Текст книги "Мир Приключений 1990 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Анатолий Безуглов,Глеб Голубев,Сергей Другаль,Ростислав Самбук,Мадлен Л'Энгль,Валерий Михайловский,Марк Азов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

Бутурлак перевернул Коршуна лицом вверх: мертвенная бледность проступила на лице бандеровца.

– Это Коршун? – спросил лейтенант.

– Да.

– Вот и конец… – сказал лейтенант хрипло.

Возвращаясь в Острожаны, они увидели в лесу редкую цепь вооруженных людей. Прибыл отряд из райцентра и прочесывал лес. Капитан Ярощук, возглавлявший операцию, подошел к Бутурлаку.

– Догнали? – спросил нетерпеливо.

– Коршун убит. Но убежал его племянник Гришка Жмудь.

Капитан пожал всем руки.

– За ликвидацию банды Коршуна большое вам спасибо! – сказал торжественно. Приказал помощнику: – Продолжайте операцию.

Андрей объяснил Антону Ивановичу, который вел отряд, где найти тело Коршуна.

– Что там в селе? – спросил Бутурлак Демчука.

– Три бандита убиты и один ранен, Фросем назвался. Признался, что ликвидировали группу младшего лейтенанта.

– Какого младшего лейтенанта? – не понял Бутурлак.

Ярощук снял фуражку, объяснил:

– Позавчера младший лейтенант Лебединский и его группа не вернулись в райцентр…

– Убит Лебединский? – все еще не верил Бутурлак.

– К сожалению, все трое.

Лейтенант помрачнел. Потом поднял автомат, прозвучали три одиноких выстрела. Прощался так, как прощался со своими солдатами, не вернувшимися из разведки.

Солнце коснулось верхушек деревьев, они словно загорелись, и Бутурлак закрыл глаза.

Вчера из Острожан уехал капитан Ярощук со своим отрядом. Гришку они так и не нашли – то ли утонул где-то в болоте, то ли удалось ему убежать. В конце концов, капитан не очень огорчался: главное – ликвидировали банду Коршуна.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

По небу плыли тучи, и лучи солнца, склонявшегося к горизонту, с трудом пробивались сквозь них. Андрей почти бежал по узким львовским улицам, думал: как хорошо жить на свете, когда есть и тучи, и солнце, когда пахнет недавним дождем и с листьев деревьев падают большие, теплые, прозрачные капли. Но все же в сердце затаилась тревога: сейчас он увидит Веру…

Она уже ждала его возле театра, Андрей издалека увидел ее и остановился. В его представлении еще жила девочка с венком из одуванчиков на светлой голове, а стояла и улыбалась ему высокая, стройная девушка, наверно самая красивая во Львове, нет, во всем мире. Он пересек улицу нерешительно, даже со страхом, а она протягивала к нему руки и, когда подошел, припала щекой к его груди. У Андрея перехватило дыхание. Он несмело коснулся ладонью ее светлых, шелковистых волос. Вера подняла глаза, и только теперь он понял: не изменилась совсем, такой же золотой одуванчик, каким была в Острожанах.

Наконец Вера оторвалась от него, положила ладони ему на плечи и начала с интересом разглядывать:

– Какой ты стал высокий, Андрейка, и… – Остановилась, но все же досказала: – И красивый!

Андрей почувствовал, что счастливая улыбка растягивает ему губы, но не мог ничего с собой поделать, только улыбался и молчал, потом осторожно взял ее руки, держал в огрубелых от тяжкого деревенского труда ладонях – и мог так держать целую вечность.

– Поступил? – спросила Вера.

Он не понял, о чем она, понял только потом, когда переспросила, встревожившись:

– Что с институтом?

Ему сразу сделалось легко, потому что в этом вопросе было столько заботы о нем, что Андрей понял: он не чужой Вере. Сжал ей руки и кивнул, потому что так и не мог вымолвить ни одного слова. Только увидел, как просияла Вера, и сказал то, что никогда не звучит банально, ведь в этих словах кроется, может, самая большая тайна в мире:

– Я люблю тебя!

Вера засмеялась счастливо, освободила одну руку из его ладони, потянула за собой, и они пошли, как дети, взявшись за руки и размахивая ими. Поднялись под портик театра, с неба упали первые капли, и хлынуло так, как бывает лишь в Прикарпатье, когда тучи останавливаются перед горами и сразу же обрушиваются ливнем на землю.

До начала спектакля еще было много времени, и Вера потребовала:

– Рассказывай, как все было…

Андрей посмотрел на нее сверху вниз. Ничего не хотелось говорить, потому что все его хлопоты, которые еще вчера были самыми важными и самыми необходимыми, теперь показались незначительными. Он махнул рукой и сказал небрежно:

– Прошло уже… – Но сразу подумал, что должен сказать Вере всю правду, и добавил, глядя ей прямо в глаза: – Честно говоря, на математике чуть не срезался, но потом подумал и как-то решил задачку. И Филипп поступил. В лесотехнический.

– Вы оба такие умные! – сказала Вера радостно, но Андрей возразил:

– Это ты у нас самая умная и… самая красивая!

Но Вера сказала:

– Ты увидишь наших актрис – вот красавицы!

Андрей промолчал, перевел разговор на другое:

– А ты по-украински теперь хорошо говоришь. Совсем как местная!

Вера заважничала:

– Год в сельской школе, два года во Львове. Но все же, когда принимали меня в студию, предупредили, что должна много работать. Я и сама знаю, что должна.

– Никак не могу поверить, что ты артистка.

– Какая же я артистка – в массовке бегаю! Сегодня увидишь в третьем действии. Мы там танцуем.

Андрей посмотрел на Веру с уважением. Ишь ты! Вера выходит на сцену, в костюме и загримированная, скоро она станет знаменитой и, возможно, не захочет смотреть на обыкновенного студента-политехника. Таких во Львове пруд пруди.

Вдруг Вера глянула на него искоса и спросила то ли с укором, то ли недоуменно:

– Но ведь ты хотел стать летчиком!

Андрей покраснел. Он не осмелился признаться, что не мог бы быть так далеко от Веры. Ответил рассудительно:

– Петр Андреевич сказал, что в наше время настоящий летчик должен быть инженером. Реактивные самолеты начали делать, а на них неучем не полетишь!

– Не полетишь, – согласилась Вера.

Ей вообще хотелось во всем соглашаться с Андреем. Она представила его себе в форме студента-политехника – темно-синий мундир с погончиками будет ему к лицу, и девчонки из студии умрут от зависти.

– Тебе нравится Львов?

Андрей кивнул не совсем уверенно. Город произвел на него двойственное впечатление. Узкие улицы центра, с двух сторон каменные громады, прижавшиеся друг к другу, наполняли сердце тревогой; он чувствовал их суровую угрюмость – простояли века и будут стоять здесь вечно. В такие минуты вспоминал прозрачное лесное озеро, луга, бескрайний лес; там, дома, все дышало, радовалось жизни. В лесу он мог целый день пробыть один, а здесь людской муравейник окружал его, он все время чувствовал на себе человеческие взгляды и еще не знал, что пройдет немного времени – и, как все горожане, он научится быть одиноким в толпе.

– Пора. – Вера взяла его под локоть, и они вошли в театр…

Отец Иосиф Адашинский знал, что перед ним сидит эмиссар 1212
  Эмиссар (лат.) – лицо, посылаемое в другую страну с неофициальной миссией.


[Закрыть]Центрального провода Организации украинских националистов, но он не волновался: в конце концов, что такое теперь Центральный провод! Точнее, отец Иосиф немного обманывал себя, какой-то червячок тревоги все же копошился под сердцем. Сидят где-то там в Мюнхене и думают, что все здесь будут танцевать под их дудку. Нет уж! Он не такой глупый, чтобы добровольно подставлять свою голову под удар, она ему дороже, чем все идеи ОУН и ее главаря Степана Бандеры. И пусть этот эмиссар говорит что хочет, он, отец Иосиф, будет осторожным и мудрым, как змий.

– Так, так… – говорил и неопределенно качал головой. – Может быть, уважаемый господин хочет кофе?

Эмиссар как раз начал рассказывать о новых инструкциях зарубежного центра ОУН, и эта реплика отца Иосифа прозвучала до некоторой степени бестактно, сбила его с мысли и вернула к суровой действительности. Он пристально посмотрел на отца Иосифа – не издевается ли? Но его преосвященство смотрел на гостя доброжелательно, будто от того, хочет гость кофе или нет, зависело практическое внедрение идей, декларированных оуновским посланцем.

– У его преосвященства есть настоящий кофе? – усмехнулся недоверчиво. – Даже у нас там он стоит больших денег.

Отец Иосиф подумал, что этот зарубежный гость много чего не знает и ему придется здесь не сладко. Хлопнул ладонями, вызывая домашнюю работницу, и приказал ей мягко:

– Пожалуйста, кофе нам, Фрося, и пирожное.

Гость с удивлением посмотрел на красивую Фросю и невольно выпятил грудь. Хорошенький чертенок! Этот поп умеет устраиваться. Задвигался в кресле и положил ногу на ногу. Но, увидев свои неопрятные, в пятнах брюки, спрятал ноги. Привык носить хорошие костюмы, сшитые у модных портных, а здесь пришлось маскироваться под бедного мужичка, который донашивает штаны до того, что уже светятся, и даже тогда еще долго думает, стоит ли покупать новые.

Эта роль была не по вкусу оуновскому эмиссару – всегда жил в достатке, даже в роскоши; у отца был магазин в Коломые, сыну дал университетское образование, и он оправдал надежды отца – до прихода Советов редактировал одну из националистических газет, за что был пригрет самим Степаном Бандерой. А теперь – грязные, запятнанные штаны…

Эмиссару Центрального провода было уже за сорок. У него была спортивная фигура, и он подчеркивал это, туго затягиваясь поясом. Даже совсем голый череп не огорчал его: от этого увеличивался и так высокий лоб и делались выразительнее глаза под мохнатыми бровями. Все это должно было свидетельствовать о суровом нраве Юлиана Михайловича Штеха, его волевом характере, лишенном какой-либо сентиментальности.

Юлиан Михайлович знал, что борьба проиграна, еще тогда, когда захромала гитлеровская лошадка; но теперь, когда американцы ввязались в “холодную войну” с Советами, опять появились какие-то шансы, в ином случае он ни за что не согласился бы, рискуя жизнью, переходить границу, чтобы хоть немного расшевелить единомышленников, оставшихся во Львове.

Служанка принесла кофе. Юлиану Михайловичу захотелось сразу отхлебнуть, даже чтобы немного обжечь губы, но сдержался и медленно поболтал ложечкой в чашке, размешивая сахар. Один кусочек, чтобы только прибить горечь, – тогда можно пить маленькими глотками, ощущая, как постепенно исчезает усталость и появляется жажда деятельности.

Наконец пригубил и искоса посмотрел на отца Иосифа.

Поп не нравился Штеху. Бледное, удлиненное, нервное лицо, тонкий нос с чувственными ноздрями, узкие губы и живые глаза. Такие привлекают внимание женщин, а это несправедливо, потому что женщина во всем должна покоряться мужчине, а как она покорится такому тюфяку?

– Центральный провод рассчитывает на вас, святой отец, ибо наша борьба священная и церковь во всем должна поддерживать ее.

Его преосвященство легким движением остановил собеседника.

– Мы делаем общее дело, и возглавляющие ОУН деятели не могут обижаться на церковь, – ответил твердо. – Но необходимо учитывать новые условия и некоторую – я хочу подчеркнуть это – перегруппировку сил.

– Которая все время меняется в пользу Советов? Уголки губ у отца Иосифа опустились. Ответил с горечью:

– К сожалению…

Сплел тонкие пальцы на груди, стиснул крепко – даже побелели. Кто-кто, а он-то знает о связях униатской церкви с оуновцами. Разве можно подсчитать, сколько проводников организации происходят из семей священников, где их воспитывали в духе любви и уважения к князю церкви митрополиту Андрею Шептицкому? Сам Мельник, который возглавлял ОУН до сорокового года, – многолетний управитель владений митрополита. Не говоря уже о нынешнем шефе ОУН Степане Бандере, сыне священника-униата из села Угринова вблизи Калуша. Барановский – сын священника из прикарпатского села Дорогова. Личный знакомый и друг отца Иосифа капеллан батальона “Нахтигаль”, член Центрального провода ОУН Иван Гриньох – бывший приходской священник из Галича. А такая решительная, такая боевая и в то же время милая дамочка Гнатковская, жена самого начальника Службы безопасности ОУН Николая Лебедя, функционерка Центрального провода, – кто она? Дочь священника из Косова. А заместитель Бандеры Ленкавский? Родился в семье Станиславского греко-католического приходского священника. И все же, подумал отец Иоqиф, осторожность и еще раз осторожность!

Он пододвинул Штеху коробку с сигаретами, закурил сам. Спросил:

– Надеюсь, пан прибыл во Львов не ради спасительных бесед со мной?

– Конечно, нет! – раздраженно ответил эмиссар. – Во-первых, ваше преосвященство, наверно, догадывается, что я здесь инкогнито? Только один человек знает меня. Для всех я Николай Дейчаковский, работник Коломыйского райпотребсоюза. Здесь я в командировке. Разные заготовки и прочее…

– Об этом можно было и не предупреждать меня.

– Обязан, чтобы ничего нежелательного не случилось. Во-вторых, с вами встречаемся только в крайних случаях, когда возникнет острая необходимость при выполнении какого-либо задания.

Отец Иосиф побледнел, но сказал твердо:

– Прошу прощения, но я должен сразу предупредить: никаких ваших заданий выполнять не буду.

– Вы что? И нашим и вашим подыгрываете?

В тоне Штеха была открытая угроза, но это не испугало отца Иосифа. Заметил жестко:

– Вы побыли здесь – и адьё… – помахал рукой, – в Мюнхен. А мне жить во Львове, и иметь дело с их госбезопасностью не желаю.

– А за рубежом надеются, что святой отец возглавит движение наших верных сторонников.

– Передайте головным деятелям провода, что состояние здоровья не позволяет мне…

Штех покраснел.

– Болото! – выкрикнул. – Мы знали, что здесь вонючее болото, но чтобы такое! Забыть лучшие идеалы!

– Вы не понимаете одного, – возразил отец Иосиф, – эти идеалы можно распространить по-разному, и слово божье, тихо и своевременно сказанное, действует лучше, чем…

– Нам нужны действия, святой отец! – вырвалось у Штеха. – Мы должны доказать Западу, что здесь, на Украине, наша организация еще влиятельна, что с нами следует считаться, вот так!

Отец Иосиф пожал плечами:

– Центральный провод хочет дать мне в руки бомбу?

Но Штех уже овладел собой:

– Итак, ваше преосвященство, насколько я понял, отказывается активно сотрудничать с нами?

– Надеюсь, вы уже успели ознакомиться с советскими газетами? – уклонился от прямого ответа отец Иосиф. – В селах создаются колхозы, во Львове строят заводы, скоро здесь от рабочих прохода не будет…

– Вы правы, – согласился Штех, – но вы не учитываете зарубежной ситуации. Мы должны доказать американцам, что Украина не хочет идти с Советами. Нужны систематические акции, чтобы создать за границей общественное мнение! Нужно дать повод, за который могли бы ухватиться наши сторонники в правительстве Трумэна.

Отец Иосиф подумал, что Советы разгромили гитлеровскую Германию, на которую так надеялись оуновцы, теперь залечивают военные раны, и на это направлены все их усилия. Помешать им трудно, но возражать Штеху не стал. Промолчал, а тот продолжал:

– Мелкие акции, что осуществляют наши боевики, выходя из лесных убежищ, уже не производят впечатления. Необходимо заняться операциями, которые получили бы широкий резонанс. Святой отец, надо составить список видных советских работников во Львове и уничтожить их.

– Легко сказать! – Бескровные, узкие губы отца Иосифа скривились. – Наши явки разгромлены, лучшие люди давно арестованы.

– Хватит, святой отец, выкручиваться! У Службы безопасности пана Лебедя руки длинные.

В глазах отца Иосифа замелькали злые огоньки.

– Если глубокоуважаемый господин прибыл сюда, чтобы запугивать меня, он может сразу возвратиться в Мюнхен. Никто не пойдет за ним.

– Но вы должны знать свою паству…

– Хорошо, – перебил его отец Иосиф. – Я назову вам одного. И все.

– Только одного! – разочарованно ответил Штех.

– Я знаю еще кое-кого, но, насколько я понял, нужны абсолютно надежные люди. Без предрассудков и с твердой рукой… Этот один – племянник куренного Коршуна. Знали такого?

– Слышал. Коршун погиб где-то на Волыни.

– Племяннику удалось спастись. Сейчас работает на новом большом заводе.

– Что вы! – обрадовался Штех. – Отлично! Должен ликвидировать директора или главного инженера. Как с ним связаться?

– Давайте сделаем так: ждите его завтра в четыре часа в соборе святого Юра. Правый притвор. Он сам подойдет к вам. Спросит: не имеет чести видеть господина Габьяка? Запомнили? Габьяка. А вы скажете: “Не Габьяка, а Коструба”. Это и будет пароль.

Андрей с Филиппом постояли немного возле памятника Мицкевичу – романтический памятник поэту-романтику – и пошли по широкой аллее, ведущей к оперному театру.

Они перешли трамвайную линию, выбегавшую из соседней узкой улицы, пересекавшей аллею. Грохоча на рельсах, подошел старый трамвайный вагон, и люди, толпившиеся на остановке, двинулись к нему.

К трамваю подбегал высокий парень “голубой рубашке с закатанными выше локтя рукавами.

– Смотри! – закричал вдруг Филипп, схватив Андрея за руку. – Видишь? Неужели Гришка?

– Гришка! – воскликнул Андрей. – Точно, Гришка!

Парень взялся за поручни, вскочил на подножку, и трамвай тронулся.

– Гришка! – закричал Андрей.

Не услышать его было невозможно, но парень не оглянулся. Стоял на ступеньке, прижавшись грудью к спине пожилого пассажира, а трамвай уже набирал скорость.

– Гришка! – выкрикнул еще раз Андрей и бросился вдогонку за трамваем, но было уже поздно: трамвай повернул за угол. – Говорят, у каждого человека есть двойники, – сказал несколько растерянно Андрей, возвратясь к Филиппу.

Филипп пожал плечами.

– Наверно, мы все же ошиблись, – решил Андрей. Посмотрел на часы, заторопился: – Пошли, Владимир Гаврилович уже, наверно, ждет нас.

Бутурлак действительно сидел на скамье недалеко от оперного театра. Андрей думал, что увидит его в форме с погонами капитана госбезопасности, но Бутурлак был в скромном сером костюме и рубашке апаш. Шея и лицо загорелые, волосы почти выбелены солнцем, и ветерок играет ими.

Бутурлак увидел ребят издалека, подумал: они держали оружие, будучи еще детьми, а сейчас по аллее к нему идут совсем взрослые люди, с такими он уже ходил в разведку… Пусть судьба бережет их – чтобы никогда больше не пришлось им стрелять…

Он поднялся и протянул руки навстречу. Андрей, застенчиво улыбаясь, пожал руку капитану, но не выдержал и совсем по-детски прижался к нему. Он был уже на полголовы выше капитана, а форма студента-политехника делала его еще выше и стройнее.

Бутурлак повел парней в кафе на центральной улице, заказал неприхотливый обед и кофе.

Он расспрашивал их про Острожаны, про Петра Андреевича Ротача, про отца Филиппа – Антона Ивановича, который стал председателем острожанского колхоза “Красное Полесье”. Вспомнили, как дрались с Коршуном, и Андрей рассказал о встрече с Гришкой Жмудем или парнем, похожим на него. Бутурлак насторожился, слушал очень внимательно, переспросил даже, во что был одет парень.

– Считаете, что действительно Гришка Жмудь? – спросил его Филипп.

Бутурлак неопределенно хмыкнул, сказал, что ничего не считает, но никогда не следует относиться к таким фактам легко мысленно.

Андрей заметил, что Бутурлак глянул на часы – наверно, не хотел обижать их, но не мог и засиживаться, – и отодвинул недопитую чашку.

Они проводили Владимира Гавриловича до трамвайной остановки, и Андрей еще раз вспомнил, как садился в трамвай парень в голубой рубашке.

Штех внимательно посмотрел на высокого, светловолосого молодого человека в голубой рубашке, подошедшего к нему.

– Простите, вы ошиблись… – Ответил так, как было условлено. – Моя фамилия Коструб.

Парень переложил из руки в руку газету, ничуть не смутившись под испытывающим взглядом Штеха. Это понравилось эмиссару.

– Подожди меня возле собора, – сказал Штех и, не оглядываясь, направился к большой иконе святого Николая.

Поставил свечку – не потому, что верил в бога, давно уже привык верить лишь своему разуму, интуиции и сообразительности, просто в глубине души был суеверен. В конце концов, почему не поставить свечку? Что такое свечка? Тьфу, копеечное дело. А вдруг поможет?

Штех перекрестился, постоял немного, проникаясь молчаливой торжественностью храма. Людей в эти предвечерние часы было еще мало, пахло ладаном. Этот запах всегда нравился Штеху, возвышал и будто обновлял его.

Гришка стоял недалеко от входа, возле чугунной ограды сада митрополита. Штех сделал ему знак, чтобы шел за ним, и направился вниз, к парку Костюшко. Здесь, в боковой тенистой аллее, найдя свободную скамейку, он сел и поманил к себе Гришку.

Штех сказал, что знал Тришкиного дядьку и уважал его, что Григорий должен отомстить Советам за его гибель, а что сам Штех – функционер Центрального провода (на всякий случай Штех не сказал, что занимает положение намного более высокое) и прибыл сюда, чтобы передать Гришке приказ центра.

– Так вы оттуда? – Гришка выпрямился на скамье. Казалось, еще секунда – вскочит и станет смирно.

– Оттуда. И если ты не глупый, должен понимать, какая это честь – выполнять мои задания.

У Гришки даже просветлело лицо: он слышал, что такое приказы Центрального провода – их выполняют лишь самые достойные.

– Надеюсь, что смогу быть полезным, – отчеканил он, сжав кулаки.

– Расскажи, что делал после гибели дядьки.

– Дядька хотел взять Острожаны, наше родное село, у него там был какой-то свой интерес, но нас встретили огнем. Только мне удалось спастись. Добрался в Броды – это подо Львовом. Там жила моя тетка – сестра матери. Сын у нее погиб, мой двоюродный брат Алексей Иванцов. В лесу на мину напоролся. Говорят, ничего не осталось. А тут приехал я… Похож на Алексея, тетка и говорит: “Будешь сыном, о смерти Алексея в загс не сообщали…” Документы взял и сделался Алексеем Иванцовым. А тетка, чтобы никто не узнал об этом, переехала со мной в Бибрку. Представил справку, что отец погиб на фронте, и это правда: муж тетки был в Красной Армии и погиб за Советы. Закончил во Львове ремесленное училище, а потом поступил на завод. Место в общежитии дали…

Штех выдержал паузу, положил доверчиво руку Гришке на плечо – знал, какое это впечатление на него произведет, сказал весомо, глядя парню прямо в глаза:

– Ты должен сделать вклад в наше дело, в этом твое высокое предназначение.

– Да, – ответил Гришка, даже не зная, о чем идет речь. Готов был выполнить все, что скажут.

Но Штех спросил его о чем-то совсем прозаичном:

– Знаешь вашего директора Стефана Висловского?

– Да кто же его не знает?

Гришка представил себе седого, низкорослого мужчину, худого, подвижного, с умными глазами. Ему приходилось слушать директора на собраниях – на трибуне он становился как-то выше, находил какие-то особые слова.

– Говорят, он авторитетен в городе?

– Да, – ответил Гришка уверенно. – Завод большой, Висловского все знают.

– Нужно убрать его! – Штех посмотрел на Гришку внимательно.

Гришка сразу понял, о чем он.

– Убить? – спросил.

– Сможешь?

– Почему нет? Они убили моих родителей и дядьку. Должен отомстить!

– Держи! – Штех вынул из внутреннего кармана пиджака офицерский вальтер.

– Где вас найти?

– Нигде, – ответил жестко Штех. – Явок не будет. Если провалишься, выпутывайся сам. В крайнем случае пересидишь где-нибудь до холодов. Пока здесь успокоятся. Затем позвонишь отцу Иосифу, он скажет, что делать.

– Все?

– Нет. В доме Висловского оставишь записку, – протянул листок. – Перепишешь печатными буквами. – И добавил угрожающе: – Учти, мы не спустим с тебя глаз. Знаешь, что бывает с теми, кто обманывает нас?

Гришка злорадно усмехнулся:

– Пусть господин функционер не беспокоится, этому Висловскому уже не ходить по земле.

Сегодня Висловский проснулся поздно, солнце уже поднялось над деревьями. Воскресенье, и можно немного расслабиться. Он встал с постели, выглянул в окно – осень, но деревья совсем зеленые.

Скрипнули двери, в комнату заглянула сестра Зеня.

– Закрой за мной, Стефан, – попросила. – Я тороплюсь на рынок.

Висловский пожал плечами: Зеня ужасно боится воров, на дверях у них два самых лучших английских замка, но Зеня велела приделать еще стальную цепочку, и прежде чем впустить посетителя, внимательно осматривала его и даже расспрашивала: кто и зачем?

– Я закрою, иди, – пообещал Стефан Федорович.

Но Зеня все еще стояла в дверях. Висловский сдался и спустился за ней на первый этаж, щелкнул двумя замками и набросил цепочку.

Здесь же, на первом этаже, был его кабинет. Он зашел в кабинет, сел за стол и углубился в работу. Завтракать решил вместе с сестрой, когда она вернется с рынка.

Неожиданно в передней раздался звонок.

Стефан Федорович недовольно оторвался от дела и, вздохнув, пошел открывать двери.

Щелкнули замки, зазвенела цепочка. Директор вопросительно уставился на юношу с дешевенькой картонной папкой под мышкой, неловко переступавшего с ноги на ногу.

Юноша смотрел на него так просительно и растерянно, что он мягко спросил:

– Чем могу быть полезен?

– Рацпредложение у меня, – сказал Гришка, – хотел бы с вами посоветоваться.

– У меня есть часы приема.

– Но у меня такое важное дело, что ждать еще неделю…

Директор посмотрел на Гришку с интересом, отступил, пропуская в переднюю.

– Прошу в кабинет, – сказал совсем доброжелательно. – Как ваша фамилия?

– Иванцов. – Гришка не скрывал себя, ибо все равно отступления не было.

– Прошу вас, товарищ Иванцов, проходите. Что там у вас?

Директор протянул руку, указывая на пистолет под пиджаком, – и как он мог заметить его? Лицо Гришки вытянулось, покрылось мертвенной бледностью, он положил папку на стол и пробормотал, как провинившийся мальчишка:

– Ничего у меня нет, и я пришел…

– Не волнуйтесь так. – Директор взял папку в руки.

Только теперь Гришка понял, что Висловский протягивал руку к ней, а он испугался и едва не провалил дело.

– Посмотрим, что вы предлагаете, – сказал Висловский, развязывая тесемки. – Садитесь! – указал на кожаное кресло возле стола.

Гришка автоматически подался к креслу, но успел сообразить, что будет занимать неудобную позицию, что ему нужно быть непременно позади директора.

– А можно мне… – остановился на полдороге, – посмотреть книжки?

Висловский мягко улыбнулся.

– Здесь есть что посмотреть! – сказал с гордостью.

Гришка повернулся к стеллажу, который возвышался за спиной Висловского. Краем глаза наблюдал, как директор вытащил бумаги и стал рассматривать чертеж. Недавно Гришка узнал, что их бригадир придумал какое-то приспособление к станку, сделал вид, что изобретение его очень интересует, и попросил чертеж на воскресенье.

И вот сейчас Висловский изучает этот чертеж.

Гришка, взяв со стеллажа какую-то объемистую книгу, полистал ее, чувствуя, как колотится у него сердце. Поставив книжку на место, сделал шаг ближе к столу.

– Интересная мысль, – сказал директор с уважением, – непременно надо использовать ваше приспособление!

Гришка смотрел на Висловского сбоку, не знал, что ответить. Неужели начнет расспрашивать?

Висловский усмехнулся и снова углубился в чертеж.

Гришка осторожно вытащил пистолет, поднял его и сразу нажал на крючок. Звук выстрела оглушил его, и он чуть не выпустил оружие, но успел увидеть, как пуля пробила пиджак на плече директора.

Висловский медленно повернулся к нему.

Гришка отступил, отгородился от директора пистолетом, держа его неудобно, двумя руками, перед грудью.

– Вы что?.. – глухо спросил Висловский. Он смотрел на Гришку снизу вверх, и тот увидел в его глазах боль и удивление.

– Я… Я ничего… – Гришка прижался спиной к стеллажу и вдруг понял, что отступать некуда, поднял оружие и выстрелил директору прямо в лицо.

Висловский зашатался и упал на стол.

Гришка стоял и тупо смотрел, как стекает кровь из размозженного черепа на полированную поверхность. Наконец очнулся, засунул пистолет в карман, быстро схватил чертеж и, стараясь не запачкать его кровью, положил в папку, завязал тесемки. Делал все машинально, хотя был в напряжении и прислушивался к малейшему шороху в пустом доме.

Почему-то на носочках пробежал в переднюю, уже взялся за замок, но вспомнил, что забыл положить записку. Возвратился, тоже на цыпочках, положил на стол записку – так, чтобы бросалась сразу в глаза. Уже спокойно огляделся, не оставил ли следов, и уверенно направился к выходу. Осторожно открыл дверь и выскользнул на крыльцо. Замки щелкнули за ним. Перегнувшись через перила, посмотрел, нет ли кого на улице.

Никого…

Пробежал по дорожке к выходу, калитка не скрипнула, и солнце ударило ему в глаза. Голова закружилась, он чуть не упал, но сразу овладел собой и направился к воротам парка.

– Иванцов! – услышал вдруг. – Алексей!

Не остановился, шел ссутулившись, понимал, что произошло что-то ужасное и он пропал, но все-таки шел, не оборачиваясь, будто в парке было спасение.

– Лешка! – крикнул кто-то уже совсем близко.

Теперь нельзя было не остановиться. Оглянулся и узнал Клапчука. Улыбается, подает руку. Пожал нехотя.

– От Стефана Федоровича? – спросил Клапчук. Проныра проклятый, все он знает, повсюду сует свой поганый нос! Пролез в комсорги цеха, капитал себе зарабатывает!

И все же Гришка сделал попытку выкрутиться.

– Какого Стефана Федоровича? – сделал вид, что удивился.

– Нашего директора – Висловского.

– Разве он здесь живет?

– В том домике.

“Все… Теперь все… А если и этого гада?.. – Почувствовал холодную тяжесть оружия. – Заманить куда-нибудь и…”

– Нет, я мимо шел… – Но знал, что все это напрасно.

– А я к Стефану Федоровичу! – Клапчук взмахнул портфелем и добавил многозначительно: – Он просил материалы для доклада подготовить.

– Зачем же дома директора беспокоить?

– А он сам велел прийти. Ну, бывай, – помахал рукой. Гришка смотрел вслед Клапчуку: “У, гад проклятый!” Лихорадочно обдумывал, что делать.

А что делать? Бежать немедленно, пока есть время.

Гришка быстро пересек дорогу и затерялся в аллеях парка.

…Убийство Висловского взволновало весь город.

Хоронить директора вышли все рабочие завода. Из уст в уста передавали содержание записки, оставленной убийцей:

“Так будет со всяким, кто снюхается с большевиками, смерть и еще раз смерть. Беспощадный меч ОУН настигнет вас везде!”

Стояли на кладбище, стиснув кулаки, сотни и сотни – сильные, сплоченные, – и эта гневная, молчаливая толпа была самым красноречивым ответом на бандитские угрозы.

На похоронах было много молодежи, особенно из Политехнического института, где Висловский вел спецкурс. Пришли и Андрей с Филиппом.

– Какой же негодяй этот Иванцов! – сказал кто-то у них за спиной. – Втерся в доверие…

– Я тоже слышал, что Висловского убил какой-то Иванцов, слесарь сборочного цеха, – сказал Филипп, взяв Андрея под руку. – Директор принимал его дома, а он…

– Из-за угла они умеют!..

– Смотри! – сказал Филипп, увидев Бутурлака, который искал кого-то взглядом в толпе.

– Владимир Гаврилович! – крикнул Андрей. Бутурлак махнул рукой, подзывая.

– Вот так изредка и видимся, – сказал он невесело.

– Вы поймаете его? – спросил вдруг Филипп.

– Обязательно, – кивнул Бутурлак, – ему не скрыться.

– Откуда этот Иванцов? – не выдержал Андрей. – Если не секрет.

Бутурлак достал из кармана фотографию:

– Можете посмотреть.

Андрей глянул и побледнел.

– Он! – выкрикнул. – Смотри, Филипп, это же Гришка!