Текст книги "Книга о Боге"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 49 страниц)

Существовало и еще одно обстоятельство. В тот день, когда страна провожала в последний путь Хиробуми Ито[7]7
  Хиробуми Ито (1841–1909) – один из известных политиков эпохи Мэйдзи.


[Закрыть], старый учитель, который вел в нашей школе младшие классы, положил ладонь мне на голову и ласково сказал: «Вот видишь, князь Ито в детские годы тоже был беден, но прилежно учился и стал в конце концов человеком, которого хоронят за счет государства. Ты тоже имеешь отличные способности, и пусть ты беден, ты должен поступить в среднюю школу, усердно учиться и стать человеком, приносящим пользу своей родине». Потом в деревню провели электричество, и ночи словно бы перестали существовать. Помимо изумления, я испытал еще и острую радость от того, что был теперь свободен от тягостной ежедневной обязанности чистить ламповые стекла. Именно тогда молодой учитель, бывший нашим классным руководителем, рассказал мне, что электрическую лампочку изобрел Эдисон, что это благодаря ему стало светло во всем мире и люди всегда будут ему благодарны. «Вот и ты, – сказал он мне совершенно серьезно, – должен учиться и, выучившись, порадовать мир каким-нибудь изобретением, но для этого тебе обязательно надо попасть в среднюю школу». Все это укрепляло меня в моем тайном решении непременно продолжить свое образование. Я открыл эту тайну только одному человеку – моей доброй, ласковой тетушке, я рассказал ей о своем желании, когда заканчивал шестой класс, она же только молча кивнула в ответ и – уж не знаю, как она исхитрилась это сделать, – справила мне хакама и раздобыла где-то старую фуражку. Вручая мне все это, она сказала:

– А ведь если бы твой отец не помешался на этом своем Тэнри, ты бы запросто поступил в среднюю школу и тебе давно бы уже купили хакама и фуражку.

– Тетя, это все для средней школы? – запрыгал я от радости. – Вот увидишь, я обязательно стану знаменитым человеком и отблагодарю.

Фуражка была старая и немного велика мне, но я подложил внутрь бумагу и все равно носил ее.

Вскоре после этого к моему деду зашел директор школы и долго с жаром убеждал его отдать меня в среднюю школу. Дед позвал меня в комнату и, для начала почтительно поблагодарив директора, принялся подробно рассказывать ему о нынешнем состоянии дел нашей семьи, о неписаных законах деревни, кончил же тем, что все это вместе взятое исключает всякую мысль о моем дальнейшем образовании, и попросил директора пристроить меня учеником где-нибудь в городе, потому что становиться рыбаком я не хочу.

Когда директор ушел, дед позвал бабушку и тетю к очагу и в их присутствии вынес мне следующий приговор:

– Раз ты не желаешь быть рыбаком, я отправлю тебя в город, хотя мне и неловко перед Санкити. Будешь служить в какой-нибудь лавке. Давайте все вместе подумаем, куда бы его лучше определить. Когда ты встанешь там, в городе, на ноги, ты сможешь отблагодарить своего дядю.

– А нельзя мне все-таки пойти учиться в среднюю школу?

– Какая там школа, дурак, разве могут в ней учиться те, кому жрать нечего? Кто тебя возьмет туда без денег?

– А если кто-нибудь заплатит за мое учение, вы мне разрешите ходить в школу?

– Да кто заплатит-то? Директор школы, что ли?

– Бог даст мне денег, чтобы учиться.

– Бо-ог? Бог даст тебе денег? Да Он только отнимает деньги у таких дураков, как ты. Вот твой папаша попался ему на удочку, и мы теперь нищие. Благодари за все своего папашу…

Побоявшись, что он ударит меня своей трубкой – так он разозлился, – я промолчал, но в глубине души был уверен, что Бог обязательно пошлет мне денег на учение, и перед тем, как лечь спать, упал ниц перед бабушкиным святилищем и помолился, чтобы утром на ритуальном столике оказалась пачка ассигнаций.

Утром, едва открыв глаза, я бросился к столику, но никаких денег не обнаружил. Прошла еще неделя, я каждое утро подходил к столику, но ничего не находил, поэтому в конце концов меня стали одолевать сомнения: «А где, собственно. Он находится, этот Бог?» В конце концов сообразив, что Он, очевидно, на небе, я вышел на берег реки Каногавы и, устремив взгляд к небу, стал молиться: «Боже, прошу Тебя, брось мне немного денег!»

На берегу реки у меня ничего не вышло, и я направился к морю, где снова стал молиться. Потом, подумав, что надо максимально приблизиться к небу, поднялся на высившуюся над морем гору Усибусэ и с ее вершины громко воззвал к Богу. Я взывал много раз подряд и, с надеждой глядя в небо, ждал, но оттуда так ничего и не упало.

«Значит, Бога все-таки нет», – подумал я, и эта мысль сокрушила мое детское сердце. Вскоре к деду пришел мой классный руководитель и стал уговаривать его отдать меня в среднюю школу. Дед повторил ему все, что уже говорил директору, и в заключение попросил его пристроить меня учеником в какую-нибудь лавку.

«Раз Бога нет, придется просить у людей», – с отчаянием подумал я. У меня был еще один дядя – член уездного совета, я часто встречал его по дороге в школу. Он всегда останавливал меня и говорил: «Будь молодцом, директор тебя очень хвалит». Иногда он дарил мне что-нибудь вроде вожделенного пенала или цветных карандашей. Его-то я и решил просить о помощи. Он был двоюродным братом отца, и когда-то они дружили, но после того, как отец примкнул к Тэнри, дядя порвал с ним и стал для меня просто дядей из «дома на побережье», с которым наша семья не поддерживала никаких родственных отношений, однако его просторная усадьба была мне хорошо известна. И однажды воскресным утром, потихоньку от деда, я посетил этот «дом на побережье». Я очень спешил, понимая, что если я опоздаю подать документы в школу, то мне уже никто не сможет помочь.

Дядя сразу же вышел ко мне на крыльцо, и я, забыв даже поздороваться, с места в карьер начал говорить, что очень хочу учиться в средней школе, пытался объяснить, зачем это мне нужно, и попросил его заплатить за мое обучение. «Вот и прекрасно, что пришел», – улыбнулся дядя и провел меня в кабинет.

– Я все понял, – сказал он. – Мне нетрудно тебе помочь, но если это станет известно твоему твердолобому деду, он сразу же запретит тебе поступать в школу только потому, что помощь исходит от меня. Поэтому прямо сейчас ты напишешь два письма, в которых изложишь все, что ты мне сказал. Я в свою очередь напишу два ходатайства. У меня есть на примете два человека, которым в свое время твой отец оказал услугу, думаю, они не откажутся помочь. Для начала пошлем им письма по почте.

Усадив меня за стол, он вручил мне ручку и бумагу, а сам, усевшись рядом, принялся что-то писать кистью. После того как все было готово, он прочитал то, что написал я, и, присовокупив к этому написанное им самим, вложил письма в два конверта и наклеил марки.

– На обратном пути опустишь в почтовый ящик. Думаю, ответ придет а течение недели и, надеюсь, окажется благоприятным. Но никому дома не говори, что был у меня. Если твой дед узнает, он разозлится и сорвет все наши планы.

На этом мы распрощались. Адресаты обоих писем были мне неизвестны. Через полторы недели, когда утром я поджидал приятелей у околицы, чтобы вместе идти в школу, старик почтальон вручил мне запечатанный конверт. «Тебе письмо», – сказал он. Я тут же распечатал его и вот что обнаружил внутри: «Отныне в течение пяти лет я буду каждый месяц посылать тебе три иены, так что можешь поступать в среднюю школу». К письму был приложен денежный перевод на три иены. Подпрыгнув от радости, я сказал друзьям, что у меня возникло срочное дело, и тут же со всех ног бросился в школу. Я и не заметил, как пробежал два километра по проселочной дороге. Вбежав в учительскую, я протянул письмо своему классному руководителю и сказал, что теперь смогу учиться в средней школе. «Но ты опоздал, прием заявлений уже закончен», – ответил он. Я громко заревел, из глаз лото-ком хлынули слезы. Услышав мои рыдания, вышел сам директор и, обняв меня за плечи, принялся утешать. «Успокойся, – сказал он, – немедленно пиши заявление, я сам отнесу его в среднюю школу и попрошу за тебя». В результате меня допустили к вступительным экзаменам…

Я боялся, что дедушка запретит мне идти на экзамены и у меня будет масса хлопот, но все обошлось, он ничего не сказал, очевидно подумав, что я все равно провалюсь, потому что не готовился, а провалившись, вынужден буду смириться. Но его надежды не оправдались, я занял на экзаменах третье место и поступил в среднюю школу. Поскольку нам объявили, что результаты будут известны в половине девятого вечера, то я остался в школе их ждать и даже не пошел домой ужинать. Вернулся я только в половине десятого. Домашние ждали меня, собравшись у очага. Они беспокоились, думая, что я не возвращаюсь, потому что провалился, и опасались, как бы я не сотворил чего над собой. Когда я объявил им, что прошел третьим, дедушка сказал:

– Вот, значит, как. Теперь тебе туго придется. Я-то скоро сойду в могилу, так что мне все равно, но для семьи Санкити ты будешь обузой. Раз за тебя согласились платить чужие люди, ты должен кровь из носу, а держать марку до конца. Даже если ты будешь голодать, даже если жизнь покажется невыносимой и захочется умереть, не сдавайся. И запомни: тебе некого винить, кроме собственного отца.

Я увидел слезы в его глазах и понял, что вера отца – это ложь, что нет никакого Бога, который меня защитит. Вместо благодарности к Богу в моей душе возникла благодарность к людям – к дяде, члену уездного совета и к тому человеку, который согласился ежемесячно платить за мое образование, ведь именно они оказались способными на подлинную любовь. В тот день я лишился веры и Бога, зато ощутил небывалую легкость и свободу, впоследствии я всегда стремился своей любовью к людям завоевать их ответную любовь, и это помогло мне прожить полноценной жизнью многие годы…

Дописав до этого места, я устроился в саду под деревьями, чтобы, по обыкновению, провести там два послеобеденных часа, принимая воздушные ванны, и, когда я лежал в шезлонге, в глубинах моего естества зазвучал прежний голос:

– Ежемесячно ты получал три иены на свое образование. Из них две иены ты платил за уроки, а тридцать сэнов отдавал в попечительский совет, то есть на жизнь тебе оставалось всего семьдесят сэнов, и тебе этого вполне хватало. Я все время беспокоился, что пять лет ты не продержишься, что случится что-нибудь трагическое. Однако уже во втором классе ты стал стипендиатом и был освобожден от помесячной платы за обучение, в результате чего получил возможность распоряжаться остающимися у тебя после взноса в попечительский совет двумя иенами семьюдесятью сэнами по своему усмотрению. Из них ты каждый месяц откладывал некоторую сумму, чтобы скопить деньги, необходимые для поступления в лицей, так ведь? Да, ты держался молодцом. Помнишь, как один влиятельный наставник Тэнри принуждал тебя пожертвовать твои мизерные накопления на строительство Центрального храма? Но ты отказался, заявив, что больше не веришь в Бога. Ты всегда был молодцом. Когда ты поступил в Первый лицей, где учиться труднее, чем где бы то ни было, многие люди, начиная с директора средней школы, объединившись, оказали тебе материальную помощь, и таким образом ты получил возможность платить хотя бы за лекции. Ты не должен забывать о той чуткости и любви, которой люди отвечали на твою чуткость и любовь. Студентам Первого лицея полагалось жить в общежитии, за шесть иен в месяц тебя обеспечивали жильем и питанием, но заработать эти шесть иен самому было не так-то и просто. Ты мог подрабатывать только репетиторством, других возможностей у тебя не было, но и репетиторы мало где были нужны, и, несмотря на то, что учителя лицея принимали в тебе участие, тебе не всегда удавалось зарабатывать шесть иен в месяц, и ты часто голодал по многу дней кряду. Ноты и тут устоял. Находились люди, которые презирали тебя за твою бедность. Но ты стойко терпел их насмешки и не опустился до ненависти к ним. И в этом выражалась твоя правда, твоя любовь к людям. И, наверное именно благодаря этой любви, судьба свела тебя с господином И., который стал для тебя настоящим отцом. Ты встретил его, уже поступив в Токийский университет, тогда, будучи не в силах платить двадцать-тридцать иен в месяц за комнату – а общежития в университете не было, – ты принял решение на время оставить учебу и поработать некоторое время учителем, чтобы скопить сумму, необходимую для продолжения образования. Благодаря И. у тебя впервые появилась своя комната, где можно было улечься во весь рост, ты стал каждый день есть настоящую домашнюю еду. И. полюбил тебя так, что представлял старым друзьям как своего побочного сына, да и ты был счастлив, обретя наконец отца, и с тех пор все в твоей жизни складывалось благополучно. Но подумай-ка хорошенько. Ты ведь не заметил одной очень важной вещи…

Впрочем, что я говорю, такой умный человек, как ты, не мог этого не заметить, наверное, ты просто старался об этом не думать. Может быть, это трусость, может быть, малодушие… Ведь все, кто заботился о тебе, пока ты не закончил среднюю школу, были люди глубоко верующие, люди, чистые сердцем, люди, возлюбленные Богом. Именно поэтому верховные служители Тэнри настояли на том, чтобы дом твоего деда был превращен в церковь, и требовали достойных этого статуса пожертвований. Но ведь прихожанами были только братья твоего отца и их родственники, всего несколько семей, они не могли взять на себя все расходы. Особенно это касалось твоего дяди Санкити, его дом был перестроен и превращен в церковь, после чего его семья была вынуждена влачить предельно нищенское существование. С того времени для семьи настали мрачные времена, сначала скончался дед, потом из-за дистрофии потеряла зрение твоя бабушка, которая была милосердна, как сама Каннон[8]8
  Каннон (санскр. Авалолкитешвара) – в Японии бодхисатва милосердия.


[Закрыть]. В довершение всего, твоя добрая, словно Богоматерь, тетя умерла родами, оставив сиротами троих детей. Ее место заняла чужая женщина, которая привела в дом своего ребенка. Дом, где всегда можно было отдохнуть душой, превратился в ад. Еда, которую тебе давали, не лезла тебе в горло, и, возможно из-за этого, ты страдал расширением желудка. И вот, пройдя через кромешный ад, в который превратился дом людей глубоко верующих, все имение свое отдавших Богу, ты обрел наконец райское счастье, войдя в семью И., которая не верила ни в Бога, ни в Будду. Неужели ты не удосужился даже сравнить эти две семьи, не потрудился немного пораскинуть мозгами? Слушай же хорошенько.

Бог, который, по твоему мнению, является великой силой, приводящей в движение Вселенную, создал в этом мире людей для того, чтобы они жили в радости и этим радовали его. Семья И., не верившая ни в Бога, ни в Будду, жила жизнью, очень близкой к той, какой желал для людей твой Бог. А домашние твоего деда, несмотря на свою веру, напротив, огорчали Бога, ибо не только не радовались жизни, а попросту превратили ее в ад и влачили жалкое существование. Ясно тебе? Попробуй как-нибудь не спеша поразмыслить над этим. Домашние господина И. жили не в бедности, а в полном достатке, сердцем они тоже были щедры, и ничто не мешало им любить друг друга. И наоборот, домашние твоего деда, только потому что обеднели, ожесточились, разом утратив сердечную доброту и тепло, и в конце концов жизнь их превратилась в ад. Подумай, разве я не прав? Счастье радостной жизни, которой, по замыслу Бога, должны жить все люди, возможно только при одном условии: люди должны избавиться от нищеты как души, так и плоти, согласен? Тебе надо как-нибудь подумать об этом и написать. И еще одно, о чем тебе неплохо было бы подумать, а потом и написать. Разве тебе не кажется, что, когда религия становится общественной структурой, как-то незаметно забывается, что у ее великого Бога есть любящее родительское сердце? Что ж, теперь ты не веришь в Бога и вполне счастлив, а помнишь, как судьба столкнула тебя с Иисусом Христом? Сколько лет назад это было?..

Получив столь ответственное задание, я вернулся в кабинет… А и правда, когда же я впервые столкнулся с Иисусом?..

Окончив университет, я, как и хотел, стал служащим, а еще через три года, то есть через два года после землетрясения в Канто, следуя настоятельному совету господина И., моего названого отца, решил поехать учиться во Францию, и вот тогда-то судьба и свела меня с Иисусом Христом. Собственно говоря, мое знакомство с ним свелось к тому, что накануне отъезда во Францию я купил две биографии Христа в японском переводе и прочел их. Я знал, что вся европейская культура основана на христианстве, поэтому, готовясь к жизни среди французов, поспешил познакомиться с их религией. Да, еще я купил Новый Завет в японском переводе и прочел его, пока плыл на корабле, но он показался мне слишком трудным для понимания. Поэтому я вступил на французскую землю, не особенно разобравшись ни в сути христианства, ни в роли самого Христа.

Но, впервые познакомившись и сблизившись с семьей Реклю, к которому я имел рекомендательное письмо от своих японских друзей, я немного успокоился. Реклю был географом с мировым именем, при этом он считался вольнодумцем и не верил в Бога. Поступив в аспирантуру Сорбонны, я под руководством профессора Симьяна в течение трех лет изучал социальную экономику, особенное внимание уделяя теории денежного обращения. За эти три года я обзавелся множеством друзей, среди них были не только ученые и коллеги по университету, но также литераторы и художники. Со многими я дружил семьями, но ни разу ни в ком не почувствовал ни малейшего налета религиозности. Франция – страна католическая, поэтому наверняка среди людей, с которыми я встречался, были и вполне благочестивые католики, очевидно, общаясь со мной, они просто сознательно избегали всего, связанного с религией. Наши отношения строились прежде всего на взаимном доверии и любви. Мне это было приятно, и я часто думал: «Вот что значит цивилизованные люди, именно с такими и возможна демократия». Трехлетняя парижская жизнь приучила меня к мысли о том, что в центре должен быть не Бог, а человек.

В Париже я занимался не только экономикой. Именно там я с благодарностью понял, как мудр был мой названый отец, настоявший на том, чтобы я поехал учиться за границу. Он был совершенно прав, говоря, что ехать за границу надо именно в молодые годы, когда человек еще ко всему восприимчив, когда его чувства и ум не закостенели. Там, в Париже, во мне словно взыграла молодость, меня пленила французская культура: литература, музыка, театр, живопись, и я потратил на ее освоение немало своего драгоценного времени. Я заметил, что в классической живописи и музыке очень часто воздается хвала Богу и Христу, каждый раз это потрясало меня до глубины души, я понял, что здесь, в этой стране, живо и христианство и Бог, но самому мне так и не удавалось приблизиться к Богу.

Большинство соборов являются материальным воплощением веры воздвигнувших их людей, они прекрасны и величественны настолько, что не оставляют равнодушными даже атеистов, к тому же в их темных залах, к примеру в зале собора Парижской Богоматери, всегда можно увидеть молящихся, но я по-прежнему не испытывал никакого тяготения ни к религии, ни к Богу, только любовался величественной красотой архитектуры, наслаждался духовной музыкой, которую исполняли в соборах в конце года.

Возможно, человек глубоко религиозный объяснил бы это душевной скудостью и презрительно пожал бы плечами: вот бедняга, но думаю, что меня отдаляло от Иисуса и от Бога прежде всего то, что я был тогда вполне счастливым человеком.

И как знать, может, я так и жил бы счастливо до конца дней своих и не узнал бы ничего о Боге, вернись я на родину тогда, когда планировал это сделать, то есть спустя три года, когда заканчивался срок моей стажировки, который я считал вполне достаточным? И, уж конечно, ничто не связывало бы меня тогда с Иисусом…

Да, к сожалению, я потерял много времени.

Может быть, я просто-напросто был слишком безвольным человеком?

Глава четвертая

Итак, проучившись три года в аспирантуре Сорбонны под руководством профессора Симьяна и закончив ее, я решил возвращаться на родину.

Но тут профессор посоветовал мне до отъезда получить ученое звание и предложил для диссертации тему, которую я разрабатывал в последнее время: «Изменение ценности денежных знаков». Профессор читал мою работу и одобрил ее, оставалось только напечатать ее на машинке и через полтора месяца сдать устный экзамен. Поразмыслив, я решил задержаться во Франции еще на два-три месяца.

Жена с энтузиазмом поддержала меня, она считала, что докторское звание будет самым лучшим подарком для всех наших близких в Японии и ради этого можно повременить с возвращением, отложив его не только что на два месяца, а и на полгода, если понадобится. Признаться, сам я не так уж серьезно относился к научным званиям, но, желая порадовать жену и названого отца, согласился. Что касается самой диссертации, то после присуждения мне докторского звания ее полагалось издать в виде монографии и разослать по некоторым учреждениям, и тут профессор Симьян снова пришел мне на помощь, пообещав опубликовать мою работу в «Анне сосиоложик», ежегоднике Французского социологического общества, поэтому, печатая рукопись на машинке, я одновременно редактировал ее, уточнял некоторые материалы и статистические данные, вносил кое-какие дополнения и в результате провозился куда дольше, чем планировал.

Всю эту работу я делал в университете, поэтому был вынужден ходить туда каждый день, но рядом всегда был и сам профессор, и мои друзья-коллеги, так что меня это ничуть не тяготило, напротив. Однажды я подхватил грипп, эпидемия которого была в то время в Париже, однако к врачу обращаться не стал, решив, что и так быстро поправлюсь, но как-то вечером, работая в университете, ощутил такое сильное головокружение, что едва не упал. Вызвав такси, я собрался было ехать домой, но профессор, забеспокоившись, позвонил своему другу доктору Безансону, работавшему в Медицинском университете, и, договорившись с ним, тут же отправил меня к нему в сопровождении одного из коллег.

Доктор Безансон обнаружил у меня воспаление легких, он был поражен и заявил, что ходить на работу при температуре за сорок градусов в высшей степени безрассудно, что я напоминаю ему самурая, совершающего харакири, потом связался с больницей, где работал его ученик, профессор С., сам отвез меня туда, и меня тут же госпитализировали. По счастью, больница находилась на той же самой улице Буало, что и дом, где мы снимали квартиру, впрочем, оказавшись в больнице, я почти сразу же потерял сознание и перестал понимать, где я.

Вечером, на миг придя в себя, я обнаружил стоящую возле кровати жену, потом до моего слуха, очевидно откуда-то из противоположного угла комнаты, донесся голос профессора С., я даже разобрал слова: «Положение крайне серьезное…» Из последних сил я попытался по-японски сказать, что человек, который еще утром ходил на работу, не может вот так взять и умереть, но жена не расслышала.

На третий день утром я увидел стоящую у моего изголовья рядом с медсестрой мадам Массе, которая в течение трех лет занималась с моей женой французским. Она первая навестила меня в больнице.

