Текст книги "Пророчество королевы Севера"

Автор книги: Лара Делаж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 42 страниц)

Она вспомнила слова Элроу, верховного мага ордена Ваара: «Ты вернешься. Ты сделаешь то, что должна сделать там, и вернешься...» Она должна увидеть Север и увидит его – сама... Она одинокий воин и делает то, что хочет. Все ее вещи с ней. Не нужно расседлывать лошадь, просто повернуть ее в сторону леса.

Эда замешкалась... Трое, присягнувшие на верность, следовали за ней по пятам. Если она оставляет мужа, зачем ей свита? Она ошиблась. Ей не нужен ни Варг, ни те, кто будет ее охранять.

– Хтир, Ирвен, Эрик, я иду купаться в лесном озере и не хочу, чтобы вы следовали за мной. Оставайтесь здесь и помогайте разбить лагерь.

 – Лес таит опасность, – сказал мальчик своим низким басом взрослого мужчины.

Эда заставила себя улыбнуться.

– Не для меня. Делайте, что приказывает ваша госпожа, – развернула лошадь и поскакала в направлении леса. Она и боялась, что муж последует за ней, и хотела этого. Но он остался с братом.

– Я надеюсь, что не стал причиной первой семейной ссоры? – Та-рис проводил взглядом удаляющуюся всадницу. – Ты уверен, что тебе не надо догнать жену?

– Она купаться пошла, – попытался подавить тревогу Варг. – Вечером, после захода солнца, вернется.

– Как знаешь, – пожал плечами Бен. – Я бы на твоем месте ее догнал. Пойду разберусь, куда расквартировать приехавших со мной. Мы ужинаем вместе?

– Да, конечно...

Эда оглянулась, только достигнув кромки леса: никто не последовал за ней. Ну, вот все и кончилось. Больше у нее снова нет никого – ни друзей, ни мужа, ни свиты... Ее отец отправился в дорогу. Они найдут, о чем поговорить... с императором и его братьями. Если он действительно император. Пусть разговаривают хоть до скончания времен. Она увидит Север, дойдет до самого северного моря. И затем повернет на юго-восток, в орден Ваара, чтобы завершить свое обучение.

Эда остановилась у куста калины, склонившейся над ручьем. Какие сочные ягоды... Она никогда не любила кислые плоды, но сейчас ей безумно их захотелось. Попыталась достать с лошади – не получилось, пришлось спешиться. Она ела красную мякоть, и поднявшаяся вдруг к горлу тошнота успокоилась.

Она уезжает, но не может выбросить Варга из головы, думает о нем неотрывно... Неужели она действительно полюбила этого воина с холодными светло-зелеными глазами? Как странно она себя сейчас чувствует, готовясь освободиться от него... Можно еще повернуть и остаться, и ничего не изменится – никто не узнает, что она хотела уйти и бросить все и всех...

Она уже стала королевой Валласа. Кто, интересно, будет править страной: Эрланд, или отец, или Варг с братом? Будет ли спор между ними?.. война? Это больше не ее дело. Лично ей не хочется оставаться в этой стране. Она внезапно потеряла интерес к ней. Пусть все дальнейшее здесь совершается без нее.

Эде захотелось оказаться в каком-нибудь спокойном, мирном месте, где не будет солдат, длинных переходов, вечной угрозы нападения, интриг. Где можно просто наслаждаться жизнью и любовью... с Вар-гом – ее мысли о нем не готовы были оставаться в прошлом. Снова вспомнила холодный блеск его глаз. Что случилось? Что случилось, что он так изменился за те полдня, что провел с братом? Как ей быть? А может, она не права? Он не только ее муж, он еще и командующий армией. Он император, пусть пока и не признанный во всей стране. И его страна – это не только Валлас. Есть еще Тареш, Восток, на который претендует ее отец. И Арут, непокорная земля суровых людей. Она, Эда, королева Севера, ей в детстве сказала это мать...

Варг присоединит Север к Валласу? Возродит восточное царство? Он же не может, в конце концов, все время держаться около нее. У него свои дела, своя стратегия. Она всего лишь женщина... жена. Даже если она королева Севера и дочь южного властителя. Эда присела на землю, задумчиво поедая с ладони собранные ягоды.

