Текст книги "Книга о Боге"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 49 страниц)

– Знаете, когда я читал вашу книгу и понял, что этот Бог-Родитель и есть та самая великая сила, которая приводит в движение Вселенную и о которой полвека назад с таким жаром говорил гениальный ученый Жак, у меня было чувство, будто я поддался наваждению, оказался замороченным вашим литературным талантом… Истина одна – это я уяснил себе четко, но если так, то живосущую Мики нельзя считать Вероучительницей Тэнри?

– Она и сама недавно мне говорила, что не является основательницей одного учения, поскольку, подобно Богу-Родителю, питает в сердце своем любовь ко всем людям, более того, старается углублять и расширять эту любовь, чтобы стать матерью всему человечеству, матерью всего сущего.

– И значит, Тэнри она забросила?

– Госпожа Родительница сказала, что пока не собирается бросать Тэнри: ведь, хотя его руководство совершенно разложилось, погрязнув в алчности и гордыне, многие простые прихожане по-прежнему хранят верность заветам Бога-Родителя… И когда-нибудь будут Им спасены…

– Короче говоря, получается, что живосущая Мики Накаяма – это не Вероучительница Тэнри, а Мать Человечества? Ладно, теперь мне более или менее понятно, почему вы, человек, так пострадавший из-за Тэнри, так критиковавший Тэнри и в конце концов заявивший, что Тэнри для него пройденный этап, вдруг, на девяносто первом году жизни, так увлеклись живосущей Вероучительницей…

– Ну, причина скорее в том, что благодаря живосущей Родительнице я наконец понял: Бог-Родитель и есть та самая Сила Великой Природы, приводящая в движение Вселенную, о которой мне некогда говорил Жак… Да, я критиковал Тэнри, но, судя по тому, что ты говоришь, критиковал недостаточно. Пожалуй, стоит опубликовать новую критическую работу о Тэнри, пусть честные приверженцы этого учения и молодежь узнают о том, что в современном его виде, с верхушкой, отравленной ядом алчности и гордыни, учение Тэнри перестало быть религиозной организацией, отвечающей замыслу Бога-Родителя. Хотя это дело непростое и весьма обременительное…

– Да, вам не позавидуешь… А что теперь изменилось в организационном плане?

– Говоря обобщенно, возникло что-то вроде империи Тэнри… Учение Тэнри подменили учением Накаяма… Да, пожалуй, именно так.

– А когда произошли столь революционные преобразования?

– Видишь ли, я близко сошелся со вторым симбасирой Сёдзэном Накаямой, он тогда был уже в весьма преклонном возрасте… Как я писал в «Улыбке Бога», Сёдзэн был высокоодаренным человеком, но, являясь наместником Бога, не мог полностью реализовать себя. Я считал его жертвой учения Тэнри, на этой почве мы с ним и сдружились, ведь я тоже был такой жертвой. Если говорить об алчности, то у него была страсть к коллекционированию, он собирал старые рукописи, произведения искусства, разные материалы, все, что имело культурную ценность. Для своей коллекции он построил библиотеку, музей и даже обзавелся специальным хранилищем. И уж конечно материалы, связанные с учением Тэнри и Вероучительницей, симбасира разыскивал особенно рьяно, не пропускал даже лавок старьевщиков. Поскольку он занимался собирательством в основном после капитуляции, в тяжелые годы послевоенной разрухи, то ему удавалось без особого труда удовлетворить свою страсть, причем все средства, необходимые для покупки нужных ему раритетов, насильственным образом взимались с настоятелей церквей в виде пожертвований… В нем велика была и жажда власти, но он старался не обнаруживать ее передо мной… Поскольку, снизойдя в 1938 году на Вероучительницу, Бог-Родитель провозгласил себя Небесным сёгуном, симбасира, естественно, смекнул, что, являясь наместником Бога, может считаться Земным сёгуном. Это подхлестнуло его стремление к власти, и он попытался создать что-то вроде сёгуната Тэнри, в чем тоже не было ничего удивительного. Дому Земного сёгуна непосредственно подчинялись большие церкви, ну, вроде как даймё[53]53
  Даймё – в эпоху Токугава (1603–1867) феодальные князья, подчинявшиеся сёгуну.


[Закрыть]. Эти церкви, вокруг которых в свою очередь объединялись подведомственные им церкви и местные приходы, представляли собой опасность для дома сёгуна, особенно те из них, которые владели большим имуществом, поэтому он дал некоторым малым церквям статус независимости, переведя их таким образом в разряд больших и обеспечив безопасность дома сёгуна. К тому же он провел ряд мероприятий, в результате которых Центр получил право на владение землей больших церквей со всеми находящимися на ней строениями. Поскольку прихожане верили, что слово симбасиры равно Божьему слову, управлять ими было нетрудно, им просто объяснили, что в течение двадцати пяти лет после своей смерти живосущая Мики продолжала действовать и в определенное время ее речи можно было слышать через Верховного наместника – хонсэки, но после того, как Верховный наместник скончался, живосущая Вероучительница затворилась в Храме Вероучительницы, и никаких посредников, никаких пророков, передающих ее слова, больше появляться не будет. В результате единственным представителем Бога на земле, так сказать. Земным сёгуном, становился симбасира. Все материалы, которые вступали в противоречие с этим утверждением, были изъяты и засекречены. Этого показалось недостаточно, и руководство во главе с симбасирой составило биографию Вероучительницы, из которой явствовало, что она с самого рождения имела божественную сущность. Более того, они создали и распространили среди прихожан догмат веры, в который включили только те собственноручные записи Вероучительницы, которые удовлетворяли их целям. Таким образом подменили учение Тэнри учением Накаямы, при помощи которого симбасира правил своими подданными еще с большим успехом, чем это делали токугавские сёгуны. А сами эти подданные – то есть простые прихожане и настоятели малых церквей – были не только лишены всякой свободы духа, но еще и жестоко эксплуатировались, то есть их положение было даже хуже, чем положение народа, мыкающего горе под гнетом токугавских даймё.

– И вы, будучи близким другом симбасиры, открыто критиковали все это? Что же тогда сталось с вашей дружбой?

– В последнее время я много думал об этом. Видишь ли, это была не совсем обычная дружба. Сёдзэном владело тайное желание приобщить меня к Тэнри. Что касается меня, то, поскольку и мои родители, и многие мои родственники являлись адептами Тэнри, я отчасти рассчитывал на то, что, если симбасира сможет стать истинным наместником Бога на земле, все они спасутся… Да, это была странная дружба. Он всегда звонил мне сам, когда ему было удобно, и я шел к нему – тогда у меня было относительно много свободного времени. Мы часто уединялись в церкви, беседовали о Вероучительнице, о догматах учения, спорили… О нем говорили, что он падок на женщин, но я ничего такого не замечал. Правда, был один странный случай… Однажды он пригласил меня прийти к половине четвертого в одну токийскую церковь, я тут же вышел из дома и в три часа уже был там. Меня провели в гостиную, где симбасира отдыхал после дневной трапезы; когда я вошел, он лежал, положив голову на колени молодой женщине, в которой с первого же взгляда можно было признать гейшу, и она чистила ему уши. Мне стало неловко, а он, не поднимаясь, заговорил со мной: «А, Сэридзава-кун, садись сюда. Прочел твою „Вероучительницу“». Я сердито отвернулся, чтобы он понял: сейчас не самое лучшее время, чтобы говорить о Вероучительнице, потом, буркнув: «Об этом поговорим после», вышел из гостиной и отправился восвояси… Помню, он еще изо всех сил уговаривал меня устроить святилище Тэнри в моем доме, обещая взять все расходы на себя. Но я провел его по комнатам, уверяя, что у меня в доме нет места для святилища, и так и не согласился стать одним из его прихожан. В этом смысле дружба со мной ничего ему не принесла. Я же скорее потерял, чем обрел. Он звонил мне в любое время, требовал, чтобы я немедленно шел к нему, вел со мной беседы на самые разные темы – думаю, это помогало ему снять психологический стресс, ведь тогда, вопреки воле Бога-Родителя, он как раз был в процессе создания сёгуната Тэнри. Для меня же это было пустой тратой времени… Да, помню, как-то я рассказал ему, что, хотя наш дом и сгорел во время войны, книгохранилище не пострадало. Вскоре он вместе с господином Ю. из букинистического отдела магазина «Марудзэн» приехал на машине в мою жалкую лачугу на улице Мисюку и потребовал, чтобы я немедленно отвез его в книгохранилище и показал книги. Я повез их туда, открыл хранилище, и симбасира стал сам отбирать для себя старые книги. Он попросил отдать ему все ценные старинные издания, которые я собрал за годы своей стажировки во Франции, и приказал Ю. оценить их, потом велел отправить книги в библиотеку Тэнри и сказал, что деньги будут мне высланы позже. Спустя полторы недели Ю. прислал мне список взятых у меня книг, указав цену каждой. Там оказалось семьсот двадцать томов чрезвычайно дорогих изданий, поэтому общая сумма была колоссальной. Когда жена ее увидела, она обрадовалась, подумав, что на эти деньги мы сможем построить дом взамен сгоревшего, но прошел месяц, потом второй, а никаких денег от Тэнри не поступало. Я позвонил Ю., и он сказал, что все книги были доставлены на место и помещены в библиотеку, что касается денег, то они давно уже должны были быть переведены мне из Центра. Но сколько мы ни ждали, денег так и не было. «Говорят, Тэнри вымогает деньги у своих прихожан, но что-то я не слышала, чтобы деньги кому-то посылались. Наверное, нас просто приравняли к прихожанам», – печально вздохнула жена и распростилась с мечтой о новом доме, я же, пытаясь ее утешить, сказал: «Будем считать, что хранилище тоже сгорело». (Публикуя эти сведения, я решил их перепроверить и действительно нашел в своих бумагах список книг, составленный 26 ноября 1960 года букинистом «Марудзэна» Ю.) Потому-то я и говорю, что дружба с симбасирой принесла мне одни убытки, однако когда незадолго до смерти он пришел ко мне проститься и провел у меня целый день (я писал об этом в «Улыбке Бога»), мы с ним очень хорошо поговорили, и можно считать, что мы в расчете. У меня такое чувство, будто симбасира до сих пор живет во мне… Теперь-то я понимаю, что мы сблизились с ним в соответствии с замыслом Бога. К сожалению, я не оправдал Его ожиданий, ведь я не обратил внимания на то, что симбасира всеми силами пытается преобразовать учение Тэнри в учение Накаямы. И в этом моя вина перед Богом.

– А когда будут опубликованы эти критические заметки?

– Думаю, года через два или три, ведь помимо того, что я сейчас пишу, Бог-Родитель приказал мне написать еще две книги. Но возможно, к тому времени надобность в таких заметках отпадет.

Тут Каваиси поднялся и сказал:

– У меня такое чувство, будто ваша книга «Улыбка Бога» вдохнула в меня новую жизнь. Именно поэтому я набрался мужества и пришел к вам после такого большого перерыва. Я чувствую свою душу очистившейся и обновленной. Можно мне еще прийти к вам, пока я здесь?

– Конечно! Приходи хоть каждый день. Мы уже в таком возрасте, когда наши близкие один за другим отправляются к тому берегу…

Тут я тоже встал, собираясь проводить его до полдороги и заодно прогуляться, но почувствовал такую слабость в ногах, что еле добрел до ворот, опираясь на палку. Глядя ему вслед, я вдруг подумал: «Наверное, он хотел что-то мне рассказать, но не решился перебить меня…» Такой печальной показалась мне удаляющаяся фигура Каваиси.

Глава девятая

На следующее утро Каваиси, с которым мы долго беседовали накануне, снова постучал в ворота – я только что закончил завтракать и собирался навести порядок в прихожей, одновременно служившей мне кабинетом.

– Вчера я так спешил высказать вам свое восхищение по поводу «Улыбки Бога», что не сказал самого главного… Я всю ночь не мог уснуть и вот решился побеспокоить вас в столь ранний час, – сказал он.

Я сразу провел его в так называемый кабинет. Мы устроились на плетеных стульях друг против друга, но он казался смущенным и никак не мог начать.

– Наверное, в саду нам будет лучше, – в конце концов сказал я, и мы, каждый со своим стулом, вышли из дома и подошли к старому клену. Погода стояла тихая и ясная, в саду действительно было куда приятнее, чем в доме. Приложив ладонь к стволу клена и обменявшись с ним безмолвным приветствием, я сел на стул. Каваиси, очевидно заметивший мой жест, тут же сказал:

– Кстати, сэнсэй… Вчера мне хотелось поговорить с вами о любви… Вернее, не столько поговорить, сколько покаяться… Видите ли, я трижды перечитывал «Улыбку Бога» и только на третий раз понял, что это книга о великой любви Бога-Родителя к людям.

– Ну, откровенно говоря, о великой любви Бога-Родителя я еще только собираюсь писать… Это очень сложная тема. Живосущая Родительница часто указывает мне, что и как я должен писать. Но если я буду выполнять все ее требования, получится проповедь, к которой я как автор не имею никакого отношения. Поэтому в данный момент я в тупике и не чаю, как из него выбраться.

– В «Улыбке Бога» вы открыто об этом не писали, но чуткий читатель умеет читать между строк, не так ли?.. Ваш герой, от лица которого ведется повествование, в три года был брошен родителями, жил в совершенно диких условиях, умирал от дистрофии, чудом выжил. К тому же он мечтал поступить в среднюю школу, а это для него было столь же невозможно, как летать по небу без крыльев, но тут произошло новое чудо – каждый месяц кто-то стал присылать ему три иены, эти деньги словно свалились на него с неба, и он, не помня себя от счастья, поступил-таки в среднюю школу. Когда он, не пожелав стать рыбаком, сделал выбор в пользу школы, люди, у которых он жил, начали обращаться с ним как с нахлебником, они кормили его очень скудно, при этом еще и оговаривая, и он все время ходил голодным. Из тех трех иен, которые он получал ежемесячно, две иены он платил за уроки, тридцать сэнов составляли его взнос в школьный совет, остальные семьдесят шли на собственные нужды. Продержаться на эту сумму, продолжая учиться в средней школе, не представлялось возможным, и он уже был в отчаянии, но во второй класс он перешел с такими высокими оценками, что его как особенно перспективного ученика освободили от платы за уроки, в результате у него на руках оставалось уже две иены 70 сэнов, что дало ему возможность учиться дальше… Закончив среднюю школу, он тут же был принят в начальную школу учителем без звания, из десяти иен своего жалованья каждый месяц откладывал небольшую сумму и в июле уехал в Токио сдавать экзамены в Первый лицей. В сентябре он уволился из школы и переехал в Токио, где лет шесть перебивался кое-как, с трудом сводя концы с концами, учился сначала в вожделенном Первом лицее, потом в Токийском Императорском университете, после окончания которого избрал для себя стезю государственного чиновника, решив, что таким образом сможет принести больше пользы обществу. Через три года получил высший ранг, перед ним открылись большие перспективы, но он, усомнившись в карьере чиновника, бросил все и отправился во Францию учиться… Когда я читал эту книгу, в которой причудливый жизненный путь героя вырисовывался с такой естественной убедительностью, меня охватила смутная тревога…

– Думаю, только ты это и смог вычитать, поскольку сам собирался стать писателем.

– Да нет, вы можете спросить у кого угодно. А когда нашему герою, блестяще проучившемуся в Париже три года, пришла пора отправляться на родину, он внезапно заболевает туберкулезом. В те времена туберкулез считался смертельной болезнью, не было никаких методов лечения, никаких лекарств, способных справиться с ним, поэтому нашего героя посылают в высокогорный санаторий, где ему предстоит пройти курс климатотерапии. Там судьба сводит его с тремя молодыми людьми, товарищами по несчастью, и один из них, Жак, астрофизик, рассказывает ему о существовании великой силы, приводящей в движение Вселенную, причем толкует эту силу как того самого Бога, которого проповедовал Иисус Христос. Жак подбадривает героя, говоря, что туберкулез был ниспослан ему Богом как величайшая милость и его следует принимать с радостью, советует ему бросить экономику и стать писателем, ибо таково желание Бога. Герой, ощущая близость смерти, готов доверить свою судьбу этому великому Богу, но рассуждения Жака кажутся ему слишком умозрительными, лишенными реального смысла, он близок к отчаянию… Так или иначе, болезнь благодаря курсу климатотерапии отступает, состояние героя улучшается настолько, что он возвращается в Японию, вернувшись же, совершенно случайно становится писателем, а там – тяжелые годы войны, капитуляция… В прошлом году он сталкивается со странным явлением, ему открывается, что сила Великой Природы, которую проповедовал Жак, есть не что иное, как Бог-Родитель, творец всего живого на земле, в том числе и человека, причем сам Бог является ему, чтобы сказать о Своих родительских чувствах. Более того. Он требует от девяностолетнего героя, находящегося на пороге смерти, чтобы тот начал писать книгу… Когда я дочитал до этого места, я вдруг понял: ну, конечно же наш герой, начиная с его сиротского детства и вплоть до сего дня, находился под защитой любви Бога-Родителя, и эта мысль принесла мне какое-то странное облегчение…

– Просто мы с тобой дружим уже много лет, и ты невольно путаешь меня с героем.

– Нет, это не так. Перечитав книгу дважды, я понял, сколь велика любовь Бога-Родителя к людям, сколь велико желание заслонить их от бед, точно так же, как Он заслонил героя вашей книги. Меня восхитила сила отеческой любви Бога, которого человечество на протяжении всей своей истории неоднократно повергало в печаль. Однако когда я перечитал книгу в третий раз, я испытал такое потрясение, будто меня скинули с вершины горы. Мне показалось, что скорлупа моего «я» вдруг треснула и из нее вылупилось мое истинное человеческое «я». Я понял, что был виноват перед вами, и из глаз моих брызнули слезы… Целых пятьдесят лет мы общались, а я вас не знал. Это непростительно, я стыжусь себя… Вчера я пришел, чтобы сказать об этом, но как-то не получилось…

– Как понять, что ты меня не знал?

– Помните, когда меня признали негодным к военной службе, отец предложил мне в течение трех лет не устраиваться на работу, а остаться в университете и заниматься тем, чем мне хочется? Тогда вы посоветовали мне поехать на год за границу, мол, это будет мне полезно, раз я хочу в будущем стать поэтом или писателем, а поскольку я занимаюсь английской литературой, то лучше всего поехать в Англию. Вы еще сказали тогда, что чем больше я усвою, тем лучше, и посоветовали избегать японцев и активно общаться с англичанами. И предупредили меня, что нельзя замыкаться в тесной скорлупе своего «я».

– Неужели я это говорил? Это было весьма безответственно с моей стороны… Не помню, кажется, отец не разрешил тебе тогда ехать за границу?

– Нет, я просто не стал ему ничего говорить. Это была непростительная глупость с моей стороны. Тогда я придерживался убеждения, что самое ценное для поэта или прозаика – собственная индивидуальность. Мысль о стажировке за границей пугала меня… Это было проявление душевной трусости… Я это понял в тот миг, когда меня словно сбросили с вершины горы… Из-за этой дурацкой идеи о ценности собственной индивидуальности я замкнулся в своей скорлупе, да еще мнил себя настоящим эдосцем. Я был просто жалким снобом. Думал только о себе, не мог поставить себя на место другого… Не знал, что такое истинная любовь… Словом, премерзкая личность! А вы, несмотря на то что я был совершенно чужим вам человеком, к тому же человеком, вас не ценившим, не способным любить, возились со мной целых полвека! Поняв это, я не смог удержать слез, я был так благодарен вам, чувствовал себя таким виноватым… И пусть поздно, но я все-таки хочу сказать, как я вам благодарен, и попросить прощения… Вчера я как-то не решился…

Я был поражен, ибо никогда раньше он не говорил о своих чувствах.

– Ладно, это я должен тебя благодарить, ведь на протяжении пятидесяти лет ты дарил меня, совершенно чужого тебе человека, своим обществом…

– До сих пор я считал постыдным обсуждать с кем-то свои личные дела и никогда не обращался к вам за советом… Я был таким дураком, все время упрекал отца, вылепившего меня по своему образу и подобию: он считал, что человек должен держаться за свой капитал, каким бы малым он ни был, и жить в своем узком мирке, думая только о собственных удовольствиях. Возможно, если бы у отца не было капитала и я сам зарабатывал бы себе на жизнь, я вырос бы совсем другим человеком… Любой, даже самый маленький капитал оказывает отрицательное воздействие на человеческую жизнь. С этой точки зрения вам можно только позавидовать.

– Боюсь, ты не прав. Дело не в капитале, а в людях, которые не могут использовать его таким образом, чтобы он положительно воздействовал на их жизнь. И не нужно винить отца. Наоборот, ты должен видеть его положительные стороны и быть ему благодарным. У меня ни разу не возникало и мысли, что мое сиротство пошло мне на пользу, что оно обеспечило мне свободу. Напротив, я всегда мечтал иметь отца, который платил бы за мое обучение, тогда я смог бы заняться высшей математикой, которую очень любил… Но лучше забыть об этом и прожить немногие оставшиеся нам с тобой годы, наслаждаясь новой дружбой, раз уж ты стал совсем другим – прямодушным и открытым человеком… Это замечательно, ради одного этого и стоило писать «Улыбку Бога»…

С этими словами я встал со стула и, подняв глаза к небу, глубоко вздохнул. Он тоже встал и, подойдя ко мне, продолжил:

– Вчера ночью мне вдруг пришло в голову, что и для сына своего я совершенно чужой человек, я перепугался, кинулся звонить в Токио, он был очень удивлен, но когда я стал ему говорить, что чувствую себя виноватым перед вами, он обрадовался… И сказал, что тоже прочел вашу книгу, что его сначала удивило, потом восхитило ваше умение разговаривать с деревьями, что все это благодаря любви… Еще он сказал – жаль, мама не дожила, она была бы рада… И я почувствовал такое искреннее и глубокое раскаяние…

Потрясенный тем, что он так открыто говорит о своих чувствах, я снова уселся на стул и приготовился внимательно слушать.

В результате я впервые узнал подробности его супружеской жизни, и мне стало мучительно жаль Ёсико, которую я помнил жизнерадостной и очень талантливой девушкой. Выйдя замуж за Каваиси, она года через два поставила крест на литературе и стала просто невесткой в семье мужа. Как-то она сказала ему, что теперь он должен писать за них обоих. До замужества она всегда показывала Каваиси свои стихи и прозу и живо интересовалась его работой, но, выйдя замуж, словно забыла об этом. Иногда она что-то читала, но никогда не обсуждала с ним прочитанного. Он думал, что она стесняется его родителей и старается приноровиться к царящей в их доме атмосфере, но после смерти отца, а затем и матери ее поведение не изменилось.

Сейчас он вспомнил об этом и, по его словам, содрогнулся. Скорее всего, спустя два года после того, как они поженились по любви, она поняла, что за человек ее муж, – поняла, что он живет в скорлупе своего «я» и всегда будет для нее чужим. Очевидно, она испытала жестокое разочарование, но не стала настаивать на разводе только по одной причине – решив, что так принято в семье, ведь свекор вел себя точно так же. После смерти родителей мужа Ёсико стала хозяйкой в доме, Каваиси тоже ушел со службы. Неожиданно он обнаружил, что жена давно уже занимается хайку под руководством Такахама Кёси. Хайку так хайку, решил он и сделал вид, будто ничего не замечает, но спустя некоторое время как бы невзначай спросил:

– Не хочешь выпустить сборник?

На ее лице отобразилось минутное замешательство.

– Сборник? – переспросила она. – Это ты о хайку? Мои хайку всегда будут далеки от той литературы, которой занимаешься ты, поэтому глупо говорить о сборнике. Уж лучше издай свой сборник стихов, его и я смогу оценить…

Сказав так, она смутилась и удалилась на кухню.

Супруги отдалились друг от друга, став совсем чужими, не расстались они, наверное, только из-за потрясений, которые переживала в ту пору страна: началась война с Китаем, потом она переросла в Тихоокеанскую войну. Долгая мучительная война наконец закончилась капитуляцией Японии, их усадьба и принадлежавшие семье доходные дома чудом уцелели в превратившемся в пепелище Токио, жизнь вроде бы вошла в свою колею, но уже на следующий год произошло совершенно удивительное, из ряда вон выходящее событие. Ёсико, готовившаяся вот-вот справить сорокалетие, родила первенца, мальчика. Для нее началась новая жизнь, она чувствовала себя совершенно счастливой, но Каваиси еще больше замкнулся в себе, и они по-прежнему почти не общались.

Как ни любил он ребенка, ему казалось неприличным открыто показывать это, и он всегда держал дистанцию, мальчик же относился к отцу с почтением, но никогда не заговаривал с ним первый. Когда сын поступил на экономический факультет Токийского университета, Ёсико посоветовала ему на год прервать учебу и отправиться на стажировку в Колумбийский университет. После окончания Токийского университета он поступил на работу в один из крупнейших банков и несколько лет назад по протекции директора банка женился на дочери одного из его руководителей, молодожены отремонтировали флигель, построенный еще к свадьбе самого Каваиси его отцом, и теперь живут там. Все, что касалось сына, решалось им самим и Ёсико, Каваиси же только ставили в известность о принятом решении. Оглядываясь теперь на долгую жизнь, которую они прожили вместе, Каваиси не мог вспомнить ни одной супружеской ссоры, ни одной перебранки с сыном, однако ему никогда и в голову не приходило, что в семье он является чем-то вроде живого идола – его почитают, но держатся от него на расстоянии.

И вот в прошлом году Ёсико умерла, и он, оставшись один, совсем потерялся, впервые остро ощутив собственное одиночество. Тут-то как раз он и прочел «Улыбку Бога».

Рассказав мне обо всем этом, он в заключение добавил:

– Может, вы и сами не осознаете, какая сила заключена в вашей книге. Я прочел ее трижды и был потрясен, поняв, сколь велика любовь Бога-Родителя к людям. В тот же миг распалась скорлупа, в которой до сих пряталось мое «я», из бесчувственной деревяшки я превратился в живого человека. Сын в конце нашего с ним разговора по телефону со слезами в голосе сказал: «Спасибо, отец. Ты и в самом деле, оказывается, такой, каким рисовался моему воображению. До сих пор я держался от тебя на почтительном расстоянии, ты был моим кумиром, но с кумиром ведь не поговоришь запросто… Прости. Теперь ты стал для меня живым человеком. Представляю, как обрадуется Юрико! Знаешь, пожалуй, мы приедем к тебе, как только мне удастся взять отпуск. Отметим это событие всей семьей. Так что жди. Родители Юрико тоже будут рады, а то они беспокоились…» Наверное, нам удалось так поговорить, потому что мы говорили по телефону, а не лицом к лицу… Вилла, где я сейчас живу, принадлежит родителям невестки. Они очень любят внука – он сейчас в третьем классе начальной школы – и всегда просят, чтобы его привозили к ним на каникулы, вот невестка и упросила меня отвезти им ребенка. Сам я не собирался оставаться, но родители Юрико почти насильно задержали меня, мол, я могу располагаться во флигеле и жить там, пока внук не запросится домой. Я поселился во флигеле, и они заботливо ухаживают за мной, держа при этом дистанцию. Мне никто не докучает, и это меня радует: я могу, оставаясь один на один с Великой Природой, предаваться чтению и размышлениям. Простите, что выплеснул на вас все это, но вы ведь когда-то сами меня просили перейти на «ты», вот я и расслабился… Но мне пора, я ведь у вас с самого утра. Спасибо вам за все…

С этими словами он отправился домой, а я, проводив его до опушки рощи, стоял там, пока его фигура не скрылась вдали. Мной тоже владело какое-то странное волнение.

По существу Каваиси признался мне, что в семьдесят с лишним лет пережил духовное перерождение. То, что случилось с ним, было похоже на чудо. Возможно, одной из причин было одиночество, в котором он вдруг оказался после смерти жены, в течение сорока семи лет бывшей спутницей его жизни, но сам он говорил, что решающую роль тут сыграла моя книга «Улыбка Бога».

Как это страшно, ведь получается, что книга может оказывать на читателя действие, о котором сам автор и помыслить не мог! Мне казалось, что я всегда исходил из убеждения, что «Литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога», но может статься, я, сам того не ведая, создал произведения, которые могут направить читателей по дурному пути?.. Терзаемый такими мыслями, я провожал взглядом Каваиси, но, как только его фигура скрылась из виду, в моих ушах грянул безмолвный голос Бога:

– Литература всегда оказывает на людей сильное впечатление. Читатели ждут твоей второй книги. Не ленись же, скорее принимайся за работу.

Разумеется, при моей нынешней жизни на даче мне только и оставалось, что писать эту вторую книгу, выполняя поручение Бога-Родителя, других занятий у меня не было. Но если «Улыбку Бога» я писал почти не отрываясь, облаченный, как узник, в красную куртку, под постоянным контролем, следуя точным указаниям, то с этой, второй книгой все было по-другому. Правда, живосущая Родительница время от времени появлялась и говорила, что именно я должен написать, приводила соответствующие примеры, и вроде бы ничего сложного не требовалось, но меня мучили сомнения: если я буду писать так, как она просит, получится не литературное произведением проповедь, вот я и медлил, не решаясь взяться за кисть.

Тут пришло уведомление от издательства, что они готовятся выпустить «Улыбку Бога» вторым изданием. Да, при том, что якобы на серьезную литературу в последнее время нет никакого спроса, получить на тринадцатый день после выхода книги уведомление о том, что готовится второе издание… Меня, автора, это и удивило и обрадовало. Окрыленный, я взялся наконец за вторую книгу. Засел в своем кабинете, большую часть времени стал проводить за письменным столом.

Однажды ко мне на дачу вдруг явилась живосущая Родительница.

Я ее не ждал и растерялся, Родительница же, пройдя в комнату, сразу заговорила:

– Послушай, что я тебе скажу. Я все вспоминаю, сколько человеческих жизней унесла эта ужасная война, сколько человек погибло под обжигающим дождем… Как раз в этом месяце, августе, много произошло такого, что невозможно предать забвению. Бог-Родитель и впрямь полон решимости помочь детям Своим, мысль о том, какие муки мученические испытывали они в том страшном пекле, причиняет Ему невыносимые страдания. И почему люди таковы? Почему, распаленные алчностью, они так стремятся к войнам? Этим они сокрушают сердце Бога-Родителя. В те знойные августовские дни Он содрогался от жалости, глядя, как Его возлюбленные чада гибнут под огненной пылью, как страшный жар опаляет их тела, но, как Он ни старался, помочь им было невозможно, и сердце Его обливалось кровью. Он делал все, чтобы спасти хотя бы на одного человека больше, чтобы продлить жизнь детям своим, но увы…