстанавливать монархию, так ив 1917 году решения Учредительного собрания, долженствовавшего разрешить вопрос о правлении в России, не могли подразумевать восстановления монархии. Это положение подтверждает запрет новыми властями всех монархических партий (в то же время, например, большевики и анархисты всех мастей пользовались общественно-политическими благами «российской демократии») и лишение пользования некоторыми правами лиц императорской фамилии. Сама же императорская семья оказалась под домашним арестом в Царском Селе, а усиленные заверения новых правителей насчет выпуска низложенного императора и его домочадцев в Великобританию оказались заведомой ложью.

Впрочем, такое отношение к бывшему повелителю стало характерным для времени, когда вовсю распространялись лживые и бессовестные печатные сведения о личной и частной жизни императорской фамилии. «Желтая пресса» получила необыкновенный разгул в своих публикациях, рассчитанных на поощрение «низов». А войска под влиянием бывших каторжников и преступников, в одночасье выпущенных из тюрем, каторги и ссылок, требовали ужесточения режима содержания царской фамилии. Так, собрание делегатов Западного фронта в своей резолюции от 12 апреля потребовало от Исполнительного комитета Петроградского Совета заключить бывшего императора и обеих цариц в Петропавловскую крепость. Такое решение проводилось «ввиду несоответствия обстановки, в которой живет бывший царь и бывшие царицы, тяжести их вины перед народом и ввиду явной опасности дальнейшего оставления их в такой обстановке, которая дает им возможность сношения с сочувствующими кругами»[458]458
  Красный архив. М., 1937. Т. 2 (81). С. 123.


[Закрыть].

После «народной революции» солдаты, бывшие в своем огромном большинстве крестьянами, получили уверенность в том, что им передадут всю землю – государственную, частную крестьянскую, помещичью и т.д. Конечно, после осознания очевидной возможности получить землю даром, либо «по закону», либо захватным путем, солдаты не желали погибать на фронте, ибо имели реальные основания для воплощения своих вековых чаяний. Поэтому практически сразу после Февраля солдаты признают для себя необходимым свое присутствие на фронте, но при всем том предполагают вести исключительно оборонительную войну.

Развитию этого явления чрезвычайно способствовала пропаганда новых властей, провозгласивших «мир без аннексий и контрибуций», а также декларации Петроградского Совета о нежелательности ведения наступательных действий. Теперь окончательно стало ясно, что на земли, захваченные у противника, рассчитывать не приходится. Значит, единственный ресурс увеличения крестьянских наделов – государственная и частновладельческая земля. То есть политика власти способствовала своим направлением вектору «черного передела» в крестьянской ментальности. А раз это так, то наступать вовсе ни к чему, достаточно лишь удерживать свои позиции, дабы противник не смог вооруженной силой посягнуть на революционные завоевания народа[459]459
  См. напр.: РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1755. Л. 157; Эйдеман Р., Меликов В. Армия в 1917 г. М.-Л., 1927. С. 44, 55, 58 и т.д.


[Закрыть].

Эти настроения в Действующей армии четко зафиксировали в своем отчете о поездке на фронт в конце апреля члены Государственной думы Масленников и Шмаков. Ими отмечалось, что армия, уставшая от войны, наступать не желает, так как декларация мира без аннексий укоренилась в сознании как отказ от любых наступательных действий. Депутатами было тонко подмечено, что солдаты «стараются найти компромисс и угодить чувству самосохранения и необходимости воевать», опасаясь при этом, что единственной силой, могущей заставить наступать, являются офицеры.

Одновременно на фронте усиленно распространялись брошюрки, рассказывающие солдатам об изменившихся целях войны и совмещении их с социалистическим учением. «Война ведется нами и союзниками нашими под знаменем объединения и освобождения народностей, ведется во имя их права на самоопределение, на свободное самостоятельное их существование». (Создается впечатление, что текст скопирован с лозунгов немецких социалистов начала войны, оправдывающих участие Германии в борьбе с царской Россией.) Интересно, что далее эта же брошюрка расценивает антивоенные призывы большевиков и сочувствующих им партий как «дело, которое делали на пользу Германии Распутины и Протопоповы»[460]460
  Буткевич А. Война или мир? М., 1917. С. 4, 8.


[Закрыть].

В любом случае, ни при каком раскладе погибать солдаты не желали. В основе таких настроений лежало понимание бессмысленности продолжения войны в новых условиях, порожденных революционными событиями. Думается, что лишь боязнь неполучения земли, да опасение возможности реставрации (не царя вообще, но «старого порядка» в принципе) во многом удерживали на фронте основную массу солдат. И нельзя обвинять их в отсутствии патриотизма.

Просто в изменившихся условиях, когда верховная власть видела единственное оправдание дальнейшего ведения войны в верности союзническому долгу, пребывание в окопах и впрямь становилось бессмысленным. А дома солдат ждал всеобщий передел земельного фонда, который стал весомой реальностью после крушения монархии (хотя каждый крестьянин даже после всеобщего передела должен был получить совсем небольшое количество земли – около одной десятины). Кроме того, значительную роль играли традиции общинного коллективизма, заложенные в ментальности народа и способствовавшие своим традиционно-историческим настроем дальнейшему пребыванию в окопах, несмотря на резкий рост дезертирства сразу же после падения царизма.

