Текст книги "Мир Приключений 1990 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Анатолий Безуглов,Глеб Голубев,Сергей Другаль,Ростислав Самбук,Мадлен Л'Энгль,Валерий Михайловский,Марк Азов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 52 страниц)

Глава последняя. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО БРАТА

К подземной лодке Алису и Пашку пришли провожать гномы и неандертальцы. Лемуров там не было – лемуры побежали толпой грабить продовольственные склады, чтобы впервые за десять лет наесться до отвала.

Неандертальцы втиснули в люк завернутое в одеяло бесчувственное тело Гарольда Ивановича, который все еще был в глубоком обмороке. Алиса с трудом уговорила диких охотников это сделать. Она сказала им, что Гарольд Иванович не имеет никакого отношения к злобному диктатору, который исчез без следа после того, как его взяла смерть.

Она присела на корточки перед гномом Фурраком, который был страшно горд тем, что смог пробраться тайными ходами к неандертальцам и поднять их на помощь Алисе и Пашке.

На прощание он подарил Алисе свой фонарик с зелеными светлячками, а Алиса оставила подземным жителям все припасы, которыми их снабдил на дорогу добрый Семен Иванович. Вместо припасов положили Гарольда Ивановича.

– До скорой встречи! – сказал Пашка новым друзьям. – Живите спокойно.

Закрылся люк.

– Постараемся выжать из этой машины все, на что она способна, – сказала Алиса.

– Я тебя сменю, когда устанешь, – сказал Пашка. – Надо за ним присматривать. Как бы чего не натворил.

Поднимались они медленно. Пришлось огибать обширные подземные пещеры. Только через два часа они оказались выше подземелий, и лодка уверенно поползла наверх.

Пашка отыскал забытый кусок сыра, и они с Алисой разделили его.

И тут они услышали сзади стон. Очнулся Гарольд Иванович.

– Где я? – спросил он слабым голосом. – Я умер?

– Нет, вы живы, – ответил Пашка. – Хотя думаю, что вы заслуживаете смерти.

– Ах! – завопил Гарольд Иванович. – Выпустите меня немедленно! Моя коллекция! Они же ее разорят!

– Когда туда отправится экспедиция, – сказала Алиса, – мы попросим их забрать и вашу коллекцию.

– Нет, я не переживу! – рыдал Гарольд Иванович. – Двадцать лет я посвятил собиранию этих насекомых. Это смысл моей жизни! Я не занимался ничем другим!

– Так уж и не занимались! – сказал Пашка. – А кто был Четырехглазым диктатором?

– А кто? – спросил Гарольд Иванович.

Алиса обернулась. Ей показалось, что за очками глазки Гарольда Ивановича лукаво поблескивают.

– Он забыл! – возмутился Пашка. – Двадцать лет он всех мучил, а теперь забыл!

– А это был не я, – ответил Гарольд Иванович. – Честное слово, не я. Я даже из своей скромной квартирки выходил только в походы за насекомыми. Я ничего не знаю. Клянусь памятью моего дедушки, я ничего не знаю. Клянусь памятью моего дедушки, я ничего не знал!

– Оставь его, Пашка, – сказала Алиса. – Он ни в чем не сознается.

Гарольд Иванович горько рыдал. Он перечислял неизвестные науке виды открытых им насекомых. Он вспоминал паука Гарольди, и сколопендру Гарольди, и мокрицу Гарольди…

И так он стенал, пока Пашка не сказал:

– Хорошо, мы возвращаемся назад. Но учтите, что там вас ждут неандертальцы и ненавидящие вас гномы, я уж не говорю о лемурах… Возвратимся. Вас встретят с распростертыми объятиями.

Гарольд Иванович сглотнул слюну и замолчал.

Он молчал и тяжко вздыхал полтора часа подряд.

Потом вдруг произнес:

– Я все равно уйду под землю. Есть еще много других подземелий, где обо мне ничего не знают…

Алисе вдруг стало его жалко. И она чуть было не достала коробочку с молью, что успела схватить со стола диктатора. Но тут она вспомнила о гномах в колесах и передумала. Она отдаст эту моль в музей, и пускай ее называют молью Гераскина, потому что поймал ее Пашка.

Через пять часов подземная лодка выбралась на поверхность земли неподалеку от мельничной запруды. Гарольд Иванович то стонал, то засыпал и бредил во сне, грозил кому-то, распределял какие-то должности и пайки. Потом просыпался и спрашивал:

– Я ничего лишнего не сказал? Мне приснился странный кошмар.

Но ни Алисе, ни Пашке разговаривать с ним не хотелось. Когда “Терранавт” замер на поверхности земли, Пашка открыл люк и сказал:

– Вылезайте!

Гарольд Иванович принялся умолять его:

– Пашенька, милый, любименький, только не говори ничего моему брату. Он простой и недалекий человек, он может тебя неправильно понять.

– Нет, – сказал Пашка, спрыгивая на траву, – как приговоренный к смерти, я не имею права молчать.

– Паша! – умолял Гарольд Иванович. – Это была шутка!

– Не надо, не унижайтесь, – сказала Алиса, помогая Гарольду Ивановичу выбраться из подземной лодки. – Есть некоторые поступки, которые нельзя держать в тайне. Иначе их повторяют.

Она вышла из лодки последней.

Посреди лужайки стоял громадный, добрый Семен Иванович. Он держал на руках полотенце, на котором лежал пышный каравай хлеба.

– Добро пожаловать, мои дорогие! – сказал он.

Гарольд Иванович оглянулся на Алису, потоптался на месте, а потом с криком: “Братец, младшенький мой, я так скучал, так тосковал по тебе!” – побежал к Семену Ивановичу и старался обнять и его, и каравай, что было совершенно невозможно.

– Какое счастье! – повторял сквозь слезы Семен Иванович. – Какое счастье!

Пашка посмотрел на Алису и пошел к флаеру, что стоял у мельницы.

– Вы куда! – удивился Семен Иванович. – Обед на столе!

Алиса, которая пошла следом за Пашкой, обернулась и сказала:

– Мы потом прилетим. Завтра. А сегодня мы очень устали.

Гарольд прижался щекой к локтю младшего брата и махал им вслед ручкой. Он быстро осмелел.

– И не надейтесь! – крикнул Пашка. – Мы обязательно завтра прилетим.

Он задвинул дверцу флаера и поднял машину в воздух.

Ростислав Самбук
ЖЕСТОКИЙ ЛЕС

Перевод с украинского

ОТ АВТОРА

В предлагаемой читателю повести “Жестокий лес” речь идет о борьбе украинского народа в годы Отечественной войны с националистами-бандеровцами и о трагических первых послевоенных годах, когда на западноукраинских землях часть обманутого националистами населения выступила против Советской власти.

Организация украинских националистов (ОУН) была создана еще в двадцатых годах. Перед войной ее возглавил Степан Бандера. ОУН пользовалась полной поддержкой униатской (объединенной католической и православной) церкви и ее наставника митрополита Андрея Шептицкого. Когда в Германии к власти пришел Гитлер, оуновские верховоды и униатские архиереи горячо приветствовали фашизм. Именно с Гитлером они связывали свои далеко идущие планы отрыва Украины от Советского Союза.

После вероломного нападения гитлеровцев на Советский Союз бандеровцы выступили на стороне оккупантов, создав Украинскую повстанческую армию (УПА). Они не сложили оружия и после изгнания гитлеровцев, продолжая терроризировать население Западной Украины. Пользуясь поддержкой отдельных слоев сельского населения, недовольного перегибами в проведении коллективизации, они еще несколько лет оказывали вооруженное сопротивление Советской власти.

Свой верховный командный орган они называли Центральным проводом.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Солнце клонилось к закату. Оно садилось в багровую тучу, и Бутурлак подумал, что завтра будет ветер. Он облизал запекшиеся губы: до завтра надо было дожить… Обтер рукавом гимнастерки пот со лба – воздух неподвижен, насыщен горьковато-пряным запахом трав, отчего жара кажется еще тяжелее.

Сейчас бы ветерок, чтобы прогнал нахальных слепней, жалящих сквозь влажную гимнастерку, а то лежишь, вжавшись в землю, стараясь не выдать себя ни единым движением.

Он скосил глаза в сторону лозняка, где угадывалось большое, тяжелое тело Иванова. Удивительно: Иванов крупнее их всех, а для врага словно невидимый. То ли ему везет, то ли умеет высмотреть хорошее место для маскировки, то ли повадка у них, у сибирских охотников, такая, а скользит он сквозь деревья лесной опушки как тень – не треснет ветка, не шелохнется лист.

