Текст книги "Лекции по общей психологии"

Автор книги: Лев Ительсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 58 страниц)

Эти образы воображения могут иногда достигать такой яркости и силы, что писатель начинает говорить о героях своего романа, как о живых людях. Например, Флобер рассказывает о себе: «Когда я описывал отравление Эммы Бовари, на самом деле ощутил во рту вкус мышьяка, чувствовал, что отравился, дважды мне становилось плохо, так плохо, что меня даже вырвало». Диккенс сообщает, что когда записывал свой рассказ «Колокола», лицо его вздулось и надо было прятать его, чтоб не казаться смешным: «Такую муку и волнение духа испытывал, как-будто этот случай произошел в действительности». Тургенев вспоминает: «Когда я писал сцену расставания отца с дочерью в «Накануне», я так растрогался, что плакал... я не могу вам передать, какое это было для меня наслаждение».

И все-таки, при всей яркости, это именно представления воображения, а не галлюцинации. Это, в частности, подчеркивал и сам Флобер. «Не отождествляйте, – писал он критику Тэну, – внутреннее видение художника с видением поистине галлюцинирующим. Мне отлично знакомы оба состояния, между ними имеется пропасть». О том же говорили и многие другие писатели. Например, Альфонс Додэ, который так же, как Флобер, был подвержен галлюцинациям, французский поэт Альфред де Мюссе, болгарский поэт Яворов и др.

Эту разницу между самым ярким образом представления и галлюцинацией четко сформулировал Шаляпин: «Когда я пою, воплощаемый образ передо мною всегда на смотру. Он перед моими глазами каждый миг. Я пою и слушаю, действую и наблюдаю. Я никогда не бываю на сцене один... На сцене два Шаляпина. Одни играет, другой контролирует...»

Из этого признания Шаляпина вытекает один очень важный вывод. Различие между представлениями и галлюцинаторными образами следует искать не в их содержании или же их характере, а в том, какую роль они играют в поведении человека. В том, как они влияют на его отношения с действительностью.

Если отправляться от этого наблюдаемого признака, то сразу обнаруживается коренное принципиальное различие. Галлюцинации, бред, гипнотические внушенные образы не обеспечивают правильного приспособления поведения человека к реальности. Если они управляют поступками и действиями человека, то эти поступки и действия оказываются ошибочными, неверными, т.е. не обеспечивают решения поставленных задач, нарушают равновесие между человеком и реальностью. Например, человек может разбиться или даже убиться, убегая от привидившихся ему врагов или преследующих его чудовищ и не видя действительных препятствий, которые стоят на его пути, не замечая реальных опасностей и т.п. Аналогично, сильнее, чем реальная обстановка оказываются галлюцинаторные голоса. Их приказы, которым невозможно отказать, становятся иногда причиной поджогов, убийств, самых диких поступков. По-видимому, сказанное относится и к сновидениям, которые имеют в себе все признаки галлюцинаций и бреда. От губительных для индивида поступков в этом случае его защищает лишь пассивное его состояние, то что галлюцинаторные переживания протекают в этом случае при выключенной активности и не могут поэтому влиять на действия и поступки.

Если мы теперь рассмотрим с той же точки зрения роль и функции представлений, то увидим, что они, наоборот, позволяют человеку лучше приспособляться к реальности, используя прошлый опыт и руководствуясь образом будущего.

Чем же обуславливается такое коренное различие в жизненной функции галлюцинаций, с одной стороны, и представлений – с другой. Ведь и те и другие являются так или иначе переработанными образами прошлого перцептивного опыта человека? Ответ на это, по-видимому, надо дать следующий. При представлении воспроизводится образ некоторого предмета или явления, который в данный момент отсутствует. Но одновременно с этим сознается, что это не сама реальная вещь, а только ее образ в голове. Именно это сознание и позволяет верно регулировать поведение, правильно учитывать реальную обстановку и ситуацию. При галлюцинации и других галлюцинаторных переживаниях этого нет. Возникающие образы переживаются не как представления, а как восприятия, т.е. сопровождаются ощущением или переживанием полной их реальности.

Так, например, больная сосудистым заболеванием головного мозга, которую наблюдал психиатр Мясищев, была способна вполне разумно судить о действительности, рассказать о своих семейных делах, о прослушанной музыке и т.п. Но она же смертельно обижалась, когда в ответ на ее заявление о том, что комната полна кошек, что на диване лежит какой-то чужой человек, что статуэтки, стоящие на серванте, пляшут, ей говорили, что это ей кажется. При этом больной обычно совершенно не способен даже задаться вопросом о том, откуда взялись эти кошки или неизвестный человек, почему пляшут статуэтки и пр. Убежденность в реальности галлюцинируемых предметов обычно настолько велика, что встретив недоверие или опровержение со стороны окружающих, больной скорее готов подозревать, что все окружающие ненормальны, чем хотя бы на минуту усомниться в нормальности собственных восприятий. Как сформулировал это один английский психолог, при галлюцинировании больной всегда уверен, что сам он в полном порядке, а ненормален окружающий его мир.

То же относится и к переживанию гипнотически внушенных галлюцинаций, или галлюцинаций под влиянием наркотиков, или галлюцинаторных переживаний во сне. Реальность этих переживаний настолько сильна, что при внушенном ожоге у загипнотизированного появляются волдыри и все признаки ожогов, хотя в действительности никто его не обжигал. Или, например, в одном опыте человеку внушили под гипнозом, что тело его больше не ощущает боли, ибо вся чувствительность ушла из него в стакан с водой, который больной держит в руке. И человек безболезненно переносил уколы иглой, но страшно кричал в тот момент, когда иглу макали в воду.

Таким образом, галлюцинаторные видения отключают человека от реальности, заслоняют и заменяют ему реальность. Именно поэтому они искажают его поведение, делают его неприспособленным к действительной фактической окружающий обстановке.

При этом, как уже отмечалось, яркость, устойчивость, полнота и т.д. не являются решающим отличительным признаком, который позволяет отделить галлюцинаторные образы от образов представлений. Галлюцинации и сновидения могут быть фрагментарными, текучими, схематичными и прозрачными. А представления, как мы видели, наоборот, могут быть чрезвычайно яркими, полными, детальными и устойчивыми. Отличительным признаком является, как мы видели, то, что и для галлюцинаций и для восприятий характерно непосредственное переживание образа, как реальности, а для представления характерно, наоборот, переживание нереальности, субъективности возникающего образа. Итак, чтобы психический образ стал представлением, необходимо особое отношение к нему. Мы должны сознавать, что наши чувственные переживания это не сама вещь, а только образ, который ее представляет. Он представительствует предмет или класс предметов, а не переживается как сами эти предметы. Предметы, которые он представительствует и изображает, составляют смысл представления. Ту же мысль можно сформулировать по-другому. Представления – это не просто психические образы каких-то предметов, а это – образы плюс смысл.

При восприятии психический образ объекта сливается с реальностью, переживается как сама реальность. При представлении образ отличается психикой от реальности. Он выступает только как ее отображение в голове, переживается как находящееся в голове изображение чего-то, что может быть во внешнем мире. Это – новое отношение психических образов к реальности. Образы восприятий относятся к реальности как следствие к причине – воздействие данного объекта является причиной появления данного восприятия. Образ представления относится к своим предметам, как знак к обозначаемому: необходимость изобразить отсутствующий предмет обуславливает появление представления.

О том, что здесь имеет место именно особое переживание нереальности, добавляемое к образу, свидетельствуют патологические случаи, когда оно ошибается. К этим случаям относятся: а) галлюцинации, когда к образу представления человек относится как к восприятию; б) феномен дереализации, когда больной относится к образу восприятия как к представлению («Мир стал подобен декорации или фотографическому снимку», «Все застыло, остекленело» и т.п.).

О том, что здесь имеет место именно переживание определенного отношения психических образов к реальности, свидетельствуют так называемые псевдогаллюцинации. При таких псевдогаллюцинациях человек сознает, что образ, который он видит, существует только у него в голове. Но тем не менее, переживает он этот образ как совершенно реальную вещь. Понимание иллюзорности образа расходится здесь с переживанием его реальности. Отношение знака к означаемому – это особый вид отношений, которые называют семиотическими, т.е. смысловыми. Под знаком в семиотике понимается всякий воспринимаемый нашими органами чувств объект в той мере, в какой он сигнализирует о некотором прямо ненаблюдаемом явлении. Сигналы эти могут иметь различный характер. В одном случае они могут относиться к оригиналу, как следствие к причине (например, след ноги зверя, запах зверя, дым пожара, грохот водопада и т.п.). Такие знаки называют знаками-индексами, или иначе, естественными сигналами. В другом случае знаки могут не быть следствием действий оригинала, но имеют с ним какое-нибудь сходство, отображают какие-нибудь его стороны. Такие знаки называют иконическими знаками или сигналами-образами. Примеры такого рода сигналов: фотографии, слепки, оттиски, отпечатки и т.п. Наконец, знак может не иметь ничего общего ни по происхождению, ни по внешней форме с оригиналом (например, буква как знак звука, знаки уличного движения и т.п.). Такие знаки называют условными знаками или сигналами общения.

Если мы теперь рассмотрим с этой точки зрения представления, то нетрудно будет заметить, что они относятся к иконическим знакам, так как имеют сходство с означаемым, отображают внешнюю форму объекта. Иными словами, они являются сигналом-копией или сигналом-образом.

Восприятие тоже является сигналом-копией. Но если сравнить с ним представления, то можно обнаружить существенные различия. Восприятия полно отражают внешность объекта. Представления отражают только некоторые черты внешности объекта. Здесь отношение примерно такое же, как между фотографией волка и его следом. Фотография отображает форму волка в целом, а след – только форму его лапы.

Такая разновидность иконических знаков, которая отражает объект через его некоторую часть или свойство, иногда именуется символической. Нетрудно заметить, что представления, особенно обобщенные, относятся именно к такому типу иконических сигналов.

Знаковое отношение – это отношение, чрезвычайно важное для деятельности и осознания окружающего мира. Знак, заменяя собой объект, позволяет оперировать с информацией об объекте в его отсутствии. Овладение таким способом отражения действительности открывает поэтому путь к самым высоким формам познавательной деятельности, которые заключаются во внутреннем символическом манипулировании с реальной действительностью.

Вообще-то говоря, как мы видели, психика пользуется такими семиотическими отношениями и на более низких уровнях отражения. Например, при выработке у собаки условного рефлекса на зажигание лампочки свет лампы выступает как сигнал пищи. Аналогично запах хищника, его рев выступают как сигнал опасности. Определенный крик вожака выступает как сигнал тревоги и т.д. Однако, на условно-рефлекторном уровне отражения все эти сигналы имеют своим содержанием лишь биологические значения их источников (т.е. их влияние на организм). Причем, сигналы носят в основном характер индексов, т.е. являются естественными следствиями, порождаемыми действием предметов, которые они означают.

На уровне восприятий дело обстоит уже сложнее. Например, определенное напряжение глазодвигательных мышц при конвергенции становится сигналом удаленности предмета. Аналогично, определенные проективные искажения образа предмета на сетчатке выступают как сигналы его конфигурации в пространстве. Здесь сигнал выступает уже как обозначение объективных свойств его источника. Причем, сигналы носят в основном уже характер иконических, т.е. являются копиями, образами внешней формы предметов.

Переход от условно-рефлекторного уровня отражения к перцептивному уровню отражения есть, таким образом, одновременно переход от использования сигналов-индексов к использованию иконических сигналов-образов.

На обоих рассмотренных уровнях сигнал еще не отделен от своего значения. Индивид или его организм реагируют прямо на условный раздражитель или на восприятие как на сам предмет. Они переживают это раздражение или это восприятие как взаимодействие с самими объектами, о которых те сигнализируют. Чтобы иконический сигнал стал представлением, необходимо, чтобы психика отразила не только его значение, но и то отношение, в котором он находится к оригиналу, к обозначаемому объекту: отношение идеального к реальному, внутреннего психического к внешнему материальному.

Если такое переживание нереальности, «идеальности» возникающих образов отсутствует, мы имеем галлюцинаторные переживания. Обычно именно галлюцинации, сновидения, гипнотические и бредовые галлюцинаторные переживания относят к таинственным явлениям психики. Но если вдуматься, то таинственными оказываются как раз не они, а представления. Действительно, почему при представлении мы не смешиваем возникающих образов с реальностью? Почему мы в состоянии отличить представления от восприятий? Почему представления переживаются как нереальные, как находящиеся только в голове? Откуда появляется это переживание нереальности образов, возникающих в психике? Откуда мы знаем, что эти образы не возникли как отражение находящихся перед нами вещей, а существуют только у нас в голове, даже если образ является очень ярким, живым и полнокровным?

Ведь отношение знака к обозначаемому является невидимым, неощутимым. Это не физическое отношение, а информационное. Спрашивается, как же психика обнаруживает его? Как она усваивает это отношение представительства, т.е. символического обозначения? Как она отображает, кодирует это отношение в форме субъективных переживаний?

Мы уже знаем из прошлых лекций, что в принципе такие невидимые свойства и отношения реальности индивид обнаруживает через деятельность, которая заставляет вещи выявлять эти свои скрытые от непосредственного созерцания свойства и отношения. Спрашивается, какой вид деятельности, какие типы действий, встречающиеся в практической активности человека, могут позволить ему обнаружить сигнальный характер его отношения к реальности, могут «научить» его психику отличать обозначение от обозначаемого и закрепить это отношение в особом переживании?

Чтобы найти ответ, поставим тот же вопрос немного по-другому (часто правильно сформулировать вопрос означает наполовину найти его решение). Существуют ли в поведении человека такие действия, которые не решают никаких предметных практических задач, а направлены на символическую цель, т.е. имеют задачей изобразить, обозначить что-то? Нетрудно увидеть, что такие действия действительно есть. Это – имитация, подражание.

Как отмечает Пиаже, подражание представляет первый способ представить отсутствующее обозначение. То, что первобытный человек был способен и склонен к подражательным действиям, несомненно. Об этом свидетельствует инстинкт подражания, наблюдаемый у всех стадных высших животных. И, в частности, невероятная подражательность наших ближайших родичей – обезьян. О том, что первобытный человек был способен отделить свое действие от объекта и осуществить это действие ради него самого, тоже свидетельствует наличие аналогичного поведения уже у высших животных. Подобные действия, лишенные практической цели, а только воспроизводящие, имитирующие определенные практические действия, мы называем игрой. Они наблюдаются уже у волчат, имитирующих охоту; у котенка, играющего с клубком, а особенно у обезьян, которые играют непрерывно.

Но для того, чтобы подражательные действия превратились в изобразительные, мало способности к таким действиям. Нужен еще один шаг – смена цели действия.

У высших животных, как мы видели, целью подражательных действий является научение, перенимание поведения и опыта старших. Игра, в конечном счете, имеет у них ту же практическую цель – тренировку соответствующих действий. Шаг «вперед и вверх», который требуется сделать, это социализировать подражательные действия – превратить их из средства освоения определенной информации в средство сообщения определенной информации – средство коммуникации.

Такое использование подражательных действий заставляет выделять одну их функцию – быть средством обозначения чего-то другого. Подражательные действия как средства коммуникации начинают отличаться от «реальных» действий, которые они изображают, как практических. Это существенное различие не может не отразиться в психике. Оно и отражается в особом переживании этих действий как качественно отличающихся от обычных, имеющих реальный объект и практическую цель.

Все это, по-видимому, было далеко не просто. Сначала для первобытного человека его активность так тесно сливалась со своим объектом и практической целью (результатом), что действия, лишенные объекта и такой цели, выступали как что-то чудовищное и таинственное. Отсутствующие объекты и результат действия все равно как бы тенью сопровождали его. Такие таинственные действия над призраками вещей, направленные на призрачный результат, получили название магических действий.

Таким образом, по-видимому, сначала на переходном этапе коммуникативные подражательные действия выступали в одежде магических. Они смутно переживались как действия сверхъестественные, имеющие особую таинственную природу и назначение, оперирующие в призрачном нереальном мире.

Кстати, если это было так, то наш далекий предок был по своему прав, и здесь нет ни капли мистики. Новые коммуникативные функции действия действительно были сверхъестественными, так как они выходили за рамки естественных для дикаря физических отношений с реальностью к необычным, непонятным еще для него семиотическим отношениям. Их природа и назначение были иными по сравнению с «понятными» практическими. Они были началом овладевания человеком способами оперирования в призрачном мире нереального – мире психических образов и интеллектуальных операций. О том, что это было, по-видимому, так, свидетельствуют изучение древних мифов и преданий, а также наблюдения над жизнью народов, стоящих на первобытной ступени развития. Все они прошли стадию магического отношения к миру (которую не следует путать с религиозным и мифологическим). На этой стадии обрядовые действия, например, перед отправлением на охоту, или на сбор плодов, или на войну, в малейших подробностях воспроизводили эти будущие события. В определенной мере это имело коммуникативную функцию. Говоря современным языком, таким образом осуществлялось ознакомление всех участников с планом и организацией, а также способами исполнения предстоящей операции. В форме этих действий изображались через их поведение различные животные, явления природы, трудовые и бытовые события и т.д.

Теряя свою трудовую функцию, становясь только средством коммуникации, подражательные движения постепенно начинают изменять свою структуру. Для того, чтобы сообщить о появлении, например, волка в окрестностях стойбища, вовсе не требуется полностью и развернуто изображать его поведения. Достаточно только проимитировать какие-нибудь его характерные черты. Точно также не требуется полностью воспроизводить и всю трудовую операцию, о которой хотят сообщить. Достаточно воспроизвести только некоторые ее наиболее характерные движения. Соответственно, подражательные действия начинают все более свертываться, приобретают неполный характер. Они редуцируются, принимая вид эскизной схематичной имитации реального процесса или действий, т.е. лишь символического изображения. Таким образом разверну-тое подражание превращается в символическое упрощенное обозначение, превращается в жест. Так, например, у индейцев Америки существовали простые жесты, означающие «дерево», «лист», «хищник», «лодка» и т.д. Показав сначала жест «дерева», потом «лист», потом – как этот «лист» падает с «дерева», индеец сообщал своему собеседнику о том, что была осень. Комбинируя таким образом «слова-жесты», индейцы могли передать информацию о любых сложных событиях – об открытии военных действий, о свадьбе или похоронах, и даже излагать с их помощью сложные мифы и легенды.

Использование подражательных и затем символических действий для коммуникации представляет очень важный шаг. Ведь мы зачастую не можем управлять самим объективным предметом, а своими действиями почти всегда можем. Мы не можем вызвать из ничего вещь, если она отсутствует или вообще не существует. А движения, которые обозначают эту вещь, всегда можем воспроизвести. Именно здесь кроется начало той свободы оперирования информацией, которую дают представления.

Дальнейший ход событий мы также можем себе приблизительно представить. По-видимому, вдело вступает универсальный механизм интериоризации. Внешняя имитация заменяется внутренней имитацией. Внешние действия переходят во внутренние. Соответственно, движения заменяются чередованием соответствующих мышечных напряжений. Изображение предмета с помощью подражательных движений заменяется изображением предмета, «вылепленным» из соответствующих мышечных ощущений.

О том, что это возможно, свидетельствуют наблюдения над слепо-глухими, а также наблюдения над собой самих слепо-глухих. Например, Ольга Скороходова пишет: «Такие моменты, когда я узнаю не только тех людей, которых вижу каждый день, но и тех, которых вижу редко, я не могу отнести к одним осязательным и обонятельным ощущениям. Очевидно, здесь важную роль играют и другие чувства – мышечно-суставные, и еще, вероятно, какие-нибудь рецепторы». То же относится и к внутреннему восприятию ею образов звуков. Вот как она рассказывает об этом: «Вдруг в руках появляется странное ощущение, словно ток проходит в пальцах. Сначала я удивляюсь, но скоро понимаю это состояние: несколько раз я слышала, держа руки на пианино, лунную сонату Бетховена. И теперь, благодаря сильному впечатлению, мои пальцы как бы воспроизводили когда-то принятые вибрации звука». Или вот как она, например, представляла себе пейзаж: «Я не представляла эти деревни, хаты и сады такими, какими их видела М.М. Пока я слушала ее рассказы, ощущая при этом жаркое солнце, теплый ветер и запахи полей, к которым примешивается угольный дым, выходивший из трубы паровоза, – мне казалось, что я воспринимаю только неясное очертание пейзажа; не зрительно воспринимаю, а как бы осязаю на воздушном мягком полотне едва ощутимые рельефные линии». Внутреннее воспроизведение образов предметов выступает здесь прямо как имитация тех мышечных ощущений, которые возникали при взаимодействии с этими предметами. О том, какой полноты и точности может достигать такое мышечное изображение предмета, свидетельствуют произведения слепых скульпторов, например, ослепшей балерины Лины По.

Пока образ строится лишь из внутренних кинесте-зических мышечных ощущений, мы остаемся еще на уровне сенсомоторного мышления. Здесь еще нет четкого отделения субъекта от объекта, вещь воспроизводится через внутреннее состояние и реакции, которые она вызывает у индивида. Переход на уровень представлений происходит, когда изображение отсутствующего предмета, его образ начинают строиться из материала внешних ощущений – цветов, запахов, форм и т.д.

Но как это возможно? Сенсомоторный образ, сенсомоторная имитацию предмета понятны – это ощущения, которые порождаются нашими мышечными напряжениями. Мы можем их вызывать и в отсутствии самого объекта. Но внешнее ощущение вызывается воздействиями на экстерорецепторы со стороны реальных объектов. Чтобы ощутить свет, надо чтобы на сетчатку воздействовали электромагнитные волны определенной длины. Чтобы послышался звук, на барабанную перепонку должны поступить определенные колебания воздуха. Как же можем мы вызывать эти ощущения изнутри при отсутствии соответствующего раздражения органов чувств извне?

Скажем прямо, что пока точного и обоснованного ответа на этот вопрос психология дать не может. Но некоторые факты и соображения позволяют нащупать пути к ответу. Прежде всего упомянем в этой связи о так называемых идеомоторных актах. Их суть можно проиллюстрировать следующим опытом. Возьмите ка-кой-нибудь достаточно тяжелый небольшой предмет (например, часы) и подвесьте его на длинной ниточке к указательному пальцу. Затем вытяните руку и палец. Закройте глаза и представьте, что часы у вас вращаются. Открыв глаза, вы обнаружите, что они действительно вращаются. Почему это произошло? Потому что представление о движении пальца вызвало неуловимое и несознаваемое нами соответствующее сокращение мышц руки. Они-то, эти сокращения, и привели в движение часы. Таким образом, представление об определенной действенной ситуации вызывает сокращение соответствующих мышц или по крайней мере их напряжение. И.П. Павлов писал об этом: «Давно было замечено и научно доказано, что раз вы думаете об определенном движении (т.е. имеете кинестезические представления), вы его невольно, этого не замечая, воспроизводите». О том же свидетельствует случай с пианистом Исааком Михневским. Будучи студентом консерватории и оказавшись без инструмента, он за полгода подготовил для исполнения «Времена года» Чайковского, разучивая это произведение только в воображении. Психолог В.Я. Дымерский аналогичным способом восстановил летные навыки, разрушенные долгим перерывом, систематически проводя воображаемые полеты. То же подтверждают измерения электрической активности мышц у спортсменов при воображаемом исполнении ими в голове определенных физических упражнений и т.п.

По-видимому, здесь возможна и обратная связь, когда определенное внутреннее органическое состояние или сокращение мышц вызывают переживания внешних ощущений, которые в прошлом были связаны у индивида с этими мышечными действиями или внутренними состояниями. Доказательство этой возможности можно обнаружить, например, в фактах так называемых индуцированных сновидений. Например, советский физиолог Ф.П. Майоров приводил пациентов в состояние гипнотического сна и затем вызывал у них определенные мышечные раздражения. Например, у одного спящего пациента он 10 раз сгибал сустав среднего пальца, а затем 10 раз сгибал его руку в локте. Пациенту снилось, что он работал на заводе или пилил дрова. Затем экспериментатор переворачивал пациента на спину и 10 раз сгибал ему ногу в коленном суставе. Теперь пациенту снилось, что он перетаскивал моторную пилу, поскользнулся и упал на спину под будку. (Следует отметить, что в прошлом с ним действительно произошел несчастный случай: при разгрузке автомашины бревном придавило ногу.)

Какие же действия имеют своим следствием появление восприятий или связаны с появлением восприятий? Мы знаем, что это перцептивное действие. Мы знаем также, что образ, создаваемый восприятием, отражает результат перцептивной деятельности. Он отображает структуру ощущений, полученных при выполнении над данным объектом соответствующей системы перцептивных действий. Наиболее просто можно проиллюстрировать это тактильным восприятием формы предметов. Для того, чтобы получить такое восприятие, предмет надо ощупать. Осязательный образ предмета, который у нас возникает, это не что иное, как схема результатов такого ощупывания. Это – организация в пространстве тех активных ощущений, которые мы получили при последовательном обследовании вещи во времени. Как мы видели, зрительные, слуховые и другие виды восприятий строятся в общем по тому же принципу. Только соответствующая перцептивная деятельность для знакомых предметов все более свертывается и интериоризуется.

Если это так, то вполне вероятно, что внутренняя имитация определенной схемы перцептивных действий может выступать как способ изображения определенной структуры ощущений, т.е. определенного образа восприятия. Подробнее мы поговорим об этом и разъясним эту мысль позже. Сейчас отметим только, что с точки зрения этой гипотезы образ представления выступает как продолжение перцептивной деятельности внутри. Он носит характер не отпечатка, а активной копии, внутренней имитации чувственной структуры объекта, осуществляемой с помощью итериоризации соответствующих перцептивных действий.

О том, что это может быть так, косвенно свидетельствуют наблюдения над сновидениями, галлюцинациями и гипногогическими образами. При переживании всех перечисленных образов наблюдается глазодвигательная активность. Хотя глаза человека закрыты или, по крайней мере, человек ничего перед собой не видит (случай галлюцинации и гипноза), но при представлении им определенных вещей глаза совершают соответствующие движения. Они как бы воспроизводят те перцептивные действия, которые осуществляли бы при обследовании соответствующих предметов.

Возможно, что каким-то образом эти имитирующие перцептивные действия порождают переживания соответствующих чувственных образов. Например, американские психологи Д. Дементи и Гольдер методом электроокулографии регистрировали движение глаз у взрослых здоровых людей во время сна. Оказалось, что такая двигательная активность глаз возникает периодически и всегда сопровождается изменением ритма электрической деятельности мозга на энцефалограмме. Если в этот момент испытуемых будили, то, как правило, оказывалось, что в это время они видели сон. Найдены были и некоторые связи между характером движения глаза и характером сновидения. Например, оказалось, что частые и размашистые движения глаз сопровождали сновидения, где испытуемый является активным участником происходящего, а мелкие, редкие – те сновидения, где испытуемый скорее наблюдает за событиями. Обнаружилось также, что направление движения глаз в общем связано с направлением взгляда во сне. Например, в одном из случаев запись движения глаз показала редкую картину. Она состояла из одних вертикальных линий. Оказалось, что испытуемый видел сон, в котором наблюдал за дирижаблем, с которого пассажиры бросали вниз листовки, и за падением этих листовок с дирижабля на землю.