Если бы Варг захотел отправиться с ней, оставить армию... А может, надо вернуться? Прийти к нему снова ночью, обнять, как тогда, когда он нашел полученное ею письмо, насытить его такое жадное тело и забрать с собой? Он же обещал, обещал пойти с ней! Он честолюбив... Нет, он ответственен. У него непонятное чувство ответственности перед этими людьми. Хотя, казалось бы, со своим прошлым гладиатора он должен был устать от войны...

На нее снова накатило легкое чувство тошноты. Что это она не то съела? С ней никогда такого не случалось. Тошнота усилилась, и Эда еле сдержалась, чтобы не вырвало. Ей пришлось лечь и глубоко подышать, прийти в себя... Наверное, Варг прав, и надо получше питаться. У нее отменное здоровье, но она так много сил и любви отдавала своему полководцу. Он всегда был разным, днем и ночью... Днем он принадлежит всем вокруг, а ночью только ей. Может, ничего и не произошло? Он просто разметил границы... В конце концов, она все время невольно оскорбляла его брата, называя Страшилой. Но она ведь не знала, что он его брат! Впрочем, она и Варга всегда старалась оскорбить...

Что же ей делать? Как себя повести? Вернуться к мужу? Уехать от него? Она встала, отряхнулась и позвала лошадь. Шорох среди ветвей заставил ее поднять глаза. Слишком громкий звук для птицы или белки. Рысь? Эда нащупала кинжал в складках одежды. Где-то поблизости хрустнула ветка, и боль пронзила все тело. Что это?! Небо и деревья вдруг наплыли друг на друга, закружились, слились в хоровод вокруг нее, и она погрузилась во мрак...

Лагерь был почти развернут. Дита начала раздавать первым подошедшим наскоро приготовленный суп. Солдаты разжигали костры, усаживались вокруг них, некоторые уже с мисками в руках. Лошади почти все были расседланы. Варг переоделся в сухую, чистую рубашку и умылся. Пошел посмотреть, где поставили шатры для вновь прибывших. Невольно по привычке обводил взглядом обозримое пространство: ни Эды, ни ее рыжей кобылы нигде не было видно. Он почувствовал беспокойство, но подавил его. Чуть в стороне от его палатки маячили уже три фигуры – Хтир, Ирвен и Эрик. Вид у них был какой-то растерянный. Варг забыл о прибывшем брате, развернулся на полушаге и поменял направление. Заметил, что позади этой группы стоят еще двое...

– Где Эда?

Никто не знал. Она отправилась купаться, как всегда, в вечно находимых ею прудах, озерах, реках... Она не могла жить без воды. И приказала им остаться. Они не посмели ослушаться...

– Все готово к ночевке, – к нему подошел Дван. – Трубить отбой?

Крупным галопом в лагерь влетела рыжая кобыла без всадницы. Она заржала, пошла боком, словно зовя за собой, мотала головой. Такого еще не было...

Сердце у Варга в груди стукнуло и остановилось. Он вскочил на первого попавшегося коня, и кобыла, словно только этого и ждала, понеслась в лес. Кто-то еще помчался за ним, крикнув подбежавшим солдатам скакать следом... Войско замерло. В воздухе повисла тревога.

Дита, подходившая к палатке Варга с полным котлом супа, тоже увидела лошадь Эды – не расседланную, с двумя большими желтыми седельными сумками из тисненой кожи и без всадницы... Почувствовала, что почва уплывает у нее из-под ног.

Кобыла привела их к кусту калины, все еще выделявшемуся красными ягодами в наступающей темноте. На земле, в луже крови, раскинув руки, лежала Эда. Ее глаза были закрыты, из груди торчала стрела.

Эпилог
УЦЕЛЕВШИЕ

Сквозь кружевную темно-зеленую пелену летела стрела с черным оперением. Круглое древко звенело, прорезая голубоватый воздух, и гул нарастал вокруг, гул и голоса...

– Вышел срок, – сказал чей-то холодный голос. Кто это сказал? – Север больше никогда не станет великим. Иссякла кровь Вирга в мире среднем, и забыли люди о королеве Севера. Холод и страх... только холод и страх остались в этих краях...

Отовсюду посыпался снег, зелень листвы исчезла, как исчез и голубоватый воздух, и летящая стрела... Гул стих. Летели снежинки – крупные ледяные осколки падали на лицо, делая ему больно, очень больно...

– Вышел срок, – повторил холодный женский голос, чистый и безучастный.

И тут стрела вошла в плоть...

Орана видела истекающий дух жизни: он поднимался, как дым, сливаясь со стелющимся потоком серого тумана. Она проснулась внезапно, чувствуя в груди боль – там, куда вонзилась стрела в тело... В чье тело? Дочь Дары! Девочка, которую она никогда не видела... Дон сказал, что Дара родила девочку много лет назад – девочку, которая может изменить мир... если останется жива.

Орана поднялась с лежанки и выглянула в окно, но ничего не было видно. Какая безлунная ночь! Как будто мир сомкнулся, и ничего больше нет... Слышно мерное дыхание спящих наверху. Кто-то что-то шепчет во сне. Как больно... Почему не проходит эта боль в груди, от которой перехватывает дыхание? Как будто это в нее вонзилась стрела...

Ощущение непоправимого несчастья нахлынуло, затопив все ее существо. Она распахнула дверь и вышла во двор. Угадывалось очертание высокого частокола. Где-то далеко ухала сова, слегка шелестела листва высоких деревьев. Старуха пыталась вдохнуть полной грудью и не могла, ощущая в груди что-то, что мешало... Чувство невыразимой тоски пронзило ее.

И тут все вдруг исчезло: пропал забор лесного поселения, лес вокруг словно растворился, позади не оказалось избы. Орана стояла посреди степи, где снег заносил тела павших. Сколько хватало глаз, тянулось ратное поле. Мертвые лежали друг на друге, раскинув руки, открыв рты в последнем крике, и блестели в призрачном свете падающего снега не-закрывшиеся мертвые глаза. Ведунья оглянулась – все пространство вокруг нее было заполнено бранным полем, где медленно падал крупный, колючий снег.

Над головой раздался крик ворона. Она подняла глаза: силуэт огромной птицы едва угадывался высоко-высоко, но хлопанье крыльев раздавалось так близко, как будто можно было протянуть руку и коснуться кружащегося над ней крылатого хищника. Она пошла, стараясь не потерять его из виду. Шла прямо по телам павших, спотыкаясь и преодолевая лежащие на земле трупы, как будто это были холмы. Замаячили впереди чернеющие стволы деревьев. Орана почувствовала, что снег больше не идет и холод отступил. Из черной пелены безлунной ночи блеснули желтоватые горящие глаза, и бурая тень заворчала, приближаясь к ней.

– Смерть пришла за королем, – она услышала глухой, низкий голос, идущий словно из-под земли. – Она уже не отступит... Только ты сможешь ее прогнать – если успеешь.

Тень впереди развернулась, и блеск глаз исчез. Раздался удаляющийся треск веток, хлопанье крыльев пропало, все вокруг погрузилось во тьму...

Орана снова вскочила... Где она? Она вышла из избы? Она в лесу? Что происходит вокруг? Нет, по-прежнему лежит на лежанке в доме, где наверху спят дети. Чуть потрескивает курящееся бревно в печи, слабый отсвет огня отбрасывает резкие, ломаные тени от предметов на стены. Боли в груди больше нет, как и исчезло чувство пронизывающего холода. Ей все это приснилось? Откуда взяться снегу ранней теплой осенью? Откуда это наваждение: стрела, мертвые, кричащий ворон, бурая тень...

Она слишком задержалась здесь. Это не ее жизнь – уже не ее. Север остался в прошлом, она должна идти на юг... Дона больше нет рядом... Ничего, она помнит все, что верный воин ей говорил: король уже покинул небесные чертоги, он придет до следующего лета, осталось меньше года... Но смерть распростерла крылья над королем, она будет сопровождать его всю дорогу. Три раза она попытается его забрать из мира живых. Смерть отступит перед двумя женщинами. Одна из них – она, Орана... Женщина чужой крови сможет отвести смерть от короля первый раз. Но победить ее можно будет, только если она тоже будет там...

Дон говорил, что ей могут помешать... Если она успеет, они смогут спасти короля... Но надо спасти и его мать, эту девочку, дочь Дары – ее внучку...

Дон пророчетвовал, что девочка Дары должна быть с сыном. Если погибнет она, не справится юный воин с наследником рода отца своего, который явится из дальних земель, во главе воинов невиданных, непобедимых, и заберет владыку смерть... Если сумеют живущие уберечь короля эти три раза, свет белый изменится. Вернутся на раздираемую войной землю мир и благополучие, и отступит море, и Север снова станет великим...

Она должна поторопиться... В путь!

Спящие зашевелились с первыми лучами солнца. Тарина спустилась вниз, в горницу. Огонь в печи уже потух, но воздух был еще наполнен ароматом горящей березовой коры, свежим запахом дегтя. На грубых досках стола лежали широкие солнечные лучи, подчеркивая поцарапанную поверхность дерева и оставшиеся от вчерашнего позднего ужина крошки.

Она оглянулась: что-то было не так, чего-то не хватало... Тарина растерянно поморгала глазами. Исчезла сшитая из волчьей шкуры котомка, всегда висевшая в углу. Не было грубой бежевой кожаной накидки, которую Орана использовала вместо одеяла, всегда покрывающая ее лежанку, когда старуха покидала избу. Пропали стоявшие в углу лыжи, вокруг которых паук сплел свою паутину.

Тарина вышла во двор – ворота поселения распахнуты настежь. Дежурящий наверху старик уронил белую голову на руки, спит у раскрытых створок...

Новость не удивила никого – Орана ушла. Покинула их, ни с кем не попрощавшись и никому ничего не сказав. Горий вздохнул и долго задумчиво поглаживал усы цвета перца с солью, уставившись на пыльную сухую дорогу. Никто больше не упоминал имя странницы, но в деревне поселилась тревога...

Кхах проснулся ночью и вздрогнул: рядом с его лежанкой сидел человек – высокий, костлявый старик с длинной седой бородой, весь покрытый бурой медвежьей шкурой. Ночной гость устремил на шамана суровые голубые глаза.

– Иди, делом занимайся, – сердито сказал, почти не открывая рта.

– Каким делом? – растерянно зашептал ничего не понимающий Кхах.

– Жертву надо принести кровавую, отвлечь смерть.

Кхах вытаращил узкие глаза.

 – Если уж пленил меня, то помочь теперь должен, – сурово продолжал визитер. – Иди в лес, добудь зверя. Пусть кровь льется, много крови... Предложи смерти.

Шаман повел глазами: большая клетка на столе стояла пустая, хотя дверца была закрыта. Ворона внутри не было. Какая-то сила заставила его взять в руки широкий большой нож и покинуть избушку...

Кари, проснувшаяся, как всегда, поздно, услышала слабое пение снаружи. Она торопливо натянула сарафан и осторожно спустилась по сход-цам. Пение раздавалось позади избушки, пришлось обойти дом кругом.

На большом плоском черном камне, спрятанном посреди невысокого молодого ельника, лежала туша окровавленного лося. Зияла черная рана распоротого брюха, блестела выпавшая гладкая печень. Кхах кружился возле туши с большим ножом, пел что-то. На его плече сидел освобожденный ворон, рассматривая убитого зверя деловито и молча.

– Ты что делаешь? – девушка от удивления вытаращила глаза.

Шаман бросил на нее острый взгляд из-под лохматых бровей, недовольно скривил рот. Ответил не сразу, словно раздумывая, говорить или нет:

– Жертва это.

– Кому жертва? Зачем?

– Смерть отвлечь.

– От кого?

– Не знаю. Его дела, – Кхах мотнул головой на птицу, сидящую на плече.

Тут только Кари заметила, что ворон не связан.

– Не улетит он? – забеспокоилась.

– Не улетит, – спокойно заметил Кхах. – Договоренность у нас. Иди, помоги...

– Что делать-то надо? – Кари подошла, боязливо косясь на свежий звериный труп.

– Кровь собери, пусть постоит тут. Сердце и печень рядом положи.

– Мы есть будем лося?

– И не вздумай!.. – будто испуганно вскричал Кхах.

– Волки придут, – с опаской произнесла девочка, – или медведь...

– Нет, – под нос забормотал Кхах, по-прежнему потроша тушу, безостановочно кружась вокруг нее. – Не зверя мы приманиваем...

Словно подтверждая его слова, раздались быстрые шаги, и из лесу вдруг вышло маленькое существо, почти по пояс невысокому Кхаху – круглая фигура, одетая в серо-коричневые лохмотья, как в перья. Существо оказалось старой женщиной, скрюченной в три погибели, с таким морщинистым лицом, что складки кожи образовывали сплошные бугры на потерявшем всякие черты лице. Седые волосы выбивались вокруг лица и окаймляли редкой бородой острый подбородок. Коричневая шапочка напоминала засохший крупный лист. Ее черные, как будто без белков, глаза скользнули по девочке и остановились на Кхахе. Он, словно ожидая ее появления, спрятал окровавленный нож в рукав халата и отступил спиной к избушке, оттесняя плечом Кари.

– Бери, владычица, отнеси своему народу, – словно заискивая, произнес он на глазах изумленной девушки.

– Что просишь взамен? – старуха задумчиво заковыляла вокруг камня.

– Попросите смерть отступить перед молодой королевой Севера...

Птица на его плече не двигалась, словно неживой была. Старуха с невероятной силой вдруг закинула за спину огромную тушу мертвого зверя, которая полностью спрятала ее под свисающей кожей, рогатой головой и волочащимися по земле копытами, и быстро скользнула в заросли. Кхах повернулся к ней спиной, крепко схватил за руку Кари и устремился к дому. Боковым зрением девушка увидела, что на камне остались внутренности лося. Шаман затащил ее в избушку.

– Кто это был? – испуганно распахнув огромные глаза, прошептала девушка.

– Первые люди.

– Откуда они?

Шаман вздохнул, посадил ворона, словно окоченевшего, в клетку, закрыл ее и сел на лавку.

– Не упоминай о них без нужды... Живут в чаще Сумеречного Леса остатки первых людей. Другие они, не такие, как мы, от иных корней. Древняя магия им осталась доступна.

– А почему прячутся, как звери?

– Потому что время их уже ушло. Видят они то, что нам недоступно, слышат они нами неслышимое. Связь держат с другим миром...

– Зачем?

– Неужели ты думаешь, – сурово спросил Кхах, – что отсутствует связующая нить между теми, кто жил прежде, ныне живущими и теми, кто будет жить после нас?

 Кари смотрела на него растерянно, ничего не говорила. Шаман продолжал:

– Как река берет свое начало на склонах гор, куда не проникнуть человеку, и течет в края, представить которые не можем – лишь насладиться нам дано ее разливом мимолетным, – так и жизнь течет от предков к потомкам, озаряясь светом сознания в нас. Но если забудем о связующей силе, направляющей все в этом мире, будем озабочены лишь хлебом насущным да потребностями жалкого существования в мире среднем, то измельчаем и выродимся.

– Так сам же говоришь, что не знаем мы ни начала ни конца... Как же разобраться, что нам следует делать и куда идти?

– Жизнь показывает, расставляет знаки. Смотреть нужно уметь, слышать неслышимое, видеть невидимое, дабы понимать течение жизни.

– Научишь меня?

– А что здесь учить? Все вокруг тебя смыслом полно. Без смысла ни лист не упадет, ни мысль не родится... Меньше о себе думай, наблюдай за миром.

– Научи меня в будущее заглядывать.

– Зачем тебе? – шаман тщательно закрыл слюдяное окошко меховой накидкой, и в избушке сразу стало темно, как поздним вечером.

– Чтобы знать, куда идти... чтобы не ошибиться.

– Чтобы не ошибиться – сердце слушай и знаки примечай вокруг.

– Сложно сердце слушать, – заметила Кари, взбираясь с ногами на лежанку. – Слишком многого ему хочется.

– А ты не обращай внимания, что ему хочется, а замечай, что ему действительно нужно, без чего не проживешь.

– А без чего ты не проживешь? – вдруг спросила Кари.

– Без смысла...

– И какой у тебя смысл? – не унималась девочка.

– У каждого свой смысл. Мой – читать следы тех, кто ушел, и следить за теми, кто придет.

– Зачем?

– Чтобы не потерялись те, которые в пути,– задумчиво сказал Кхах.

Мрак окутывал все... Мрак и запах тлена... и сырости... Где-то просачивалась и капала вода, и этот мерный глухой звук эхом отзывался по всему подземелью. Сюда не проникали ни солнечные лучи, ни звуки снаружи, и прятавшиеся люди уже потеряли счет дням. Иногда к звукам текущей воды примешивалось далекое топотание мягких лап.

Кап-кап-кап – раздавалось, как будто капли отмеривали время, ставшее бессмысленным для наблюдения. Изредка к этим звукам присоединялось тихое пение окончательно сошедшей с ума Мартины. Она баюкала давно умершего ребенка и пыталась втолкнуть разбухшую от молока грудь в уже много дней мертвый рот.

Водан весь сжался в комок. Его уже не тошнило от запаха разлагающихся трупов и испражнений, как и не болели глаза от ядовитых газов, поступающих в подземелье. Он привык ко всему, как будто родился и вырос, и провел всю свою короткую жизнь в темноте подземного склепа, среди разлагающихся трупов и сумасшедших людей, поедавших мертвую плоть своих товарищей...

Он забыл вкус хлеба, забыл, как выглядит солнце и небо... Или он хотел забыть? Да! Он хотел забыть все, что случилось до той ночи, когда их разбудил топот бегущих людей, звон металла, крики... До того момента, как мокрый человек с безумными глазами ворвался в дверь и убил всех – мать, его новорожденную сестру и старшего брата. И обернулся, чтобы заколоть и деда, бросившегося защищать их бедный дом со ржавым тупым мечом, слишком тяжелым для старика. Эта короткая задержка и позволила Водану молнией метнуться в дымоход и протиснуться в вонючую трубу, что и спасло ему жизнь.

Он вылез на крышу и оглянулся: понял сразу, что враг проник в город. На улицах Монатавана кипел бой... Повернул голову к черной цитадели, где мелькали факелы и звон металла доносился даже сюда – в бедный жилой квартал.

Водан увидел, как в маленьком внутреннем дворике позади их дома несколько людей пытаются отодвинуть решетку в саду, закрывающую сточную канаву. Скатился по черепице, повинуясь безотчетному чувству, побудившему его присоединиться к ним. Две женщины, старая и молодая, прижимающая к груди младенца, и старик сдвигали тяжелую решетчатую крышку, закрывающую вход в подземный коллектор. Одна из женщин, их соседка Мартина, узнала его.

– Водан, помоги...

И девятилетний мальчик оказался именно той недостающей силой, которой им не хватало, чтобы поднять чугунную решетку.

– Что там? – шепнул он, обращаясь к своим невольным спасителям.

 – Никто не знает, что там, – так же тихо прошептала Мартина. – Но здесь – смерть...

Они опустились в зловонную воду, стекающую вниз. Молодая женщина, прижимающая к груди вдруг закричавшего тоненьким голоском младенца, поскользнулась на покрытом слизью и грязью стоке и провалилась вниз. За ней последовала старуха. А Водан и старик сумели закрыть проход, чтобы не возбудить подозрений у тех, кто увидит маленький внутренний дворик уже опустевшего дома.

Канализационный проход вел глубоко под землю, вливаясь в подземный коллектор, неизвестно кем и когда проложенный – Монатаван был старым городом, не одно поколение людей сменилось здесь с момента его постройки. Люди уже забыли, кто и когда проложил первые подземные сообщения...

Все четверо шли под землей, погрузившись по пояс – а Водану зловонная грязная вода доходила местами почти до шеи, – петляя, опускаясь все глубже и глубже под землю. Куда они идут? Куда они бредут во мраке неизвестного подземного лабиринта? Сколько времени они так петляли, пока вдруг не услышали приглушенные отдаленные голоса, плач и причитания женщины и стон мужчины?

Подземный коридор вывел их в большое помещение, вода отступила. Ноги ступали уже не по скользкому, покрытому струящейся водой туннелю, а по каменному полу, который тут же стал мокрым от стекающей с беглецов воды. Не было видно ни зги. Их услышали – вернее, их шаги. И плач, раздающийся рядом, и стоны внезапно прекратились. Они замерли, натолкнувшись друг на друга. Замерли и те, кто уже находился во влажном, душном зале. Некоторое время молчали все, потом не выдержала Мартина, по-прежнему прижимавшая ребенка к груди.

– Кто здесь? – ее голос разнесся по всему пространству большого помещения.

Кап-кап-кап... капала вода, нарушая вновь наступившее молчание. Отозвалась женщина, в голосе слышался испуг:

– А вы кто? Откуда?

– Сверху, – вдруг произнес старый Родри, сжав внезапно Водану холодные, узкие плечи костистыми пальцами.

– И мы... сверху, – сказала невидимая женщина. Помолчала и добавила: – Город будет взят.

– Откуда ты знаешь? – воскликнула старуха, жена Родри, шамкая беззубым ртом.

 Ей ответил мужчина:

– Обнаружен подземный ход. Армия мятежного Валласа ворвалась в город. Войско раскинулось за стенами... Если им удастся открыть ворота – Монатаван падет.

– Что здесь? – не смог сдержать вопроса Водан.

– Склеп.

– А как вы сюда проникли?

– Как и вы, через подземный туннель под городом...

– Мы сможем выйти? – забеспокоилась Мартина.

– Сможем, – спокойно заметил невидимый мужчина. – Вот только неизвестно, зачем мы выйдем и куда... Если город взят, нас убьют тут же. Если подождем несколько дней, возможно, захватчики пойдут дальше, и нам удастся сохранить наши жалкие жизни.

Снова наступило тяжелое молчание. Молодая женщина опустилась прямо на пол и дала разревевшемуся младенцу грудь. Раздалось тихое чмоканье и сопение маленького заложенного носика.

– Устраивайтесь поудобнее, – произнес тот же голос. – У нас впереди долгое ожидание...

Но устроиться поудобнее им как раз и не довелось. Семеро уцелевших жителей Монатавана начали умирать один за одним.

Раненый мужчина умер на следующий день. И, умирая, позвал Водана:

– Парень... Ты должен остаться в живых. Если в этом мире есть хоть какие-то законы, хоть какая-то справедливость, если боги окончательно не отвернулись от него – кто-то должен остаться живым... На женщин не полагаюсь: их всегда забирает победитель, они умудряются полюбить врагов и родить от них детей... Но ты – ты вырастешь, и ты будешь помнить... ты будешь помнить все, что здесь произошло... Будешь? – вдруг переспросил, задыхаясь и без конца облизывая совершенно пересохшие губы.

Все ходили пить зловонную, липкую воду, капающую на выходе из зала. Поначалу Водан не мог представить, что ее можно не то что проглотить, а просто взять в рот. Но к концу первого дня жажда стала нестерпима...

Здесь, в подземелье, было сыро, но невероятно душно. Из трещин в земле просачивались газы, вызывающие слезотечение и боль в глазах, в носу и горле. И эта вонючая, мерзкая, отвратительная вода, тем не менее, помогала...

Раненый сказал сразу: «Я ухожу... Я потерял слишком много крови, не трогайте меня...» Это был мирный человек. Он сам говорил, что за всю жизнь никогда в руках меча не держал – лишь нож для разделки скотины и мясной топор, да и то с неохотой. Его дед был гончар, как и отец. С детства он делал посуду и большие чаны для хранения пищи и воды.

– Мои руки не умели убивать, – шепнул он Водану. – И это было ошибкой. Ты должен выжить. Ты должен стать воином. И ты должен отомстить. Боги выбрали тебя. Ты – единственный уцелевший.

Умирающий повторял это каждый час и без конца звал мальчишку к себе. Его жена не переставая плакала над ним. Она и убила солдата из армии мятежного Валласа, ворвавшегося к ним в дом ночью, прикончившего спавших детей и родителей и смертельно ранившего мужа. Убила, проткнув его вилами со спины с такой невероятной силой, что древко вошло в тело, проломив ребра, и уперлось в грудину, разорвав внутренности.

Ее муж истекал кровью. Она сама поняла, что его не спасти: каждое движение вызывает выброс новой струи горячей жидкости, уносящей с собой жизнь. Они почти не разговаривали между собой.

– Парень... – снова, уже угасающим голосом, позвал гончар.

– Я здесь, – шмыгнул носом Водан.

– Ты запомнил имя? Ты запомнил имя того, кого ты должен убить?

Да.

– Повтори...

– Варг...

– Да, Варг. Я назначаю тебя его палачом – от имени всех невинно убиенных этой ночью, от имени тех, кто не смог себя защитить... чьи души никогда не будут упокоены, и память о которых исчезнет с лица земли... Повтори... повтори еще раз...

Варг...

– Правильно, Варг. Я назначаю тебя его убийцей – нет, я назначаю тебя возмездием. Все те, кого ты любил и кто умер вчера ночью... твои предки и потомки, потерявшие возможность родиться, потому что женщины, которые должны были родить тебе детей, так и не вырастут. Мертвые девочки лежат на мостовых и в затихших домах, и их руки уже никогда никого не обнимут... Все они взывают к тебе: отомсти! Я никогда не думал, что способен на ненависть... Я никогда никого не убивал, только резал коз, и то после этого мне было тяжко... Но сейчас я хочу видеть, как кто-то перережет ему глотку... как кто-то вонзит ему в сердце кинжал... или отрубит голову. Если можно убить человека всеми возможными способами – пусть это случится! Повтори еще раз его имя, парень...

Варг...

 – Правильно, Варг... Ты должен заставить его страдать так, как страдали мы этой ночью – как страдали мужчины, дети, старики, женщины... Я назначаю тебя его палачом, и мой дух будет преследовать тебя, неупокоенный, пока ты его не убьешь. Повтори его имя, парень...

– Варг, – Водан сам не заметил, что заплакал.

Гончар умер, сжимая его руку, не обращая внимания на рыдающую над ним жену, заставляя мальчика повторять имя того, о ком знали все – того, под знамена которого собрался весь мятежный Валлас. Бывший король арены Вандервилля, Варг-гладиатор...

После смерти гончара Водан с женщинами ощупали каждый угол, каждый камень. В подземный склеп вели только две дороги, больше выходов не было. Они оттащили труп подальше в туннель, чтобы разлагающееся тело не отравляло и без того отвратительный воздух. Он бесконечно пополнялся ядовитыми парами, просачивающимися из-под земли, и идущими от испражнений, вливающихся вместе с текущей водой.

Им показалось, или коллектор стал нести другие запахи: крови и мертвечины? Или это труп в тепле стал разлагаться так быстро? Или их собственные фекалии и моча?

Почти сразу со смертью гончара у Мартины пропало молоко, и ребенок стал пищать почти непрерывно. Его тоненький голосок разрывал мозг, сливаясь с каплями: кап-кап-кап... у-ааа... у-ааа... у-ааа... Водан затыкал пальцами уши, но ничего не помогало. Младенец кричал будто в его голове, а вода капала на темечко, превращая жизнь в невозможную, невыносимую пытку...

Старый Родри встал и так тяжело вздохнул, что вздрогнули все. Наклонился и долго шарил во мраке руками, собирая каменные обломки – угол саркофага откололся по неизвестной причине, и острые куски были рассыпаны на полу. Он, загребая ногами, пошел куда-то... раздался странный звук, как будто он разрывал руками что-то. Потом шаги приблизились снова, и Родри позвал:

– Мартина...

– Здесь я, – всхлипнула женщина.

Они плакали с женой умершего гончара, не прекращая. Плакали беззвучно и лишь когда изредка обменивались фразами, по их заложенным носам и всхлипывающим голосам можно было это понять. Старик подошел к ней. Все замерли...

– Ешь, – сказал очень странным голосом. – Ешь... если хочешь сохранить дитю своему жизнь – ешь.

 – Что... это? Что ты мне даешь? Что это?! – Мартина вдруг закричала так громко, что от ее крика заложило уши.