Между тем Ставка Верховного Главнокомандования, постепенно терявшая статус главного военно-политического органа и переходившая под контроль военного министерства Временного правительства, пока еще питала надежды на отвлечение войск Действующей армии от политических процессов, происходящих в стране, в предстоящих наступательных боях на Восточном фронте. Но начавшаяся «чистка» генералитета заставляла поторопиться с принятием какого-либо решения, ибо было очевидно, что Временное правительство предпочитает лояльность новой власти любому военно-стратегическому дарованию военачальника, массами увольняя «неблагонадежных». Исходя из этого, 30 марта генерал М. В. Алексеев, занявший пост Верховного Главнокомандующего, отдает директиву № 2647 о переходе в наступление в начале мая, невзирая на выводы Совещания высшего генералитета в Ставке 18 марта о невозможности наступать. Однако представшая во всех реалиях картина разложения войск заставила отложить бои до лета, пока ограничиваясь ведением временной обороны[461]461
  Жилин А. П. Последнее наступление (июнь 1917 г.). М., 1983. С. 22-24.


[Закрыть].

Взаимное недоверие между правительством и генералитетом было только на руку усиливавшемуся радикализму масс. Так, правительство не затрудняло себя предварительными уведомлениями военного ведомства о проведении каких-либо мероприятий в армии. Даже проекты таких постановлений обсуждались и порой воплощались в жизнь самими солдатами, а Ставка узнавала о реформах в войсках через печать. Данное положение дел лишь усиливало противоречия между солдатами и офицерами, и потому военачальники просили правительство о своевременном предоставлении необходимой информации о мероприятиях военного характера до опубликования.

Свою роль играли и соответствующие предложения генералов об открытых жестких декларациях в отношении явлений, разлагающих армию и страну. По мнению военных, это должны были сделать правительство, печать, общество, все партии. Конечно, правительственные круги, державшиеся исключительно на популистских мерах, не могли пойти на такой шаг, и пропасть непонимания между теми кругами, что еще только вчера совместно устраняли с политической арены царизм, только увеличивалась. Современник событий генерал А. Е. Снесарев так оценивал развивающийся на фронте процесс демократизации армии: «…Все исполняем. Чувствуется сдвиг с монарха конституционного на демократическую республику, вторжение в дела армии и т.п. Или обалдели, или взяты во власть рабочими депутатами. Все на нас ляжет: мы-то должны все перемолоть… Они распорядились, блеснули, показали свой либерализм и “равенство”, а мы все же должны победить при этой разрухе… Мысль, что со свободами к нам придет и победа – только вера»[462]462
  Цит. по: Афганские уроки: выводы для будущего в свете идейного наследия А. Е. Снесарева. М., 2003. С. 385-386.


[Закрыть].

Весной 1917 года на фронте установилось фактическое перемирие, так как русские войска отказывались от ведения боевых действий, а противник, воспользовавшись этим обстоятельством, проводил подготовку к предстоящим ожесточенным сражениям на Западе. Особенно широкое распространение получило братание. Один из первых случаев братания в мировую войну – февраль 1915 года. В этом был замечен 248-й пехотный Славяносербский полк, на девяносто процентов состоявший из шахтеров Донецкого угольного бассейна. Впоследствии полк ожесточенно дрался в начале марта с немцами под Ловичем.

Тогда попытки братания решительно и своевременно пресекались офицерами, теперь же никакие меры отдельных командиров и Верховного командования в целом не могли остановить этого явления. Так, в письме от 13 апреля солдаты 64-й пехотной дивизии сообщали военному министру А. И. Гучкову: «Мы, солдаты, имеем честь покорно просить Вас и Вашего распоряжения, как можно поскорее заключить мир с нашими врагами, так называемыми, то есть они нам не враги, а братья наши по кресту и заповедям Божьим. Как мы здесь страдаем два года девять месяцев, и также наши так называемые враги…» В мае командование отмечало, что отношение к наступлению со стороны солдат, безусловно, отрицательное, что не могло, в свою очередь, не поколебать власти начальствующего состава. Именно с этим явлением приходилось прежде всего считаться Временному правительству. Такие настроения, в случае поражения (по мнению военного руководства), только усиливали бы разлад между офицерством и солдатами, вовлекая массы «в обсуждение степени виновности начальников»[463]463
  ГАРФ. Ф. 555. Оп. 1. Д. 199. Л. 5; Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис. М., 1957. С. 497.


[Закрыть].

Впрочем, немцы постарались хоть немного улучшить свое положение на Восточном фронте. 21 марта части 3-го армейского корпуса генерала Г. Е. Янушевского были выбиты с Червищенского плацдарма на реке Стоход, причем предварительно оборону русских просто раздавили внезапным и мощным артиллерийским огнем. Из четырнадцати тысяч человек гарнизона плацдарма в плен попало более десяти тысяч. «Первая ласточка» после переворота!