– Мсье, я только что помолилась за вас Богоматери Лурдской. Она творит чудеса. Бог вам непременно поможет.

С этими словами мадам исчезла. Впервые за все проведенные во Франции годы со мной заговорили о Боге. Тут же медсестра вручила мне стаканчик, из которого я обычно пил лекарства, и сказала:

– Это чудотворная лурдская вода. Выпейте так, как если бы это было лекарство.

– Вода? – удивился я, но, не слушая меня и не вдаваясь в дальнейшие объяснения, она заставила меня выпить. Выпив, я снова повторил про себя: «Вода?» И внезапно передо мной возникла картина: вот я маленький мальчик, лежу больной в бедной комнатенке нашего рыбацкого дома и бабушка ласково говорит мне: «Выпей-ка, эта вода от Бога». В течение двух или трех последующих дней медсестра трижды в день поила меня этой лурдской водичкой, а на третий день температура спала до тридцати восьми и пяти и мне объявили, что опасность миновала.

Однако впоследствии никто – ни медсестра, ни мадам Массе – больше не упоминали о лурдской воде. И я решил, что все это мне пригрезилось, когда я метался в жару. Я убедил себя в том, что в цивилизованной Франции, да еще в оснащенной последними достижениями науки больнице не могут поить больного вместо лекарства святой водой, так поступают только бедняки в какой-нибудь дикой, варварской стране.

Недели через две воспаление в легких прошло, но к вечеру неизменно немного поднималась температура. Это встревожило профессора С., и, посоветовавшись с профессором Безансоном, он заставил меня пройти тщательнейшее обследование. Оно продолжалось около месяца, и в результате у меня обнаружили каверну в левом легком. Необходимо было лечиться, причем оба профессора настоятельно рекомендовали мне пройти курс климатотерапии где-нибудь на высокогорном курорте, по их мнению, это было самым эффективным. После обследования меня сразу же выписали из больницы.

Помню, как профессор Безансон лично пришел ко мне в больницу и, без всяких околичностей сообщив, что у меня туберкулез легких, подробно обрисовал мне мое состояние. Он объяснил, что причиной начавшегося процесса в легких является незалеченный сухой плеврит, который был у меня еще в средней школе. По его словам, медицина бессильна против туберкулеза, зато он куда легче, чем какая-либо другая болезнь, излечивается при помощи климатотерапии. Он рассказал мне о профессоре Д., практикующем в высокогорном санатории в Отвиле. Пытаясь ободрить меня, он уверял, что, пройдя курс климатотерапии в клинике профессора Д., я уже через год смогу вернуться к нормальной жизни. Рассказал он мне тогда и о Жаке Шармане, молодом естествоиспытателе, которого в научных кругах почитали гением и которого весной он направил с тем же диагнозом в клинику профессора Д. Он предполагал, что мы подружимся и вместе станем бороться с болезнью, а в этом случае, даже если мне придется провести в клинике год или два, ничего страшного не произойдет. Во-первых, год, потерянный в юности, часто восполняется удлинением срока жизни, так что человек успевает наверстать упущенное, во-вторых, бороться с болезнью бок о бок с Жаком – значит пройти еще одну стажировку, едва ли не более продуктивную, чем первая. В заключение он добавил, что лето мне следует провести в Фонтенбло, там я немного окрепну и осенью отправлюсь в клинику доктора Д., он сам позаботится о том, чтобы меня там приняли, – словом, беспокоиться абсолютно не о чем.

Жена присутствовала при нашем разговоре, и доводы профессора показались ей убедительными. Она легко согласилась с ними отчасти потому, что в Фонтенбло находилась наша полуторагодовалая дочь, отданная на попечение семьи тамошнего врача, и, живя там летом, мы могли каждый день видеться с ней, а отчасти еще и потому, что не отдавала себе отчет в том, насколько серьезно мое состояние. И вот я выписался из больницы, к радости нашей хозяйки, мадам Б., и профессора Бельсора[9]9
  Андре Бельсор, известный критик, академик, жил со иной в одном пансионе и оказывал на меня большое влияние (Прим. автора).


[Закрыть], нашего соседа по пансиону.

Спустя три дня после моего выхода из больницы весь мир заговорил о молодом американском летчике Чарльзе Линдберге, который совершил одиночный перелет через Атлантический океан на одномоторном самолете и приземлился во Франции. В тот день за ужином Бельсор, подливая в мой бокал красного вина, сказал, явно желая меня ободрить:

– А ведь он моложе вас. И тем не менее легко совершил то, что всегда считалось выше человеческих возможностей. Его подвиг открывает перед человечеством новые горизонты. А что такое туберкулез по сравнению с этим? Так, безделица. Можете не беспокоиться, все будет хорошо.

Через две недели после моей выписки из больницы, когда профессор С. счел, что я достаточно окреп и вполне могу выдержать переезд на такси, меня перевезли в гостиницу, расположенную в знаменитом лесу Фонтенбло. «Как здесь хорошо, тихо и даже летом прохладно!» – радовалась жена. Она каждый день навещала нашу дочь, живущую в доме врача всего в двадцати минутах ходьбы от гостиницы, и, готовясь к возвращению семьи в Японию, которое было не за горами, прилежно выслушивала наставления жены врача, касающиеся ухода за маленькими детьми.

С жалостью глядя на жену, я мучился сомнениями: раз я болен неизлечимой болезнью и, скорее всего, очень скоро умру, не лучше ли нам всем уехать в Японию, как только ребенок привыкнет к матери? Ведь даже если я умру по дороге домой, где-нибудь в Индийском океане, жена с ребенком благополучно вернутся на родину, и там их с распростертыми объятиями встретят тесть с тещей, и не только встретят, но и позаботятся об их будущем, ведь это их единственная дочь и пока единственная внучка. Дело в том, что месяца три назад я получил из Японии один из самых солидных общественно-публицистических журналов «Кайдзо», это как раз был номер, специально посвященный теме «Японии грозит гибель от туберкулеза», который на две трети состоял из статей самого устрашающего содержания. В самом деле, очень многие из моих близких друзей, как школьных, так и лицейских, заболели туберкулезом и скончались меньше чем за год. Да что там говорить, если даже медицинские светила такой цивилизованной страны, как Франция, объявили, что перед этой болезнью бессильно искусство врачей и никакие лекарства от нее не помогают! Так разве можно вылечиться, просто лежа в постели где-нибудь в горах? В лучшем случае удастся разве что оттянуть развязку. Да, я настроился на пессимистический лад и, решив, что нет никакого смысла ехать в высокогорный санаторий, рекомендованный профессором Безансоном, начал готовиться к немедленному возвращению в Японию. И тут мне вдруг вспомнились слова профессора:

– Не знаю, что сказали бы ваши японские врачи, но, по-моему, сухой плеврит, который вы перенесли в школьные годы, на самом деле был начальной стадией туберкулеза, и справиться с ним тогда не составляло труда, беда в том, что вы не долечились до конца, поэтому теперь болезнь дала новую вспышку.

Действительно, сдавая экзамены за третий класс, я простудился, у меня долго не проходил кашель и держалась температура, но ведь я жил в таком доме, где не было даже термометра, что же там говорить о врачах или о лекарствах. Вскоре после того, как я перешел в четвертый класс, у нас в школе проводилась очередная диспансеризация, и у меня обнаружили сухой плеврит. После уроков по настоянию школьного врача я отправился в больницу, где он работал, и получил предписание по крайней мере три недели не ходить в школу и соблюдать постельный режим. Доктор дал мне лекарство на десять дней и сказал, что, поскольку у меня дистрофия, все это время я должен есть досыта, причем употреблять самые калорийные продукты, такие как яйца и молоко.