Бутурлак устало прикрыл глаза, с отвращением передернул плечами – липкая, грязная майка будто приросла к телу…

Иванов подполз неслышно, горячо выдохнул лейтенанту в ухо:

– Речка там… – ткнул коротким пальцем в сторону низкорослых кустов, тянущихся вдоль опушки.

– Горынь? – спросил Бутурлак и сразу почувствовал глупость вопроса: они пробивались к Горыни, и других рек впереди не могло быть. – Откуда знаешь?

Иванов насмешливо глянул на лейтенанта – очевидно же!

– Речка… – повторил убежденно. – Ну… вон лоза начинается, кустарник редеет, песок… И пахнет речкой!

Лейтенант недоверчиво скривился. Он предполагал, что речка где-то здесь, рядом, но, отбиваясь от гитлеровцев, они уже давно кружат по густому лесу и потеряли ориентацию. Единственное, на что надеялся, что, переправившись через эту небольшую полесскую речку, они смогут оторваться от преследующих их по пятам немцев.

Полчаса назад они видели на прогалине небольшой лесной хутор. Если это Безрадичи, то и впрямь от опушки до Горыни всего метров триста, – чутье Иванова и на этот раз его не подвело.

Лейтенант оглянулся. За соседним кустом, вытянув руку, лежал навзничь Васюта. Бутурлак не слышал его тяжелого дыхания, но, увидев, как часто вздымается на груди гимнастерка, понял: ефрейтору плохо. Васюта потерял много крови.

К нему прижался Горянский. Лег щекой на приклад автомата, сочувственно смотрит на товарища.

Лейтенант снова перевел взгляд на Иванова, но тот, наверно, еще сердился на секундное недоверие, смотрел отчужденно: мол, решай сам…

А что решать?

Единственный шанс – вперед, через Горынь.

Двое суток прошло с той ночи, когда десять парашютистов – их боевой десант – приземлились в лесу. Боевая группа, возглавляемая им, лейтенантом Владимиром Бутурлаком, должна была разведать гитлеровские укрепления в этом районе.

О том, что противник ведет здесь оборонные работы, командование Красной Армии узнало от местных партизан. Тогда и возникла идея забросить в тыл врага группу разведчиков.

Сначала удача была на их стороне. Продвигаясь вдоль шоссе, они обнаружили мощную оборонительную систему врага – подходы к ней простреливались из дзотов и врытых в землю танков. Штурмовать такие укрепления можно только большими воинскими силами.

Разведчики Бутурлака даже сумели нанести на карту схему гитлеровских укреплений. Но на второй день они наткнулись на засаду эсэсовцев. Бутурлак приказал отходить к лесу – километр болотистой низины, поросшей чахлым кустарником.

Эсэсовцы прижали их к земле кинжальным пулеметным огнем и обстреляли из минометов. Одна из мин взорвалась в двух шагах от радиста. Осколок попал ему в затылок, второй разбил рацию.

На переходе к лесу потеряли старшего сержанта Юхана Аарму, двадцатилетнего эстонца, который родился и вырос в Абхазии, в одном из эстонских сел на берегу Черного моря. Кроме эстонского, русского и абхазского языков, Юхан знал немецкий и английский. В глазах товарищей он был чуть ли не профессором, хоть закончил всего один курс университета.

Когда разведчикам удалось немного оторваться от эсэсовцев, Бутурлак спросил, где сержант.

Иванов произнес мрачно:

– Там… на опушке… Его скосило из пулемета, когда поднялся с гранатой…

Значит, Юхан пытался задержать эсэсовцев. Бутурлак снял пилотку, отдавая дань подвигу сержанта, но сказал не о нем.

– Вот здесь, в планшете, – постучал кончиками пальцев по твердой коричневой коже, – карта со схемой фашистской обороны. Погибну я – возьмет тот, кто будет поблизости…

Вдруг снова раздались автоматные очереди.

Лейтенант коротко скомандовал:

– Бой не принимать! Отходить тихо! Постараемся оторваться…

Но расчет на то, что эсэсовцы, боясь партизан, не войдут в лес, не оправдался. Всю ночь они не давали покоя разведчикам, и лишь в предрассветном тумане группа Бутурлака оторвалась от преследователей.

Лейтенант решил дать бойцам хотя бы короткий отдых.

Залегли в неглубокой лесной балке. Два часа сна – совсем мало для людей, падающих от усталости. Но два часа – это, в конце концов, сто двадцать минут, а кто из них не мечтал хотя бы о десяти минутном отдыхе?

В полдень вышли к маленькой речушке и, найдя перекат, где вода доходила лишь до колен, перебрели на другой берег. Но их засекли и сообщили по радио координаты передвижной эсэсовской группе. Эсэсовцы обстреляли разведчиков на подступах к небольшому селу, скосили пулеметными очередями еще четырех бойцов и ранили Васюту.

Теперь из десяти их осталось всего четверо. Здесь, в кустах возле Горыни, они ждут, когда солнце скроется в черной туче над горизонтом.

Наконец Иванов сказал:

– Вы ждите, а я… – Махнул рукой в сторону реки. – Пока не стемнело, поищу брод…

Бутурлак одобрительно кивнул.

Иванов бесшумно раздвинул кусты, и лейтенант увидел, как мелькнули в чаще еще совсем не стертые подошвы его сапог, подбитые двумя рядами блестящих гвоздиков, – Иванов берег обувь, зная, как тяжело старшине достать сапоги сорок седьмого размера.

Бутурлак подполз к Васюте.

– Поспи, – сказал, – пока вернется Иванов.

Ефрейтор положил раненую руку на грудь, закрыл глаза, уснул мгновенно.

Бутурлак знал эту особенность Васюты, которой завидовали разведчики: ефрейтор всегда выгадывал на отдыхе по сравнению с другими хоть несколько минут.

– Ты тоже спи, я постерегу, – сказал он Горянскому.

– Вы же отдыхали меньше нас…

– Спать! – коротко повторил Бутурлак.

Горянский подчинился приказу. Сладко вздохнув, положил под голову пилотку, обхватил двумя руками автомат, прижал к груди, как ребенка, и заснул, дыша ровно и бесшумно.

“Совсем еще мальчишка”, – подумал Бутурлак, глядя на его круглые, покрытые легким пушком щеки.

Ему тоже хотелось спать, и он сильно потер ладонью лоб, отгоняя сон.

Он представил себе, как нервничает сейчас начальник фронтовой разведки, как звонят ему из штаба, а он вынужден прибегать к неопределенным обещаниям, как в глубине души, может, клянет его, лейтенанта Бутурлака, не зная, что от заброшенной в тыл врага разведывательной группы осталось меньше половины и вообще неизвестно, удастся ли и этим четверым пробиться к своим…

В конце концов, когда полковник уверится, что от Бутурлака напрасно ждать сообщений, он сформирует новую разведгруппу… Если даже и те разведчики погибнут, все равно начнется наше наступление, и все эти гитлеровские доты и линии укреплений будут стерты с лица земли, но это будет достигнуто большей кровью, значительно большей, и много солдат погибнет, штурмуя неразведанную линию гитлеровских укреплений.

Бутурлаку перехотелось спать. Черт, почему не возвращается Иванов? Он посмотрел на часы – прошло тридцать минут.

Лейтенант решил подождать еще четверть часа, но тут в соседних кустах затрепетали листья. Бутурлак поднял автомат и сразу же опустил его.

Иванов обтер грязным платком потное лицо и коротко доложил:

– Горынь в полукилометре. Берега заросли лозняком, перекат недалеко, около него на том берегу засада – два эсэсовца.

– Речка широкая?

– Быстрая, и Васюте придется туго, – понял его Иванов. – Мы с Горянским переплывем выше по течению и снимем засаду.

– Да, другого выхода нет, – согласился лейтенант. – Только дождемся темноты… За ночь должны оторваться от них… Там начнутся такие леса, что и сам черт нас не найдет.

– Черт – нет, – мрачно усмехнулся Иванов, – а эсэсовцы… Вцепились, как собаки в горло!

– Мы должны затеряться в лесах, – повторил Бутурлак. – Двинемся в десять. Теперь спи. Будешь дежурить после Горянского.

Это было справедливо, и Иванов не протестовал. Сменяясь через каждый час, они проспали до десяти вечера. В темноте подползли к крутому берегу Горыни. Бутурлак с Васютой залегли в лозняке, а сержант с Горянским поползли к омуту, где кусты купались в быстрой воде. Горынь здесь суживалась и была глубокой. Иванов рассчитывал подобраться к другому берегу до поворота, который прикрывал их от эсэсовцев.

Бутурлак нагреб холмик нагретого солнцем и еще не остывшего песка, уложил на него автомат.

Стал прислушиваться. Выше по течению что-то плеснуло.

Лейтенант вытянул шею – неужели ребята неосторожно выдали себя? Но вот плеснуло еще раз, поближе, и Бутурлак понял, что на плесе играет большая рыба.

Прошел чуть ли не час, а на том берегу все было спокойно.

Низко над водой пролетела сова, сонно засвистал перепел. Сначала Бутурлак не понял, что это сигнал, – так естественно свистела птица. Но Васюта толкнул его, прошептал:

– Слышишь?

Лейтенант свистнул, отзываясь. Поползли к воде. Бутурлак, пропустив вперед Васюту, перебрел речку следом за ним.

Острожаны раскинулись на берегу лесного озера – огромные дубы расступились, и крытые соломой хаты подходили к самой воде.

Озеро было вторым кормильцем: земли не хватало, да и что соберешь на тощем песчаном грунте? Немного ржи, несколько мешков картошки… А в озере гуляли килограммовые щуки, окуни, сазаны, лещи, не говоря уже о плотве, красноперке и другой мелочи.

За рыбу у Северина Романовича Жмудя можно было получить и хлеб, и крупу, и даже керосин. У Северина Романовича были хорошие кони, и он возил рыбу на базар в город. Накопил деньжат и построил в Острожанах нарядный дом под железной крышей, возле самой церкви. Церковные купола были тесовые, а эта ярко-зеленая крыша возвышалась над соломенными черными шапками села гордо и вызывающе.

Северин Романович пристроил к своему дому открытую веранду и любил здесь попивать днем чаек, посматривая на разъезженную песчаную дорогу, что ведет от озера к лесу, не обращая внимания на покупателей, толпящихся возле его магазинчика, к которому от веранды ведет вымощенная красным кирпичом дорожка. Теперь это единственный магазин на все Острожаны. Раньше на лесном конце села была еще лавка Боруха, но, слава богу, новая власть избавила Северина Романовича от конкурента, отправив Боруха Гольцмана со старой Гольцманихой да подрастающими гольцманятами в концлагерь, и это был еще один козырь в пользу этой власти.

Правда, Северин Романович все же испытывал что-то вроде насилия над собой, когда ему приходилось кланяться какому-нибудь плюгавому немцу, который небось там, в своем фатерлянде, снимал шляпу перед самым ничтожным чиновником. Но в конце концов, с этим можно мириться. Ведь вот такой плюгавый немчик, не колеблясь, приказал повесить всех активистов, не успевших выехать из Острожан, список которых Северин Романович составил задолго до того, как первый гитлеровский мотоциклист прогромыхал под окнами его дома.

Повесили красных на ветках дуба, что рос между церковью и верандой Северина Романовича. Первому накинули на шею петлю Степану Дуде, тому самому голодранцу, который организовал рыболовецкую артель и старался лишить его, Жмудя, монополии в торговле рыбой. Все обходили этот страшный дуб стороной, а Северин Романович со своим младшим братом Кириллом, который и привел тогда эсэсовский отряд в Острожаны, пировали на веранде, закусывая самогон жареными карпами.

Кирилл сидел спиной к дубу, пил самогон маленькими рюмками, больше нажимал на карпов, а Северин каждый раз, поднимая стакан, со злорадством смотрел на дуб.

– За твое здоровье, Кирилл! – чокнулся с братом.

Один вопрос крутился у него на языке, но он боялся попасть впросак и показать свою деревенскую неосведомленность.

Правда, в том, что Кирилл выучился на адвоката, немалая его, Северина, заслуга. Кто ежемесячно посылал деньги во Львов на учение? Он, старший брат. А потом их дороги разошлись: Северину пришлось чуть ли не два года быть под большевиками, а ловкий Кирилл успел убежать в Краков, там, говорят, он и прибился к самому Степану Бандере – главному руководителю Организации украинских националистов, обещавшей украинцам полную свободу и независимость под эгидой Адольфа Гитлера…

Наконец Северин Романович решился, с шумом отодвинул стакан и спросил прямо:

– Как там, Кирилл, с нашими?.. Ну, значит, руководителями? В смысле правительства, о котором ты когда-то говорил?

Кирилл не отвел взгляда от полной рюмки. Покрутил ее тонкими белыми пальцами, не разлив ни капли. Ответил уклончиво:

– Рано еще говорить о правительстве. Не до этого. Вот возьмут немцы Москву, тогда…

Северин Романович дохнул ему винным перегаром прямо в лицо. Скрутил кукиш:

– Вот что тогда будете иметь! Поздно будет! Теперь, когда немцы нуждаются в нашей помощи…

Кирилл сам был убежден в этом, но не мог сразу признаться брату, что не оправдался пока ни один из расчетов организации. Хотя почему ни один? Красных выгнали, и, если разумно взяться за дело…

– Нужно доказать Берлину, что без истинных украинских патриотов им будет несладко! – уже более уверенно сказал он. – А здесь, – обвел рукой вокруг, – в наших селах, и подавно. Дуду повесили, а сколько дуденят осталось? Я тебе говорю, – доверчиво склонился через стол к брату, – здесь без нас немцам не обойтись. В окрестных лесах столько сейчас окруженцев 99
  Окруженцы – советские солдаты, попавшие в окружение.


[Закрыть]. И все вооружены!

– Что же делать? – Глаза Северина Романовича испуганно забегали.

– Организовываться! – убежденно ответил Кирилл. – Сами возьмемся за оружие, сами и наведем порядок.

– Против немцев? – ужаснулся Северин Романович.

– Ты что! Раздавят! – Кирилл приложил палец ко рту. – Здесь хитрость нужна. Немцы дадут оружие, потихоньку, чтобы никто не узнал. А мы, мол, и против немцев, и против красных, за самостоятельную Украину! Вот и девиз…

Северин Романович, размышляя, потер лоб. Сказал категорически:

– Раскусят!

Пренебрежительная улыбка мелькнула на лице Кирилла.

– Не каждому об этом говорить надо… К тому же, когда раскусят, поздно будет. Мы сплотимся. В ОУН есть Служба безопасности, трибуналы – нескольких строптивых расстреляем, другие твердую руку почувствуют. На днях я разговаривал…

Северин Романович насторожился:

– С кем?

Но Кирилл уже сообразил, что сболтнул лишнее.

– С особой весьма авторитетной.

Он так и не сказал, с кем, будто подчеркивая этим свое превосходство над обыкновенным сельским торгашом – брат или сват, а не лезь, куда не следует. Каждый должен знать лишь то, что ему положено, – это принцип нового порядка, с которым Кирилл не мог не согласиться.

Со времени того разговора братьев прошло три года, и Северин Романович сумел оценить мудрость Кирилла. Любил даже похвастать после рюмки в кругу хороших знакомых, что, мол, деловой нюх никогда не подводил его, Северина. Он всегда знал, что из брата будет толк, и не зря тратился на его обучение. Зато теперь Кирилл Романович Жмудь адвокат и известный деятель Украинской повстанческой армии, даже имеет подпольную кличку Коршун (об этом, правда, Северин Романович уже не говорил).

Все одобрительно кивали, соглашались с Северином Романовичем, догадываясь, что острожанский староста – прихлебатель гитлеровцев – давно с лихвой возвратил себе эти издержки (недавно из вырезанного бандеровцами польского села вывез он пять подвод всякого добра), да помалкивали – кому охота связываться с самим Коршуном!

Северин Романович пристроил к своему дому флигель, обставил комнаты шкафами и диванами, привез даже рояль, выменянный на продукты в соседнем местечке, – за дорогой, красивый, блестящий рояль просили всего два пуда сала, Северин Романович сторговался за пуд да мешок картошки. Сам шел за подводой, чтобы случайно не повредили рояль на лесных выбоинах, а потом полдня ходил вокруг него, изредка с удивлением и гордостью тыкая пальцем в клавиши.

Вечером приехал Кирилл с двумя подчиненными. Они стали издеваться над Северином Романовичем: мол, зачем ему рояль, да еще такой ценный – “Беккер”!

Жмудь надулся и заявил, что выпишет для сына Григория учителя из местечка: эти вшивые учителя оголодали, ими сейчас хоть пруд пруди, а он для своего дитятки ничего не пожалеет…

Один из прибывших захохотал и сказал, что его дитятке больше подходит автомат или карабин, – он видел, как ловко глушил мальчишка рыбу гранатами; но старый Жмудь только улыбался загадочно: знал, что за деньги сейчас можно сделать все.

Другой приятель брата стал перебирать клавиши, потом сел и заиграл. Северин Романович, подперев кулаками подбородок, смотрел, как быстро бегают по клавишам холеные пальцы игравшего, вдруг вспомнил, какие толстые и неуклюжие пальцы у Григория, с обкусанными черными ногтями, – и ему на миг сделалось тоскливо. Но опомнился – вот еще причуды! – и пригласил дорогих гостей к столу.

Вообще в последнее время настроение у Северина Романовича часто портилось. Не потому, что торговля шла хуже или что-то в хозяйстве не ладилось, – нет, слава богу, свиньи набирали вес, рыба ловилась, и уже четыре лошади стояли в конюшне. Но как подумает, что красные взяли Киев и продвинулись к Полесью, делалось не по себе. Правда, остановились, и, если верить Геббельсу, навсегда. А скоро, мол, доблестная немецкая армия, выпрямив линию фронта, перейдет в наступление. Но Кирилл рассказывал, что немцы строят укрепления где-то там на западе, значит, не о наступлении, а об обороне думают… Кирилл уверял также, будто у Бандеры хватит сил, чтобы контролировать леса вокруг Острожан и дальше, и что красные не осмелятся сунуть сюда нос, но… Северин Романович только вздохнул тогда в ответ.

На всякий случай начал потихоньку колоть свиней – за сало давали золото, случалось, и драгоценные камни, а с золотом он не пропадет: еще не весь мир – Украина, вон в Канаде сколько земляков устроилось, живут хорошо… Тем более что у Северина Романовича была твердая договоренность с Кириллом, чтобы вовремя предупредил, когда возникнет реальная опасность. В сарае за конюшней стояли две крепкие смазанные подводы, он сам придирчиво осмотрел их и запретил пользоваться ими в хозяйстве. Только один раз разрешил запрячь в них коней – в ту ночь, когда грабили польское село, но тогда сам бог велел, грех было не воспользоваться панским добром…

Сегодня на рассвете он внезапно проснулся и сел на постели. С улицы донесся гул мотора, и свет автомобильных фар скользнул по окну, – его сразу прошиб холодный пот.

Жмудь торопливо нащупал брюки и, не забыв сунуть в карман подаренный братом немецкий вальтер, босиком, со свечкой в высоко поднятой руке вышел на веранду, спросил громко:

– Кто здесь?

Калитка заскрипела, и по выложенной кирпичом дорожке к веранде двинулись двое.

Северин Романович стиснул в кармане рукоятку вальтера, но, увидев в дрожащем свете свечи высокую офицерскую фуражку, сделал шаг навстречу, изобразил на лице улыбку, будто офицер мог в темноте увидеть ее.

– Прошу, господа, – поклонился почтительно. – Какое-то неотложное дело ко мне?

Двое поднялись по ступенькам. Один смотрел на Жмудя молча и холодно, второй, одетый в блестящий плащ, выступил из-за его спины и спросил по-украински:

– Прошу пана, вы – Северин Жмудь?

– Да, я, – поклонился Северин Романович еще почтительнее. – Имею честь быть старостой этого села.

Офицер что-то тихо проговорил. Северин Романович, уже немного насобачившийся в немецком, на этот раз то ли от волнения, то ли со сна не понял ничего.

– С вами разговаривает гауптман Либлинг, – сказал человек в плаще. – Нам срочно нужен ваш брат – Коршун.

Жмудь отступил, приглашая гостей в дом, но они не сдвинулись с места.

Северин Романович переступил с ноги на ногу – чувствовал себя неловко босиком и в ночной рубашке.

Кроме того, с братом у них условлено: он не знает, где Кирилл, и вообще впервые слышит про Коршуна, кто бы ни спросил…

Наверно, переводчик правильно истолковал его молчание, потому что дальше сказал уверенно:

– Коршун должен был предупредить вас, что его может разыскивать Марк Степанюк…

У Северина Романовича немного отлегло от сердца.

– Вот так бы и сразу, – ответил. – Прошу уважаемых господ в дом…

– Дело неотложное, – остановил его переводчик. – Гауптман хочет знать, когда Коршун может быть здесь.

Жмудь ответил уклончиво:

– Ну, часа через полтора. Сейчас пошлю хлопца верхом…

– А быстрее?

“Что я, дурной – коня загонять?” – хотел возразить Жмудь, но поостерегся, пообещал:

– Может и быстрее… – Перегнувшись через перила веранды, он громко позвал: – Андрей, проснись! Говорю тебе, Андрей! Вот я тебя, сукин сын, кнутом сейчас!

– Чего ругаетесь? – послышалось с риги. – Наработаешься за день – и ночью поспать не дадут!

– Я тебе посплю! Седлай Серка, лодырь проклятый, да быстрее! – Оглянулся на гауптмана – доволен ли? – пригласил: – Прошу, господа, в дом.

Он провел прибывших в гостиную, зажег керосиновую лампу, пододвинул удобные кожаные кресла и, разбудив жену, пошел в конюшню к Андрею: если не проследишь, ведь ничего толком не сделает, всегда хозяйский глаз нужен.

Проверив, как оседлан Серко, сказал почти шепотом:

– Поскачешь в сторону Грабова хутора. Той дорогой, что мимо вонючего болота. Возле болота слезешь и коня проведешь, а то загубишь еще. Знаешь дом Кондратюка?

– Почему же не знать? – недовольно пробурчал Андрей.

– Скажи Кондратюку, чтоб сразу нашел Кирилла Романовича. Передай, его спрашивает Марк Степанюк. Пусть едет немедленно сюда.

Андрей вскочил на Серка, погладил его по выгнутой шее.

– А если будут спрашивать, что это за Марк Степанюк?

– Не твое дело! – нахмурил брови Северин Романович. – Скажешь, Марк Степанюк, и все! Ну, двигай!

Он сам открыл ворота и немного постоял, почесывая грудь под расстегнутой рубашкой. Думал: “Этот гауптман, наверно, большая шишка. Приехал грузовой машиной, легковой по их лесным дорогам не проедешь, и охрана полдесятка солдат. Да и дело к Кириллу у него, наверно, важное, иначе чего бы заявился среди ночи…”

Коршун в сопровождении охраны – двух всадников с автоматами – и Андрея во весь опор помчался в Острожаны. Разыскивать долго его не пришлось: ночевал на хуторе Грабовом, где разместился весь его отряд, если можно было назвать так банду в две сотни бандеровцев, обычно разбросанных по окрестным лесным хуторам.

У немцев гарнизон был только в городке. Полицейские функции они передоверили банде Коршуна.

Бросив поводья Андрею, Коршун пошел к веранде, на которую уже выскочил из дома Северин Романович.

– Кто? – спросил его Кирилл.

– Двое каких-то… гауптман и переводчик…

Коршун бросил взгляд за ворота, где стояла грузовая машина с немецкими солдатами, нахмурился:

– Ты прикажи, чтобы дали корм моим лошадям, да присмотри…

Северин Романович понял, что его отстраняют от разговора, обиделся: он бы и сам не пошел, нужны ему их тайны! Но так, бесцеремонно…

Спустился с веранды, хлопнул в ладоши, подзывая Андрея, приказал:

– Заведи лошадей в конюшню, мешок с овсом возьми в кладовке, тот, уже начатый!

Увидев Коршуна, гауптман Либлинг широко улыбнулся и протянул ему руку, указал на место напротив себя. Впервые Либлинг обращается с ним, как с равным.

“Еще и не то будет, когда красные накрутят вам хвост”, – неожиданно подумал он и сам удивился: неужели он радуется победам Советской Армии? Нет и еще раз нет! Но эти важничающие немецкие свиньи!..

– Что случилось, герр гауптман? Такой срочный вызов!

– Ну что вы – вызов! – перебил его Либлинг. – Просто у меня не было другого выхода.

Коршун удобнее устроился в кресле: вот как запели, уважаемые! Бросил сухо: