Текст книги "Книга о Боге"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 49 страниц)

Я окончательно запутался, и вдруг откуда-то сверху раздался голос:

– Да, я совершенно отдельная личность. Меня зовут Дзиро Мори. Я надеялся, что ты догадаешься об этом раньше, но тебе надо было дожить до шестидесяти, чтобы наконец прозреть. Ну и глуп же ты, не ожидал от тебя такого!

От неожиданности я подскочил на кровати, но в комнате никого не было.

После нескольких дней размышлений я решил отказаться от всех заказов и, покончив с журналистикой, целиком сосредоточиться на давно уже начатом произведении. А для того чтобы умереть самому и освободить жизненное пространство для некоей личности, именующей себя Дзиро Мори, я решил написать первый в Японии монументальный роман-эпопею, в котором он стал бы главным героем. Я подумал, что ему и самому будет приятно выступить в этой роли, поэтому он примется помогать мне с большим, чем раньше, энтузиазмом, и общими усилиями мы напишем книгу без особого труда.

Книгу я назвал «Человеческая судьба» и сразу же приступил к работе, начав со школьных лет своего героя. Иногда, нуждаясь в совете, я пытался разыскать его, напрягал слух, озирался по сторонам, но он не подавал никаких признаков жизни. Полагая, что Дзиро Мори сконфужен столь пристальным вниманием к своей персоне, я смирился и решил ждать, пока он сам не соизволит заговорить со мной.

«Человеческую судьбу» я начал писать в шестьдесят четыре года, а закончил, написав четырнадцать томов, в семьдесят один, и за все это время он ни разу не подал мне никакого знака, ни разу не обнаружил своего присутствия. Более того, он и потом много лет не заговаривал со мной.

В конце концов я понял: объявив мне, считавшему его своим двойником, что он вовсе никакой не двойник, а отдельная личность, он тем самым заявил о своей готовности умереть. Вынудив меня умереть для журналистики, которая долгое время была смыслом моего существования, он умер вместе со мной – мы словно совершили самоубийство по сговору, заколов друг друга кинжалами. Придя к этому выводу, я испытал облегчение, и как-то незаметно сами собой прекратились тяжелые приступы астмы, так долго мучившие меня…

Да, чудные дела творятся, когда человек, приготовившись к смерти, неожиданно остается в этом мире и живет, полностью отрешившись от эгоистических желаний и низменных чувств.

Мне говорили, что мой новый роман нигде не примут, но одно издательство все-таки согласилось его опубликовать и выиграло: роман получил хорошие отзывы и быстро разошелся. Когда вышли первые шесть томов, я получил премию министра образования, а после выхода двенадцатого тома – премию Академии искусств, чуть позже меня избрали в члены этой академии. Все эти почести для меня, ощущавшего себя покойником, были лишь тяжким бременем, однако благодаря гонорарам я получил возможность прожить последние годы своей жизни, ни в чем не испытывая нужды.

Сколько лет прошло с того времени, не помню, но однажды, года через два после смерти жены, я сидел днем в кабинете, и вдруг ко мне без всякого стука ворвался человечек лет эдак шестидесяти и, остановившись перед столом, заявил:

– Не будь размазней! Нельзя так легко сдаваться, даже если потерял жену. Когда человек остается один, для него начинается новая жизнь. Мужайся! Ты должен показать своим читателям, что еще способен жить достойно, и таким образом отблагодарить их за все, у тебя просто нет другого выхода.

– Ну и нахал! А ну убирайся отсюда! Да кто ты такой, в самом деле?

– Я, конечно, могу и убраться, но ты, однако, забывчив. Я – Дзиро Мори.

Пораженный, я вскочил:

– Но где ты?

– Как где? Здесь, разве ты не видишь? Ну и рожа у тебя! А, вот оно что, тебя удивляет, что я совсем не постарел? Я такой же, каким был, когда мы расстались, все так же кручусь как белка в колесе, где тут помнить о возрасте. Ты теперь тоже остался один, и тебя ждет новая жизнь. Так что бодрись. Ладно, я к тебе еще загляну…

С этими словами он удалился. И с того дня он стал иногда навещать меня…

Вот и в тот день тоже, когда я, получив утреннюю почту, с недоумением разглядывал вернувшееся ко мне – «адресат выбыл» – собственное новогоднее поздравление, отправленное Жану, он неожиданно явился и, как всегда, принялся совать нос не в свое дело. Меня это раздражало, поэтому, отдав ему письмо, я погрузился в размышления о том, как давно мы с ним знакомы и что, собственно, нас связывает, но тут он вдруг спросил:

– А от Мориса в последнее время были письма? Если мсье Брудель вдруг скончался, почему Морис не сообщил тебе об этом? Как он себя чувствует в последнее время, лучше?

«Вот привязался!» – подумал я, но все же принес письмо от Мориса – оно пришло накануне и лежало на домашнем алтаре рядом с поминальной табличкой жены – и молча вручил ему.

Он принялся читать письмо, бормоча себе под нос:

– Я не очень-то хорошо понимаю французский рукописный текст… Как ты можешь читать такие каракули? И вдруг завопил: – Что? Ну и дела! Оказывается, этот ваш гениальный Жак был евреем… Морис пишет, что не очень-то этому верит, и просит тебя сообщить ему, если тебе что-нибудь об этом известно, ну, может, Жак тебе говорил, что он еврей… Так что же? Неужели ваш Жак действительно был евреем?

До чего ж беспардонный тип! Я и сам толком ничего не знал и давно уже терялся в догадках, размышляя об этом.

Глава вторая

Был ли Жак евреем? И не говорил ли он со мной об этом, когда мы вместе были в Отвиле?

Такие вопросы задавал мне Морис в своем письме. При этом он явно намекал на то, что и невозможность выяснить истинные обстоятельства гибели Жака, и нежелание предавать огласке сделанные им гениальные научные открытия – все это, вероятно, связано именно с его еврейским происхождением.

Но Жак никогда не говорил мне ничего подобного. Я вообще не помню, чтобы у нас в санатории кто-нибудь произносил вслух слова «еврейский», «еврей».

Более того, я жил в Европе с июля 1925 года по октябрь 1929-го – в основном во Франции, но бывал и в других странах – и за все это время ни разу не слышал слова «еврей». Я чувствовал себя во Франции как рыба в воде, у меня была масса знакомых, я общался со своими коллегами по университету, с их семьями, со многими учеными, художниками, и у меня сложилось впечатление, что во Франции, так же, впрочем, как и в Японии, слова «еврейский», «еврей» не входят в число общеупотребительных. Почему же Мориса так интересует вопрос о происхождении Жака?

Наверное, мне следовало просто написать ему – нет, Жак никогда не говорил мне ничего подобного, но почему-то мне казалось, что таким ответом не обойтись, и у меня долго было тяжело на душе.

Я впервые задумался над проблемой еврейства во время Второй мировой войны, когда в газетах стали появляться заметки о том, как жестоко нацисты обращаются с евреями, какому подвергают их остракизму. Но я считал, что это издержки военного времени, что нацисты в силу своей бесчеловечной жестокости подвергают остракизму всех живущих в Германии инородцев, я тогда совершенно ничего не знал об истории евреев, о том, какому унижению они подвергались во всех европейских странах в течение веков, сколько претерпели мучений.

Поздней весной 1951 года, то есть в то время, когда Япония после окончания Второй мировой войны была оккупирована союзными войсками, я, вместе с писателем Тацудзо Исикавой, его женой и Симпэем Икэдзимой, позже возглавившим журнал «Бунгэйсюндзю», отправился в Лозанну на проходивший там всемирный конгресс ПЕН-клубов. Филиппинский самолет, на котором мы вылетели из Ханэды, попал в аварийную ситуацию над Аравийской пустыней – что-то случилось с мотором, и самолет едва не рухнул на землю. Чудом избежав гибели, мы в конце концов совершили вынужденную посадку на аэродроме в предместье Тель-Авива. (Об этом я писал в «Улыбке Бога».)

Ни я, ни Тацудзо Исикава, ни даже такой блестящий журналист, как Икэдзима, никогда раньше не слышали этих названий: Израиль, Тель-Авив. Мы только перешептывались, спрашивая друг у друга – куда нас, собственно, занесло? В ту ночь нам пришлось заночевать в Тель-Авиве, в гостинице «Пиастр», там я впервые и узнал о том, что изгнанные из родной земли и в течение многих веков страдавшие под игом чужих народов евреи после войны вернулись на землю своих предков и основали государство Израиль, которое было признано всем миром.

Наша гостиница принадлежала четырем еврейским интеллигентам, которые, спасаясь от преследований нацистов, эмигрировали в Румынию, а потом, после образования государства Израиль, переехали сюда и основали совместное предприятие. Нас они встретили очень приветливо, ведь, по их словам, Япония была единственной из всех цивилизованных стран, где евреи не подвергались гонениям. Мы многое узнали от этих людей.

Один из них, молодой человек лет тридцати – когда-то он был студентом технологического университета, а теперь работал в гостинице официантом и шофером, – взялся показать нам местные достопримечательности. Он рассказал нам о том, что некогда здесь были богатейшие плодородные земли с фруктовыми садами и пасеками, земли, которые Бог даровал народу иудейскому, но потом их захватили дикие арабские племена и за несколько веков превратили в бесплодную пустыню. Теперь же эти земли наконец возвращены евреям, и, задавшись целью возродить их, евреи, жившие до этого в разных странах мира, съезжаются на землю своих предков, причем каждый привозит то, что может привезти, – кто капиталы, кто знания и умения, здесь они усердно трудятся, отдавая все силы восстановлению своей родины.

Вечером, после ужина, этот молодой человек, сказав что у него образовалось свободное время, пригласил нас прогуляться по городу, и мы с Икэдзимой воспользовались его приглашением. Он говорил, что на этой земле будет создан второй Лазурный Берег (знаменитый французский курорт на Средиземном море), однако посаженные вдоль дороги деревья (они напоминали криптомерии, а он называл их «еврейские дети») были совсем еще чахлыми и с трудом тянули вверх свои тонкие ветки. Тенистых аллей из них пока не получалось. Прямо в пустыне среди белых песков стояли новые современные здания. Кое-где виднелись и кафе во французском стиле, и наш гид пригласил нас зайти в одно из них – большое, стоявшее на самом побережье.

Мы сели за столик с видом на море. Из внутренних помещений доносилась классическая музыка. Шел уже одиннадцатый час, но было светло, как днем, с моря дул легкий прохладный ветерок, и мы чувствовали себя легко и свободно. Скоро принесли горячий кофе. Это был самый настоящий кофе, какого я давно уже не пил. Икэдзима, сделав глоток, блаженно застонал и, взглянув на меня, тихонько сказал:

– Лет десять не пил ничего подобного. Чудо! Как замечательно, что наступил мир!

Я согласно кивнул.

Через некоторое время к нам подошла сидевшая за соседним столиком пожилая супружеская пара.

– Простите, вы японцы? – спросили они на ломаном японском языке и, получив подтверждение, расцвели улыбками.

– До войны мы три года жили в Кобе, – рассказали супруги, – для нас это были спокойные и счастливые годы, поэтому мы никогда не забываем вашу страну. Вот уж не ожидали увидеть японцев у себя на родине, ведь это такая даль… Мы хорошо знаем, какие добросердечные люди японцы…

Тут супруги переглянулись, и я решился спросить:

– А в Японии с вами обращались как с евреями?

– Нет. Правда, нас называли иностранцами, но все были с нами очень любезны, никакой еврейской проблемы как бы не существовало. Говорят, многие ваши города были разрушены во время воздушных налетов… Как же вы, при вашей душевной тонкости, должно быть, страдали! Но японский народ трудолюбив, вы непременно восстановите свою родину. Надеюсь, у вас найдется время познакомиться с нашей страной, и вы увидите, как мы стараемся возродить эту опустошенную за многие века землю, наши сородичи съезжаются сюда со всего мира и трудятся не жалея сил. Верю, близок день, когда и Япония и Израиль превратятся в рай земной, как того желал Господь, когда народы наших стран заживут мирно и счастливо.

Тепло распрощавшись с нами и пожав нам руки, они удалились.

Мы тоже решили вернуться в гостиницу, хотя в кафе было еще многолюдно: на следующий день у нас была намечена поездка в Иерусалим, древнюю столицу Израиля.

Когда наутро мы спустились в ресторан, молодой официант принес нам «Эко-д-Израэль», ежедневную газету на французском языке, и предложил прочесть заметку о евреях, накануне прибывших на пароходе в порт Хайфа.

Нас глубоко взволновали две фотографии. На первой – в порт входит пароход, битком набитый пассажирами, на палубе, обнявшись, стоят евреи – старые, молодые, мужчины, женщины, – не отрывая глаз от берегов своей родины, они плачут. На второй – те же люди, только уже сошедшие на берег, целуют землю, обливая ее слезами.

Официант объяснил, что каждый день в страну приезжает не меньше тысячи евреев, поэтому главная задача сейчас – обеспечить всех едой, жильем и работой.

Мы видели палаточные городки в пустыне возле аэродрома, такие же городки то и дело попадались нам на глаза, пока мы ехали из Тель-Авива в Иерусалим.

Расстояние между Тель-Авивом и Иерусалимом – около шестидесяти километров, и, к нашему удивлению, между городами уже была проложена прекрасная автомобильная трасса, хотя государству Израиль не исполнилось и трех лет. Над нами сияло южное темно-синее небо, впереди, насколько хватало взгляда, сверкали на солнце пески, и никакой воды вокруг. При этом, едва отъехав от Тель-Авива, мы увидели на расстилающейся за ним равнине зеленые поля. Наш водитель объяснил, что те из репатриантов, кто не имеет никакой профессии, обустраиваются на пустынных участках земли и, пытаясь их озеленить, все силы отдают сельскохозяйственным работам. По мере того как мы удалялись от Тель-Авива, поля становились все более чахлыми, но, по словам все того же водителя, причина была только в том, что эти места были заселены позже, со временем даже самая скудная земля превратится в прекрасные поля.

В пустыне, как известно, воды не бывает. Из окна машины мы видели множество людей, занимавшихся работами по озеленению: одни копали глубокие колодцы, другие откуда-то издалека возили воду. Но когда наша машина достигла холмистой местности, за которой начинался Иерусалим, мы увидели вокруг сплошную пустыню, нигде не было ни деревца, ни травинки. Но нам сказали, что евреи селятся и в таких местах, они превращают их в пастбища, сажают деревья. Наш водитель несколько раз повторил:

– Вы приезжайте к нам года через два. На этих холмах зазеленеют рощи, а внизу, на равнинных землях, заколосятся поля, зацветут луга. У нас здесь будет рай, на радость Богу.

Тем временем мы прибыли в Иерусалим. Наш водитель был последователем иудаизма, но, понимая, что нас интересуют в основном христианские святыни, сказал, что проведет нас по всем знаменитым местам, чему мы были очень рады.

Признаться, я никогда и думать не думал, что попаду на Святую землю христианства. Это было настолько для меня неожиданно, что, оказавшись в Иерусалиме, я втайне подумал: а может, наш самолет не зря совершил вынужденную посадку, это было милостью Божьей?

Сначала водитель показал нам город, провел по местам, связанным с жизнью Иисуса Христа, и рассказал о каждом. Однако на меня все эти святыни не произвели особого впечатления. Наверное, потому, что я, к стыду своему, не знал как следует ни истории народа иудейского, ни того, что город Иерусалим был духовным оплотом иудеев, в христианстве я тоже не очень хорошо разбирался и о жизни Христа имел весьма обрывочные сведения.

Но когда я взошел на холм, место последнего моления Иисуса, и поднял глаза к низкому, чистому – нигде ни облачка – синему небу, мне вдруг подумалось: «Кажется, Иисус молился здесь ночью? Значит, над ним тоже нависало это низкое чистое небо, сверкающее бесчисленными звездами!» Растроганный, я окинул взглядом окрестности. И вдруг увидел, что на невысоком холме, отделенном от нашего небольшой ровной площадкой, стоят, направив на нас дула своих ружей, солдаты, в которых с первого взгляда можно было признать арабов. Испуганный водитель предупредил нас:

– Не смотрите в ту сторону. А то они могут начать стрелять…

Мы удивились, но тут заметили нескольких израильских солдат на нашем холме.

– И знаменитая Голгофа, и река Иордан находятся на территории, оккупированной арабами. Как ни печально, им принадлежат и деревни, в которых Иисус проповедовал и творил чудеса, и многое другое. Но мы обязательно вернем их себе, и очень скоро…

Взглянув на возмущенного водителя, я вспомнил, что везде – и в христианских святынях, и на мирных улицах Иерусалима – нам попадались на глаза израильские патрули. Остро ощутив, что Израиль находится в состоянии войны, я вдруг подумал, что, пожалуй, время для знакомства со Святой землей еще не настало.

В ту ночь мы ночевали в частной гостинице под названием «Вертоград» на окраине Иерусалима. Это был тихий приятный дом, что-то вроде семейного пансиона, которым владела семья из четырех человек. Хозяева сказали, что приехали сюда, бежав из коммунистической Румынии, но сначала я принял их за евреев французского происхождения, так хорошо они говорили по-французски. Их сын, Жозеф, был электротехником по специальности, но каждое утро брал ружье и шел охранять границу, а на ночь возвращался домой. У юной дочери, которую звали Мадлен, муж был медиком, в настоящее время он служил на флоте корабельным врачом, поэтому она жила с родителями.

Нас приняли как старинных друзей только потому, что мы были японцами, а Япония – единственная в цивилизованном мире страна, где не устраивалось гонений на евреев. Вечером, после ужина, прихватив с собой привезенные из Японии сладости, мы прошли в просторную гостиную и долго беседовали с хозяевами. Ночь выдалась душная, но сквозь большие, открытые настежь окна в комнату проникал ветерок, так что дышать было можно, и мы просидели там за полночь. Хозяева оказались людьми весьма словоохотливыми, и, хотя время от времени отрывались от беседы, чтобы послушать по радио новости из Англии, Франции и Германии, мне удалось кое-что узнать у них о многотрудной истории еврейского народа и об их нынешней жизни. Услышанное поразило меня.

Евреи были первым народом, избранным монотеистическим Богом. Бог даровал им самую плодородную землю, чтобы они жили на ней, так возникло государство Израиль. Израильтяне были приверженцами иудаизма, они построили на Иерусалимском холме храм и молились в нем. На соседних с ними землях жили мусульмане-арабы, и однажды их войска вторглись на территорию Израиля, началась война, в которой Израиль потерпел поражение, его земли были оккупированы, жителей захватывали в плен, продавали в рабство, они пытались спастись бегством, и многим удавалось найти убежище в других странах.

Так случилось, что еврейский народ потерял свою землю и был обречен на долгие, мучительные скитания.

Но почему за долгие – невозможно даже вообразить себе, сколь долгие, – века евреи не сумели ассимилироваться в странах, куда забросила их судьба, почему они так нигде и не обрели покоя?

Взять, к примеру, одуванчики. Сто лет назад начали развиваться отношения между Японией и Америкой, все это время мельчайшие семена американских одуванчиков на плечах путешественников, с их вещами переносились в Японию, прорастали на японской земле и расцветали рядом со своими японскими собратьями, иногда даже вытесняя их. Они прекрасно прижились на нашей почве, в моем крошечном садике и то можно почти круглый год любоваться их прелестными желтыми и белыми венчиками.

А если так, то, казалось бы, и замечательный, избранный Богом еврейский народ за десять с лишним веков тоже должен был ассимилироваться в тех странах, куда забросила его судьба, и не только ассимилироваться, но и преуспеть – раскрыть свои многочисленные таланты и сделаться гордостью этих стран. Однако хозяева «Вертограда» опровергли все мои доводы.

По их словам, евреи свято верили в свою богоизбранность, были ревностными приверженцами иудаизма, а свойственное им трудолюбие и высокоразвитый интеллект помогали им преодолевать любые трудности и выживать в самых тяжелых условиях. Проданным в рабство удалось вырваться на волю и переправиться в другие страны, покинувшие родину осели там, где ничто не мешало их благополучию, однако при этом все они верили, что когда-нибудь непременно обретут утраченную землю, вернутся в Израиль, в этот рай земной, дарованный Богом еврейскому народу. И эта вера сплачивала их, где бы они ни жили, они ощущали себя частицами единого государства Израиль, мечту о котором свято хранили в сердцах…

Сначала люди, среди которых они жили, завидовали им, потом эта зависть переросла в ненависть, и евреев стали жестоко преследовать. Чем более жестоким гонениям они подвергались, тем сильнее воспламенялись их сердца желанием вернуться на землю своих отцов, но это было невозможно: на их родине жили мусульмане-арабы, превратившие некогда плодородную землю в пустыню…

В середине нашего века началась Вторая мировая война, и развязавшие ее немецкие нацисты для начала собрали всех живущих в Германии евреев и подвергли их массовому истреблению. Более того, массовое истребление евреев неукоснительно проводилось во всех странах, куда вступали немецкие войска. Людей уничтожали исключительно по причине их принадлежности к определенной расе. В результате евреи бежали из европейских стран, гражданами которых были в течение многих лет, и пытались найти пристанище в местах, казавшихся им более безопасными, некоторые перебирались в Америку или Советский Союз, другие пытались укрыться в Палестине, на земле своих предков, давно уже являвшейся им в мечтах.

К счастью, нацистская Германия потерпела сокрушительное поражение, мировая война закончилась, был подписан договор о мире, а в 1948 году за евреями было официально признано право основать государство Израиль. И разбросанные по всему миру евреи стали возвращаться на землю предков, на землю своих упований. Земля же эта, за то время, пока на ней жили арабы, превратилась в бесплодную пустыню. Объединившись, евреи ценой поистине нечеловеческих усилий стали возрождать ее, но арабы всячески мешали им, и в разных районах то и дело вспыхивали конфликты. Богатые американские евреи помогали своим сородичам, предоставляя им финансовую помощь, поставляя технику и даже оружие…

Израиль находится в окружении многих сильных арабских государств, которые занимают обширную территорию от Аравийского полуострова до восточного Средиземноморья, одиночные конфликты между арабами и евреями постепенно переросли в постоянные военные действия. Но за два года до того, как мы попали в Иерусалим, наконец наступило перемирие. Оно стало возможным благодаря королю Абдулле, правителю могущественного арабского государства Иордания, который, будучи человеком мудрым и к тому же англофилом, сумел убедить остальных арабских правителей признать суверенность Израиля. Однако арабские националисты злодейски убили тех, кто согласился подписать договор о перемирии, и в настоящее время в живых остался один Абдулла…

К тому же многие живущие в Израиле евреи возмущены тем, что большая часть земли их предков все еще находится в руках у арабов, и только ждут случая вернуть эти территории силой оружия, поэтому, несмотря на объявленное перемирие, израильтяне все равно продолжают находится в состоянии войны.

Вот что рассказали мне хозяева «Вертограда».

Слушая их, я вдруг вспомнил французский фильм, который в прошлом году видел в Токио, он назывался «Любовница Манон». Это была трагическая история о евреях, бежавших из Европы, о том, как они пробирались в Израиль, как в пустыне на них напали арабы и поубивали всех по очереди. Меня тогда удивил этот фильм, я подумал, что незачем было выдумывать и показывать такие ужасы. Но получается, это никакой не вымысел, а самая что ни на есть реальная действительность.

Тут до нашего слуха донесся негромкий и мелодичный колокольный звон. Лица присутствующих приобрели благоговейное выражение.

– Это с реки Иордан, – тихо проговорил Жозеф.

Я вспомнил, что именно на реке Иордан Иисус принял Святое Крещение, во время которого на него снизошел Дух Святой, и мне захотелось увидеть эту реку.

– Река Иордан находится по ту сторону гор, на арабской территории… Наш Бог каждый день в полночь благословляет евреев колокольным звоном, вселяя в их сердца радость и надежду. «Очень скоро и эта земля вернется к первенцу Бога, народу иудейскому, – слышится в этом звоне, – и настанет мир… А теперь спите спокойно, ибо Господь хранит вас…» Для нас этот колокольный звон является сигналом, заслышав его, мы ложимся спать. Что ж, всем спокойной ночи… – сказал Жозеф, и мы разошлись по комнатам.

На следующее утро около семи мы покинули «Вертоград». Нас проводил Жозеф, облаченный в военную форму. Мы долго жали друг другу руки. Такое теплое прощание – редкость даже для меня, долго прожившего за границей. Обратно в аэропорт мы ехали другой, более короткой дорогой. За окном мелькали унылые улицы, сожженные автостоянки, искореженные остовы машин, повсюду стояли вооруженные солдаты. Наша машина мчалась вперед как ветер.

– Утром здесь еще можно проехать, а вообще-то дорога опасная, – время от времени говорил водитель, и кровь стыла у нас в жилах.

Перемирие на поверку оказалось самой настоящей войной, ничего удивительного, что израильтяне всегда начеку.

Спустя несколько дней мы уже были в Швейцарии, в Лозанне, где открылся Всемирный конгресс ПЕН-клубов. Через полторы недели заседания закончились, и мы, пленники союзных войск, выполнив ряд необходимых формальностей и получив особое разрешение, смогли уехать из Швейцарии во Францию. Около двух месяцев я провел в Париже, разыскивая своих старых друзей.

Признаться, меня до глубины души поразили те факты, связанные с историей еврейского народа, которые я неожиданно узнал в Израиле, и мне очень хотелось выяснить, как относятся к ним собравшиеся со всего мира литераторы и мои французские друзья. Однако, когда я пытался поднять эти вопросы во время дискуссий, никто из членов ПЕН-клуба не проявил к ним ни малейшего интереса.

Мои французские друзья тоже ограничивались весьма лаконичными ответами, судя по всему, судьба евреев их не особенно волновала. Одни молча кивали, – не исключено, впрочем, что им просто не хотелось лишний раз растравлять душу, вспоминая о том позорном историческом факте, что все народы Европы в течение многих веков презирали евреев и жестоко с ними обращались, – а некоторые принимались меня утешать: мол, все еврейские проблемы закончились вместе с недавней войной. Ни одного человека не тронули мои рассказы об увиденном в Израиле – никого не волновало, что еврейский народ со всего мира съехался на землю своих предков и старается на совершенно пустом месте создать богатое, процветающее государство…

Вернувшись в Японию, я очень быстро забыл о еврейской проблеме.

Это было в 1951 году, то есть тридцать шесть лет тому назад. Неудивительно поэтому, что, получив от Мориса письмо, в котором тот спрашивал меня, не был ли Жак евреем, я потерял покой. Ведь за эти тридцать шесть лет слово «еврей» ни разу не попалось мне на глаза, ни разу не коснулось слуха.

Разумеется, я, как человек деятельный, не мог просто сидеть, тупо глядя на это письмо, и предаваться пустым раздумьям.

Едва сдав в издательство рукопись своей второй книги «Милосердие Бога», с которой так торопил меня Бог-Родитель, я стал со страхом думать о том, что меня тут же заставят писать третью, но на сей раз Бог-Родитель пожелал, чтобы я прежде всего поближе познакомился с двумя великими личностями Востока и Запада, о которых Он мне уже говорил ранее, то есть с Шакьямуни и с Иисусом. И добавил, что поскольку я так интересуюсь западной культурой, то будет лучше, если я начну с Иисуса, а потом по ходу дела займусь и Магометом.

Поэтому я начал со сбора литературы и скупил все, что нашлось в книжных лавках, начиная от Нового и Старого Заветов – жалея свои старые глаза, я нарочно выбрал те, что были набраны крупным шрифтом, – и кончая «Библейскими легендами» и «Евангельскими легендами» Митико Инукаи, «Жизнью Иисуса» и «Рождением Христа» Сюсаку Эндо, «Библейскими легендами» Пирл Бак и прочим. Что касается магометанства, то никакой литературы, кроме «Жизни Мухаммада», написанной французом Эмилем Дерменгемом и изданной еще до войны в переводе Киёто Фуруно, я не обнаружил, да и та книга давно стала библиографической редкостью, так что пришлось нанять студента и отправить его в поход по букинистическим магазинам.

А сам я тем временем приступил к освоению горы книг, выросшей у меня на столе, и начал со Старого Завета и «Библейских легенд».

«Библейские легенды» оказались выдающимся произведением, автор затратил двадцать лет на их написание, но книга насчитывала больше пятисот страниц, к тому же она была маленького формата, да еще и текст набран в две колонки, так что чтение оказалось для меня серьезным испытанием. Но книга настолько захватила меня, что я забыл о своих больных глазах и целыми днями, как пришитый, сидел за письменным столом. Она произвела на меня столь большое впечатление, что я даже подумал – прочти я ее в молодости, наверняка захотел бы стать католиком.

Поразило меня еще и другое. В этом году, беседуя со мной, Бог-Родитель время от времени поминал Авраама и Моисея, но я по рассеянности пропускал его слова мимо ушей и вспомнил о них только сейчас, когда прочел о том, что именно на Авраама, сына народа израильского. Бог снизошел в первый раз, что потом он снизошел на Моисея и тот повел за собой израильтян, которые стенали в неволе, принуждаемые египтянами к тяжелым работам, о том, как долго они шли и в конце концов вернулись на земли израильские, причем это было не сухое изложение точных исторических фактов, а взволнованный рассказ о великой любви Бога-Родителя к людям, о его заботе о них. Мне казалось, что завеса наконец спала с глаз моих, я целыми днями читал эту книгу, не в силах от нее оторваться.

Беспокойство, в которое повергло меня письмо Мориса, мешало мне сосредоточиться на чтении, поэтому я поспешил написать ему ответ, надеясь, что туман моих сомнений рассеется…

Мой дорогой Морис,

я с удовольствием прочел твое письмо, написанное таким уверенным почерком. Сначала отвечу на твой вопрос.

Жак вовсе не был евреем! Он никогда не говорил мне об этом и, как тебе хорошо известно, никогда не посещал синагоги, а был благочестивым католиком. Он сам пожелал стать французом и гордился тем, что он француз. Будь он евреем, он, при его искренности, наверняка упомянул бы об этом, рассказывая мне об обстоятельствах своей натурализации во Франции.

Ты говоришь, что именно из-за того, что он был евреем, замалчиваются теперь его научные открытия, но не кажется ли тебе, что к Жаку просто отнеслись предвзято, точно так же предвзято, как к профессору Бельсору, этому патриоту, которому до сих пор отказывают в почетном звании «бессмертного», ошибочно посчитав его пособником нацистов?

Вспомни, ведь, когда мы жили там, в горах, для нас не существовало даже самого слова «еврей». Человечество должно идти вперед, люди должны любить друг друга без всяких ограничений, и предрассудки относительно евреев должны быть отброшены.

Друг мой, не говори, что ты должен поскорее уйти к Жаку, не огорчай меня проявлением такого малодушия. Когда, совсем упав духом, я ждал смерти, мне явился Бог-Родитель, эта космическая сила, о которой говорил когда-то Жак, и сказал: «О, Кодзиро, знак света в твоем имени заставляет меня вспомнить об Иоанне. Иоанн на закате дней своих написал три книги, и ты тоже должен написать три книги, славящие Бога». После этого он непременно раз в неделю присылал ко мне своего посланца и подстегивал меня, заставляя писать. В июле прошлого года я выпустил первую книгу, а вторая должна выйти в июле нынешнего. Они написаны по-японски, но я все равно пошлю их тебе, чтобы ты их увидел. Дописав свою первую книгу, я почувствовал себя совершенно здоровым, мне уже девяносто один, а я бодр, словно семидесятилетний. В этом году я должен завершить работу над третьей книгой, надеюсь, что тогда великий Бог-Родитель в качестве награды разрешит мне следующей весной съездить на мою вторую родину, во Францию. Тогда я вновь увижу тебя и милые моему сердцу пейзажи и мы вволю наговоримся. Заранее радуясь встрече, постараюсь написать третью книгу как можно быстрее. И ты тоже жди этого дня.

Жан теперь, кажется, в Мексике? Мне хотелось бы как-нибудь написать ему туда, но я не знаю его адреса. Буду очень признателен тебе, если ты мне его сообщишь.

Давай же проживать каждый день в радости, сохраняя душевную бодрость и веря в то, что наш запас жизненной энергии достаточно велик. До встречи будущей весной.

Твой Кодзиро.

«Ну, теперь-то наверняка разрешится загадка вернувшегося письма», – подумал я и поспешил отправить свое послание, после чего вновь принялся за чтение.