Текст книги "Книга о Боге"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 49 страниц)

После этого я вернулся к самой обычной жизни, если не считать того, что во второй половине дня два часа неизменно проводил в полном покое. В доме моего названого отца царили совсем другие нравы, чем в доме тестя: здесь жили как-то проще, спокойнее, беспечнее, все говорили друг другу то, что думали. Отец после великого землетрясения в Канто отошел от дел и жил в свое удовольствие, большую часть времени отдавая пению баллад в манере школы Киёмото[10]10
  Школа Киёмото – одна из школ японской национальной музыки, основателем которой был Эндзюдаю Киёмото (1777–1825). Характерным для этой школы является исполнение баллад под аккомпанемент сямисэна.


[Закрыть] и сочинению трехстиший. Однако его очень удручало, что многие из его бывших управляющих и сослуживцев – людей, которые и мне были хорошо известны, – из-за потрясшего Японию чудовищного кризиса оказались без работы, да и тем, кому удалось где-то пристроиться, тоже жилось несладко.

Когда я зашел в Министерство сельского хозяйства, чтобы засвидетельствовать свое почтение начальнику департамента господину Исигуро, тот поделился со мной своими опасениями относительно моего будущего. По его словам, вернуться на работу в министерство мне вряд ли удастся: в результате введенного кабинетом Хамагути режима строжайшей экономии лицам, временно отстраненным от должности, как правило, отказывают в восстановлении, но он обратился с запросом в университет Тюо и узнал, что там в следующем году планируют создать кафедру теории денежного обращения. Встретился я и с прежними сослуживцами по муниципальному управлению, все они жаловались на кризис и тяжелую жизнь. Я был поражен, узнав о том, что пятеро из них за то время, пока я был за границей, скончались от туберкулеза. Конечно, я постоянно читал газеты, и все, что они говорили, не было для меня новостью, знал я и о крайне бедственном положении в сельских районах Тохоку, и об участившихся случаях продажи девочек оттуда в Токио. Однако слышать все это из уст прежних товарищей было особенно тяжело.

Естественно, я все время сравнивал нынешнюю японскую жизнь с тем, к чему я привык за последние годы во Франции, и невольно думал о том, что, не попади я на учебу в цивилизованную Францию, я давно бы скончался только потому, что в отсталой Японии туберкулез до сих пор считается неизлечимой болезнью. Но отныне мне предстояло жить, приспосабливаясь к японской действительности, и я приготовился предать забвению мою жизнь во Франции, отбросив ее, как случайный сон.

Отец стал расспрашивать меня о планах на будущее, и я откровенно рассказал ему о предложениях тестя, когда же он сказал, что, по его мнению, я должен воспользоваться поддержкой господина Исигуро и поступить на работу в университет Тюо, решительно признался ему в своем желании стать писателем.

– Ты хочешь стать писателем? Но до отъезда во Францию ты не говорил ничего подобного. Это желание возникло у тебя во время учебы? Или ты настолько ослаб духом, пока лежал в больнице?

Видя, как безмерно он поражен, я едва не сказал, что дал клятву Богу, но, подумав, что таким образом только запутаю его, промолчал.

– Конечно, живя в Париже с его прекрасной культурой, можно предаваться подобным мечтам, но у нас в Японии все по-другому. Писательством здесь занимаются либо бездельники, либо отбросы общества. Ну, разумеется, есть и исключения – Нацумэ Сосэки[11]11
  Нацумэ Сосэки (1867–1916) – известный японский прозаик и поэт.


[Закрыть] или Мори Оогай[12]12
  Мори Оогай (1862–1922) – известный писатель и литератор, переводчик многих произведений западной литературы.


[Закрыть]… Но это люди исключительных дарований, высочайшей культуры, к тому же им просто повезло. Боюсь, тебе следует взять себя в руки и смириться с суровой японской действительностью. К тому же ты должен бережно относиться к спасенной ценой стольких усилий жизни, а где ты найдешь для этого лучшее место, чем в университете? Имея небольшую нагрузку, скажем, одну лекцию в неделю, ты через два года получишь звание профессора и сможешь выбирать кафедру по своему усмотрению. А о жизни во Франции забудь, как будто она тебе приснилась, как будто это было в другом мире. Подумай, как мы тут волновались, узнав, что твоя жизнь в опасности, что ты можешь умереть. Мы просто не вынесем, если ты станешь губить эту чудом сохраненную жизнь, растрачивая силы на писание романов.

Отец редко говорил со мной таким суровым тоном, и я почувствовал, что слезы подступают к глазам.

– Хорошо, – покорно ответил я, а сидящая рядом со мной матушка кинулась меня утешать:

– Не обижайся, отец знает, что говорит, в молодости он дружил с писателями одной группы, Кэнъюся[13]13
  Кзнъюся (Общество любителей туши) – одно из первых японских литературных обществ. Созданное в 1885 году Одзаки Коё, Ямадой Бимё, Исибаси Сиамом и прочими писателями, оно быстро стало ведущим в литературной жизни Японии на рубеже XIX–XX веков.


[Закрыть], кажется, он был свидетелем их мытарств, потому и беспокоится. Ну да ладно, я рада, что ты все понял. Ты ведь едва не умер, отец и твой тесть так беспокоились за тебя, что поссорились, и это после стольких лет дружбы… К счастью, теперь они помирились, но боюсь, что если ты будешь настаивать на своем желании стать писателем… Не хочется и думать о том, что может произойти…

Мог ли я мечтать о занятиях литературой в таких обстоятельствах? Было решено, что с апреля следующего года я начинаю читать лекции по теории денежного обращения в университете Тюо, и я стал готовиться к ним. 3 декабря в Токио приехал тесть, и в нашем доме в Адзабу произошло его окончательное примирение с отцом. В тот же день он показал отцу специально привезенный с собой план дома, строящегося в Восточном Накано, особенно напирая на то, что в доме предусмотрен для меня «кабинет ученого». Они с жаром принялись обсуждать этот план, но мои мысли были далеко.

В марте следующего года в Токио приехала моя жена с дочерью, они поселились в доме тестя в Верхнем Отиаи, и я тоже перебрался туда. Из Верхнего Отиаи было очень удобно ездить в университет на электричке, так что, начав в апреле читать лекции – у меня была одна двухчасовая лекция в неделю, – я совсем не уставал.

Но вот в середине марта журнал «Кайдзо» опубликовал произведения победителей конкурса, и оказалось, что мой рассказ «Буржуа» занял первое место. Мне вручили премию в 1500 иен. Произведения победителей были широко разрекламированы в прессе, во всех книжных магазинах Канды, рядом с университетом Тюо, тоже были расклеены рекламные плакаты, однако в университете никто не обратил внимания на то, что автором рекламируемого произведения является их преподаватель. На следующий день после выхода журнала с сообщением о результатах конкурса тесть приехал в Токио для участия в работе парламента, депутатом которого являлся. По его словам, подчиненные, провожавшие его на вокзале в Нагое, наперебой поздравляли его, считая, очевидно, что появление подобной рекламы уже само по себе является свидетельством моей славы. Едва войдя в дом, он стал радостно поздравлять меня, похоже, он еще не знал, что «Буржуа» – это литературное произведение.

Я был удивлен, увидев в газетах хвалебные отзывы таких строгих критиков, как Масамунэ Хакутё[14]14
  Масамунэ Хакутё (1879–1962) – писатель, драматург и критик.


[Закрыть] и Киёси Мики[15]15
  Киёси Мики (1898–1945) – философ.


[Закрыть], но испытал при этом не столько радость, сколько страх перед будущим. Журнал «Кайдзо» тут же обратился ко мне с просьбой о новом издании, и в июле повесть «Буржуа» вышла отдельной книжкой в серии «Библиотечка новейшей литературы», выпускаемой издательством «Кайдзо». Вскоре после ее выхода заведующий одной из редакций газеты «Асахи» обратился ко мне с неожиданным предложением. Сказав, что моя книга была встречена с восторгом, он попросил меня к середине октября написать какую-нибудь повесть для литературной страницы вечернего выпуска с тем расчетом, что она будет публиковаться с продолжениями в сорока пяти номерах газеты.

Это было первое мое лето после возвращения на родину, и я, следуя совету профессора С. из Лезена, проводил его в Каруидзаве, где после долгих поисков снял домик в местечке Хосино. Снова обратившись к лезенской тетради, я попытался отыскать что-нибудь подходящее для вечернего выпуска газеты среди многочисленных зарисовок на тему «жизнь японцев в Париже». Язык этих беглых набросков был далек от совершенства, я писал, словно переводя с французского, однако, поскольку в одном номере могли опубликовать всего три страницы текста, лаконичность фраз была как нельзя более кстати, да и вообще мне показалось скорее уместным, что повесть, действие которой происходит в Париже, будет написана языком, напоминающим перевод с иностранного. Так что я с удовольствием взялся за работу и очень быстро справился с ней. Уже в начале октября я отправил рукопись новой повести в соответствующую редакцию газеты, дав ей название «В погоне за будущим», которое, по моему мнению, очень подходило для повести с продолжением, публикующейся в вечерних выпусках.

Повесть «В погоне за будущим» газета «Асахи» начала печатать в январе следующего года. Критика отнеслась к ней благосклонно, равно как и к прекрасным смелым иллюстрациям, сделанным долго учившимся живописи в Париже и совсем недавно вернувшимся на родину молодым талантливым художником Кэйдзо Коямой, нам даже предложили продолжить публикацию повести, но нас хватило еще только на пять номеров.

Недели через полторы после первой публикации меня вызвали к ректору университета. Я как раз только что закончил читать лекцию и сидел в профессорской. До этого я несколько раз виделся с главой университетского директората, но встречаться с ректором мне еще не приходилось, и я отправился к нему в некотором недоумении, гадая, что ему могло понадобиться. Войдя к нему в кабинет, я сразу же увидел на столе вчерашний вечерний выпуск газеты «Асахи».

– Автор этой повести твой полный тезка. Это просто совпадение? – без обиняков спросил он.

– Нет, это написал я.

– Что? Ты? Да ты меня в гроб вгонишь! – воскликнул он и, помолчав немного, добавил: – Тебя считают одним из самых перспективных преподавателей и прочат в профессора. Может, бросишь эту писанину?

– Но я думал, раз лучшие профессора нашего университета публикуются в журналах и читают лекции в других учебных заведениях, то не будет ничего зазорного в том, чтобы и мне напечатать свое произведение.

– Другие пишут по специальности!

– А по-моему, куда хуже ради заработка публиковать работы по специальности где попало…

– В нашем университете студентам запрещено читать художественную литературу. Мы всегда говорим им: есть время для чтения – читайте Свод законов. И если вдруг обнаружится, что преподаватель экономического факультета, да еще столь важного предмета, как теория денежного обращения, пишет какую-то там прозу, это не только может дурно повлиять на студентов, но и противоречит самому духу нашего университета.

– А почему в нашем университете запрещено чтение художественной литературы? Во всех европейских странах к ней относятся с большим почтением как к одному из важнейших элементов культуры. Может быть, стоит подумать об изменении духа нашего университета?

– Не желаю с тобой спорить. Однако настоятельно советую тебе бросить заниматься сочинительством.

– Ясно. А если публиковаться под псевдонимом, так, чтобы никто не понял, что это написал я?

– Послушай-ка, у нас в Японии принято считать, что литература и всякие там романы не приносят обществу ничего, кроме вреда. Мне все равно, как ты будешь публиковаться – под псевдонимом или под собственным именем, только я не допущу, чтобы в нашем университете преподавали бунтари! Так что прошу тебя сделать решительный выбор между университетом и литературой. Причем немедленно.

– Что ж, раз так, мне ничего не остается, как выбрать литературу. Только разрешите мне выполнить свой долг перед студентами, до конца курса осталось всего две-три лекции, я дочитаю их, проведу экзамены, а потом уйду.

– Жаль. Попрошу тебя до конца экзаменов оставить наш разговор в тайне. Не хочется волновать студентов, к тому же меня не покидает надежда, что за это время ты успеешь одуматься.

В таких обстоятельствах мне волей-неволей пришлось уйти из университета и начать жить литературным трудом.

Теперь-то, полвека спустя, оглядываясь назад, я с особой остротой ощущаю, что такова была воля Бога, и преисполняюсь благодарностью, но в то время настроение мое нельзя было назвать радужным.

Всего два года прошло с того дня, как я расстался с Жаком и остальными друзьями у Скалы Чудес, но я успел забыть и о них самих, и об их Великом Боге, к тому же мне впервые на собственной шкуре пришлось ощутить, что литератор – это жалкое, презираемое обществом существо.

Во-первых, тесть. Осенью того года он достроил новый большой дом в европейском стиле в Восточном Накано и на втором этаже его оборудовал для меня прекрасный кабинет для научных занятий и отдельную комнату. Теперь он жаловался, что кабинет оказался никому не нужным, и, заявив, что сам будет скупать все мои рукописи, запретил мне публиковать их. Им двигал страх: ведь если станет известно, что муж его единственной законной дочери – литератор, это может помешать другим его дочерям устроить свою судьбу, более того, он предвидел, что от нас с женой отвернутся все родственники, а потому рассудил: лучше уж предоставить зятю возможность вести праздную жизнь, пусть целиком и полностью сосредоточится на своем здоровье, главное – чтобы отказался от мысли стать литератором. Мне вменялось в обязанность присматривать за новым домом, а он брал на себя оплату всех наших расходов – словом, я имел в перспективе жалкое существование сторожа-иждивенца, имеющего свой собственный кабинет и комнату.

Во-вторых, мой названый отец, который всегда так любил меня, называя своим внебрачным сыном. Вспомнив, какова была его реакция, когда я признался, что хочу стать литератором, я не решился даже позвонить ему после выхода в свет моей первой повести, хотя мне ужасно хотелось узнать его мнение. Позже тесть, который встречался с ним довольно часто, рассказал мне, что, узнав о моем уходе из университета, отец огорчился и обозвал меня дураком. В результате, стыдясь собственной неблагодарности, чувствуя себя виноватым перед ним, я совсем перестал к нему ходить. (Спустя много лет я узнал, что мой отец вырезал из газет и журналов все отзывы о моих произведениях и специально переплетал их, добавляя собственные соображения.)

Все мои старые друзья и прежние сослуживцы, узнав, что я стал писателем, разом отвернулись от меня. Родственники тоже стали относиться ко мне неприязненно и пренебрежительно, как к существу совершенно никчемному, еще бы, целых четыре года провел в Европе и докатился до того, что стал сочинителем.

К тому же в Японии существовал так называемый литературный истеблишмент, и все писатели были так или иначе связаны с его авторитетами, а я, даже начав публиковаться, по состоянию здоровья продолжал ограничивать себя во многом, в частности воздерживался от спиртного, поэтому почти ни с кем не общался, что многими было понято превратно: мол, живет в роскошном особняке, совсем загордился, разве такой сноб способен понять чувства простых людей? Ко мне стали относиться с презрением, как к дилетанту, не входящему в число приобщенных к литературе.

Где уж тут было испытывать чувство благодарности к Богу, для Него вообще не оставалось места в моей душе.

К тому же за год до моего ухода из университета Япония начала военные действия в Маньчжурии, пытаясь таким образом найти выход из кризиса, в последующие годы этот политический курс усилился, и военные постепенно захватили всю власть в стране: было создано государство Маньчжоу-го, потом развернулись военные действия в Китае и в конце концов развязалась Тихоокеанская война. Япония осуществляла агрессию против других стран, ее народ постепенно стал рассматриваться не как совокупность отдельных человеческих личностей, а как пушечное мясо. Различные верования, жившие в японском народе, и в первую очередь христианство, беспощадно искоренялись, Бог умер, люди стали поклоняться живому Богу, императору, которому следовало бы оставаться человеком. Даже студенты, отправлявшиеся на фронт, искренне верили, что отдают свою жизнь за этого живого Бога…

А если так, какой смысл во фразе «литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога»? На этом мое перо вдруг застряло на месте, и я никакими силами не мог заставить его сдвинуться.

Вот сколько написал, и опять полный провал. В отчаянии я вышел в окружавшую дом рощу и устроился в шезлонге. Наверное, моему ослабшему организму было не под силу столь длительное творческое напряжение, я чувствовал себя совершенно разбитым и мог только лежать, тяжело вздыхая.

Прошло какое-то время, и вдруг откуда-то из моего нутра донесся странный голос:

– А помнишь старушку из Харимы, Кунико Идэ, ее еще все называли Матушкой? Кажется, она появилась в твоем доме в 1932 году? Она умерла в 1948-м, но пока была жива, все верили, что она является наместницей Бога, возродившейся Основательницей учения Тэнри Мики Накаяма? Подумай-ка, разве она не выполняла эту роль все те трудные годы?

Пораженный, я тем не менее готов был ответить, что в моем понимании Бог – это тот Творец Вселенной, о котором говорил Жак, а Кунико Идэ я никогда не считал Богом. Но тут в моей голове зазвучал новый голос:

– Ты что, совсем забыл? Неужели не помнишь, как твоя жена заболела какой-то тяжелой непонятной болезнью и ты отвез ее к родителям к Нагою, где ее осмотрел профессор А. из медицинского университета? Он обнаружил у нее базедову болезнь и сказал, что если вовремя не сделать операцию, то глаза у нее выкатятся наружу, шея распухнет и она очень быстро умрет от сердечной недостаточности. Требовалась чрезвычайно сложная операция, связанная с надрезом на шее, такие делали только в клинике профессора В. в Кобе. Профессор А. тут же написал рекомендательное письмо к профессору В. Разве ты не помнишь, как растерянные тесть с тещей вдвоем повезли твою жену в Кобе? И как перед самым отъездом шофер тестя посоветовал им сразу же, еще до операции, съездить к Матушке из Харимы, которая живет совсем рядом с Кобе? При этом он рассказал, что весной прошлого года тяжело заболел, речь шла об ампутации правой ноги. Понимая, что, если ему ампутируют ногу, он уже не сможет водить машину, шофер накануне того дня, когда ему предстояло лечь в больницу, плача, простился со всеми сослуживцами, но уже через несколько дней снова вышел на работу и тут же сел за руль. Оказалось, что за день до операции его спасла Матушка из Харимы. Вспомнив об этом, тесть накануне операции повез жену и дочь к Кунико Идэ, жившей тогда в городе Мики. Помнишь?

Здесь голос на время прервался, но потом опять зазвучал:

– Твои тесть с тещей ведь были ревностными почитателями Сутры Лотоса. Помнишь, как, на следующий день после твоего возвращения на родину, в Нагою приехала известная монахиня-заклинательница? Она возжигала в доме курения и, громко распевая Сутру Лотоса, молилась об изгнании духов болезни. Помнишь, ты тогда еще испугался и сбежал в Токио? Ту же монахиню пригласили, когда твоя жена должна была ехать в Кобе, и она в течение трех дней мучила ее своими молитвами и заклинаниями. И вот, недели через полторы, даже меньше, все трое вернулись в Нагою, и твою жену осмотрел доктор А. Несказанно пораженный, он сказал, что никакой операции не требуется. Ты ведь не знал о том, что произошло тогда в доме Кунико Идэ, тебе просто сказали, что все прекрасно. Ну как, хочешь узнать? Матушка уселась перед приехавшими и, плача, обратилась к твоей теще. «Госпожа, – сказала она, – вы столько натерпелись в своей жизни. Вас ведь называли Комати[16]16
  Коиати (Оно-но Комати) – известная поэтесса и красавица X века.


[Закрыть] из Сиги, вам едва исполнилось шестнадцать, когда вас насильно выдали замуж за господина адвоката, а он года через три возьми да загуляй, и сколько же страданий выпало вам на долю! Пришлось принять в дом десяток его детей от трех чужих женщин и растить их как собственных. Сколько раз вы готовы были с горя броситься в старый колодец в саду, но каждый раз Бог удерживал вас от этого шага… И доченьку вашу как не пожалеть. Да, милая, ведь вместе с тобой под одной крышей воспитывалось несколько сводных братьев и сестер, и мать, не желая, чтобы они чувствовали себя в чем-то ущемленными, тебя не баловала – наоборот, всегда была строга с тобой. Никогда в жизни ты не ходила в гости или еще куда втроем со своими родителями. Других мужчин, кроме отца, ты не знала и выросла в убеждении, что все остальные мужчины точно такие же, поэтому и мужу своему не доверяешь. А ведь твой отец и твой муж – совершенно разные люди. В отце на девять частей человеческого приходится одна часть божественного, а в муже – наоборот: на одну часть человеческого – девять частей божественного. Ты должна доверять своему мужу. Да, господин А., Бог открыл мне, в чем причина болезни вашей дочери. Попросите у вашей жены прощения за все страдания, которые вы ей причинили, поклянитесь, что не станете ее больше мучить, вступая в связь с другими женщинами. Если же вы этого не сделаете, то через два года умрете от апоплексического удара. Помните, несколько лет назад вы свалились месяца на три, но это было только предупреждение, болезнь затаилась, ведь вы и сейчас подволакиваете правую ногу, верно? Вы поняли меня? Если поняли, то не ходите в больницу, а погуляйте недельку по Киото и Наре, побалуйте жену и дочь, глядишь, барышня и поправится». Потом Матушка вознесла молитву, подула вашей жене в спину и, сказав: «Вы, барышня, не волнуйтесь так из-за денег. Я вам дам много денег», – похлопала ее по спине. Когда же гости собрались уходить. Матушка взяла листок белой бумаги и кистью начертала на нем «1 000 000 иен», после чего сказала: «Такую сумму любой может положить в банк, а потом брать сколько нужно. Спрячьте это поглубже в ящик комода или в кошелек и берегите. Когда будет в том нужда, Бог обязательно пошлет вам необходимую сумму, так что ни о чем не беспокойтесь…» И вот твоя жена выздоровела и уверовала в Матушку из Харимы. Это было осенью 1932 года. С тех пор в течение десяти с лишним лет два раза в году, весной и осенью, Матушка, приезжая в Токио, непременно останавливалась на день-два погостить в вашем доме. Помнится, тогда ты писал, что, оказывая помощь людям, она творит чудеса, доступные только Богу. Значит, ты тоже считал ее наместницей Бога в мире людей. Его посланницей? Так почему же теперь ты говоришь, что она вовсе не была Богом и не знаешь, о чем писать? Похоже, ты просто выжил из ума от старости!

Я невольно вскочил. Приложив ладонь к стволу нашего старого клена, взглянул на небо. И, обращаясь к этому чистому, уже осеннему небу, безмолвно вскричал:

– Я вовсе не имел в виду, что она творит чудеса, доступные только Богу! Я позитивист и как позитивист всего лишь записывал то, что происходило вокруг меня, ни на йоту не отступая от фактов. От самой этой женщины я слышал, что она во исполнение обета, данного Богом, и по поручению живосущей Вероучительницы Мики явилась в мир на празднике тридцатилетия Тэнри и принялась помогать людям. Ее преследовало верховное руководство Тэнри, поэтому ей так и не удалось до конца выполнить свою миссию. В детстве я часто слышал, что на празднике тридцатилетия появится Бог, и очень ждал этого, но мои ожидания были обмануты: мой дед и все члены его семьи скончались в полной нищете, прожив жизнь, полную лишений. Поэтому я не верил в эту женщину и не считал ее посланницей Бога. Начнем с того, что я и в Тэнри-то не верил, просто интересовался всякими необычными явлениями.

Тут, словно желая успокоить меня, клен прошептал:

– Взгляните, сэнсэй, у ваших ног – гадюка. Этим летом сюда никто не приезжал, и природа словно воспрянула духом. Даже в такие места заползают змеи! Посмотрите теперь туда, в чащу. Видите там фазаниху с четырьмя птенцами? А ведь сколько уже лет они здесь не появлялись! Они подают вам знак, что пора возвращаться в Токио. Хватит заниматься всякой писаниной! Отдохните хотя бы денек. Надеюсь, что в будущем году вы приедете сюда совершенно здоровым.

Я тоже на это надеялся. Из-за болей в пояснице я так ослаб, что не мог даже гулять, и уже готовился к смерти, верхом глупости было пытаться что-то еще сочинять. Горько усмехнувшись, я стал собираться к переезду в Токио.

Но в Токио меня ждали удивительные события, перевернувшие вверх дном всю мою жизнь.