Текст книги "Книга о Боге"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 49 страниц)

Глава восьмая

Нынешнее лето мне тоже удалось провести на даче в Каруидзаве.

Сначала нам никак не удавалось найти человека, который в наше отсутствие мог бы присмотреть за токийским домом, и мы уже готовы были, оснастив дом кондиционерами, промучиться все лето в Токио, но тут надежный человек наконец нашелся, и ранним утром 1 августа дочь загрузила меня вместе с вещами в машину, и после весьма утомительного пути я оказался наконец на даче.

К счастью, погода в горах стояла прекрасная. Дача стараниями служащих местного управления к нашему приезду была открыта и убрана. Я сразу же вышел в сад. Деревья безмолвно приветствовали меня. Раньше я с удовольствием беседовал со своими любимыми деревьями, с каждым в отдельности, но теперь должен был отказаться от этой привычки – ведь с деревьями из токийского сада я решил больше не разговаривать, – поэтому, собравшись с духом, подошел к старому клену, который рос перед моим кабинетом, и, приложив ладонь к его толстому стволу, сказал:

– Не передашь ли ты всем моим друзьям на холме, что благодаря помощи великого Бога я выздоровел и это лето тоже проведу здесь, вместе с вами. Надеюсь Божьей милостью прожить еще несколько лет, так что, не волнуйтесь, в ближайшее время я вас не покину. Потеряв жену, я года три или четыре был в подавленном состоянии, совсем сдал, лишился жизненных сил и заставлял вас беспокоиться. Простите. Наверное, я стал неврастеником, во всяком случае что-то во мне надломилось, и только услышав ваши озабоченные голоса, я сумел взбодриться. Я повел себя как эгоист, но эти странные беседы с вами стали для меня единственной отрадой, я не мог от них отказаться. Отвернувшись от великого милосердного Бога, который призывает нас дорожить жизнью, я не только торопил собственный конец, но и вам едва не причинил непоправимый вред, оторвав от благодати Великой Природы. Весной я осознал свою ошибку… Деревьям из своего токийского сада я уже все объяснил и перестал разговаривать с ними. И совсем уже было зачахшие магнолия и старая слива сразу же ожили… Вот почему я прошу тебя, сообщи об этом всем здешним деревьям. Скажи им, что я снова чувствую себя полноценным человеком и, ради нашего общего долголетия, больше не буду беседовать с вами… Скажи им, чтобы они не волновались, я люблю растения, и мы сможем общаться так, как мы делали это раньше, не прибегая к словам, наши сердца по-прежнему будут открыты друг для друга…

Пока я разговаривал с кленом, дочь вытащила в сад шезлонг, поставила его под лиственницей и позвала меня.

– Как хорошо, что нам все-таки удалось сюда приехать, правда? Здесь такой воздух… Я успела забыть о том, что зелень может быть такой яркой и свежей… Всем своим существом я ощущаю прилив сил… Полежи в шезлонге, отдохни. А я, пока погода хорошая, просушу постели и приведу дом в порядок.

Я направился к шезлонгу. Казалось, весь сад зарос сорняками, но, приглядевшись, я заметил множество покрытых бутонами кустиков скабиозы. Безвестные сорняки тоже раскрыли мелкие цветочки, а в глубине сада, в зарослях мелкого бамбука, белели лилии. Кроме того, здесь росли лиственницы, березы, кизил, рисовое дерево – они тянули ветви к небу, словно хором пели гимн жизни. Такого волнения я никогда не испытывал в своем токийском саду, мне вдруг пришло в голову, что, может, все эти подрезки ветвей и удобрения, – за большие деньги я нанимал садовника, и он дважды в год приводил сад в порядок, – наоборот, лишают деревья жизненных сил? Тут я услышал голос старой лиственницы:

– Сэнсэй, я слышала, что вы сказали старому клену, и очень рада. И знаете еще что?.. Помните, два года тому назад, в конце лета, пришел человек из местного управления и спилил мою старшую подругу, заявив, что, если начнется тайфун, она упадет? При этом он не стал забирать дерево – якобы покупателя на древесину теперь не найти, – а бросил его прямо в саду, предварительно раскромсав великолепный прямой ствол на части, как если бы это была редька дайкон. Представляете, как тяжело мне было смотреть каждый день на останки старой подруги? К счастью, в этом году благодаря Силе Великой Природы растущий под обрывом плющ протянул сюда бесчисленные побеги и прикрыл останки листьями. Когда настанет пора вам возвращаться в Токио, здесь все покроется его цветами… И у меня к вам просьба. Когда в следующий раз придут эти люди из управления и скажут, что хотят меня спилить, потому что в тайфун я могу упасть, откажите им, пожалуйста. Мы, деревья, благодаря милости Великой Природы совместными усилиями создали на этом холме маленький рай, ваш дом тоже находится под нашей защитой, так что никакой тайфун вам не страшен. Мы как раз радовались, узнав, что Сила все той же Великой Природы помогла и вам исцелиться. Знаете, сэнсэй, я прожила такую же долгую жизнь, как и вы, я повидала и мир и людей… Люди, право же, странные существа, казалось бы, они должны радоваться, что в последнее время жить действительно стало легче, но, верно, слишком велика их алчность… Когда спилили мою подругу, то накануне двое работников приехали на собственной машине, чтобы прикинуть, что да как. Потом приехали еще несколько человек на грузовике и привезли электропилу. Если бы они стали валить дерево сразу же, через час все было бы закончено… Но нет, они разожгли в углу сада костер, стали что-то выяснять, пили чай, ели принесенный с собой обед, потом в три часа их пригласили выпить чаю в дом, так что за день они ничего не успели и сказали, что придут на следующий день. В результате они провозились еще почти полдня. И вам пришлось оплачивать два дня работы нескольких человек…

– Хорошо, не волнуйся, я все понял, я не дам тебя спилить. Я хочу, чтобы ты стала старейшиной этого сада…

Тут я испугался, что разговор слишком затянулся, и, оборвав его на полуслове, откинулся на спинку шезлонга.

Может быть, я слишком устал? Когда я вытянул ноги, из моего нутра невольно вырвался глубокий вздох. Сквозь высокие кроны деревьев виднелось чистое голубое небо, оно придвинулось ко мне совсем близко. Да, это было в прошлом году… Тогда впервые после долгого перерыва я решил снова испытать на себе практиковавшийся в высокогорном отвильском санатории метод погружения в природу. Но только я устроился здесь, в этом шезлонге, как вдруг услышал голос Бога… В этом году я завален работой, у меня совершенно нет времени прибегать к природному лечению, а живосущая Родительница вряд ли сюда доберется. Поэтому я заранее решил, что, приехав на дачу, стану дважды в день гулять с палкой по роще, чтобы укрепить ослабевшие ноги, а иногда буду отдаваться целительным силам природы и слушать, что скажет мне Бог-Родитель о своих намерениях.

Все время, пока я так сидел, погруженный в глубокую задумчивость, старая лиственница что-то шептала над моей головой, но я ее не слушал.

На следующий день после обеда, только я поставил шезлонг возле лиственницы и начал сеанс погружения в природу, ко мне вдруг пришел мой старый друг Макото Каваиси.

Он прекрасно был осведомлен обо всех моих обстоятельствах, поэтому, едва услышав о том, что я пошел с шезлонгом в сад, попросил дочь вынести из столовой запасной стул и, подойдя с ним к моему шезлонгу, уселся рядом и сказал:

– Я подумал, что вы уже здесь, и решил заглянуть. Как хорошо, что вы приехали! Я здесь уже три дня, меня с внуком пригласил один родственник, у него дача рядом, чуть выше, в западном округе, а одному ему скучно. Я на днях прочел «Улыбку Бога», и мне захотелось побыстрей с вами увидеться.

Если не ошибаюсь, он лет на пятнадцать моложе меня. Года через четыре после того, как я опубликовал свое первое произведение, он, тогда второкурсник университета, пришел ко мне вместе с О., специалистом по английской литературе и моим старинным другом. Сказал, что хочет писать прозу и стихи. Потом он два-три раза в месяц навещал меня уже один. Приносил мне свои стихи и рассказы. Среди стихов было много прекрасной, очень чистой лирики. Что касается рассказов, то они скорее напоминали стихи в прозе. Я делился с ним своими впечатлениями, но никогда не критиковал.

Когда он закончил университет, его как призывника вызвали для медицинского освидетельствования, все были уверены, что он пройдет по первому разряду, но ему дали только третий разряд и освободили от воинской повинности. Его отец, полагая, что он будет служить в армии, разрешил ему три года не устраиваться на работу, поэтому он остался на кафедре в университете. Все три года он дважды в неделю навещал меня. В то время я жил в качестве сторожа в доме тестя и скорее боролся с болезнью, чем занимался творчеством, так что по возможности встречался со всеми, желающими меня видеть. Каваиси собирался заниматься английской литературой, поэтому научить его я не мог ничему, однако мне не было с ним скучно, поскольку он изучал французский язык, интересовался французской социологией, позитивизмом и историей цивилизации. За эти три года у него трижды были летние каникулы, и он, как правило, две-три недели проводил в гостинице в Куцукакэ, откуда каждый день заходил ко мне на дачу. Через три года по рекомендации научного руководителя его взяли преподавателем в университет К. Я полагал, что там он и останется, тем более что он собирался жениться.

Его невестой стала неоднократно бывавшая у меня в доме Ёсико Накано, она тогда только что закончила Женский токийский университет. В те времена ко мне часто то вдвоем, то втроем заходили студенты обоего пола. В конце концов мне это надоело, я перезнакомил всех, кто сталкивался у меня в кабинете, и стал беседовать со всеми одновременно. Ёсико Накано к тому времени уже года три была моей постоянной посетительницей. Когда Каваиси сказал мне, что она его невеста, я был поражен. До сих пор Ёсико – а о нем и говорить нечего – ни разу не спрашивала меня, что я думаю о ее избраннике. В августе того же года, когда на территории отцовской усадьбы было закончено строительство нового флигеля, они поженились, но я тогда был на даче и на свадьбе не присутствовал. Года четыре спустя умер отец Каваиси, а сам он ушел из университета К. и стал заниматься самостоятельными исследованиями.

За весь долгий период нашего общения он ни разу не рассказывал мне о своей частной жизни. Что для того времени было довольно странно. Всегда одетый в строгий аккуратный костюм, за что многие презрительно называли его снобом, он жил словно закованный в панцирь, никого не подпуская к себе, его внутренний мир, его частная жизнь оставались для всех тайной. Я ничего не мог узнать о нем и от Ёсико, которая после замужества перестала посещать меня. Мне, человеку грубому, выросшему в деревне, он казался излишне церемонным, и я даже немного сочувствовал Ёсико. Поэтому однажды решительно сказал ему:

– Мы так давно знакомы, пора перейти к более дружеским отношениям и стать на «ты». И тебе так будет проще.

Но он, смущенно улыбнувшись, ответил:

– Знаете, я ведь коренной эдосец[52]52
  Эдо – старое название Токио.


[Закрыть], церемонность у меня в крови, наверное, мне надо родиться заново, чтобы избавиться от нее…

Потом О., который нас с ним и познакомил, рассказал мне, что отец Каваиси, сын крупного провинциального землевладельца, был когда-то полковником интендантской службы. Выйдя в отставку, он, предвидя будущее развитие Токио, купил большой участок пахотной земли в предместье на территории современного района Синагава, преобразовал эту землю, сделав ее пригодной для жилищного строительства, и стал сдавать в аренду, как отдельные участки земли, так и выстроенные на некоторых участках дома. Он весьма преуспел в этом и сделался очень состоятельным человеком. Каваиси был его старшим сыном, с самого детства его воспитывали в большой строгости. Был у него еще и младший брат, но его по окончании начальной школы отправили учиться в военную школу, рассчитывая, что в будущем он поступит в Высшее военное училище, но началась японо-китайская война, и он, дослужившись к тому времени до лейтенанта, погиб на севере Китая. Каваиси остался единственным наследником, и после смерти отца к нему перешло все состояние. Он тут же ушел в отставку, рассудив, что глупо продолжать тянуть профессорскую лямку за столь мизерное жалованье, и, обретя давно желанную свободу, стал активно самоутверждаться. Он сочинял стихи, писал рассказы и атаковал издательства, пытаясь их пристроить, но без особого успеха. Это продолжалось около двух лет. И вот однажды Каваиси, хотя он и не был специалистом, предложили написать статью по истории цивилизации для одного экономического журнала. Он написал ее без особого труда и принес в редакцию. Статью опубликовали в ближайшем номере, как он и просил, под псевдонимом. Первое начинание оказалось успешным, и теперь он печатает аналогичные статьи под тем же псевдонимом во многих общественно-публицистических и экономических журналах, при этом отрицает свое авторство. Многие, и О. в том числе, завидуют ему, говоря: «Он, конечно, сноб, но очень уж удачливый человек».

Удачливость Каваиси проявилась и в том, что даже во время Тихоокеанской войны он пострадал меньше других – уцелела и его собственная усадьба, и все дома, которые он сдавал внаем. А это было действительно большим везением, если учесть, что почти все токийцы, во всяком случае большая их часть, во время воздушных налетов потеряли все свое имущество и в отчаянии бродили по обращенному в пепелище городу, пытаясь как-то выжить, впрочем, я не знаю, в самом ли деле он жил счастливо в то ужасное время: я не встречался с ним и писем от него тоже не получал.

После того как сгорел наш дом, я уехал из Токио и поселился на нашей даче в Хосино, но в год окончания войны, поздней осенью, мне наконец повезло, и я сумел подыскать и снять чудом уцелевший дом на улице Мисюку в районе Сэтагая. Я переехал туда и в этой жалкой лачуге начал заниматься сочинительством. И вот однажды, весной следующего года, жена, вернувшись из города, куда она ходила за покупками, поднялась в мой кабинет на втором этаже и сказала:

– Ты знаешь, я встретила Каваиси-сан, он рассматривал табличку на наших воротах, но когда я попыталась с ним заговорить, сконфузился, пробормотал что-то насчет своего вида и заспешил прочь. Сказал, что зайдет попозже. Какой он все-таки сноб! Надо и нам принарядиться… – И она спустилась вниз.

Я давно не видел Каваиси и ждал его с нетерпением, но прошло часа два или три, а его все не было. Я решил, что жена обозналась, и, перестав ждать, погрузился в работу. Но тут ко мне в кабинет снова заглянула жена:

– Это был точно Каваиси-сан. Отутюженные брюки, фетровая шляпа, начищенные до блеска ботинки. Таких японцев в нашем районе не увидишь… Наверное, ему стыдно встречаться с людьми, живущими в таком захолустье. Он, кажется, говорил что-то об эдоской церемонности? Я знаю, многие наши старые знакомые меня жалеют, мол, живет без служанки, возится в грязи, как жена какого-нибудь бедняка. А по мне так гораздо приятнее быть бедной и жить среди простых людей. Да… Раз уж нам в дом провели телефон, ты бы хоть позвонил ему вечером, что ли?

– Я звонил, но он не подошел к телефону, якобы потому, что еще с довоенных времен телефон положено использовать только для служебных надобностей.

– Да? А я и не знала. Может, так принято в токийском высшем свете?

– Кто его знает. Скорее всего, это просто очередная его причуда.

Через три дня от него пришло письмо. Очень короткое. Он поздравлял меня с возвращением в Токио и возобновлением творческой деятельности. В течение последующих десяти лет он со свойственной ему педантичностью присылал мне коротенькие, но очень теплые послания, связанные со сменой времен года и прочими подобными обстоятельствами, но ни разу не зашел ко мне. Весной 1957 года я наконец построил новый дом на месте сгоревшего и, переехав туда, сразу же послал всем своим знакомым открытки, уведомляя о переезде. Первым, кто навестил меня в новом доме, был Каваиси. Мы не виделись с ним двенадцать или тринадцать лет.

Пройдя в салон на нижнем этаже, он, кажется, был смущен, увидев самую простую мебель, но стоило нам сесть за стол, как он тут же заговорил так, будто мы расстались только вчера: ни словом не обмолвившись о тревогах военных лет, о долгих послевоенных трудностях, он стал неторопливо рассказывать о том, какое впечатление произвели на него мои последние произведения, совсем как бывало в те дни, когда он сидел на стуле в углу моего просторного кабинета на втором этаже старого, сгоревшего дома. Затем, тоже как бывало в прежние времена, сверкая глазами, принялся делиться со мной своими наблюдениями и соображениями, рассказывал о переменах, происходящих в жизни общества, об увиденном на улицах города, высказывал свое мнение по вопросам, которые я затрагивал в своих произведениях… Такие его рассказы, поскольку я почти не выходил из своего кабинета, всегда воодушевляли меня, поражая свежестью и новизной впечатлений, они словно очищали мою душу, стирая скопившуюся в ней пыль. Однако, закончив говорить, он каждый раз поспешно удалялся, как будто стыдясь того, что рассказал.

Не был исключением и тот день: проговорив около часа, он торопливо откланялся, и я пошел проводить его до станции Восточное Накано. По дороге он сожалел, что этот район, хотя его и восстановили, утратил былое очарование. Сам он, похожий на довоенного джентльмена, только что вернувшегося из Англии, выглядел довольно забавно на фоне разрушенных пожарами улиц. После этого он стал довольно часто навещать меня. Иногда заходил без предварительного телефонного звонка, говоря, что вот пошел прогуляться по Гиндзе и по дороге решил заглянуть. Так он приходил несколько раз в год и каждый раз, проговорив около часа, бодро удалялся. Правда, в последние несколько лет он, жалуясь на больные ноги, стал появляться у меня всего дважды в год – весной и осенью, будто только ради того, чтобы отдать дань приличиям. За долгие годы общения я узнал кое-что и о его частной жизни.

Я узнал, что его единственный сын, окончив экономический факультет Токийского университета, получил от своего профессора предложение остаться в университете, но, отказавшись, устроился на службу в банк и теперь дослужился до начальника отделения, что у него крепкая, дружная семья, что он счастлив, вот только плата за землю и за дом стала в последнее время неоправданно высокой. Году в 1962-м, когда Каваиси стал жаловаться, что произведения нынешних молодых писателей невозможно читать, настолько они проникнуты духом разрушения, я решился спросить:

– А ты сам не хочешь тряхнуть стариной и написать что-нибудь, стихи или прозу? Уж теперь их примут где угодно. Молодых авторов издательства просто рвут друг у друга из рук.

– Вы знаете, сэнсэй, война лишила меня всякого вдохновения.

– Тогда чем ты вообще занимаешься? Каким образом используешь накопленные знания? Прости, что я сую нос не в свое дело, но я часто об этом думаю…

– Да ничем, что заслуживало бы вашего внимания. Занимаюсь доступной мне интеллектуальной работой, если удастся чего-нибудь добиться, сразу же приду к вам сообщить об этом и поблагодарить.

Сконфузившись, он поднялся и, пробормотав:

– Я как-нибудь пришлю к вам Ёсико, скажите ей, чтобы она снова начала писать, – поспешно удалился.

Но Ёсико так и не пришла ко мне. А в прошлом (1985) году, в июле, она скончалась. Я получил от него две открытки, в которых он просил прощения, что не может навестить меня, ибо находится в трауре.

Мы не виделись с Каваиси год и восемь месяцев, но 2 августа он появился на даче в Хосино и сказал, что прочел «Улыбку Бога». Это была наша первая встреча после смерти его любимой жены. И тем не менее он, в присущей ему манере, сразу перешел к делу:

– Сэнсэй, читая главы, посвященные Отвилю, я просто рыдал от восторга, забыв, сколько мне лет… Я только один раз слышал от вас о вашем гениальном друге, это было сразу после того, как я закончил университет… Вы рассказывали, как этот гениальный ученый-естествоиспытатель, веря в существование Великого Бога, приводящего в движение Вселенную, и считая, что найти подтверждение его существованию можно, только поднявшись над Землей и вылетев в космос, все свое время и силы отдает науке. Вы тогда говорили, что дружба с этим гениальным ученым и те полгода, которые вы вместе с ним провели в санатории, сражаясь со страшной болезнью, оказали на вашу судьбу влияние большее, чем три года учения в Сорбонне. Вы даже утверждали, что именно это время и было для вас настоящей школой.

– Вот как, я рассказывал вам тогда о Жаке? Не помню. Мне казалось, я никому о нем не говорил.

– Ваш рассказ поразил меня до глубины души, я был так взволнован, что упросил отца разрешить мне остаться еще на три года в университете и, отойдя от узких проблем, связанных с английской литературой, занялся самообразованием… Кстати, помните, что вы мне ответили, когда я спросил вас, почему бы вам не написать роман об этом гениальном ученом и вообще о друзьях вашей молодости?

– Нет, не помню…

– Из всего вами сказанного самое большое впечатление на меня произвели ваши слова о небе. О том, что синее небо, которое мы видим, – это, с одной стороны, атмосфера, окутывающая землю, а с другой – что-то вроде лона великого Бога, именно там накапливается энергия, обеспечивающая жизнь всех земных тварей. Когда человек умирает, его душа, став сгустком энергии, вобравшим в себя все, что свершил он за свою земную жизнь – все доброе, все дурное, – воспаряет в атмосферу и возвращается в лоно Бога. За пределами атмосферы простирается холодное, как смерть, космическое пространство, там нет жизни, даже Луна, которая находится ближе всего к Земле, – это просто мертвый шар… Потому-то ваш гениальный ученый и полагал, что для развития науки, равно как и для доказательства существования Бога, следует вылететь в космос и провести ряд самых разных исследований: изучить земную атмосферу, подняться над ней, высадиться на Луне… Ведь он всегда говорил именно об этом… А раз даже близкие друзья склонны были посмеиваться над ним, что толку писать об этом в Японии? Вряд ли найдутся сочувствующие… Вот как вы ответили тогда на мой вопрос… С тех пор прошло много лет, многое изменилось, я и сам забыл об этом разговоре, но тут – не помню точно, когда – увидел по телевизору, как американские астронавты высадились на Луну. Подпрыгнув от удивления, я тут же вспомнил ваш рассказ о гениальном ученом, и мне захотелось немедленно увидеться с вами. Я подумал, что вы с удовольствием поговорите со мной… Но потом мне пришло в голову: может, эта история – просто плод вашего воображения?.. Правда, вы часто жалуетесь на отсутствие оного, но вы же прекрасный писатель. Придуманное вами в 1942–1943 годах через сорок лет стало реальностью, я был просто в восторге, когда это обнаружил… Ну а сейчас я прочел «Улыбку Бога» и понял: никакой это не плод вашего воображения, а реальная действительность. Эти три главы об Отвиле – просто шедевр, они написаны с таким мастерством и так убедительно! Даже такой атеист, как я, готов принять этого Бога Великой Природы, которого проповедует ваш гениальный Жак. Когда я это читал… Вы ведь столько раз говорили, что не исповедуете никакой религии, что учение Тэнри для вас – пройденный этап… Но когда вы провозглашаете: «Литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога», я понимаю, что речь идет именно о том Боге, о котором говорил ваш гениальный ученый. Именно благодаря этим трем главам я с великим любопытством и без всякого недоверия к автору прочитал о том, как профессор Кодайра познакомил вас с живосущей Мики Накаяма, Вероучительницей Тэнри, о том, что за этим последовало, а также последнюю главу.

– Рад, что тебе понравилось…

– Вы приняли предложение профессора Кодайры именно потому, что верите в Бога Великой Природы, о котором говорил Жак?

– На самом деле мне вовсе не хотелось ни с кем встречаться, в прошлом году я чувствовал себя из рук вон плохо, и меня не занимали никакие вопросы, связанные с Богом или религией… Просто речь шла о том, что в написанной мной книге «Вероучительница» были замечены кое-какие недочеты, предполагалось, что я могу их исправить, поэтому я как писатель не мог отказаться от этой встречи.

– Но ведь об этих недочетах все как-то незаметно забыли, будто их и не было.

– Да, живосущая Родительница посетила меня в третий раз за год до столетия со дня ее кончины, а еще через год должны были праздновать стопятидесятилетний юбилей со дня основания учения, к этой дате Бог-Родитель приурочил начало деятельности по Спасению Мира, и меня попросили помочь ему. Вот и все, к разговору о «Вероучительнице» мы больше не возвращались.

– А этот Бог-Родитель, что же, он и есть бог Тэнри, Властитель Небесной Истины?

– Он называет себя просто Богом-Родителем.

– Вы с ним встречались?

– Да, два или три раза. Во время первой встречи я был поражен Его величием и Его голосом. И вот что Он сказал: земному шару грозит гибель. И хотя гибель земного шара означает и гибель человечества, люди не делают ничего, чтобы избежать опасности. Все живущие на земном шаре люди – любимые чада Бога, и Он, стараясь помочь им, время от времени насылает на них стихийные бедствия, дабы предостеречь их, однако они не замечают Его предостережений. Но вот настал определенный им срок, и Бог-Родитель сам приступает к делу Спасения Мира и начать его планируете Великой Уборки… Он послал на землю живосущую Мики, чтобы она помогла Ему в этом, и Сам руководит ее действиями. «Кодзиро, не поможешь ли и ты Богу-Родителю в Его начинании?..» – такими словами Он закончил, и я был поражен! Тут же живосущая Родительница принялась растолковывать мне замысел Бога-Родителя и разъяснять, какая именно опасность грозит человечеству…

– И вы сразу поверили, что это именно Бог-Родитель?

– Нет, не поверил. Думаю, и ты бы не поверил, тут мы с тобой похожи. Когда я сталкиваюсь с чем-то новым, всегда начинаю прежде всего сомневаться и пытаюсь проверить, правда это или нет. Так что… Конечно же я усомнился.

– Но в результате все-таки поверили?

– Надо было бы, наверное, сразу же перестать мучить себя сомнениями… Живосущая Родительница каждый день приходила ко мне и убеждала меня в реальности Его существования, так что мне некуда было деваться. Ведь подлинность Родительницы я к тому времени уже признал. Разумеется, сомнения у меня были, но я сталкивался с одним фактом, с другим, пытался как мог проверять их достоверность…

– Вы говорите, что Бог-Родитель попросил вас помочь Ему спасать мир, но на какую именно помощь Он рассчитывал?

– Он попросил меня послужить Ему своим пером.

– Вот как? Значит, так и возникла «Улыбка Бога»?

– Ну, все это не так просто. Прежде чем я решился прийти на помощь Богу, я многое пережил и многое передумал, но в конце концов все-таки согласился писать. В тот же самый миг Бог-Родитель и живосущая Родительница взяли меня под строгий контроль – наверное, именно так до войны полиция контролировала японских марксистов, заставляя их писать произведения, в которых они отрекались от своих убеждений, – несколько месяцев подряд мне не давали ни шагу ступить из дома и принуждали писать беспрерывно, причем я должен был писать не столько прозу, сколько что-то вроде религиозной проповеди. Но я ведь писатель, а не религиозный деятель. В конце концов я сдался и решил: как напишется, так и ладно.

– Мне очень хочется узнать, с какими трудностями вы столкнулись, но все-таки прежде всего я хотел бы спросить вот о чем… Ведь госпожа Родительница, она же живосущая Мики Накаяма, – это Основательница учения Тэнри, так? Я слышал, что последователи Тэнри в конце января – начале февраля этого года очень пышно справляли ее столетие. И до меня дошли кое-какие нелицеприятные слухи о том, что проведение юбилейных торжеств обернулось большими финансовыми затруднениями для многих верующих, не говоря уже о настоятелях небольших церквей… Если госпожа Вероучительница в самом деле помогает Богу-Родителю спасать мир, то было бы естественно начать с последователей Тэнри. А что получается на самом деле? Часто говорят о том, что Центр Тэнри, несмотря на великолепные здания и сооружения, вовсе не является религиозным центром с точки зрения веры. Интересно, что по этому поводу думает Вероучительница?

– Она и сама очень недовольна нынешним курсом Тэнри.

– И что же, она старается воздействовать на руководителей Тэнри, чтобы они изменили курс? Это ведь очень просто, достаточно убедить симбасиру и двух-трех его приближенных. По-моему, в Тэнри именно так все и делается?

– Ну, если бы вдруг живосущая Родительница попыталась встретиться с симбасирой, ее сразу же объявили бы сумасшедшей и заточили в больницу Тэнри, так называемый «Дом отдохновения».

– Да? Но ведь Вероучительница говорит обычно через этого юношу, как его там, наверное, именно его и потащили бы в психиатрическую лечебницу?

– Если бы госпожа Родительница предстала вдруг перед симбасирой или перед кем-нибудь из его приближенных и обратилась бы к ним со своими задушевными речами, как это она дважды сделала весной 1970 года в моем кабинете на втором этаже, никто не поверил бы, что она Вероучительница, ее сочли бы умалишенной старухой и прогнали бы прочь. В догматах учения говорится что-то о деятельности живосущей Родительницы, но если при жизни Верховного наместника – хонсэки – об этом еще упоминали, то теперь в это никто не верит… К тому же никто не знает, как она выглядит, какой у нее голос, как она говорит…

– Значит, Вероучительница не будет заниматься Тэнри?

– Ну, начнем с того, что живосущая Родительница вообще не придает значения всяким там религиям.

– Получается, что нынешняя Вероучительница воздействует на неверующих, помогает им, но не стремится сделать их адептами Тэнри?

– Пожалуй.

– Но тогда она уже не может считаться Вероучительницей Тэнри. И если она действует в качестве живосущей Мики Накаяма, помогая Богу-Родителю спасать мир, то выходит, что этот так называемый Бог-Родитель вовсе не является богом Тэнри, то есть Властелином Небесной Истины?

– Мне тоже поначалу это было не совсем понятно, но живосущая Родительница полгода не жалея сил растолковывала мне что к чему, в результате многое прояснилось. Дело в том, что на самом деле Бог – един для всей Вселенной, другого нет. Поскольку Он является отцом человечества, то Его называют Богом-Родителем… Никакого бога Тэнри не существует. Я слегка коснулся этого вопроса в «Улыбке Бога». После того как Бог-Родитель создал на земле человека, Он на протяжении долгого исторического периода, из любви и сострадания к людям, чадам Своим, время от времени нисходил на кого-то из них и через этих посредников сообщал людям о Своих замыслах. Самые известные и близкие к нам – Будда и Иисус, а Мики Накаяма, жена землевладельца из Ямато, была последней. Бог снизошел на нее в 1838 году, то есть сто лет тому назад. Он старался говорить языком, доступным тогдашним японцам, особенно жителям Ямато, языком, приближенным к их уровню знаний и мышления. Сначала, когда Бог-Родитель снизошел на Мики, Он назвал себя Небесным сёгуном, потом стал именоваться Лунно-Солнечным Богом, а когда возникло учение Тэнри, превратился в Властителя Небесной Истины – Тэнри о-но микото. Так что действиями живосущей Родительницы руководит тот же Бог-Родитель, что существовал и до ее смерти.