Текст книги "Книга о Боге"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)

В моем же случае желание Бога-Родителя состоит якобы в том, чтобы я, ради долгих лет жизни и возможности писать, старался не соприкасаться с пылью, то есть с миром. Иными словами, Бог велит мне – из дома ни шагу, сиди в своем кабинете и пиши.

И около двух лет я действительно жил именно так – сидел в своем кабинете и писал, но при этом авторство возникшего за это время текста вызывает большие сомнения. Мне было велено написать для Бога три книги, точно так же, как это сделал мой предшественник, Иоанн, который был послан свидетельствовать о Свете и перерождением которого я являюсь – ведь недаром имя мое расшифровывается как Усмиряющий Светом. Но эти книги не могут считаться моими, ведь в них все, начиная от основной идеи и кончая мельчайшими деталями, подсказано Богом-Родителем, то есть я был всего лишь его рукой, водившей пером по бумаге.

Когда госпожа Родительница впервые обратилась ко мне с требованием написать эти книги, я по-настоящему ничего не знал о христианстве и не верил в историю с Иоанном. Почти на полгода меня заперли в кабинет, облачив, как узника, в красную куртку, запретили выходить куда бы то ни было – ни на прогулки, ни по делам – и заставили писать. Пока я писал, меня время от времени посещала госпожа Родительница. Надзирая за мной, она одновременно рассказывала мне о Боге-Родителе и о вере, более того, мне являлись и сам Бог-Родитель, и Иисус, и Будда, они просвещали меня, неверующего, в результате я уверовал в Бога-Родителя и справился с порученной мне работой.

Но, разумеется, я не верил, что являюсь восприемником (перерождением) Иоанна. И вовсе не потому, что ничего не знал о христианстве и об Иоанне. В марте этого года я, выполняя приказ Бога-Родителя, многое узнал и о том и о другом, но вовсе не чувствовал Иоанна своим предшественником.

Однако 17 августа, покидая мой дом в Каруидзаве, госпожа Родительница впервые сообщила мне, что, когда в четыре года я был брошен родителями и остался сиротой, Иисус обратился к ней с просьбой заменить мне мать и опекать меня, ибо я являюсь восприемником Иоанна. Я знал о том, что с того момента, как Иисуса распяли на кресте, Иоанн заботился о Богоматери Марии, как преданный сын, он разделил вместе с ней крестные муки Иисуса, и не только, – посвятив жизнь Его вере, он до конца дней своих проповедовал Его учение. Поэтому слова Родительницы растрогали меня, но в душе осталось сомнение, и, наверное почувствовав это. Родительница сказала:

– Я родилась в деревне Саммайдэн провинции Ямато в крестьянской семье, моими родителями были Хансити Маэкава и Кину, но еще раньше, более двух тысячелетий тому назад, я была матерью Будды, госпожой Майей. Тогда я умерла молодой, и Будда много страдал из-за меня, но потом я была еще и Марией, матерью Иисуса. И Иисус и Будда – мои дети… И теперь, когда исполнились сроки и Бог-Родитель приступает к Спасению Мира, я как Мать Человечества всегда нахожусь рядом с Ним и помогаю Ему…

Услышав эти слова, я весь подобрался: мне вспомнилось вдруг, как Иисус и Будда появились в моей комнате и обстоятельно беседовали со мной.

Они говорили о том, что Бог-Родитель в 1838 году снизошел на Мики Накаяма, а через сто пятьдесят лет в заранее назначенный срок он появится в нашем дольнем мире и приступит к его. Мира, Спасению. Он появится в нашем мире и приступит к его Спасению потому, что в противном случае Человечество и вообще все живое на Земле погибнет и она превратится в мертвую планету. Именно поэтому, именно для того, чтобы помогать Богу-Родителю как подобает Матери Человечества, живосущая Родительница, Мики Накаяма, явилась в дольний мир, как и было намечено, накануне столетней годовщины со дня своей смерти и теперь, шествуя по миру, подготавливает его к появлению Бога-Родителя. Когда Бог-Родитель приступит к Спасению Мира, Иисус и Будда спустятся в Мир явлений и станут помогать Ему и матери своей, госпоже Родительнице.

И теперь, размышляя обо всем этом, я согласился с тем, что раз японка Мики Накаяма когда-то была индианкой, госпожой Майей, а потом еврейкой, Богоматерью Марией, то и я, японец, когда-то был Иоанном (может, до этого и после этого я был еще кем-то и жил в каких-то других странах), и что, когда говорят: все люди, независимо от того, в какой стране они родились, братья и сестры, ибо все они – дети Бога-Родителя, – это вполне естественно, потому что Бог многие-многие века заботится о каждом человеке, как о дитяти Своем. И согласился я с этим потому, что получил некоторое – еще далеко не полное – представление о Божьем мире (Истинном мире) и человеческом мире (Мире явлений).

Вот почему у меня возникла уверенность, что я обязательно доведу до конца работу над тремя книгами, автором которых мне пришлось стать из-за моей связи с Иоанном, причем отныне буду писать с удовольствием, чего не было раньше. И вот теперь госпожа Родительница говорит, чтобы, завершив эти три книги, я не останавливался, писал еще, сколько напишется… Это меня смущает и повергает в сомнения.

Госпожа Родительница с жаром убеждала меня полностью отстраниться от мира, вообще не выходить из дома, дабы не оседала на мне мирская пыль. Ведь, чтобы выполнить намеченное, я должен жить долго. Именно в таких условиях я создал все книги, связанные с Иоанном. Однако это стало возможным потому лишь, что, как неоднократно уже говорилось, не я был их непосредственным автором.

Но ведь если я пишу что-нибудь свое, то прежде всего выбираю тему, а для этого обращаюсь к жизни общества, к реальной действительности, они-то и подсказывают мне, о чем писать. В процессе работы я должен постоянно анализировать то, что выходит из-под моего пера, размышлять, как это соотносится с мыслями и чувствами реально существующих людей. Поэтому я никак не могу полностью абстрагироваться от мира (от общества), какая бы пыль надо мной ни нависала, как бы эта пыль ни сокращала срок моей жизни. И говорить мне: «Пиши, никуда не выходя из своего кабинета, избегай всяких соприкосновений с миром» – все равно что сказать: «Не пиши!»

Поэтому даже в те дни, когда я, как каторжный, писал «Улыбку Бога», я, изнывая от желания соприкоснуться с реальной жизнью общества, удовлетворял его единственно дозволенным мне способом, а именно по утрам и вечерам от корки до корки прочитывал три газеты. (При этом мне неоднократно делали замечания: мол, если у тебя есть время читать газеты, ты лучше трать его на то, чтобы побыстрее написать книгу.) Но газеты, сколько и как внимательно их ни читай, не дают ощущения личного участия в реальной жизни общества, к тому же в них зачастую игнорируется то, что на самом деле очень важно. Как я уже писал, мне, к примеру, не было ничего известно о том, что японские финансовые круги так озабочены еврейской проблемой, пока мне не рассказал об этом Каваиси-младший. Тогда-то я и решил не отрываться от реальности, даже если это сократит срок, моей жизни, но пришлось отложить это решение до окончания работы над третьей книгой.

Однако госпожа Родительница с любовью и нежностью стала убеждать меня поберечься.

Поскольку Бог-Родитель, желая, чтобы я написал еще много книг, готов продлить срок моей жизни, то я – при условии, что буду заниматься любимым делом и избегать общения с миром, дабы не подвергать себя воздействию пыли, – наверняка доживу до полного человеческого возраста, то есть до ста пятидесяти лет, более того, Бог-Родитель с удовольствием дарует мне и двести лет жизни. Какая же это радость для нее, госпожи Родительницы, для ее материнского сердца!.. В этих ее словах звучала такая беззаветная любовь, какой я еще не знал, хотя и прожил в этом мире уже девяносто один год. «Вот она какова, материнская любовь», – думал я, вспоминая эти ее слова, и каждый раз чувствовал себя растроганным, глаза мои увлажнялись, благодарность переполняла сердце и я готов был отступиться от своего намерения, понимая, что просто не имею права предать ее ожидания.

Тем не менее, проведя в мучительных раздумьях два-три дня, я все-таки решил поступить по-своему.

Моим жизненным кредо всегда было «Жить – значит писать». Я должен писать до конца, и ради этого мне следует жить в реальном мире, невзирая ни на какую пыль. Это первое.

В этом году подошел срок Богу-Родителю спуститься на Землю и самому заняться Спасением Мира – этот срок был определен еще во времена сотворения человечества, – и Бог уже с прошлого года в сопровождении Родительницы шествует по миру, осуществляя Великую Уборку. Он задумал спасти человечество и все живое от полного уничтожения, а Землю – от опасности стать мертвой планетой. Он хочет, чтобы людям, возлюбленным чадам Его, открылись Его желания и они зажили бы счастливо. Для того чтобы помочь Богу-Родителю и госпоже Родительнице в деле Спасения Мира, на Земле должны появиться Иисус и Будда. И поскольку мне говорят: «Пиши, чтобы помочь Богу», – я не могу отстраниться от мира единственно из страха перед пылью, которая может укоротить мой жизненный срок. Это второе.

Что касается пыли, то нет никакого смысла ее бояться – ведь сколько бы ее ни скапливалось, она не причинит вреда, если не будешь лениться ее счищать. Если же они полагают, что я не смогу очищать себя от пыли потому, что слишком стар, то мне ведь и так недолго осталось, я стою у самого порога смерти. И теперь, когда я узнал об Истинном мире и о Мире явлений, я готов умереть в любую минуту, более того, зная, что мир смерти – это земля вечного блаженства, где люди покоятся, приникнув к лону Бога-Родителя, я буду только рад побыстрее оказаться в Истинном мире и уже оттуда участвовать в Спасении Мира. Это третье.

Поэтому я принял решение: сообщу о своем намерении богоданному духу (совести), в душе моей пребывающему, и откровенно расскажу обо всем госпоже Родительнице, когда она появится у меня в следующий раз, при этом попрошу у нее прощения за то, что собираюсь поступить вопреки ее воле.

Как только я принял это решение, со мной стали происходить странные вещи.

Ежедневно в час ночи меня будила госпожа Родительница, и я, не вставая с постели, до половины пятого беседовал с ней. Еще семнадцатого числа, уходя от меня, она сказала: «В горах скоро станет холодно, но ты не волнуйся, я стану ложиться рядом с тобой, чтобы ты не простудился». И она действительно проводила со мной каждую ночь, поднявшись же, расталкивала меня, говорила со мной, заставляла отвечать на вопросы. Часов в пять она удалялась, а я дремал до семи часов, затем вставал. Ложился я каждый день в одиннадцать, так что по-настоящему крепко спал не более двух часов, и вставать в семь мне было очень тяжело. В результате днем я все время клевал носом.

Поднимаясь с постели утром двадцать третьего числа, я вдруг подумал: «А о чем, собственно, мы сегодня говорили?» Вроде бы о чем-то ожесточенно спорили, но о чем именно, не помню. Беседа, которую мы вели за день до этого, двадцать второго числа, тоже произвела на меня глубокое впечатление, но содержание ее помнится очень смутно. Поскольку записывать на магнитофон эти ночные беседы невозможно, надо бы днем восстанавливать их в памяти и хотя бы вкратце записывать главное. Интересно, зачем она каждую ночь будит меня, говорит со мной целых три часа, да еще принуждает к диалогу? Что, это такой способ обучения?.. Мне очень захотелось встретиться с Каваиси и обсудить с ним свои сомнения.

Но Каваиси этим летом не приехал на дачу родителей своей невестки: в конце июля его сын с семьей уехал в Америку, фирма командировала его на три года в Нью-Йорк, где он должен был служить в банке и одновременно стажироваться по проблемам международного финансирования.

Однако часов в десять к нам неожиданно пожаловала госпожа Родительница.

Я удивился и обрадовался. Несомненно, она пришла потому, что проведала о моем решении. Я собирался рассказать ей обо всем и был готов к любым упрекам. Поэтому, когда ее неизменный спутник юноша Ито зашел в мой кабинет поздороваться, я тут же, хотя мы никогда не вели с ним задушевных разговоров, выложил ему все, о чем хотел говорить с Каваиси – и о своем принятом в результате мучительных раздумий решении, и о том, как я намереваюсь его осуществить.

И в то же мгновение раздался голос госпожи Родительницы.

– Что ж, побеседуем, – сказала она, облачилась в алое кимоно и, сев на алое сиденье в моем кабинете, сразу же заговорила: – Находясь внутри сего отрока, я услышала твой голос и возрадовалась – ну наконец-то он решился…

Какие там упреки – она не только не стала меня бранить, а, наоборот, по меньшей мере в течение часа говорила мне о том, как порадовало ее мое решение, пыталась укрепить мой дух, передавала указания Бога-Родителя. Не помня себя от радости, я даже толком не слышал, что она говорила.

Только потом, несколько раз прослушав запись этой беседы, я все понял, но здесь приведу лишь некоторые положения.

– В современных религиях, если разобраться, нет ничего, кроме догм и канонов, им они прикрываются, оправдывая свое бездействие, существуют лишь красивые обряды, к участию в которых привлекается множество людей, и это достойно сожаления. Но многие религиозным трактатам предпочитают книги, в которых человек свидетельствует о прожитой им самим жизни, повествует о своих сомнениях и страданиях. Бог и так и эдак старался объяснить тебе, что ты должен превыше всего ценить свои реальные деяния, и ты наконец прозрел…

– В последние два года ты постоянно просил, чтобы я сделала тебя здоровым, чтобы укрепила твои ноги… Знаешь, до сих пор все люди, которых считали великими, которых почитали праведниками, страдали от одиночества, у каждого были свои горести, но они умели из всего извлекать уроки и совершенствоваться духом, так и рождается великая личность, праведник… Ведь сколько ни тверди о своих недугах, сколько ни проси, чтобы тебя исцелили, на самом деле важно только одно – зачем, ради чего ты хочешь исцелиться… Одного желания быть здоровым мало для рождения личности. И мы так старались, чтобы ты это осознал, чтобы ты это понял. И когда сегодня из нутра ясиро я услышала твой голос, я так обрадовалась – ах, как хорошо, не зря я сегодня сюда пришла! Это же прекрасно, что ты обрел наконец желание укрепить свою плоть ради того, чтобы передавать людям то, что должен им передать. А иначе что толку в твоем исцелении?..

– Вот ты на днях меня спрашивал: неужели человек, живя, неизбежно поднимает вокруг себя пыль? Что же, он просто не может существовать, не поднимая пыли?.. Я тогда тебе рассказала о пыли все, что знала, ведь, шествуя по миру, я вижу, сколько в нем скопилось этой самой пыли, просто дышать нечем: здесь и жажда денег, и жажда власти, и тщеславие, и высокомерие, и злоба, и ненависть… Потому-то, прежде чем приступить к Спасению Мира, Бог-Родитель и вынужден провести Великую Уборку. Вот я и говорила тебе, чтобы ты, дабы не соприкасаться с мирской пылью, держался от мира подальше и писал бы свои книги, сидя в тиши своего кабинета. Но ты, в результате мучительных раздумий, все-таки решился… Бог-Родитель и я, мы шествуем по миру, окутанному пылью, и тот, кто хочет оказать нам хоть самую маленькую, хоть с булавочную головку, помощь, не может запираться в кабинете под тем предлогом, что боится пыли… Даже если станешь задыхаться от нее, ты должен идти к людям, разделять их страдания и запечатлевать на бумаге свои мысли о возлюбленных чадах Божьих. Это и будут твои произведения. Других ты писать не можешь. Да, впрочем, ты ведь уже решил, что станешь делать это даже вопреки моим наставлениям, продиктованным любовью к тебе, не обращая внимания на мои упреки…

– Я не только не сержусь, напротив, я очень рада, что ты наконец-то это осознал. И теперь Бог понемногу будет укреплять твою плоть, чтобы ты мог работать, так что не волнуйся… Ноги твои тоже постепенно окрепнут. Ведь мы давно уже ждем момента, когда ты наконец решишься… Видишь ли, Бог никогда не станет настаивать – мол, в одном случае поступай так, а в другом – этак. Он делает все, чтобы ты прозрел сам и сам все понял, и Он очень рад тому, что это наконец свершилось. Спасая мир, Бог старается здесь, в Мире явлений, возродить чувства и мысли, свойственные Истинному миру, изменить человеческие души… И далеко не всякий может писать об этом, как бы он ни усердствовал. Ты всегда говорил, что своими писаниями стараешься выразить неизреченную волю Бога. Кроме того, теперь ты наконец получил некоторое представление об Истинном мире и Мире явлений. Поэтому только ты и сумеешь спокойно написать о многотрудном деле Спасения Мира. И отныне гуляй сколько хочешь, только старайся не уставать и не перенапрягаться, Бог поддержит тебя и даст тебе силы…

Потом госпожа Родительница подробно рассказала мне, как будет осуществляться Спасение Мира, она говорила очень долго, и понять ее было не так-то легко. Но я больше не волновался: мое решение было правильным, и госпожа Родительница обрадовалась, узнав о нем.

Она и в самом деле удалилась очень довольная и веселая. Когда я провожал ее, она сказала:

– Ну, теперь можешь спать спокойно, не стану тебя так рано будить.

Я с облегчением вздохнул.

Однако вот что произошло той же ночью: я лег около одиннадцати и сначала никак не мог заснуть, потом все-таки задремал, и тут же раздался строгий мужской голос:

– Проснись, Кодзиро, пора приступать к учению, скорее просыпайся!

Он повторил эти слова еще и еще раз, я слышал их в полусне.

Не вставая с постели, я протянул руку, пытаясь нашарить наручные часы и карманный фонарик. Увидев, что часы показывают половину второго, попытался снова заснуть, но тут же зазвучал прежний голос:

– Пора приступать к учению. Проснись! Можешь не вставать с постели, но проснись!

С трудом разлепив глаза, я увидел у своего изголовья Небесного сёгуна, он говорил со мной и требовал, чтобы я отвечал ему. Беседа проходила примерно так же, как и в последние четыре дня, только сёгун насильно извлек из моей души все накопившиеся там сомнения и вопросы относительно Бога – о многих я и сам не подозревал – и начал выговаривать мне и разъяснять. Я должен был выдержать целый ряд тяжелых испытаний: меня будто призвали на судилище и подвергли пыткам.

Было около пяти, когда все закончилось и голос Небесного сёгуна замолк. Побоявшись, что если снова не засну, то буду весь день ощущать себя совершенно разбитым, я заставил себя задремать и проснулся от голоса будившей меня дочери:

– Уже семь.

Все утро – во время одевания и умывания, во время завтрака, во время прогулки до площадки, предпринятой мною ради тренировки ног, – я пытался вспомнить, о чем говорил со мной Небесный сёгун, каким пыткам и почему подвергали меня на судилище, но не мог вспомнить абсолютно ничего, даже самого основного, словно никакого разговора и не было вовсе. В результате я весь день был молчалив, словно на кого-то сердился, и даже когда уселся за стол и попытался сосредоточиться на работе над этой книгой, никак не мог вернуть утраченное душевное равновесие, меня сверлила мысль, что, если я сразу же не запишу то, что говорил мне Небесный сёгун, все это навсегда улетучится из памяти.

На следующее утро все повторилось. И точно так же я ничего не мог вспомнить. На пятое утро, примерно через час после того, как Небесный сёгун начал говорить, я решительно сказал:

– Может, вы уже уйдете? Дайте мне спокойно отдохнуть.

Сёгун ответил так:

– Здесь холодно, и, чтобы ты не простудился, госпожа Родительница, Мать всего сущего, спит рядом с тобой. Представь, что тебе поют колыбельную… Тебе станет легче…

И тут же подверг меня обычным пыткам.

Приходилось смириться с тем, что это утреннее «учение» будет продолжаться все время, пока я живу на даче. Когда в тот же день после обеда я с тяжелым сердцем вышел в сад, то вдруг подумал, что единственный способ избавиться от мучительных утренних упражнений – уехать с дачи. И тут меня окликнул старый клен:

– Сэнсэй, лето выдалось погожее, и вы очень окрепли. Вам ничто не мешает уехать прямо сейчас. Взгляните, я нарочно заставил покраснеть листья на одной ветке, чтобы достойно проводить вас…

К моему величайшему удивлению, я обнаружил, что одна тонкая ветка действительно была покрыта ярко-красными листьями, которыми клен явно гордился.

– Собственно говоря, как же… – У меня перехватило дыхание.

– Я сделал это, чтобы показать, кто в этом саду старейшина. Теперь уж всем придется придержать язык. Пораньше уезжайте и побыстрее возвращайтесь сюда в будущем году.

– Что ж, наверное, я должен последовать совету старейшины сада… – улыбнулся я и глубоко вздохнул.

Вернувшись в дом, я сказал дочери, читавшей в гостиной, что хотел бы вернуться в город первого сентября. Она была против.

По ее мнению, чем дольше мы здесь пробудем, тем лучше: погода стоит прекрасная и, судя по всему, не испортится числа до десятого сентября, мы, конечно, уедем раньше, потому что младшая дочь, которая присматривает за домом, десятого как раз вылетает в Судан, но выезжать первого неразумно – многие возвращаются в город после летних каникул, дороги будут забиты, лучше подождать хотя бы до третьего…

– Раз я за первое, а ты за третье, давай примем компромиссное решение и уедем второго.

– Второе – день Успения Будды, в этот день лучше не садиться за руль…

– Неужели ты придаешь значение таким предрассудкам?

В результате мы сошлись на том, что возвращаемся в Токио второго, хотя дочь явно была недовольна. И вот через два дня, утром тридцать первого числа, только я закрыл глаза, собираясь уснуть после обычных своих дебатов с Небесным сёгуном, как вдруг раздался громкий голос…

– О, Кодзиро, ты успешно одолел первую ступень курсов духовного совершенствования для обитателей Истинного мира. Ты был хорошим учеником. Теперь тебе не страшна никакая пыль. Прекрасно! Бог-Родитель доволен тобой.

Я невольно приподнялся на постели, но в комнате никого не было. Тогда я лег на спину, но уснуть уже не смог.

И тут я понял: вообще-то, чтобы воплотить задуманное в действительность, я должен был переродиться. Меня же еще в этом мире начали обучать тому, чему обучают обычно обитателей Истинного мира, и я сумел подняться на первую ступень. И все это благодаря материнской любви госпожи Родительницы, которая охраняла и поддерживала меня….

Чем дольше я размышлял над этим, тем большая меня охватывала радость. Теперь я заживу самой обычной жизнью. Закончу работу над этой, третьей, книгой и буду писать все, что захочу. Госпожа Родительница говорила, что этим я выполню свой долг перед людьми, которым стольким обязан и которых до сих пор не удосужился отблагодарить, и помогу Богу-Родителю спасти мир. И для меня нет большей радости, ведь моим жизненным кредо всегда было «Писать – значит жить». Мне хотелось вознести хвалу небесам. Я не только не испытывал сонливости, напротив, был готов немедленно вскочить с постели, и не сделал этого только потому, что боялся разбудить дочь.

И тут перед моим мысленным взором невольно возникли милые лица тех, кто начиная с детских лет заботился обо мне, кто поддерживал меня и материально и духовно. Хотя я и пренебрег долгом благодарности, мой овладело настойчивое желание увидеться с этими людьми.

Весь день я был в прекрасном расположении духа. На следующий день – это было первое сентября – я крепко проспал до половины пятого и был разбужен госпожой Родительницей.

– Кодзиро, твоя дочь, что сейчас присматривает за токийским домом, улетает в Судан десятого. Вам лучше побыстрее вернуться в Токио…

– Мы собираемся ехать завтра. Хотя дочь склоняется к третьему, она опасается выезжать в день Успения Будды.

– День Успения тут ни при чем. Просто она хочет, чтобы ты лишний день отдохнул, раз погода такая хорошая… Она у тебя заботливая. Но, может, завтра погода испортится…

Больше она ничего не сказала. В то утро я встал рано, чувствуя себя очень бодрым. И за завтраком сказал дочери:

– Давай все-таки уедем завтра. Можно ведь не обращать внимания на Успение Будды, это предрассудки.

– У меня все готово для завтрашнего отъезда, но погода такая хорошая, хочется еще хоть на денек задержаться…

– Бог может послать нам плохую погоду…

– Сегодня утром сказали, что завтра тоже будет ясно. Такая погода простоит еще несколько дней.

– Ну, если погода будет хорошая, задержимся еще на денек.

Однако на следующий день с утра небо было затянуто тучами. Сообщили, что во второй половине дня возможны грозы и что в ближайшие дни погода не улучшится. Разумеется, я возрадовался, и часам к десяти, покончив с последними приготовлениями, мы выехали в Токио. Дочь почему-то всю дорогу дулась…