355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кодзиро Сэридзава » Книга о Боге » Текст книги (страница 19)
Книга о Боге
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 00:50

Текст книги "Книга о Боге"


Автор книги: Кодзиро Сэридзава



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

– Уснул как мертвый. Доброе утро, – окликнул я его.

– Погода прекрасная. Так приятно умыться! – бодро ответил он.

Закончив умываться, Икэдзима начал стирать носки. Я удивился, что он сам занимается стиркой, и одновременно меня это восхитило. Подойдя к соседней раковине, я стал умываться.

– Перед самым окончанием войны мне выпало полгода солдатской жизни, вот тогда я и приобрел привычку стирать сам. Единственное, что я привез с фронта, – смущенно сказал Икэдзима. – Когда я был студентом, один наш профессор, вернувшийся из путешествия за границу, утверждал, что за границей всегда надо иметь с собой много пар носков. Якобы, переезжая из одной гостиницы в другую, использованные носки он просто выбрасывал. Но для бедняка из потерпевшей поражение страны это слишком большая роскошь… Здесь висит объявление: «Просьба не стирать, чтобы не засорялись трубы», значит, не мне одному пришло это в голову.

С этими словами Икэдзима хорошенько отжал носки.

– Если я оставлю их здесь сушиться, – добавил он, – горничная будет ругаться, повешу-ка я их в шкаф, там есть место. Носить грязные, пропотевшие носки вредно для здоровья, лучше и тебе последовать моему примеру… – С этими словами он ушел в комнату.

Я послушался его совета и тоже постирал носки.

Скоро нам принесли завтрак на двоих и сервировали его за столом в середине комнаты. Завтрак был такой же легкий, как во Франции. Хлеб оказался невкусным, зато был омлет. Набив рот хлебом, я вдруг заметил отсутствие Куботы-сэнсэя.

– А когда ушел сэнсэй? – спросил я. – У него все в порядке?

– Примерно в половине седьмого пришел К. и потихоньку его увел. Противный старикашка. Вечно пресмыкается перед сильными мира сего, во время войны поддерживал армейских… Да хоть бы вчера вечером – нет бы подумать о том, что и другие устали и спать хотят, все-то ему что-нибудь нужно – то закрой сумку, то подержи его за руку… Черт знает что такое!

– Тебя он тоже разбудил?

– Еще бы! Но я никогда не ожидал от тебя такого терпения и доброты. Старик этого не заслуживает. – И Икэдзима усмехнулся.

– Знаешь, я ведь непочтительный сын и теперь, после смерти отца, не могу отказать, когда старые люди меня о чем-то просят…

– Мне говорили, что у старика были постоянные проблемы с женщинами именно из-за этой его привычки, он всегда требовал, чтобы, когда он засыпает, женщина обязательно держала его за руку. Теперь ясно, что это вовсе не пустые слухи… А К. еще радовался, что получил разрешение от лондонской радиовещательной компании и теперь сможет всюду сопровождать нашего великого сэнсэя и служить ему переводчиком. Интересно, как он заговорит вечером, когда узнает, что ему придется взять на себя роль женщины и держать старика за руку.

Я вдруг рассердился на себя за то, что, едва освободившись от «Улыбки Бога», погряз в своем прошлом, хотя меня ждали непрочитанные книги и журналы. Боюсь, что это тоже проявление старческого маразма… Впрочем, может быть, Бог-Родитель хочет таким образом натолкнуть меня на какую-то мысль?

За четыре недели, проведенные за границей в то сложное время, когда Япония была оккупирована союзными войсками, мы – Икэдзима, Исикава и я – очень сдружились. Хорошо помню, как Икэдзима говорил мне наставительным тоном:

– Береги силы. Ты должен заботиться о своем здоровье и жить долго. Для твоих читателей очень важно, что ты, при всей своей болезненности, до сих пор жив, это восхищает их, укрепляет их дух – словом, действует на них так же, как твои книги.

Помню, услышав тогда его слова, я ощутил прилив новых сил: «Ну, если это укрепляет чей-то дух, я просто обязан жить». То есть в то время я уже избавился от своего сиротского сознания и обрел душевный покой. Этим я тоже обязан своему великодушному отцу…

Я кое-как скриплю, и в этом году мне исполнится девяносто лет, а здоровяк Икэдзима, который к тому же был моложе меня на десять с лишним лет, скончался в одночасье лет десять тому назад. Сколько раз потом я с чувством невосполнимой утраты вспоминал его и думал: «Ах, вот был бы он жив…» Но, может быть, он так спокойно ушел в мир иной именно потому, что успел полностью самоосуществиться, стал директором издательства и исполнил в мире ту роль, которая была ему предназначена?

Исикава тоже в прошлом, 1985 году покинул этот мир, написав все, что он хотел написать, и не успев изведать мук болезни. В то время я сам готовился к смерти и, узнав о его кончине из газет, отправился к нему домой для последнего прощания. Шатаясь и испытывая сильнейшую боль, я с трудом одолел десять метров от машины до дома. Меня провели в комнату справа от прихожей, туда, где стоял гроб. Рядом с ним была только жена покойного, Ёсико.

– Он умер не мучаясь. Подойдите к нему, – тихо сказала она, и я сразу же прошел к гробу.

Посмотрев на друга, тихо спящего вечным сном, я неожиданно для себя самого сказал:

– Исикава-кун, скоро и я последую за тобой. Там и наговоримся.

Поспешно сложив руки перед грудью, поклонился и тут же отошел к вдове, чтобы выразить ей свои соболезнования…

Исикава был моложе меня на восемь лет, обладал завидным здоровьем, даже занимался гольфом. Но поскольку он уже выполнил свою миссию, причем выполнил ее прекрасно, ему была дарована тихая кончина.

«А я дотянул до девяноста и теперь не вылезаю из болезней и доставляю окружающим одни заботы… – невольно вздохнул я. – Причина, наверное, в том, что я, будучи слишком слабым и безвольным, еще не выполнил предназначенной мне роли. И не успел отблагодарить многих людей, которым обязан». Я приуныл было, но тут же подумал, что, если я буду продолжать в том же духе, госпожа Родительница наверняка рассердится…

Как я ни слаб, жить все равно прекрасно. Деревья в саду улыбаются мне и разговаривают со мной, небо над головой постоянно меняет цвет, по нему плывут облака… Все они говорят мне о радости жизни и подбадривают меня. Может, когда-нибудь мне и удастся отблагодарить природу за ее милости…

Глава третья

В тот день ближе к вечеру меня опять навестила живосущая Родительница и, как только мы прошли с ней в японскую гостиную, принялась ругать меня:

– Почему ты до сих пор мешкаешь? Бог-Родитель требует, чтобы ты немедленно начинал писать следующую книгу.

До меня никак не доходило, о чем, собственно, речь. Я наконец-то одолел «Улыбку Бога», расслабился, и мне было вовсе не до того, чтобы думать о новой книге. Между тем госпожа Родительница говорила так, будто я обещал Богу-Родителю ее написать. Мне это показалось странным, но она стояла на своем.

– Ты что-то забывчив стал. Мы столько об этом говорили, а ты уже и не помнишь. Сразу забываешь, если что не по тебе, нехорошо, – улыбаясь, сказала она и объяснила, что, когда я работал над «Улыбкой Бога», Бог-Родитель велел мне написать еще две книги, она сразу же передала мне Его желание и я якобы согласился.

Я прекрасно помнил, что во время работы госпожа Родительница часто навещала меня, подбадривала, делала свои замечания, сообщала о намерениях Бога-Родителя, а иногда Бог-Родитель обращался ко мне лично. Но что я пообещал написать еще два произведения… Работа над «Улыбкой Бога» отнимала у меня много душевных сил, возможно, в моей памяти просто не зафиксировались разговоры, непосредственно с ней не связанные? «Что ж, потом прослушаю кассету и уточню», – подумал я.

Однако госпожа Родительница с жаром продолжала говорить о любви Бога-Родителя к людям, возлюбленным чадам своим, о том, что ради их счастья Он не жалеет усилий, но слишком многое огорчает Его. Человеческие знания достигли высокого уровня развития, и никаких материальных затруднений люди не испытывают, души их огрубели от алчности и гордыни, они стали хуже животных, поэтому на земле не прекращаются распри, более того, один неверный шаг – и человечество окажется на краю гибели. И как же печалуется из-за этого Бог-Родитель! Он принял решение произвести Великую Уборку Мира, но, понимая, что она неизбежно обернется бедствиями для многих людей, денно и нощно размышляет о том, как по возможности эти бедствия сократить, как помочь возлюбленным чадам своим…

Обстоятельно рассказав о родительских чувствах Бога, госпожа Родительница удалилась.

Я тут же решил проверить, действительно ли я дал Богу-Родителю обещание написать две новые книги. Достал записи своих бесед с госпожой Родительницей и стал их слушать, распределив по датам. Но на прослушивание одной кассеты уходило более тридцати минут, поэтому я осилил только несколько и пришел в отчаяние. Поняв, что без дочери мне не справиться, я решил дождаться ее, а тут мне пришла в голову мысль, что, перед тем как приступать к работе над второй книгой, следовало бы написать Морису письмо по поводу Жака, и я поспешил к письменному столу. Но увы… Я утратил навык писать по-французски, и мысли никак не складывались в слова. В результате вышло что-то позорно нескладное…

Дорогой мой друг Морис!

Как я обрадовался, узнав, что ты уже в добром здравии. Это прекрасно! Поскольку ты теперь здоров, я решил, что должен написать тебе длинное письмо.

Пять лет тому назад, весной, ты приглашал нас с женой в гости. Я тогда плохо себя чувствовал и путешествие во Францию было мне не по силам, поэтому я решил, что будет лучше, если, наоборот, ты, как более здоровый, навестишь нас в Токио. Мы обсудили это с женой, и я написал тебе письмо, в котором спрашивал, когда тебе удобно приехать. Ты ответил, что следующей весной. А вскоре после этого у моей жены обнаружили рак языка. Ее сразу же положили в больницу и провели курс лечения, в результате через три месяца она смогла вернуться домой… Другие органы затронуты не были, чувствовала она себя хорошо, и мы радовались, что весной увидимся с вами. Но тут от тебя пришла новогодняя открытка, в которой ты сообщал о своих планах на следующий год и писал, что от поездки весной в Токио вынужден отказаться. Жена очень расстроилась. А ранней весной она подхватила простуду и, возможно из-за нее, однажды прямо во время обеда скончалась. Ей было семьдесят девять.

Ни тебе, ни Жану я не сообщил о смерти жены. Мне хотелось думать, что она жива. Все это время я не писал тебе потому, что и сам готовился к смерти, собираясь как можно быстрее последовать за женой, ведь я тоже очень стар, у меня не осталось больше ни душевных, ни физических сил. Надеюсь, ты простишь меня.

Но прошлой осенью я был чудесным образом спасен, меня спас Бог Жака, та могучая сила, приводящая в движение Великую Природу, тот самый Бог, которому мы четверо молились тогда в Отвиле перед Скалой Чудес. И ты представляешь; я совершенно выздоровел, написал об этом Боге большую книгу, которая называется «Улыбка Бога», и книга эта должна выйти в июле! Можешь ты в это поверить? В девяносто лет я смог написать большую книгу! Хоть ты и не читаешь по-японски, я обязательно тебе ее подарю, надеюсь, что и ты порадуешься за меня.

Неужели о Жаке до сих пор ничего не известно?

Ведь у Жака только мать француженка, а отец – голландец, так что он мог бы считаться голландцем, но, по его словам, однажды, когда он был еще ребенком, какой-то французский ученый, которого его родители пригласили на ужин, заявил за столом, что только французы и японцы – богоизбранные нации. Это произвело на него такое впечатление, что он упросил родителей записать его французом. По его словам, он никогда не говорил об этом вам с Жаном. Шарман – фамилия его матери. Фамилии его отца я по глупости не спросил, поэтому его настоящего имени не знаю.

В каком-то из своих писем Жан писал: «Непостижимо, что мы не можем найти человека, который был самым достойным кандидатом на Нобелевскую премию». Это навело меня на мысль поискать среди лауреатов Нобелевской премии по естественным наукам, и я попросил прислать мне данные на всех Жаков. Получив список и просмотрев его, я не нашел в нем никого, о ком, даже не зная фамилии, можно было бы с уверенностью сказать, что это наш Жак.

Тут я вспомнил, что, рассказывая мне о своем решении принять французское подданство, он добавил, что, скорее всего, лет через пять об этом пожалеет. Потому что шла Первая мировая война и через пять лет его могли призвать во французскую армию и отправить на фронт, а он противник всяких войн и убежденный пацифист.

Поэтому легко представить, что во время Второй мировой войны он, не желая быть призванным в армию, решил снова стать голландцем или, если осуществить это не удалось, эмигрировал в Америку или в Советский Союз, чтобы там заниматься наукой ради будущего цивилизации. Но никаких возможностей проверить это у меня, к сожалению, нет.

Не могу себе простить, что не посетил Пуатье ни летом 1959 года, когда после конгресса во Франкфурте провел во Франции три месяца каникул с учившимися там дочерьми, ни в 1962 году, когда, возвращаясь из Советского Союза, куда ездил по приглашению Союза писателей, задержался на два месяца в Париже. Правда, я потерял твой адрес, но ведь если бы я поехал в Пуатье и попытался тебя найти, мне удалось бы это без всякого труда, ведь ты был президентом Торгово-промышленной палаты!

Когда в 1959 году я так и не сумел найти Жака, у меня опустились руки, я решил, что, скорее всего, и с тобой встретиться не удастся. Кстати, мне вспомнился один эпизод, связанный с тем временем, когда я пытался установить голландскую фамилию Жака… Однажды вечером, рассказывая мне о гибели своего отца, он сказал, что на его похоронах был тот самый ученый, который в дни его детства произнес за ужином столь поразившую его фразу. Он спросил у матери, как его имя, и та ему сказала, что это Андре Берсоль – однокашник его отца по Высшему педагогическому институту. Кажется, он был академиком, но ничего особенного как ученый собой не представлял. Так, во всяком случае, говорил мне Жак.

Этот Андре Берсоль любил японцев, и мы с женой, за те два года, что жили в Париже, однажды снимали комнату в доме, который, можно сказать, принадлежал его семье. Он много рассказывал мне о литературе, о Бальзаке к примеру, хотя это никак не было связано с его специальностью. И вот, решив, что уж он-то может рассказать мне об отце Жака, я набрался смелости и отправился на улицу Буало, дом 48. Милый трехэтажный особняк совсем не изменился с тех пор, как мы там жили, и я уже обрадовался было, но, как оказалось, преждевременно: дом принадлежал другим людям, на мой звонок вышла приветливая дама, которая сказала, что не знает не только нового адреса профессора Берсоля и его жены Бонгран, но и вообще ничего о них сообщить не может.

Я совсем приуныл, но тут вспомнил о переплетной мастерской, услугами которой пользовались когда-то и профессор и я, и направился туда. Там тоже было все как и прежде, только хозяин превратился в сгорбленного, белого как лунь старика. Меня он узнал и обрадовался мне: «А, мсье японец, – приветствовал он меня, – рад видеть вас в добром здравии». И тут же заговорил о прошлом. От него я узнал, что профессор Берсоль, до войны известный своими германофильскими настроениями, после войны впал в немилость и вскоре скончался. Таким образом все нити, ведущие к Жаку, оказались оборванными.

Я был бы счастлив, если бы сведения, мною здесь изложенные, хоть как-то помогли вам с Жаном в поисках Жака.

Если бы он нашелся, я, если, конечно, состояние моего здоровья не ухудшится, тут же отправлюсь во Францию, чтобы встретиться с вами. Я хочу рассказать вам о том, что та могучая сила Великой Природы, которой мы молились в нашем храме у Скалы Чудес, тот единственный Бог, о котором говорил нам Жак, вовсе не является чем-то умозрительным, как тогда нам казалось, нет, он в самом деле существует и делает все, чтобы своей любовью спасти человечество. И еще о том, как, начиная с прошлой осени, этот Великий Бог стал периодически являться мне через одно из Своих вместилищ. Он поведал мне о Своих намерениях, о подстерегающей человечество опасности и поощрил меня к написанию книги, объяснив, что и она является одним из звеньев осуществления Его замысла.

Интересно, что ответит на это Жак? Впрочем, я уверен, что он обрадуется. Я иногда с грустью думаю о том, что, встреться я с этим великим Богом четырьмя годами раньше, моя жена не умерла бы так рано, она смогла бы прожить еще много лет. С другой стороны, я уверен, что ты выздоровел именно потому, что я просил Бога ниспослать тебе здоровье.

Я слишком плохо владею французским, чтобы в этом письме выразить открывшуюся мне истину о Боге Жака. Если бы мы могли, как в старину, встретиться вчетвером и наговориться вволю, я думаю, мне удалось бы убедить и вас… Так что мне остается лишь ждать того момента, когда мы встретимся либо во Франции, либо в Японии. Заранее радуюсь этой встрече.

Твой Кодзиро.
Весна 1986 года.

Я дописал письмо, но мне все казалось, что в нем чего-то не хватает, и я медлил, не решаясь запечатать конверт.

Может, мне следовало написать Морису о том, что рассказал о профессоре Берсоле старый хозяин переплетной мастерской? Моя память сохранила его рассказ о последних, таких трагических годах профессора, и мне кажется, он может пролить свет на судьбу Жака.

Когда я спросил старика, не знает ли он нового адреса профессора Берсоля, тот ответил со слезами на глазах:

– Ах, бедный профессор, мало того, что ему пришлось пережить в годы войны, его еще и обвинили в пособничестве нацистам, когда Париж был наконец освобожден и все ликовали по этому поводу. Его называли предателем родины и всячески поносили.

– Профессор был пособником нацистов? – удивленно воскликнул я.

– Но вам ведь, наверное, тоже известна его идефикс? После Первой мировой войны профессор стал считать, что Франция может рассчитывать на мирное развитие только в том случае, если установит дружеские отношения с Германией. Он говорил, что нельзя немцев обзывать колбасниками, что Германия – наш великий сосед, страна замечательных культурных традиций, что мы должны уважать друг друга… Должно быть, во время последней войны его идеи были превратно истолкованы, во всяком случае его объявили предателем родины…

– И это несмотря на то, что он был традиционалистом и патриотом…

– Да, и он очень страдал. Он надеялся, что постепенно страсти улягутся и люди поймут, как заблуждались относительно него… Но, к сожалению, так и не дождался, скончался, убитый горем… Его жена продала дом… Профессор был одним из Бессмертных (так называют во Франции академиков), и на этом доме полагалось бы установить мемориальную доску, но никто с этим не торопится, по-видимому, заблуждения на его счет не рассеялись до сих пор. Да, все это так печально…

Я с грустью подумал тогда, что, наверное, профессор Берсоль более чем кто-либо порадовался бы, узнав, что я стал писателем. Мне удалось получить у старика переплетчика адрес вдовы профессора, мадам Бонгран, которая жила где-то в департаменте Эн, в глухой провинции, и я счел это большой удачей. В тот же день я написал ей письмо. Вкратце рассказав о том, как прожил эти полвека, я сообщил, что стал писателем и хотел бы через издательство Робера Лафона прислать ей во французском переводе мои романы «Умереть в Париже» и «Потомок Самурая». На самом-то деле меня интересовала прежде всего голландская фамилия Жака. «Если Вы знаете голландскую фамилию профессора Шармана, старинного друга Вашего супруга еще по Высшему педагогическому институту, сообщите ее мне, пожалуйста», – писал я. Вдова ответила сразу, но написала, что ничего не знает о профессоре Шармане…

Переписывать письмо Морису мне показалось затруднительным, и я его отправил как есть. Потом решил по порядку прослушать кассеты с записями бесед госпожи Родительницы.

Тогда-то их неожиданно услышала моя вторая дочь Томоко, и страшно заинтересовалась. Она была замужем за врачом, глухим ко всему, что казалось ему «ненаучным», особенно же отрицательно он относился ко всему, связанному с религией, поэтому она тоже не проявляла никакого интереса к моим занятиям, хотя, пока я писал «Улыбку Бога», непременно раз в неделю навещала меня. Но, впервые услышав речи госпожи Родительницы, она была поражена, и прежде всего тем, что они показались ей буквальным повторением речей Матушки (Кунико Идэ), которая во времена ее детства непременно дважды в год гостила в нашем доме.

После того как работа над книгой была завершена, госпожа Родительница в своих беседах стала постоянно касаться темы милосердия Великого Бога-Родителя, его намерения спасти мир, и именно это слышала дочь от Кунико Идэ. Она даже взяла у меня несколько предыдущих кассет, сказав, что хотела бы прослушать их дома.

На одной из этих кассет были записаны слова госпожи Родительницы о том, что во время празднования тридцатилетия учения Тэнри, согласно обету, данному Богом-Родителем, роль Его наместницы, которую ранее исполняла Мики Накаяма, была передана Кунико Идэ, но погрязшее в алчности и гордыне руководство Центра Тэнри отказалось ее признать, поэтому осуществление замысла Бога-Родителя отложилось на неопределенное время.

Слушание кассет все больше увлекало Томоко, и она часто приходила ко мне, чтобы взять новые. Ей хотелось послушать саму госпожу Родительницу, но я никогда не знал заранее, когда та появится в моем доме, она всегда приходила неожиданно. Увидев, что ее младшая сестра Фумико переносит содержание кассет на бумагу, она заявила, что для этой цели лучше использовать электронную пишущую машинку, помогла ее купить и научила сестру печатать. После этого Фумико в свободные от лекций дни вытаскивала машинку, ставила на обеденный стол и стучала на ней, как на обычной пишущей машинке. Записанный таким образом текст ничем не отличался от напечатанного типографским способом, и я читал его без всякого труда.

Прошло около трех месяцев с того дня, как Томоко впервые услышала голос госпожи Родительницы, и я вдруг заметил, что она изменилась. В ее отношении к окружающим, в выражении ее лица появилась какая-то особая мягкость, она перестала постоянно брюзжать и ворчать на всех. Она не делилась со мной своими соображениями о Боге-Родителе и госпоже Родительнице, но как-то спросила: «Не хочешь почитать „Жизнь Иисуса“ и „Рождение Христа“ Сюсаку Эндо[41]41
  Сюсаку Эндо (1923–1996) – известный японский писатель, был католиком и много писал на христианские темы.


[Закрыть]
? Очень интересно». Однажды вечером, когда Томоко, зайдя к нам, унесла с собой распечатанный на машинке текст двух кассет, Фумико рассказала мне чрезвычайно любопытную историю о полученном от сестры «забавном амулете».

По ее словам, сестра подарила ей красивый мешочек, в котором была бумажка в пятьдесят сэнов, и сказала, что хочет поделиться с ней амулетом, полученным от Матушки (Кунико Идэ) в 1944 году, когда поздней осенью та гостила у нас в доме. Якобы, давая Томоко амулет. Матушка сказала:

– В будущем у тебя могут быть периоды безденежья. Но ты не бойся. Бог хранит тебя, Он не допустит, чтобы ты страдала из-за денег. Будь же всегда весела. И бережно храни этот амулет как знак Божьей милости…

Дочь благоговейно положила амулет – мешочек с четырьмя купюрами по пятьдесят сэнов – в кошелек и с ним никогда не расставалась. Недавно две купюры она решила отдать сестрам. Еще она сказала, что поскольку теперь может непосредственно слушать речи Бога-Родителя, о котором ей рассказывала Матушка, ей уже не нужен этот амулет. Но вот с поясом, который Матушка подарила ей вместе с амулетом, она никогда не расстанется, всегда будет бережно хранить его. В то время Томоко училась в третьем классе женской гимназии и каждый день подвергалась опасности, ибо, выполняя трудовую повинность, работала на военном заводе, да и вообще в любой момент могла попасть под бомбежку, вот Матушка и дала ей этот пояс, на котором было написано «Вселюдная сила», сказав при этом, что, пока пояс на ней, ей нечего бояться, Бог-Родитель защитит ее. Дочери действительно удалось избежать многих бед, поэтому она считала пояс самым ценным, что у нее есть.

Я очень хорошо помню тот вечер, но о том, что дочь получила от Матушки амулет, слышал впервые. Помню, тогда после ужина и ванны мы устроили Матушку отдохнуть в комнате на втором этаже. Поскольку с ней были только двое ее спутников и мой старший брат, а постоянные просители, жаждущие исцеления или помощи в семейных делах, на этот раз отсутствовали, я тоже поднялся на второй этаж, желая задать Матушке несколько вопросов. Меня интересовало, когда закончится война, будут ли воздушные налеты и прочее.

– Бог пребывает в печали… Если японцы не избавятся от своей гордыни, особенно если от нее, да еще от алчности не избавятся высшие военные чины, война будет продолжаться. Посмотрите, как они издеваются над живущими в Японии корейцами, забыв о том, что все люди братья. А налеты… Наверное, они будут… Но может, хоть они заставят японцев смягчиться. Ведь если их сердца смягчатся, то и все тревоги останутся позади…

Так отвечала мне Матушка, а потом вдруг засобиралась в дорогу. Она не слушала своих спутников, которые пытались остановить ее, говоря, что в такое время поезда из Токио не ходят. Переодевшись, она стала собирать вещи.

– Машин сейчас нет, но от станции Восточное Накано можно электричкой доехать до Токийского вокзала, – сказала она и поспешно покинула наш дом.

Матушка знает, что делает, подумал я и проводил ее до станции Восточное Накано, а брат поехал с ней до вокзала. Вернувшись домой, он тут же позвонил мне и сообщил, что они приехали на вокзал буквально за несколько минут до отправления поезда особого назначения и для Матушки нашлось свободное место. Это показалось мне чудом. А в полночь я вскочил с постели от сигнала воздушной тревоги – в ту ночь был совершен первый воздушный налет на западные районы Токио. На следующее утро я узнал, что на линии Токайдо остановлено движение поездов…

Но мне никак не удавалось вспомнить, когда именно в тот вечер Матушка подарила дочери амулет и сказала ей напутственные слова. Расставшись с ней на станции Восточное Накано, я ее больше не видел. Время от времени приходили письма от ее спутников, они писали, что из-за постоянных бомбардировок, которым с той ночи подвергались все крупные города Японии, старая Матушка больше не ездит в Токио, а осенью, через два года после окончания войны, она вознеслась на Небеса…

Из тех же писем я узнал, что во время воздушных налетов Матушка, забывая о сне, ночи напролет молилась о спасении японцев, живущих в больших городах. А в ту ночь, когда император объявил о капитуляции, она сказала:

– Ну вот и конец войне. Говорят, побеждает проигравший. И это правда, для японцев нынешнее поражение равносильно победе. Япония порадует Бога, став новой страной, эти жалкие людишки, так называемые сильные мира сего, которые всегда были наверху и кичились этим, окажутся внизу, а попираемые ими страдальцы возвысятся.

Из писем я узнал и о ее последних днях. Матушка прожила долгую жизнь Божьей посланницы, когда же ей исполнилось восемьдесят пять, она стала поговаривать: «Очень уж я притомилась, скорее бы Бог забрал меня к себе» – и отказывалась от пищи.

Я хотел навестить ее, но так и не смог, и только получив телеграмму, извещавшую о ее смерти, сумел, несмотря на транспортные трудности, которые испытывала в то время страна, добраться до ее родного дома, который находился 8 на улице Такаги города Мики префектуры Хёго. Я приехал утром в день похорон и увидел толпы людей – среди них были не только местные жители, многие приехали из Токио и других городов, все, кому она помогала, захотели проститься с ней. Некоторых я знал в лицо. Я хотел было подойти к гробу для последнего прощания, но один из ее близких остановил меня и тихонько прошептал мне на ухо, попросив, чтобы я больше никому этого не говорил:

– Мы надеялись, что Матушка после смерти воскреснет, ведь она – воплощение госпожи Родительницы, но, увы, чуда не произошло… Да еще эта жара… Тление так исказило ее черты, что лучше не смотреть.

Многие из моих знакомых тоже ждали чуда и теперь недовольно перешептывались. Особенно же их разочаровало то, что похоронные обряды были проведены жителями города в соответствии с местными правилами, то есть по буддийскому канону со всей мыслимой пышностью, а они надеялись, что ее будут хоронить по божественному канону, более подобающему госпоже Родительнице.

Однако я тогда подумал, что глупо было ожидать какого-то чуда. Матушка на протяжении долгих лет исполняла многотрудную роль посредницы между Богом и людьми, совершенно естественно, что, достигнув восьмидесяти пяти лет, она упокоилась с миром. Разумеется, я никогда не забуду эту женщину, общение с ней было для меня чудесным даром судьбы, но при жизни Матушка сама была против всяких учений, она просто помогала тем, кто нуждался в ее помощи, говоря при этом: единственное, что нужно, – всем сердцем принимать любовь Бога. Поэтому я посчитал, что уход Матушки поставил точку на наших с ней отношениях, и, как только кончились погребальные обряды, вернулся в Токио…

И впоследствии никогда не навещал ее могилу, хотя иногда вспоминал о ней.

Через два дня после того, как я оправил Морису письмо, под вечер ко мне за очередной кассетой зашла Томоко, которая в тот день была в городе. Ее удивило, сказала она, что на прослушанной ею кассете живосущая Родительница как раз рассказывала о Матушке из Харимы (Кунико Идэ). Оказывается, душа дочери Мики Накаяма, которую звали О-Хару и которая была замужем за Содзиро Кадзимото, кузнецом из деревни Итиномото, после смерти переселилась в Кунико Идэ, и та тоже вышла замуж за кузнеца, жившего в городе Мики провинции Харима. Только, в отличие от Содзиро, обладавшего тяжелым нравом, муж Кунико Идэ оказался человеком весьма добродушным. Бог-Родитель, выполняя свое обещание явиться в мир в год празднования тридцатилетия учения Тэнри, направил в Тэнри Кунико Идэ, которая должна была сменить Мики и взять на себя роль посредницы между ним и людьми, но, к сожалению, руководители Тэнри, чьи души были омрачены гордыней, изгнали Кунико Идэ из Храма Вероучительницы, да и потом долго еще преследовали ее…

Тут и я вспомнил, что такая кассета действительно была. Когда я писал «Вероучительницу», мне стало известно о печальной судьбе, постигшей О-Хару. С мужем Кунико Идэ я тоже встречался и знал, какой это добродушный человек. От живо-сущей Мики я узнал о том, сколько мучений выпало на долю Кунико Идэ, после того как на нее снизошел Бог. Я хотел рассказать об этом дочери, но она перевела разговор на другое: в ту ночь, когда Матушка из Харимы в последний раз приезжала к нам, она случайно подслушала ее разговор с матерью. Детская незамутненная память сохранила весь этот разговор до последнего слова. Матушка говорила тогда, что негоже огорчаться из-за того, что все четверо наших детей – девочки и нет ни одного мальчика, во всех подробностях она предрекла будущее каждой дочери и сказала в заключение, что мы должны быть благодарны Богу-Родителю за то, что он столь милостив к нам. И еще дочь добавила:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю