Текст книги "Книга о Боге"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 49 страниц)

Этот рассказ потряс меня, тогда совсем еще юношу. И вот тридцать семь лет спустя я вместе с дочерью снова прихожу в этот дом – и что же? Та самая прекрасная двадцатилетняя девушка, теперь уже пожилая дама, ведет по комнатам группу посетителей и дает разъяснения, медленно и раздельно произнося французские фразы! Все, что она говорила, было вполне понятно, хотя голос ее и звучал странно, будто шел откуда-то из макушки. В кабинете за прошедшие годы абсолютно ничего не изменилось. Все было таким же, как тогда, начиная от ручки и чернильницы и кончая маленькой мраморной статуэткой, прижимающей разложенные на столе рукописи… Сердце мое невольно сжалось, и я попробовал заговорить с женщиной:

– Около сорока лет тому назад я дважды бывал в этом кабинете со своим другом Луи Рено, и ваш отец рассказывал нам о том, что есть человеческая жизнь.

Вглядевшись в мое лицо, женщина сказала:

– Я помню вас. Вы ведь тот серьезный студент из Японии. Отец много говорил о вас… Да, бедный Луи, он погиб на войне…

И тут же продолжила вести экскурсию.

Меня поразило и взволновало то, что эта пожилая женщина, которую я знал когда-то немой девушкой, может разговаривать, как все обычные люди, и прекрасно справляется с ролью экскурсовода. Я снова восхитился силой отцовской любви, которая помогла философу вырастить такую дочь, и одновременно с теплым чувством подумал о том, что философия Бергсона – это вовсе не некие отвлеченные идеи, это живая наука, способная реально влиять на человеческую жизнь. Потому-то я и пропустил мимо ушей слова Рэйко, не заметив, что она хочет поделиться со мной самыми сокровенными своими планами.

Однако, вероятно в соответствии с этими планами, она и вернулась в Японию после семилетней стажировки за границей. Примечательно, что она никому не привезла парижских сувениров. Лишь вернула мне бесчисленные письма, которые я писал ей раз в неделю. Распределила их по датам, уложила в красивую шкатулку и вернула со словами:

– Я перечитывала эти письма много раз – и когда чувствовала себя одинокой, и когда была счастлива, они всегда поддерживали и воодушевляли меня, заключенная в них теплота отцовской любви навечно запечатлелась в моей душе…

В ответ и я вернул ей письма, которые получал от нее раз в неделю, точно так же разложив их по датам и связав в несколько пачек. Вернул со словами:

– Мне было так приятно читать их, будто я сам учился с тобой за границей. Спасибо тебе…

А она спросила:

– Можно, я их сожгу? Я вернулась на родину, чтобы подготовиться к новой жизни, эти письма будут только мешать мне, напоминая о прошлом.

– Они твои, ты вольна делать с ними все, что угодно – ответил я, и она тут же пошла в сад и сожгла письма.

Тогда-то я и вспомнил, что она говорила мне, когда мы возвращались с экскурсии в дом-музей Бергсона, и долго размышлял о том, чем было продиктовано это ее решение.

Дочь взялась за основательное изучение Японии, причем не ограничилась только чтением книг. Естественно, она каждый день подолгу упражнялась в игре на рояле, выступала, если ее просили, с концертами, то есть все время была чем-то занята. Она постоянно помогала матери на кухне и с удовольствием болтала с родителями. После того как обе младшие дочери вернулись, в доме словно стало светлее, глаза жены сияли от радости, «вот оно – семейное счастье», – повторяла она.

Но, наверное, ко всякому счастью со временем привыкаешь, оно быстро становится чем-то обыденным, и человек начинает сам выискивать причины для беспокойства – так или иначе, Фумико, на правах старшей сестры вдруг озаботившись будущим младшей, стала настаивать, чтобы та пошла работать в консерваторию преподавателем по классу фортепиано, и очень встревожилась, когда Рэйко ответила категорическим отказом; мать в свою очередь беспокоило, не останутся ли обе младшие дочери на всю жизнь старыми девами, ведь лет им было уже немало, а они по-прежнему жили в родительском доме и настроены были, судя по всему, довольно беспечно.

– Ты поспрашивал бы у своих знакомых, – часто говорила она мне, – может, найдутся какие-нибудь подходящие женихи. Не относятся ли к нашим девочкам с предубеждением из-за того, что они учились за границей? Все-таки, наверное, нельзя было их отпускать, ведь обе давно уже вышли из брачного возраста.

В таких случаях я обычно напускал на себя беззаботный вид и успокаивал ее:

– Обе они стали прекрасными независимыми женщинами, так что беспокоиться нечего. Они вполне смогут сами о себе позаботиться. А что касается брачного возраста, то все это чушь. Для человека, вступающего в брак в пятьдесят лет, это и есть брачный возраст. Успокойся и не вмешивайся, пусть каждая идет своим путем.

Сам я после войны много лет – особенно когда дочери учились за границей – работал не щадя себя, постоянно подстегивая свой слабый от рождения и подорванный возникшей в военные и послевоенные годы дистрофией организм. В довершение всего года через три после окончания войны я стал страдать от приступов астмы, которая постепенно перешла в хроническую форму и доставляла мне немало мучений. Однако, думая о дочерях, проходящих стажировку за границей, я не позволял себе расслабиться. К счастью, за все это время я ни разу не слег. Мне и самому это кажется чудом.

Сейчас-то я понимаю, что меня, конечно же, поддерживала сила Великой Природы.

Однако, когда дочери вернулись домой, я – может быть, оттого, что тревоги остались наконец позади, – позволил себе расслабиться и тут же остро ощутил, сколь велика степень моего физического истощения. С большим трудом продолжал работу над романом-эпопеей «Человеческая судьба», который начал, движимый желанием покончить с журналистикой, и больше ни за что не брался. Весной 1970 года один из моих близких друзей выстроил в сосновом бору возле деревни, где я родился, литературный музей моего имени и готовился к его открытию, я же, будучи при последнем издыхании, впервые начал ощущать свой возраст – шутка ли, семьдесят три года. Но вот ранним утром 18 апреля, за три недели до своего дня рождения, в моей комнате появилась живосущая Родительница в алом кимоно…

Это подробно описано мной в восьмой главе «Улыбки Бога».

Потом я слышал самые разные отзывы читателей. К примеру, один из молодых критиков весьма дружелюбно сказал мне:

– Явление вроде мистическое, а описано как нечто совершенно обыденное. Хотелось бы понять замысел автора. Впрочем, я в восхищении, потому-то и спрашиваю.

Тогда я не понял, что он имеет в виду. Смысл его вопроса дошел до меня значительно позже, и я растерялся.

Все дело в том, что в то утро я, давно уже порвавший всякие связи с учением Тэнри, не осознал, что пришедшая ко мне старуха в алом является живосущей Родительницей. А если и осознал, то не поверил сам себе. Так зачем же я вступил с ней в беседу? Думаю, люди творческие меня поймут. К примеру, великий Бальзак, мой учитель на поприще литературы, в «Человеческой комедии» всерьез собирался просить знаменитого врача, им же самим и созданного, диагностировать болезнь, которой страдал в преклонные годы. Вот и я воспринял появление старой дамы в алом как нечто совершенно естественное, она была для меня всего лишь героиней «Вероучительницы», произведения, на которое я затратил столько времени и сил. Потому-то мне и удалось вступить с ней в непринужденный разговор и, более того, дословно его запомнить. Осознай я тогда, что передо мной живосущая Родительница, что она пришла передать мне слова Бога-Родителя, я бы ни за что не смог говорить с ней так…

Может быть, это и огорчило живосущую Родительницу, кто знает, во всяком случае, появившись у меня во второй раз, она дала мне поручение, которое непременно должно было натолкнуть меня на мысль, что она является посланницей Бога-Родителя. А я, атеист, с самого начала утвердившийся в мысли, что она – героиня моего произведения, без всяких колебаний согласился выполнить ее просьбу, приступил к ее осуществлению, и на этом наше общение закончилось.

С тех пор прошло целых шестнадцать лет, и вот в нынешнем (1986) году, когда учение Тэнри праздновало свое столетие, в тот самый день, когда закончились юбилейные торжества, живосущая Родительница снова посетила меня и беседовала со мной. Среди всего прочего она говорила о моих душевных метаниях и сокрушалась, что я не поверил тогда, что она-то и есть живосущая Родительница, поверь я в это, она являлась бы мне еще неоднократно и смогла бы указать, каким образом я могу помочь Богу-Родителю спасти мир, и в этом случае к столетию Тэнри и в Японии, и во всем мире жизнь стала бы светлее и лучше…

Я покорно склонил перед ней голову. Вот таким неверующим человеком я был. Много десятков лет я жил, веря только в одну истину: «Литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога». Этим Богом была та Сила Великой Природы, о которой Жак говорил мне в Отвиле, в этого Бога я верил, но верил совершенно отвлеченно, не более того. Я и знать не знал то, что хорошо знаю теперь, а именно что этот единый Бог, иначе Сила Великой Природы, является Богом-Родителем, что он денно и нощно печется обо всех живущих на земле людях, видя в них возлюбленных чад своих. Не зная этого, я не способен был верить. А ведь, обладай я большим смирением и благочестием, я постиг бы истину уже тогда, когда живосущая Родительница во второй раз оказала мне честь своим появлением! Да, я сожалею об этом теперь и чувствую себя виноватым.

Глава седьмая

Как я уже упоминал в «Улыбке Бога», моя младшая дочь Рэйко вышла замуж за человека, которого выбрал для нее Бог.

Брак, независимо оттого, как он начинался, является тяжкой работой, на выполнение которой уходит целая жизнь: двое – мужчина и женщина, выросшие в разной среде и имеющие разный жизненный опыт, живя вместе, совместными усилиями создают произведение, название которому семья.

И Рэйко, и ее жених были вполне самостоятельными, прекрасно образованными людьми, поэтому, когда они начали встречаться, я дал им полную свободу, ограничившись напутствием:

– Если один из вас вдруг поймет, что не хочет этого брака, пусть немедленно сообщит об этом другому, после чего вы перестаете встречаться. Постарайтесь определиться с этим как можно быстрее.

Лето того года я, как обычно, провел на нашей даче в Каруидзаве. Рэйко жила там со мной и заботилась обо мне вместо матери. Как-то ее жених по своим министерским делам был командирован в Синано, а на обратном пути заехал к нам и провел с нами два дня. После его отъезда дочь призналась мне:

– Единственная загвоздка в том, что жена дипломата не имеет права выступать в концертах, но, в конце концов, я ведь занимаюсь музыкой главным образом для того, чтобы жизнь моя стала богаче… Даже не давая концертов, я смогу доставлять удовольствие своим домочадцам и друзьям… Словом, я выбираю замужество. Он говорит, что скоро будет решен вопрос с его назначением и надо сыграть свадьбу до его отъезда из страны…

Это было осенью 1970 года. Жених дочери получил должность секретаря японского посольства в Сеуле. Поскольку они решили пожениться до отъезда, я сказал им прямо:

– Мы с матерью плохо разбираемся в житейских делах, поэтому денег на свадебные расходы дадим, но вмешиваться ни во что не станем. Придется вам самим всем заниматься, поступайте так, как считаете нужным.

В результате молодые сами решили, где состоится церемония, кто будет приглашен, и, торжественно справив свадьбу в отеле «Окура», где, как мне потом сказали, почти невозможно заранее заказать зал, отбыли в Сеул. Узнав, что послом в Сеуле недавно стал Канаяма, я понял, что могу не волноваться ни за дочь, ни за ее супруга.

Супруги Канаяма лет двадцать тому назад радушно принимали меня в Риме. Помню, как меня восхитило тогда, что, будучи католиками, они последовательно претворяли в повседневную жизнь свои религиозные убеждения. С тех пор я всегда относился к Канаяме с тайным уважением и очень обрадовался, узнав, что зять будет служить под его началом, мне казалось это редкой удачей, я надеялся, что молодые многому научатся у посла и его супруги, особенно в плане отношения к жизни. Разумеется, я послал письмо господину Канаяме с просьбой позаботиться о дочери с зятем…

Вечером, после того как мы проводили дочь с мужем в Сеул, жена вдруг сказала за ужином:

– Когда Рэйко была совсем еще крошкой. Матушка (Кунико Идэ) часто говорила мне: «Воспитанию этой девочки вы должны уделять особое вниманием, у нее редкий дар – легко сходиться с людьми, когда она вырастет, то будет разъезжать по всему свету». Сегодня мне вдруг с такой отчетливостью вспомнились ее слова, и я подумала: «А ведь она была права». Раз она так сказала, значит, Бог, защитит нашу дочь, и нам не стоит о ней беспокоиться.

Раньше я всегда скептически относился к вере жены, основанной на примитивном стремлении к собственному благу, но в тот вечер решил пропустить ее слова мимо ушей, подумав, что, в конце концов, ничего плохого в этом нет.

Выйдя замуж, Рэйко продолжала писать нам письма так же часто, как во время заграничной стажировки. Только теперь она в основном излагала факты, избегая описания собственных чувств и впечатлений. Но я не беспокоился, видя в этом проявление ее сердечной доброты и понимая, что у нее теперь совершенно иная жизнь.

Прошло около двух месяцев. Дочь получила предложение от Сеульской консерватории временно заменить преподавателя по классу фортепиано, уезжавшего в долгосрочный отпуск к себе на родину, в Европу. Сперва она отказалась, помня о том, что, выходя замуж, обещала мужу не выступать больше с публичными концертами. Тогда посол Канаяма обратился к ее мужу. Необходимо принять это предложение, сказал он, ведь и преподавание музыки, и концертная деятельность служат пропагандой японской культуры, а следовательно, способствуют налаживанию культурных связей между двумя странами. Поскольку таково было желание посла, зять уговорил дочь принять предложение. И она обрадовалась, втайне надеясь, что это заставит ее мужа в будущем изменить свое отношение к музыке.

В консерватории дочь встретилась с уезжающим в отпуск преподавателем, и тот обрисовал ей круг ее обязанностей. Рэйко предстояло вести нескольких пианистов старшего курса, то есть она должна была ездить в консерваторию раз в неделю. Потом преподаватель представил дочь студентам и подробно рассказал, какие пьесы в настоящее время они разучивают и что именно им предстоит освоить за время его отсутствия. Кроме того, он попросил Рэйко выступить с фортепьянным концертом либо Моцарта, либо Шопена на очередном выступлении консерваторского оркестра.

Консерваторское начальство пожелало, чтобы дочь проводила занятия по вторникам, причем вела бы две смены – утреннюю и дневную. Предполагалось, что с каждым учеником она будет заниматься по сорок – пятьдесят минут, очередность они определяли сами и сообщали ей утром до занятий. В первый день, когда она пришла в класс, ее уже ждали ученики, назначенные на утро. После того как была установлена очередность занятий, дочь предложила студентам, назначенным на более поздние часы, позаниматься пока самостоятельно или пойти на другие уроки, но все заявили, что хотят послушать, и остались в классе. Начав урок, она увидела сквозь стеклянную дверь студенток, которые слушали, стоя в коридоре. Тронутая их энтузиазмом, дочь открыла дверь и пригласила их войти. Утренние занятия кончились вскоре после полудня. На машине, присланной за ней мужем, она быстро съездила домой и, наскоро пообедав, вернулась в консерваторию. Во время дневных занятий тоже было много слушателей, домой дочь вернулась около шести, очень уставшая, но с ощущением полноценно прожитого дня.

Очевидно было: она сможет уверенно вести урок только в том случае, если будет упражняться больше старшекурсников и овладеет в совершенстве всеми пьесами, которые они разучивают, поэтому каждый день, совсем как в годы студенчества, Рэйко садилась к роялю. Всю работу по дому она переложила на домработницу, пожилую кореянку, доставшуюся супругам в наследство от прежнего секретаря посольства, который поручился за ее надежность. Все восемь месяцев занятий прошли вполне гладко, за это время дочь еще и успешно выступила на майском концерте консерваторского оркестра с фортепьянным концертом Шопена. Вернувшийся из отпуска профессор-европеец был в восторге, превозносил ее заслуги и очень благодарил за все, что она сумела сделать за время его отсутствия. Но кое-что из сказанного им показалось дочери странным.

– Знаете, что говорят студенты? Они спросили меня: «Неужели она действительно японка? Такая добрая и мягкая, совсем как кореянка, только что по-корейски не говорит…»

Рэйко переспросила, сомневаясь, правильно ли поняла профессора, и была донельзя удивлена. Оказывается, во время ее уроков студенты толпились в аудитории и в коридоре вовсе не из любви к музыке, просто они считали, что все японцы злые, и готовы были прийти на помощь тому, над кем станет издеваться новая преподавательница. Но, видя, как ласково обращается она со студентами, ожидавшие в конце концов попадали под ее обаяние. В результате все единодушно решили: эта ангелоподобная японка просто исключение из правил, но в целом японцы все равно злые.

Неожиданные слова профессора на многое открыли моей дочери глаза. Она вдруг поняла, почему муж так нервничал и с такой подчеркнутой деликатностью обращался с домработницей-кореянкой. Почему они, как и все прочие сотрудники японского посольства, жили в американском сеттльменте, располагавшемся на холме в пригороде Сеула, и только там чувствовали себя в безопасности. Символом этой безопасности был американский солдат, стоявший у пропускного пункта и досматривающий всех входящих и выходящих…

Об этом она написала мне в письме, а в другом письме, которое пришло в тот день, когда мы с женой как раз вспоминали, что исполнился год с тех пор, как новобрачные уехали в Сеул, дочь сообщила, что беременна и что ее осматривал гинеколог-американец. Это сообщение повергло жену в панику; понимая, что сама не сможет поехать в Сеул, когда дочери придет время рожать, она заявила, что та должна приехать рожать в Японию, но я указал ей на следующие строки письма:

«Из книги отца „Вероучительница“ мне очень хорошо запомнилось, что говорила о родах Мики Накаяма своим близким, какие практические советы давала и как помогала претворять их в жизнь. Я рассказала об этом американскому гинекологу, и он подтвердил, что все, сказанное Мики, совершенно верно, роды – это не болезнь, а естественное явление. Но когда женщина рожает впервые, ей лучше лечь в больницу, как только начнутся схватки. Если роды пройдут нормально, через два дня можно будет выписаться… Его разъяснения успокоили меня, и я решила полностью довериться ему, так что ни о чем не беспокойтесь…»

Я и не знал, что дочь читала «Вероучительницу», ведь она была неверующей и не являлась сторонницей учения Тэнри. Ее решение на собственном опыте испытать правильность указаний Мики Накаяма относительно родов было выше моего понимания.

На следующий месяц (ноябрь) было намечено открытие Международной конференции японоведов в Киото, инициатором которого был возглавляемый мной японский ПЕН-клуб. Через международный ПЕН-клуб я подбирал участников для этой конференции. В середине октября я получил весьма сердечное послание от председателя южнокорейского ПЕН-клуба, в котором он писал, что получил уведомление от правительства об отказе участвовать в конференции, и просил, чтобы в Корею срочно приехал полномочный представитель японского ПЕН-клуба, встретился бы с представителями правительства и убедил их дать свое согласие на участие в конференции, разъяснив при этом, что, поскольку ее подготовку осуществляет ПЕН-клуб, Северная Корея, не имеющая своего отделения ПЕН-клуба, не будет приглашена, даже если там и существуют японисты. Совет японского ПЕН-клуба тоже рекомендовал мне ехать в Сеул, поэтому, подумав, что заодно навещу дочь и зятя, я в конце концов решился на эту поездку, хотя особого желания двигаться с места у меня не было: совсем недавно, в мае, я ездил с аналогичной целью во Францию и Советский Союз.

В сеульском аэропорту меня встретили дочь с зятем. Беременности ее заметно не было. Радуясь встрече, я хотел было передать сумку стоявшему за заграждением зятю и выйти, но меня остановил таможенник и заявил, что у меня есть журнал, запрещенный для ввоза в страну. Речь шла о еженедельнике «Асахи», который мне сунул кто-то из членов клуба, пришедших в аэропорт Ханэда меня проводить, – мол, журнал только что вышел, прочтете в самолете и выбросите. Однако я так и не успел его просмотреть, рассеянно скрутил в трубку и держал в руке, когда выходил из самолета в Сеуле. Оказалось, что в этом еженедельнике была статья, порочащая Южную Корею, и только что, утром, его запретила цензура, поэтому меня подвергли строжайшему досмотру, желая узнать, нет ли у меня таких журналов и в сумке…

«Да, несладко жить в Корее», – подумал я и проникся сочувствием к дочери с зятем. Я почувствовал себя в безопасности, только оказавшись в их квартире в доме на территории американского сеттльмента.

Что касается официальной цели моего визита в Корею, то благодаря содействию зятя я на следующее же утро получил аудиенцию у одного из высокопоставленных корейских чиновников и за какой-то час сумел уладить дело. Провожая меня, чиновник пожал мне руку, улыбнулся и сказал:

– В Корее нет ни одного специалиста по Японии, но вся интеллигенция настроена по отношению к японской культуре чрезвычайно критически. Не знаю, понравится ли вам, если члены нашего ПЕН-клуба на вашей конференции будут ругать японскую культуру?

Покончив с основным своим делом, я должен был сразу же возвращаться домой, но по разным причинам задержался еще дня на четыре и все эти дни жил у дочери. Как-то, когда мы остались с ней наедине, я сказал ей, что мать беспокоится из-за ее беременности и очень просит ее рожать в Японии. Дочь засмеялась и рассказала мне забавную историю. Оказывается, когда она вернулась из Парижа, поставив перед собой цель – лучше узнать Японию, то прежде всего обратилась за советом к профессору А., преподававшему у них в училище философию. Профессор рекомендовал ей для прочтения четыре книги, одной из которых была «Вероучительница», причем профессор сказал, что эту книгу можно рассматривать просто как описание одной женской судьбы. Рэйко внимательно ознакомилась со всеми четырьмя произведениями, нашла в них много для себя поучительного, но довольно быстро о них забыла. И только поняв, что беременна, внезапно вспомнила прочитанное. Героиня «Вероучительницы» была женой мирного землевладельца из провинции Ямато, но, испытав в сорокалетием возрасте божественное наитие, стала, повинуясь указаниям Бога, служить людям, бросила дои, семью, земельные владения и опустилась на самое дно нищеты. Люди презирали ее, одни говорили, что ее заморочили лисы, другие называли помешанной. Когда через пятнадцать или шестнадцать лет ее замужняя дочь, согласно тогдашнему обычаю, вернулась рожать в отчий дом, то обнаружила на его месте жалкую лачугу, где негде было даже лечь. Вероучительница заставляла дочь до самых схваток работать без всяких поблажек, утверждая, что роды – это не болезнь, а признак великолепного здоровья и надо не бояться, а радоваться. А на следующий день после родов не только не разрешила ей лечь, но еще и заставила стирать… Именно поэтому ее стали называть покровительницей рожениц…

Вот почему моя дочь была совершенно спокойна, она считала, что роды – это не болезнь, а естественное явление, и только по настоянию волновавшегося за нее мужа показалась известному американскому профессору Д. из клиники акушерства и гинекологии, которого рекомендовал начальник мужа. После тщательного осмотра профессор Д. успокоил супругов, сказав, что беременность протекает нормально, что роды – это не болезнь, а обычное физиологическое явление, поэтому, при отсутствии патологии, можно не менять привычного образа жизни. Достаточно раз в месяц приходить к нему на осмотр. По его словам, рожать ей предстояло в конце января, до этого времени можно жить обычной жизнью, и только когда начнутся схватки, следует лечь в больницу. Если не будет никаких осложнений, уже на следующий день ее выпишут. Вот тут-то дочь и рассказала профессору, каких взглядов на роды придерживалась госпожа Вероучительница, и призналась, что всегда считала их суеверием, но он, улыбаясь, успокоил ее, сказав, что его предписания основаны на результатах новейших медицинских исследований, поэтому никаких причин для тревоги нет.

В общем, дочь вовсе не собиралась ехать в Японию рожать и попросила меня убедить мать не беспокоиться за нее. Еще она сказала, что обо всем необходимом для грудного младенца позаботятся в клинике профессора Д., поэтому присылать из Японии ничего не нужно.

23 января следующего года часов в десять утра из Сеула позвонил зять и сообщил, что около восьми часов утра у дочери начались схватки, поэтому они сразу же отправились в клинику Д. и профессор, осмотрев ее, сказал, что роды начнутся вечером, но волноваться нечего, потому что никакой патологии нет, после чего зять уехал, оставив дочь в клинике.

Мы, конечно, очень волновались, но в два часа снова позвонил зять и сказал, что вскоре после полудня родилась девочка. Роды были легкими, и мать и ребенок чувствуют себя прекрасно, профессор Д. всем доволен, так что никаких оснований для беспокойства нет.

– В Англии считается, что ребенок, родившийся в воскресенье, станет отрадой родителей, – бодро добавил он, – сегодня как раз воскресенье, наверное, именно поэтому мне и удалось так быстро до вас дозвониться.

– Значит, зять говорит, ребенок, родившийся в воскресенье, станет отрадой родителей? Он долго учился в Оксфорде, потому и верит английским поговоркам, – явно успокоившись, заметила жена.

Через два дня, во вторник, позвонила сама дочь:

– Сегодня утром нас выписали из клиники, и муж со спокойным сердцем отправился на службу… Профессор Д. ручается, что у меня все в порядке, уже с воскресного ужина я ем обычную еду, не беспокойтесь. Несколько дней ко мне будет приходить медсестра из клиники, чтобы купать ребенка. Да и наша домработница вырастила четверых, так что мы прекрасно справимся, не волнуйтесь. По всем вопросам, связанным с уходом за ребенком, мне будут давать подробные инструкции в клинике. К тому же девочка очень спокойная, с ней никаких хлопот…

Жена была так удивлена, что не сразу сообразила передать трубку мне, хотя я и стоял рядом, а тем временем связь прервалась.

– Ну вот, только она сказала: «Как там отец, здоров?» – и я собралась передать трубку тебе, как она отсоединилась. Все-то у нее ветер в голове…

И, смеясь, жена начала пересказывать мне разговор с дочерью.

Да, уже тринадцать лет прошло с того дня. С тех пор, разговаривая с дочерью и зятем, мы никогда не затрагивали вопросов веры и религии.

Характер работы зятя был таков, что они часто и подолгу жили за границей, но дочь писала нам примерно раз в десять дней, и ни разу в ее письмах не было и намека на беспокойство, недовольство, она никогда не жаловалась. И никогда не обременяла нас своими просьбами. Мне казалось, что она старается мужественно переносить все житейские тяготы. Но вот что странно: примерно с января нынешнего года я часто и довольно подробно писал дочери о том, что, с тех пор как услышал голос Бога-Родителя и начал писать «Улыбку Бога», у меня удивительным образом появился аппетит и я почувствовал себя совершенно здоровым, однако она никак на это не реагировала.

Потом Бог-Родитель, пожелав наградить меня за «Улыбку Бога», устроил мне встречу с семьей дочери в Японии: они с мужем и дочерью – нашей внучкой – приехали к нам в шумные дни единых выборов в парламент. Им предстояло пробыть в Японии совсем недолго, поэтому они ни одного дня не могли полностью провести с нами, с утра уходили по каким-то своим делам и почти не бывали дома. Мне очень хотелось, чтобы хотя бы дочь смогла встретиться с живосущей Родительницей, но я предоставил все естественному ходу событий. И вот, за два дня до их отъезда, к вечеру, примерно через час после того, как дочь с внучкой вернулись из магазинов, куда ходили за покупками, появилась живосущая Родительница, и мы все вместе слушали ее речи.

В тот раз она говорила как никогда долго, возвышенно и туманно. Дочь не сказала мне ни слова о своих впечатлениях и ни о чем не спросила, однако я подумал, что она может взять с собой в Канаду кассету с записью и там слушать ее сколько угодно. Еще я был благодарен Родительнице за то, что в конце она сказала: «Мы живем в эпоху, когда международные отношения очень усложнились, и трудно сказать, какие опасности подстерегают нас в будущем, но надо стараться доверять людям и не терять уверенности, поскольку Бог-Родитель обязательно придет на помощь».

Дочь с семейством мирно уехала в Канаду в тот день, когда начался подсчет голосов.

Дней через десять после их отъезда утром пришла К. из издательства и принесла десять экземпляров только что вышедшей книги «Улыбка Бога». По ее словам, книга должна была поступить в продажу 21 числа. Меня очень порадовало оформление. В тот же день к вечеру ко мне пришла моя дочь Томоко со своей старшей дочерью (моей внучкой) и ее трехлетним сыном (моим правнуком).

Эта моя внучка после окончания Парижской консерватории осталась в Париже и какое-то время занималась там изучением теории музыки, потом устроилась на преподавательскую работу, которую совмещала с концертной деятельностью, затем вышла замуж за француза и родила ребенка. Ее отец целых два года противился этому браку, он крайне отрицательно относится к интернациональным бракам вообще, но однажды по пути в Испанию на Международную конференцию Медицинского общества заехал в Париж, познакомился там с женихом дочери и, вполне удовлетворившись его человеческими качествами и положением в обществе, дал согласие на их брак, поэтому в том же году во время отпуска молодые приехали в Токио и справили свадьбу в кругу близких родственников. Это произошло за два года до смерти моей жены, она очень радовалась, что наша старшая внучка выходит замуж, и с большим удовольствием болтала с ее мужем на том языке, на котором говорила около полувека тому назад в Париже и который успела основательно подзабыть. Впоследствии молодожены взяли за правило раз в год или в два проводить отпуск в Токио, и Томоко перестроила свой дом таким образом, чтобы молодые могли жить в нем независимо в течение одного-двух месяцев. Вот и в этом году у них до конца августа был отпуск, поэтому в середине июля они приехали в Токио вместе с ребенком. В тот день внучка впервые после приезда пришла меня навестить.