355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кодзиро Сэридзава » Книга о Боге » Текст книги (страница 2)
Книга о Боге
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 00:50

Текст книги "Книга о Боге"


Автор книги: Кодзиро Сэридзава



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 49 страниц)

Но в этом году я объявил дочери, с которой вместе жил, что на дачу не поеду: во-первых, слишком хлопотно подыскивать человека, который присмотрел бы в наше отсутствие за домом, во-вторых, теперь у нас есть кондиционер, и я вполне могу провести лето в Токио. Но дочь, как только в консерватории, где она преподает, начались летние каникулы, нашла человека, согласившегося присматривать за домом, и, заявив, что сама хочет отдохнуть в горах, насильно усадила меня в машину и повезла на дачу….

– Все-таки насколько здесь чище воздух. Я и забыла, что зелень может быть такой яркой! – радостно воскликнула дочь, когда мы наконец добрались.

Она тут же хлопотливо забегала по комнатам, приводя в порядок дом, стоявший закрытым с прошлого лета, убирала, проветривала матрасы. Мне ничего не оставалось, как вытащить в рощу шезлонг и, устроившись в нем, начать принимать «лесные ванны».

В самом деле воздух был свежий и прозрачный, остро пахнущий листвой, он очищал грудь, пронизывал все тело, а клены, которые я посадил полвека тому назад и которые теперь были в самом расцвете сил и мощно взрывали корнями землю вокруг, на разные голоса подбадривали меня…

Я научился понимать язык деревьев несколько лет тому назад. Называя меня папашей или сэнсэем, клены говорили: «Как хорошо, что и в этом году нам удалось встретиться. Взгляните на наши корни. Видите, мы не желаем сдаваться. И вы должны брать с нас пример. Впитывайте же вместе с нами чистый горный воздух и молодейте телом и душой…»

Когда они впервые заговорили со мной, я перепугался, но одновременно растрогался до слез. Тогда-то я и обнаружил, что могу разговаривать со всеми выращенными мною деревьями, и подумал про себя, что радостей в моей жизни стало на одну больше. С тех пор, приезжая в наш горный домик, я сразу же заводил разговор с деревьями, снова и снова убеждаясь в том, что это не было всего лишь минутным наваждением. Не знаю почему, но когда я пытался заговаривать с другими деревьями, не с теми, которые посадил сам, я не получал никакого ответа. Может быть, все дело в том, что эти я заботливо растил и любил? Говорят, что любовь творит чудеса, может быть, и мои беседы с деревьями тоже чудо, рожденное любовью? Когда я так подумал, мне показалось, что какая-то пелена вдруг спала с моих глаз и ушей…

Вот и на этот раз я два или три дня провел в шезлонге, принимая «лесные ванны» и получая заряд бодрости от разговоров с деревьями, за это время моя плоть и мой дух преисполнились жизненной энергией, и я окреп. Без всякого труда я перечитал и исправил два последних тома «Человеческой судьбы», затем, с удовлетворением переведя дух, решил, что пора снова браться за перо, которое я отложил более трех лет тому назад. Из старых произведений у меня оставались еще восемь томов эссе, и я очень ругал себя за то, что не взял их с собой, опасаясь, что у меня не хватит сил на их переработку. К счастью, в глубине шкафчика завалялись старые рукописи, которые я привез сюда лет пять назад, да так и не прикоснулся к ним. Я извлек их и после четырехлетнего перерыва взялся за работу.

Однако, написав около десятка страниц, я вдруг остановился и не мог продолжать. Мысль о смерти С. болью пронзила душу. «Ах, почему я так и не поговорил с ним о Боге», – подумал я.

Когда какой-то пожилой джентльмен задал мне вопрос о Боге во время беседы с членами Общества друзей, я ничего не знал о нем, даже имя его было мне неизвестно, хотя мы довольно часто встречались на собраниях в музее. Весной того же года самые ретивые мои почитатели, живущие в Токио и его окрестностях, организовали Общество любителей литературы и стали раз в месяц по воскресеньям собираться в культурном центре района Накано и беседовать о моем творчестве. Обычно это происходило с часу до пяти дня. Культурный центр находится в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома, поэтому иногда и я заглядывал туда, возвращаясь в половине четвертого с прогулки.

Собиралось, как правило, человек тридцать-сорок, беседовали они на очень серьезные, интересные темы. Люди на эти встречи приходили самые разные: президенты крупных компаний, директора небольших частных предприятий, молодые служащие, преподаватели лицеев, владельцы магазинов, выпускники университетов, мечтавшие попробовать свои силы в критике, аспиранты-математики из Токийского университета, поэтессы, домохозяйки, студенты обоего пола и пр. Всякий раз я узнавал от них много поучительного и всякий раз в самом конце отвечал на вопросы собравшихся и делился с ними своими впечатлениями. Со временем я подружился с членами общества и не только знал всех по имени, но хорошо представлял себе характер и сферу деятельности каждого, так что стал и сам получать удовольствие от этих встреч. И вот однажды на одно из собраний пришел тот самый пожилой джентльмен, который когда-то задал мне вопрос о Боге.

Тогда-то я и узнал, что его зовут С., что он был служащим высокого ранга, а теперь, уйдя на пенсию, живет обеспеченной и спокойной жизнью в Одаваре. У него нет никаких любимых занятий, к разного рода развлечениям он тоже равнодушен, зато теперь у него достаточно времени для чтения, а читать он любит с молодых лет. Это и еще возможность в любое время путешествовать по всей Японии, пользуясь полученным от государственной железнодорожной компании бессрочным билетом второго класса, делали его, так он сказал, совершенно счастливым. Как-то незаметно у него вошло в привычку перед очередной встречей Общества любителей литературы непременно заходить с каким-нибудь гостинцем ко мне и неторопливо беседовать со мной около получаса. Беседы наши, как правило, сводились в основном к тому, что он очень обстоятельно, будто отчитываясь, рассказывал мне о книгах, прочитанных за прошедший месяц, и делился впечатлениями от недавних поездок, но слушать его было интересно. Он неизменно приносил дыню из лавки Сэнбикия, слишком большую для нашей маленькой семьи из двух человек, при всей нашей любви к дыням, мы могли ее есть два, ну три дня подряд, не более, к тому же дыни очень дороги, если покупать их не в сезон, поэтому каждый раз, когда он приходил, у меня вертелась на языке просьба, чтобы он больше не утруждал себя гостинцами, но я так ни разу и не смог ее произнести, настолько он подавлял меня своей почтительностью.

Очевидно, всю Японию он уже объехал и теперь раза два в год ездил за границу. Как правило, он путешествовал с группой, объясняя это тем, что не знает языков. Изъездив всю Европу, он взялся за Китай. Когда он навещал меня, возвращаясь из очередной поездки, то всегда подробно рассказывал о том, что видел и слышал, стараясь, чтобы у меня возникло ощущение, будто я сам побывал за границей.

Групповой туризм – это, конечно, очень удобно, но мне казалось, что человеку на восьмом десятке уже не по силам дважды в год ездить за границу, и я неоднократно в весьма мягкой форме советовал ему ограничиться одной поездкой, но он только смеялся в ответ: «Возраст поджимает, потом буду жалеть, что упустил время, пока еще мог двигаться…» Он навестил меня осенью на следующий год после того, как я проводил в последний путь жену, я тогда пребывал в настолько расслабленном состоянии, что не мог дойти даже до Общества любителей литературы, хотя до него было всего пятнадцать минут ходьбы от моего дома, и дочь возила меня на машине, возможно, поэтому, когда он сообщил, что скоро отправляется в Малайзию, мне показалось, что его голос звучит не очень-то уверенно, и у меня невольно вырвалось:

– Послушайте, разве вы не понимаете, что вам это не по силам? К тому же эту страну вы прекрасно знаете, ведь именно туда вы ездили по службе во время Тихоокеанской войны и, неожиданно оказавшись в самом эпицентре военных действий, чудом уцелели. Даже если вы поедете один и будете совершенно свободны, все равно это опасно. Или вы совсем не ощущаете усталости, которая должна была накопиться за эти долгие годы? Передохните немного, в конце концов сядьте и опишите свой жизненный путь, чтобы дети и внуки могли потом прочесть, тоже хорошее времяпрепровождение, разве нет?

– Да, жена тоже волнуется, так что, думаю, это будет мое последнее путешествие, – ответил он. – Через три дня пройду медицинское обследование, тогда и посмотрим. Так что не беспокойтесь.

Когда он уходил, я, как обычно, проводил его до выхода, и, когда мы прощались, он вдруг сказал:

– Сэнсэй, можно, я пожму вам руку?

Раньше он никогда не говорил ничего подобного. Поэтому я удивился, но протянул ему правую руку. Его ладонь была холодна, да и сам он выглядел не лучшим образом. Я постоял на крыльце и, пока он не скрылся за воротами, провожал его взглядом.

Не прошло и двух недель, как я совершенно неожиданно получил от его жены телеграмму, извещающую о его смерти. Я просто не мог в это поверить. Дочь связалась с правлением Общества и удостоверилась, что он действительно скончался. Я отправился на похороны, где узнал, что через три дня после нашего с ним разговора он лег на обследование в больницу, там у него обнаружили рак, сразу же оперировали, но спасти его уже не удалось.

Я до сих пор не могу поверить в смерть С. Не потому ли, что так и не удосужился ответить на его вопрос? Быть может, именно надежда все-таки получить ответ и заставляла его заходить – а он делал это раз пятьдесят – ко мне по дороге на очередную встречу членов Общества любителей литературы? Распространено мнение, что старики ездят за границу не потому, что их интересует культура, живопись или архитектура, просто они хотят оказаться в непривычной обстановке, поглазеть, как живут люди в других странах, расслабиться. Наверно, это суждение справедливо и по отношению к нему, но однажды, вернувшись из Франции, он сказал мне одну очень странную вещь:

– В этот раз нас водили в собор Парижской Богоматери. В Европе везде полно великолепных старинных церквей, но до сих пор я видел их только из окна автобуса и считал, что они – символ доренессансного христианства, памятники древней архитектуры, и только. Однако на этот раз, – может быть, так было запланировано, не знаю, – нас высадили у собора Парижской Богоматери и провели внутрь. Это было потрясающе! Величие самого здания можно оценить и из окна автобуса, но когда мы вошли и я увидел множество коленопреклоненных людей, я был потрясен. Я всегда считал, что революция освободила французов от религии. Сэнсэй, а как современные французы относятся к Богу?

Я не принял его вопрос всерьез. Я думал тогда о том, что встреча членов Общества уже началась, и подспудный смысл этого вопроса ускользнул от моего внимания. А ведь застенчивый С. просто хотел таким образом все-таки вытянуть из меня мое мнение о Боге. К сожалению, я так ничего ему и не ответил. Для С. это был, скорее всего, вопрос жизни и смерти, а я отмахнулся от него, решив, что у нас еще будет возможность поговорить…

Да, ведь и позже, когда С. вернулся из путешествия по Северному Китаю, он, подробно рассказав мне о том, какое впечатление произвела на него экскурсия в Храм Неба в Пекине, сказал:

– Когда я поднялся на крышу Храма и увидел совершенно чистое, без единого облачка осеннее небо, я представил себе, как древние китайцы взирали отсюда на небесных богов, и вдруг преисполнился таким благоговением, что готов был упасть на колени, но вовремя вспомнил, что современный Китай – коммунистическая страна, религия там отрицается, да и сам Храм Неба стал просто историческим памятником. А как же древнее Небо, древние боги? Что они теперь для китайцев? – Договорив, он впился в меня глазами.

Несомненно, и тогда он старался всеми силами вытянуть из меня ответ на свой вопрос, а я был столь невнимателен, что не заметил этого.

Мне стыдно. Мне нет никаких оправданий. Он ведь говорил мне, что никогда в своей жизни не читал никакой художественной литературы, кроме моих сочинений, зато мои прочел все полностью и, после того как мы с ним познакомились, относился ко мне с такой искренней любовью. И чем я ему за все это отплатил?

Моя рука до сих пор помнит, как тверда и холодна была его ладонь в тот день, когда мы обменялись рукопожатием, я словно ощущаю на себе пристальный взгляд его печальных глаз, безмолвно и отчаянно взывающих: «Сэнсэй, расскажите же о своем Боге!» А я огорчил этого прекрасного, замечательного читателя, так и не ответив на его последний вопрос, и эту печаль он унес с собой в иной мир. Причем я ведь мог бы ответить ему совсем просто: «Мой бог – это Великая Природа».

Но исправить уже ничего было нельзя, и горечь, которую я испытывал при одной этой мысли, не давала мне писать дальше.

Спустя несколько дней, когда я все так же сидел, задумчиво глядя на пустой л ист бумаги, мне показалось, что откуда-то из-за спины до меня донесся голос С:

– Сэнсэй, пишите же, пишите скорей, не мучьте себя тем, что не ответили мне. Ваши читатели ждут. И я тоже смогу обрести вечный покой, прикоснувшись к тайнам вашего творчества, проникнув в его сокровенный смысл.

Я оглянулся, хотя глупо было ожидать, что я увижу покойного, и в тот же миг будто пелена спала с моих глаз. Да, мой долг перед читателями написать об этом. Мой долг – объяснить им, какого Бога я имел в виду, когда с таким пафосом заявил: «Литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога». Перечитав полное собрание своих повестей и рассказов, я так и не сумел обнаружить, где это написал, но оставались неперечитанными еще восемь томов эссе, наверное, это оттуда. Раз С. удалось найти эти слова…

Итак, что такое для меня Бог? Подумав, что именно об этом и следует написать, я решительно склонился над листом бумаги, но никак не мог сообразить, с чего начать. Если бы мне удалось найти эссе, в котором я это написал, это наверняка помогло бы мне, но я не взял с собой на дачу ни одного сборника своих эссе. Пока я пребывал в растерянности, неожиданно появился Дзиро Мори.

– Прекрасно! – заявил он. – Похоже, переезд сюда пошел тебе на пользу, говорят, ты уже и за работу взялся? Не прошло и четырех лет! Вернулся к тому, что начал писать во время болезни жены?

– Да нет, то я забросил. Взялся на новое. Как раз мучаюсь над началом, никак не получается.

– Неужели? Жаль, ведь было написано около двухсот страниц. Помню, ты мне давал читать. Первая глава, там где диалог между старой дзельквой и стариком поэтом, просто шедевр. Еще меня поразила другая глава, ну та, о твоем друге, Жаке, который полвека назад мечтал о космическом путешествии… Не стоит ли довести эту работу до конца? Ведь есть уже целых двести страниц. За лето ты бы вполне мог ее закончить. Порадовал бы своих читателей. А то они совсем заждались.

– Нет, я просмотрел рукопись, прежде чем ехать сюда. Нынешние читатели такое читать не станут. А если и прочтут, никакого отклика у них это не встретит.

– Да быть того не может! Нельзя ли объяснить поподробнее?

– Что ж, попробую, только не сейчас… Говорят, нынче летом в Токио страшная жара, а здесь, в горах, дни такие ясные, даже туманов нет, просто замечательно. Ты специально приехал, а я не могу ничем тебя порадовать, мы могли бы прогуляться вдвоем по лесу, но меня радикулит замучил, так что увы… А знаешь, мой брат здесь внизу скучает вдвоем с женой. Он будет рад, если ты его навестишь.

Дзиро Мори заявил, что и сам об этом подумывал, и вскоре по горной тропинке ушел вниз, к дому брата. Но прежде, чем покинуть меня, он, улыбаясь, произнес фразу, которую я до сих пор не могу забыть:

– Возможно, ты и прав. Я считаю ту главу шедевром, но вряд ли все читатели со мной согласятся. Ну, что старик поэт обращался к старой дзелькве, это еще туда-сюда, но вот что она с ним разговаривала и он ее понимал – в это они никогда не поверят. Они наверняка отнесутся скептически к самой идее о возможности диалога между человеком и деревом, им покажется, что автор на старости лет выжил из ума.

Глава вторая

Получалось, что я просто должен написать о Боге.

Возможно, читатели действительно скептически пожмут плечами и отвернутся от меня, решив, что я выжил из ума. Тем не менее я все-таки напишу.

Приехав на дачу, я, подбадриваемый деревьями, поставил шезлонг в их тени и прилег отдохнуть. Вот какие мысли пришли мне тогда в голову. Чтобы вернуть жизненные силы моему одряхлевшему и ждущему смерти телу, есть только один способ, тот, которым я уже воспользовался однажды, когда полвека тому назад заболел туберкулезом и проходил курс климатотерапии в высокогорном французском санатории в Отвиле. В то время туберкулез считался смертельной болезнью, методы его лечения еще не были разработаны, эффективные лекарства тоже отсутствовали, бытовало мнение, что есть только один способ избежать летального исхода – пройти курс климатотерапии в высокогорном санатории.

Почти все время, за исключением специально отведенных часов на занятия физкультурой и на сон в палате, я должен был проводить, закутанный в одеяло, на самой примитивной, больше похожей на шезлонг койке в так называемом кюре – помещении для воздушных ванн, представлявшем собой что-то вроде открытого с трех сторон балкончика с навесом, на котором помещалась только сама койка да еще маленькая тумбочка с настольной лампой. Особенно важным считалось время с часу до трех дня, его так и называли «время погружения в природу», в эти часы надо было лежать, не засыпая, ни о чем не думая, полностью отрешившись от окружающего мира и сосредоточив все свои душевные силы на активизации внутренней жизненной энергии. В эти часы санаторий затихал, словно погрузившись на морское дно, весь городок тоже замолкал: не ездили машины, даже собаки переставали лаять, все словно помогали больным бороться с болезнью. Это было весьма мучительное упражнение, требовавшее от человека полной неподвижности – нельзя было ни на что обращать внимания, пусть даже тебя смаривал сон, пусть тебя зимой засыпало снегом..

В мой первый день в санатории его главный врач профессор Д. объяснил мне, что метод тотального погружения в природу в чем-то сродни известной в Японии дзенской практике медитации: человек должен, отбросив посторонние мысли, не погружаясь ни в сон, ни в размышления, направить все силы на привлечение к себе великой энергии, способной поддерживать его жизнь. Я сказал ему, что нельзя заниматься медитацией лежа, следует неподвижно сидеть на коленях с прямой спиной, и показал, как это обычно делается, но доктор, улыбаясь, возразил, что дух дзен остается духом дзен независимо от того, лежишь ты или сидишь, затем, добавив, что впервые имеет дело с пациентом из страны, где практикуют медитацию, а потому с нетерпением ждет результатов, похлопал меня по плечу.

И вот этот-то метод я и стал применять в нашем саду в Каруидзаве, и действительно, не прошло и трех дней, как я взбодрился настолько, что смог сесть за работу.

Потом, не выдержав насмешек вышеупомянутого Дзиро Мори, я забросил работу и, устроившись в саду в шезлонге, начал новый курс лечения…

В том году выдалось на редкость хорошее лето: дни стояли ясные, безоблачные, даже туманы, обычные в горах в это время, отсутствовали. Свежий и чистый воздух, прохладный ветерок, теплые ночи, сверкавшие множеством звезд… Словом, более подходящие условия для принятия дневных и ночных воздушных ванн трудно себе представить. К тому же многие дачи пустовали, вокруг было безлюдно и тихо.

Да, точно, это случилось в одиннадцать часов утра на третий день. Я лежал в рощице рядом с домом, в прогалах между ветвями лиственниц, синело ослепительно чистое небо, помню, меня еще охватил страх, что оно вот-вот поглотит мое бесстрастное, бесчувственное тело, и в этот момент я услышал торжественный голос.

– Для тебя Бог – это та великая сила, которая существует в нашей вселенной, сила, которая приводит в движение мир Великой Природы, подчиняя его непреложным, незыблемым законам, сила, которая создала эту Землю, Солнце и Луну, а на Земле – человека и прочих живых тварей. Ведь ты думаешь именно так? И ты прав. Другого Бога нет. Так почему же ты не хочешь написать об этом Боге?

Я невольно привстал. Голос явно доносился с неба. Я, несомненно, слышал его собственными ушами. Я завертел головой, стараясь угадать, откуда именно он исходил, но слышал только громкое биение своего сердца.

И вдруг, опустив голову, я увидел у самых своих ног скромные лиловые цветочки скабиозы. Это были любимые цветы моего дорогого покойного учителя, Такэо Арисимы, до войны они каждое лето радовали нас бурным цветением, но сразу же после войны американцы, оккупировавшие Японию, стали распылять с воздуха инсектициды, которые действительно уничтожили всех вредных насекомых, но одновременно в нашем саду сначала перестали цвести, а потом как-то незаметно исчезли полевые цветы.

«Неужели теперь, через сорок лет, скабиоза возродилась?» – обрадовался я, одновременно удивляясь тому, что до сих пор не замечал ее, хотя неоднократно лежал на этом месте в шезлонге. Посетовав на слабость своего зрения, я подумал, что, наверное, и слух стал меня подводить. Мне казалось, что я слышу голос Небес, но может быть, это была просто слуховая галлюцинация? Или же на меня снизошло что-то вроде сатори, просветления, являющегося обычно следствием медитации, ведь говорил же когда-то профессор Д., что метод природного лечения – это по существу та же медитация? Когда-то давно, будучи третьекурсником университета, я сдавал государственные экзамены на звание гражданского чиновника высшего разряда и, готовясь к устному экзамену, вместе со своим близким другом Кикути провел четыре недели у себя на родине в храме Хакуина[1]1
  Хакуин (1685–1768) – дзенский монах, патриарх секты Риндзай. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, – прим. перев.).


[Закрыть]
. Тогда настоятель храма много рассказывал нам о медитациях и просветлениях Хакуина. Это были дзенские просветления, и можно ли их было считать голосом Неба?

Я так и не смог прийти ни к какому выводу. Мне, проходившему курс обучения во Франции, исходившему при изучении социологии, экономики и теории денег из положений позитивистской философии, возомнившему себя позитивистом, не так-то просто было признать реальность голоса Неба как результата сатори.

Я писал о том, как тепло встретили меня деревья, когда я приехал на дачу, но на самом-то деле мне потребовалось немало конкретных подтверждений, чтобы убедиться: мои беседы с деревьями – это не досужие выдумки, а реальность.

Семь лет тому назад, закончив писать роман «У врат смерти» и отправив рукопись в издательство, я, будучи в состоянии полного упадка сил – сказывалось долгое умственное напряжение и недостаток движения, – приехал на дачу, и вот тогда-то, выйдя в сад, я тут же услышал, как ко мне обращается самый большой клен, растущий перед балконом.

– Добро пожаловать, сэнсэй, – говорил он, – все уже начали беспокоиться, что вы никогда больше не приедете. Мужайтесь! Берите пример с нас. Ходите осторожней. Зима в этом году была снежная, а весна дождливая, вода вымыла землю, и наши корни вылезли наружу, не споткнитесь. Смотрите, как мы стараемся, как крепко цепляемся за землю корнями! Нам приятно, если вы это увидите….

Пораженный, я опустил глаза вниз и впервые заметил торчащие из земли многочисленные корни. Однако поверить в то, что со мной разговаривал этот огромный клен с развесистой зеленой кроной, я все равно не мог, поэтому, приложив ладони к его толстому стволу, посмотрел вверх, на ветви. Человек может говорить с деревьями, но вот чтобы дерево говорило с человеком… Такого просто быть не может! Да, я когда-то действительно пытался обратиться к дереву, о чем написал такое пятистишие:

 
Когда, горем убитый.
Дни коротал в тоске,
О бедах своих
Поведать решил безымянному
Дереву у дороги.
 

Но чтобы дерево заговорило со мной!

Пятьдесят три года тому назад этот клен рос, с трудом удерживаясь на самом краю обрыва и нависая над тропинкой, спускающейся от нашего дома к расположенному ниже по склону горячему источнику. Хозяин источника отдал его мне, и я пересадил его в свой сад. Помню, что старик садовник сказал тогда:

– Сэнсэй, посмотрите, как этот клен рад, что оказался наконец на твердой земле.

Может, клен решил заговорить со мной, желая отблагодарить за заботу? Но этого скорее можно было ожидать от магнолии, которая росла в саду нашего токийского дома и за которой я ухаживал куда более любовно, однако ничего подобного и в помине не было. Эту магнолию вскоре после войны по моей просьбе достал и посадил садовник. Желая как можно быстрее полюбоваться цветами, я заботливо ухаживал за ней, старательно рыхлил землю, подкармливал, и не зря: магнолия на глазах тянулась вверх, крона становилась все пышнее, очень скоро она превратилась в величественное дерево, по-хозяйски раскинулась над садом и зацвела на радость всем великолепными белыми цветами. Даже садовник был в восторге и все твердил, что вот даже дерево помнит добро и отплатило за мою заботу. Может быть, эта магнолия не заговорила со мной потому, что я еще не был готов ее услышать?

Вернувшись осенью в Токио, я, ради эксперимента, вышел в сад, посмотрел вверх, на ветви магнолии, приложил к ее стволу ладони и попробовал с ней заговорить.

– Ведь правда же, такого не бывает, чтобы деревья разговаривали с людьми? – спросил я и вдруг услышал:

– Неужели, сэнсэй, у вас наконец прорезался слух? Вот радость-то!

Пораженный, я опустил руки и застыл в полном недоумении.

– Конечно же деревья умеют говорить! Ведь друг с другом-то мы разговариваем… Правда, нам помогают птицы. Знаете ту старую дзелькву, которая растет в старой усадьбе виконта Н., в углу возле дороги? Она тоже считает себя обязанной вам. Мы тут недавно посоветовались и решили в знак благодарности порадовать вас с супругой – вот этот участок сада, где ничего не растет, будущей весной украсится цветами сурепки. Так что ждите. Думаю, и супруга ваша будет довольна.

– Ты хочешь сказать, что сурепка вырастет в том месте, куда мы до сих пор сбрасывали опавшую листву? Но каким образом деревьям, которые не могут сдвинуться с места, удастся ее посеять?

– А кто сказал, что сеять будем мы? Нет, это завирушки.

– Что? Ты хочешь сказать – это завиральная идея? Зачем тогда морочить мне голову?

– Да нет же, завирушки – это такие птички, не знаете? Чуть больше воробья, с красивыми коричневыми перышками и звонким голосом. Они часто собираются на моих ветвях, неужели вы никогда их не замечали? Старая дзельква из усадьбы виконта Н. поручила им посеять сурепку.

Содержание нашего разговора, в общем-то, не имеет никакого значения, главное, я был вполне удовлетворен результатом эксперимента, ибо мне удалось-таки поговорить с магнолией, однако я по-прежнему недоумевал, не понимая, как это возможно. Впрочем, в конце концов я успокоился, удовольствовавшись довольно произвольным объяснением, что даже дерево способно заговорить, если оно любит и если ему внимать с открытым сердцем. Однако, опасаясь, что, узнав о моих беседах с деревьями, близкие решат, что я заболел, я никому, даже жене, не стал рассказывать об этом.

В том же году, в конце ноября, маленькая зимняя камелия, растущая рядом с магнолией, украсилась махровыми красными цветами, и, когда однажды утром я подошел, чтобы полюбоваться ими, из кроны магнолии послышался голос.

– Сэнсэй, взгляните потом на землю за моим стволом. Она вся покрыта ростками сурепки. Не думайте, что это сорняки, не выдирайте их. Никакого ухода они не требуют, если вы предоставите их самим себе, весной у вас здесь будет полянка сурепки.

И точно, земля за магнолией была густо покрыта какими-то ростками. Следуя ее совету, я не стал их трогать, и на следующий год, в апреле, ростки расползлись по всему пустому участку сада, поднялись больше чем на метр и украсились великолепными желтыми цветами, ярко сверкавшими в солнечных лучах. Даже моя домоседка жена была настолько поражена, что стала часто выходить в сад и подолгу стоять, любуясь зарослями сурепки. Она говорила, что, как ни красива эта сурепка, есть что-то жутковатое в ее неожиданном появлении в нашем саду, где ее никто не сеял, и мои слова о том, что следует относиться к сурепке как к дару небес, не рассеивали ее тревоги, она все равно видела в этих желтых цветах какое-то дурное предзнаменование, и только когда я заявил, что, насколько мне известно, семена посеяли птицы, которых называют завирушками, она сделала большие глаза:

– Ах вот что, значит, это они…

Тут уже я удивился, что ей известно о завирушках.

– Они вроде воробья, только чуть больше, – сказала жена, – и голоса у них такие звонкие. Я однажды увидела стайку на нашей магнолии и бросила им крошек, но они не стали есть… Тут как раз пришел молодой человек из бюро перевозок и сказал: подумать только, даже в Токио залетают завирушки, наверное, потому, что здесь у вас так тихо. От него-то я и узнала, что этих птичек называют завирушками. Ну, раз это они посеяли, волноваться нечего.

Тогда я еще подумал: может, рассказать жене о моем разговоре с магнолией, но в конце концов так и не решился. Когда на следующий день я спустился из своего кабинета в столовую выпить чаю, жена с гордостью сообщила мне, что специально позвонила молодому садовнику и расспросила его о сурепке. А тот объяснил, что, скорее всего, завирушки поклевали где-то семян сурепки, а потом прилетели и устроились на ветвях магнолии, с их пометом семена упали вниз и проросли.

Таким образом вопрос о появлении в нашем саду сурепки разрешился, и с тех пор каждую весну один из его уголков превращался в цветущую полянку, мы даже стали немного роптать, потому что сурепка все время норовила вторгнуться на клумбу с розами, находившуюся рядом с магнолией.

На этом я счел свой эксперимент благополучно завершенным и в пору первого цветения сурепки отправился навестить старую дзелькву из усадьбы виконта Н., приятельницу нашей магнолии. Выйдя из дома и пройдя немного, я увидел огромное дерево, росшее справа за каменной оградой, его развесистая крона нависала над дорогой. Раньше я всегда останавливался неподалеку и, глядя на дзелькву с дороги, заводил с ней безмолвный разговор, но на этот раз она сама окликнула меня и попросила подойти поближе, объяснив, что ворота открыты. Так оно и оказалось. Я подошел к дереву, и оно сказало:

– Можете не благодарить меня за сурепку, я просто попросила завирушек. Мне очень приятно, что цветы вам в радость.

– Как все же странно, что дерево может разговаривать с человеком…

– А почему нет, мы ведь тоже живые. Просто раньше вы были лишены слуха и не слышали меня… Но теперь мы можем беседовать, и это чудесно. Я через птиц переговариваюсь с вашей магнолией и знаю обо всем, что происходит у вас в доме.

Вот в таком духе проходил мой первый разговор с давно знакомой мне старой дзельквой. Надо будет при случае написать о старых деревьях, подумал я тогда и действительно начал писать нечто под названием «Беседы дряхлой дзельквы и старого поэта», однако, прилежно исписав около двухсот страниц, бросил.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю