Текст книги "Мир Приключений 1990 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Анатолий Безуглов,Глеб Голубев,Сергей Другаль,Ростислав Самбук,Мадлен Л'Энгль,Валерий Михайловский,Марк Азов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц)

Глеб Голубев
ПАСТЬ ДЬЯВОЛА

…Произошли события, и притом одно за другим…

М.БУЛГАКОВ

Мне навсегда запомнилось, с какого прекрасного, идиллически-тихого и безмятежного вечера началась захватившая нас круговерть удивительных приключений, о которых хочу рассказать.

Было уже за полночь. А мы с Сергеем Сергеевичем Волошиным все не уходили спать, любуясь океаном. Темнота в тропиках сгущается стремительно, внезапно и кажется такой плотной, что ее хочется оттолкнуть рукой. Но в этот вечер сияла полная луна, океан был совершенно спокоен, и до самого горизонта протянулась серебристая лунная дорожка. Моряки называют ее “дорожкой к счастью”.

– И это Бермудский треугольник, прославленный своей роковой и зловещей таинственностью? Коварная Пасть Дьявола, как его еще называют?! – негодующе сказал Сергей Сергеевич. – Прямо картина Куинджи “Ночь на Днепре”! Вы не чувствуете себя обманутым, Николаевич? Работаем тут уже второй месяц, скоро домой, а ни о каких загадочных происшествиях рассказать друзьям не придется. Вы, мой друг, небось огорчены? Признайтесь, ведь отправились с нами в плавание, надеясь на сенсационные приключения. Но я вас честно предупреждал: все эти р-р-р-ро-ковые тайны, вроде исчезновения судовых экипажей, похищенных коварными инопланетянами, или бесследно пропавшие при ясной погоде самолеты, – все эти сказочки придуманы вашими коллегами-журналистами, так что сетовать не на кого. Сами виноваты.

Он был прав, и это было обидно. Сколько историй, одна удивительнее другой, рассказывали о ставшем воистину притчей во языцех Бермудском треугольнике! Но как-то все они произошли много раньше нашего появления здесь…

Правда, мы дважды попадали в сильнейшие штормы, которые налетали совершенно внезапно. Во время одного из них наши радисты приняли несколько сигналов бедствия. Тогда погибло небольшое судно. К счастью, команду успели снять вертолетами. Пропали два американских самолета-заправщика. Они даже не успели подать никаких сигналов. Но и в этом не было ничего загадочного. Их обломки сразу нашли и определили, что самолеты по неосторожности столкнулись в воздухе.

Ученых радовали обнаруженные магнитные аномалии и замысловатые течения-ринги, о существовании которых раньше и не подозревали. Но в ответ на мои расспросы ученые мужи обидно поучающим тоном старательно растолковывали, что хотя эти открытия весьма интересны для науки, ничего сверхъестественного и необычного в них нет. Все происходит по строгим законам природы.

– Но почему же тогда именно здесь из года в год работают не только наши суда, но и целая международная флотилия – ученые США, Франции, Канады? – допытывался я.

И мне снова, в какой уже раз, терпеливо, как не слишком понятливому школьнику, объясняли, что этот уголок Мирового океана именно тем и примечателен, что здесь много интересного и для океанологов, и для метеорологов, и для исследователей земного магнетизма…

– Но почему именно тут?!

– Вот это мы постепенно и выясняем.

“Здесь возникают тропические циклоны!” – с гордостью провозглашали метеорологи. Но и с циклонами нам почему-то не везло: все они обходили “Богатырь” стороной. Вот и сегодня за обедом начальник метеослужбы профессор Лунин объявил, что зарождается новый ураган, названный “Луизой”, он движется в сторону Антильских островов.

– Но боюсь, – сказал он, – нам с этой “дамой” познакомиться поближе вряд ли удастся. В нашу сторону она, пожалуй, не повернет. Хотя, впрочем, в небесных делах все возможно.

Пока никаким ураганом не пахло. В самом деле, Сергей Сергеевич прав. Мир и покой, как на знаменитой картине Куинджи “Ночь на Днепре”.

Конечно, было обидно. Но мне не хотелось признаваться в этом, и я как можно насмешливее сказал:

– А мне кажется, Сергей Сергеевич, что вы опечалены еще больше меня.

– Почему?

– Во-первых, я уже не раз убеждался, что вы не меньший любитель приключений, чем я, а во-вторых, знаю давно: стоит вам заговорить о том, что, дескать, давненько мы ничего интересного не встречали, как неожиданности начинают обрушиваться одна за другой.

– Лестно слышать, – засмеялся Волошин. – Но на сей раз, увы, Николаевич, вы ошибаетесь.

Мог ли я предполагать, что “на сей раз” сам окажусь пророком?!

Бросив прощальный взгляд нд манящую “дорожку к счастью”, мы неторопливо пошли по палубе вдоль борта.

Вдруг Сергей Сергеевич замер, словно сделал охотничью стойку, почуяв дичь.

– Зайдем к Володе? – предложил он.

Я кивнул. Это стало у нас своего рода ритуалом: заглядывать перед сном в ходовую рубку, где к этому времени нес вахту наш друг, второй штурман Володя Кушнеренко, “се-конд” на морском жаргоне.

Днем в святая святых ходовой рубки мы заглядывали редко. Посторонним – а такими наш капитан Аркадий Платонович считал всех, кроме вахтенного, – там появляться запрещалось. Проплававший по всем морям и океанам почти полвека, наш капитан был человеком прекрасной души, деликатным, отзывчивым, добрым, а на вид даже весьма добродушным – полный, круглолицый, лысый, с ленивой походочкой вразвалку. Но ни малейших отступлений от морской дисциплины он не терпел и порядочек на “Богатыре” держал крепко – “как на крейсере”, по лаконичному, но выразительному определению Володи Кушнеренко, в недавнем прошлом военного моряка.

Запрещалось, например, выбрасывать окурки за борт, играть на палубе в неположенные часы на гитаре и других инструментах, опаздывать в столовую и свистеть (это уже, видимо, дань морским суевериям: чтобы не накликать непогоду). Запрещалось ходить по служебным помещениям без рубашки при любой жаре, а на баке появляться раздетыми до трусов. Спать полагалось только в каюте, а не выносить постель на палубу, дабы, как было сказано в капитанском приказе, судно не превратилось в плавучий табор.

Аркадий Платонович любит иногда выражаться нарочито старомодно и порой совершенно неожиданно, но всегда к месту, употребить красочное выражение, взятое чуть ли не из летописей. И боже упаси кого-нибудь нарушить один из его запретов, хотя голос капитан никогда не повышает.

Свет в рубке был уже потушен, в темноте смутно вырисовывалась фигура рулевого, замершего возле своего пульта. На больших судах, таких, как “Богатырь”, никаких “штурвалов” не увидишь. Их заменяют рулевые колонки с рычажками и клавишами. Моряки прозвали их “пианино”. Так и говорят рулевые, сменяясь с вахты и помахивая кистью уставшей руки: “Ну, отыграл на пианино…”

– А где Владимир Васильевич? – спросил Волошин.

Рулевой молча показал взглядом на неплотно прикрытую дверь, которая вела в штурманскую рубку.

– Это мы, – сказал Сергей Сергеевич, открывая дверь. – Зашли пожелать спокойной вахты.

Володя молчал, ожидая, когда мы войдем. Потом хмуро ответил:

– Боюсь, не поможет.

– Ожидается шторм? – удивился Волошин.

– Нет, пока все тихо, но принята радиограмма из Гамбурга: прервалась связь с яхтой “Прекрасная Галатея” какого-то Хейно фон Зоммера. Вторые сутки не отвечают на вызовы. Официально просят все суда и самолеты, находящиеся поблизости, принять участие в ее поисках.

Мы с Волошиным переглянулись.

– А что за яхта? – спросил Сергей Сергеевич.

– Прогулочная. Катала богачей по океану. Двенадцать человек команды да прислуга. И гостей этого фон Зоммера человек пять – шесть, а может, больше, точно не известно.

– А где была эта красавица, когда ее последний раз слышали?

– Последний раз выходила на связь позавчера, в шестнадцать тридцать. Находилась примерно вот здесь. – Володя ткнул пальцем в большую карту, разложенную на широком штурманском столе.

– Далеко от урагана. И закрыта от него Багамскими островами. Погода там, наверное, хорошая.

– Полный штиль. Яхта новенькая, только в прошлом году построена. Капитан и команда – опытные моряки. Навигационное оборудование самое совершенное, локаторы, радиопеленгаторы. Кроме судовой рации, работавшей во всех диапазонах, имела и аварийную. Был на ней установлен даже автомат, подающий сигналы бедствия. Бывают такие случаи, что радист не может добраться до своей рубки: ну, пожар там сильный, взрыв. Тогда автомат сам подает сигналы, сообщает позывные судна и координаты. И, несмотря на все это, яхта молчит…

Мы вышли на палубу. Что-то неуловимо изменилось вокруг. Ночная тьма вдруг стала иной, тревожной, враждебной.

Нахмурившись и покачивая головой, Волошин таким быстрым шагом направился к метеонаблюдательной площадке, что я еле поспевал за ним по трапам и переходам. На площадке он зажег свет и заглянул в будку, где покоился его любимый “ипшик”, как Сергей Сергеевич ласково называл инфразвуковой предсказатель шторма, созданный у него в лаборатории новой– техники. Волошин не уставал всем по нескольку раз объяснять, что этот чудо-прибор улавливает по образцу “уха медузы” неслышимые инфразвуковые волны – “голос моря” – и способен предупреждать о приближении шторма за двое суток.

Сергей Сергеевич довольно долго внимательно изучал прибор, несколько раз слегка постучал пальцами по его шкале и пожал плечами:

– Нет, совершенно спокоен. Пока еще ни разу не подводил. Ладно, – повернулся он ко мне, – зайдем к радистам, Николаевич.

Радиостанция на “Богатыре” размещалась в трубе, установленной, как и на всех больших современных судах, лишь по традиции, для красоты. Озабоченный “секонд” уже был здесь. Рядом с вахтенным радистом сидел начальник радиостанции Вася Дюжиков. Они даже не заметили нас. Оба не отрывали глаз от мерцающих огоньками приборов.

Дюжиков снял наушники. Из них слышались неразборчивые, озабоченные голоса.

– Ну как? – спросил штурман.

– Пока ничего.

Радисты часто жаловались на перебои связи – то один, то другой диапазон волн вдруг почему-то попадал в зону молчания. Да я и сам это замечал по своему превосходному японскому транзистору. То он работал прекрасно, то вдруг начинал принимать лишь европейские станции, Америка же для него переставала существовать, то на всех диапазонах слышался лишь треск и шорох атмосферных разрядов. Но сегодня связь вроде была хорошей.

Дюжиков посмотрел на часы, висевшие над столом. Два сектора на циферблате выделены красным цветом – по три минуты, от пятнадцатой до восемнадцатой и от сорок пятой до сорок восьмой. Международные периоды молчания, как принято называть это время. В эти шесть минут каждого часа радиостанции на всех судах и поддерживающие с ними связь на берегу обязаны слушать, не раздастся ли в эфире зов о помощи.

Сейчас было сорок четыре минуты первого. Стрелка приближалась к сектору бедствия.

Вахтенный радист менял настройку, и в рубку врывались тревожные голоса.

“Галатея”, “Галатея”!” – взывал женский голос и что-то сказал по-немецки.

Я вопрошающе посмотрел на Володю.

– “Галатея”, где ты? Отвечай. Твое положение!” – перевел он.

“Проклятая Пасть Дьявола”, – мрачно пробасил по-английски бесконечно усталый голос.

Тотчас же в эфире воцарилось молчание. Я взглянул на часы: стрелка вступила на красное поле.

Она двигалась страшно медленно, еле ползла. И все это время, вдруг словно ставшее бесконечным, из динамика доносились только шорохи и треск атмосферных разрядов.

Это гробовое молчание показалось мне тревожней самых громких призывов о помощи…

Стрелка с явным облегчением соскочила с красного сектора. В динамике снова начали перекликаться голоса на разных языках.

Мы вышли на палубу и остановились у поручней. Некоторые иллюминаторы еще светились, бросая на мчавшуюся внизу черную воду теплые, золотистые блики.

– Техника совершенствуется, а плавать все так же нелегко, – сказал штурман. – По статистике Ллойда, число кораблекрушений не уменьшается.

Мы помолчали. Потом Сергей Сергеевич сказал:

– Ладно, я отправляюсь спать. Завтра надо закончить подготовку техники. Возможно, и нам придется принять участие в поисках пропавшей “Галатеи”.

Ночью волнения на море не было, но все равно она прошла беспокойно. Мучила духота. Я дважды вставал, проверял кондиционер. Он работал нормально, а ощущение духоты не проходило. Почему-то слегка поташнивало и было противное чувство непонятного страха.

Утром выяснилось, что плохо спал не я один. Многих угнетало подавленное настроение. И качка уже началась, – правда, легкая, чуть заметная. С юго-запада неторопливо и размеренно набегали волны зыби – посланцы бушующей где-то далеко “Луизы”.

Встал я рано, но, когда поднялся на шлюпочную палубу, увидел, что работа уже идет вовсю. На специальной площадке шустрые техники из лаборатории Волошина, которых Сергей Сергеевич иронически называл Эдисонами, собирали дирижабль.

Сергей Сергеевич тоже был тут, веселый, бодрый, безукоризненно выбритый, в какой-то новой щегольской курточке с бесчисленными карманами на молниях. Он стоял в сторонке и ни во что не вмешивался, но насмешливые, прищуренные глаза его не упускали ни одной мелочи.

Наш “Богатырь” – настоящий плавучий институт с двадцатью шестью научными лабораториями и собственным вычислительным центром. На нем все заботливо предусмотрено и для работы, и для отдыха. Порой ведь приходится проводить в море по полгода. Есть спортивные залы, волейбольная площадка, плавательный бассейн, даже бильярдная, где шары на столах заменены шайбами: удобнее играть при качке.

Проводить исследования ученым помогают три вертолета и мезоскаф, способный погружаться на глубину до двух километров и брать со дна пробы грунта стальными клешнями. А уж великое множество всяких хитроумных приборов и не перечесть. Они позволяют ученым сорока разных специальностей изучать одновременно и глубины океана, и волны на его поверхности, и течения, и все, что творится в атмосфере.

Но по-моему, любимым детищем Волошина был действительно замечательный разборный дирижабль. Сергей Сергеевич не только разработал его конструкцию, но и сам руководил постройкой. И гордился им вполне заслуженно. Это была как бы летающая лаборатория. Притом разборная, не загромождавшая палубу. Мягкая оболочка извлекалась из трюма, быстро укреплялась на жестком, прочном каркасе и наполнялась газом за полчаса.

В передней части гондолы располагался командный пункт, все остальное место занимала лаборатория. Здесь можно было сделать необходимые анализы воды и воздуха, исследовать всякую живность, выхваченную из океана буквально на лету. Ученые могли не только наблюдать за состоянием моря и атмосферы, но и опускать приборы с глубины океана. Остроумное автоматическое устройство, которым Волошин любил похвастать, позволяло воздушному кораблю швартоваться где угодно без помощи наземной стартовой команды. И управлял дирижаблем один пилот.

Жесткий каркас придавал дирижаблю такую форму, что издали он очень походил на летающее блюдце. У дирижабля были своего рода крылья, придававшие ему некоторые полезные качества самолета. Четыре реактивных двигателя позволяли при желании развивать скорость до трехсот километров в час, давая возможность за короткое время облететь значительный район.

Над волнами кружились за кормой две небольшие птички. Они отличались от чаек острыми серповидными крыльями, как у ласточек, и кричали по-иному, как-то особенно жалобно.

– Качурки, – сказал подошедший и остановившийся рядом со мной профессор Лунин – начальник нашей метеослужбы. – По-моему, куда более верные предвестницы шторма, чем “ипшик” Сергея Сергеевича.

– Значит, будет шторм, Андриян Петрович? – спросил я.

– Нет, стороной пройдет. Зыбь разве немного качнет. Вот магнитологи нынче именинники. Магнитная буря разыгралась вовсю. А “Луиза” уже ушла в Мексиканский залив, задела только самую западную оконечность Кубы. Там места болотистые., пустынные, обошлось, к счастью, без жертв. А на острове Доминика около сотни погибших. Нас от “Луизы” теперь заслонит Флоридский полуостров, так что большой волны не будет. Вот в Новом Орлеане готовятся к ее визиту… Но мы все же полетим в ту сторону, где прошел ураган. Хоть полюбуемся, что он там натворил.

– А разве “Галатею” мы искать не полетим?

– Заглянем и туда, где она предположительно пропала.

С Луниным я бы, не задумываясь, отправился в самый рискованный полет. Андриян Петрович прямо-таки излучал уверенность, силу и спокойствие.

Выглядит он величественно и живописно: уже немолодой, ему под шестьдесят, рослый, плечистый, обветренное и загорелое до черноты лицо под шапкой совершенно седых волос. Несмотря на начинающуюся полноту, в движениях Андриян Петрович быстр и по-юношески порывист.

“Небесный кудесник”, как его все называют даже в глаза с легкой руки Волошина, весел, остроумен, и прогнозы погоды на ближайшие сутки, какими начинает он ежедневные оперативки, доставляют всем наслаждение и задают хороший тон для работы на целый день. Лунин много постранствовал по свету, дрейфовал и на плавучей станции в Арктике, дважды зимовал в Антарктиде. Под стать Волошину, он тоже большой оригинал и выдумщик.

На “Богатыре” между тем шла подготовка к исследованиям. Из открытой двери радиорубки доносился разноголосый шум. Это перекликались многочисленные суда нашей международной экспедиции, сверяя приборы перед началом работ. И дирижабль обретал уже форму и рвался в небо.

Однако новое неожиданное происшествие нарушило мирную работу…

Наблюдая за океанографами, готовившими приборы, я увидел, как в ходовую рубку прошел капитан. Одно это уже было не совсем обычным. Капитан вахты не стоит и без особой нужды в рубке не появляется, тем более в открытом море, вдали от рифов и мелей. К тому же Аркадий Платонович был явно чем-то озабочен.

Еще больше я насторожился, когда через некоторое время он с таким же озабоченным видом прошел из ходовой в радиорубку. Затем туда же поспешно поднялся по трапу начальник экспедиции профессор Суворов. Он прекрасный океанограф и талантливый организатор, несмотря на молодость. Чтобы придать себе побольше солидности, Андрей Самсонович завел себе окладистую, холеную бороду. Но она все равно не может скрыть, что Суворову всего лишь сорок лет, зато принесла ему прочно приставшее прозвище Черномор.

Когда же вскоре в радиорубку вызвали Сергея Сергеевича и профессора Лунина, я понял: происходят какие-то весьма важные события.

Узнал я о них, только когда Волошин наконец вышел из радиорубки.

– Что случилось, Сергей Сергеевич?

– Пропал самолет. Английский, легкий, марки “Остер”. Какой-то делец Ленард Гроу, отдыхавший у своего приятеля на острове Андрос, решил полюбоваться с высоты бушующим океаном. Летел нормально, потом вдруг связь стала прерываться, и он понес какую-то околесицу.

Волошин замолчал, глядя куда-то в небо. Я тоже посмотрел в том направлении, но небо было пустынным. Только с печальным криком носились над волнами качурки.

– Что же он передал? – нетерпеливо спросил я.

– Будто океан приобретает необычный желтоватый цвет… Последняя фраза была: “Я слепну, слепну! Я ничего не вижу!” Наши радисты тоже поймали ее и записали на пленку. И тут связь прервалась окончательно. Его все же успели запеленговать. Послали к месту бедствия два самолета, катер, но ничего не нашли…

– Вы меня не разыгрываете, Сергей Сергеевич? – недоверчиво спросил я.

– Что вы, Николаевич! Разве такими вещами шутят?

– Он был один в самолете?

– Да. Один. Но вроде пилот опытный, хотя и любитель.

– Будем его искать?

Сергей Сергеевич неопределенно пожал плечами:

– Вообще-то шеф говорит, что отправляет нас в обычный рабочий полет. Но коль скоро мы будем в том районе, конечно, и поищем тоже.

– Меня возьмете, Сергей Сергеевич?!

– А вы не боитесь? Ведь полетим в сторону урагана, там ветерок.

– Меня не укачивает.,

Устроившись в дальнем углу гондолы, я сделал запись в дневнике: “Четвертое сентября. В 11.10 вылетели на поиски яхты “Прекрасная Галатея” и пропавшего самолета “Остер”.

Лаборант Гриша Матвеев проверял бесчисленные океанографические приборы. У него тщательно ухоженная борода, как у голландских старых шкиперов, но парень он молодой, веселый, отлично играет на гитаре и превосходно исполняет песни времен Отечественной войны двенадцатого года. Однако за работой Гриша совершенно меняется. Все делает неторопливо и аккуратно.

Костя Синий тоже был занят делом, возился у своей рации. Он одессит, много плавал на разных судах, был радистом и на самолетах, свое дело знает прекрасно. Костя любит поговорить, но пока, в присутствии начальства, непривычно тих.

Командир дирижабля Борис Николаевич Локтев, ближайший помощник Волошина, молчаливый и спокойный, всегда занятый лишь своей техникой, устроился за пультом управления и подал команду:

– Дать свободу!

– Есть дать свободу!

Я уже много раз летал на дирижабле, но все никак не могу привыкнуть к необычным ощущениям при взлете. Вдруг наваливается на плечи какая-то тяжесть. И, только выглянув в окно гондолы, замечаешь, как стремительно возносишься в небо.

Подъем прекратился. Мы на миг неподвижно повисли над “Богатырем”. А затем взревели двигатели, и наш воздушный корабль полетел над океаном. Андриян Петрович с явным удовольствием окинул взглядом океанский простор, где один за другим катились водяные валы, увенчанные белыми гребнями пены.

– Все-таки величественное зрелище. А знаете ли вы, друзья, что как раз в этих водах один ураган едва не изменил весь ход истории? – спросил он, поворачиваясь к нам. – Первый тропический ураган, с которым познакомились европейцы, едва не погубил эскадру Христофора Колумба, возвращавшуюся домой с радостной вестью об открытии Нового Света. Если бы это случилось, неизвестно, когда бы снова открыли Америку. По преданию, именно тогда это явление и получило свое название. Индейцы, которых великий адмирал вез в Испанию, начали в ужасе кричать: “Хуракан! Хуракан!” В чуть измененном виде это индейское слово и закрепилось за местными бурями, в отличие от тихоокеанских тайфунов. Хотя природа и механика образования у них одинакова.

– Андриян Петрович, а почему им дают женские имена, ураганам? – спросил Костя.

– Такая традиция. И, как у всякой традиции, истинную причину ее возникновения установить нелегко. Она уже окружена массой легенд. Пожалуй, лучше всего ответил на этот вопрос один мой знакомый английский метеоролог. – Андриян Петрович засмеялся. – “А как бы вы еще назвали, – сказал он, – бешеную бурю, неожиданно налетающую на вас неизвестно откуда, а потом, нежно воркуя, исчезающую неизвестно “куда?” Впрочем, теперь дискриминация кончилась: тайфунам стали давать и мужские имена, чтобы никому не было обидно.

Все посмеялись. Прижимая к голове огромные наушники, Костя слушал перекличку разноязычных голосов в эфире.

Время от времени Сергей Сергеевич спрашивал его:

– Ничего нового?

Костя лишь качал головой.

– Вот и острова, – оживился Волошин. – Будем смотреть в оба. Но их тут примерно семьсот, а обитаемы только тридцать. Да свыше двух тысяч рифов протянулось на тысячу с лишним километров. Это тоже примерно, никто их точно не считал. Можно просидеть на каком-нибудь всю жизнь, и тебя не найдут.

Впереди, за грядой рифов, отмеченных кипением бурунов, появились первые островки – большие и маленькие, едва выступавшие из воды. На крупных островах по склонам гор курчавились леса, на берегу в тени пальм и апельсиновых рощ белели домики. Мы полетели на запад над Большой Багамской отмелью, протянувшейся между этим архипелагом и Кубой. Это была южная граница Бермудского треугольника…

– Где-то здесь с самолетом прервалась связь, – сказал Сергей Сергеевич. – На всякий случай его приметы: бортовой номер 4390, опознавательные знаки британские: красно-белый крест и диагональные полосы на темно-синем фоне.

Теперь мы летели совсем низко, тщательно рассматривая проплывавшие внизу островки, рифы, взбаламученное штормом море. Вода была мутной, волны несли множество всякого мусора: обломки досок, крышу, сорванную с какой-то хижины, вырванные прямо с корнями длинные стволы пальм. На них сидели чайки, отдыхали после бури.

– Да, порезвилась все же “Луиза”, – сказал Андриян Петрович. – В таком мусоре обломки самолета можно и проглядеть.

Облака становились все гуще, плотнее и поневоле заставляли нас снижаться. Было видно, какого труда стоило Локтеву удерживать сотрясаемый ветром дирижабль.

– Острова тут кругом. А “Остер” такой самолет, что на песчаном пляже сесть может, – подал голос командир.

– Да, – согласился Волошин. – Вон сколько катеров снует между островами. Наверное, его ищут. Что там слышно, Костя?

– Ничего пока, – ответил радист. – Никаких следов.

– Смотрите, островок вроде необитаемый, никакого селения не видно, а возле него три суденышка, – оживился Волошин. – Что они тут делают? Может, обнаружили самолет? Или с “Галатеи” кто спасся?

– Там у них палатки разбиты, видите? – сказал Лунин. – Целый лагерь. Похоже, они тут уже давно находятся.

– Может, спустимся, узнаем новости? Экспедиция у нас международная, работаем вместе с англичанами, и есть разрешение местных властей садиться на любой здешний островок. Как, Борис Николаевич? Давайте вон к той пальмочке.

Локтев кивнул и начал разворачивать дирижабль. Мы плавно подлетели к стройной кокосовой пальме, стоявшей одиноко, в некотором отдалении от других, на самом берегу.

Автоматическое устройство надежно притянуло нас к стволу пальмы. Через минуту спустили штормтрап.

Было приятно ощутить под ногами прочную, не качающуюся землю. Во главе с Волошиным мы направились в ту сторону, где над вершинами песчаных бугров торчали мачты стоявших в лагуне суденышек.

Увязая чуть не по колени в ослепительно белом горячем песке, мы поднимались по склону холма. Из глубины острова ветер доносил резкий и пряный запах сухой травы, аромат каких-то незнакомых цветов. Из-под ног разбегались юркие ящерицы и довольно крупные крабы пурпурного цвета.

С вершины песчаного бугра открылась вся лагуна, и сразу бросилось в глаза то, что было незаметно с воздуха: каждое суденышко держалось обособленно. Нет, это была не рыбачья флотилия, зашедшая в лагуну на время шторма. Тут каждый явно не желал замечать соседа.

– Братцы, а ведь это, похоже, искатели сокровищ, – произнес Сергей Сергеевич. – За последние годы их столько тут развелось, скоро и островов не хватит. Создают акционерные компании, выпускают целые атласы карт с указанием мест, где якобы затонули корабли, специально строят суда для поисков сокровищ. Форменный бум разгорелся, к ужасу археологов. Смотрите, только тут, на одном островке, обосновались сразу три соперничающие между собой компании авантюристов. Копаются в песке, рыщут под водой среди рифов и делают вид, будто друг друга не замечают. А ведь если кому из них повезет, пожалуй, дело до драки дойдет.

– Повезет ли? – насмешливо сказал профессор Лунин. – Наверное, современных долларов куда больше попадает в карманы мошенников, чем добывается старинных пиастров со дна моря.

– Это бесспорно, – засмеялся Сергей Сергеевич, рассматривая суда в бинокль. – Но раз уж сели, может, все же с ними побеседовать? Да и неплохо бы вон ту яхточку посмотреть поближе. “Стелла Марис” – “Звезда моря”! Правда, хороша? Рядом “Мария” и, кажется, “Сонни”. Эти давно не ремонтировались. Ишь какие запущенные.

В самом деле, “Звезда моря” и своими изящными очертаниями, и нарядной свежей окраской – белоснежные надстройки и рубка, алые поручни, – и надраенными до блеска и сверкающими на солнце медными рамами иллюминаторов разительно отличалась от неказистых соседок и сразу привлекала взор.

Мы начали спускаться по склону холма к двум палаткам, напротив которых стояла на якоре красавица яхта.

Возле одной из палаток, засунув кулаки в карманы оранжевых шортов и покачиваясь с носков на пятки, нас поджидал высокий, плечистый человек в пестрой расписной рубашке и тропическом шлеме. Глаза его были закрыты огромными очками с темными зеркальными стеклами. Но даже они не могли скрыть того, что рассматривает он нас весьма недружелюбно.

Однако Сергей Сергеевич, словно не замечая этого, приветствовал его, как лучшего друга, которого давно не видал.

Я знаю английский не слишком хорошо и разговаривать стесняюсь: мало практики. А Волошин владеет этим языком в совершенстве, но и ему оказалось не легко завести беседу с неприветливым человеком в шлеме. Поначалу тот проворчал в ответ что-то неразборчивое, весьма похожее на угрозу.

Сергей Сергеевич назвал себя, представил каждого из нас, рассказал, что мы советские ученые, участники международной экспедиции и сейчас ведем поиски членов экипажа “Галатеи” и пропавшего самолета.

Человек в очках пробурчал, что о пропаже самолета они тоже слышали, но здесь он не пролетал.

– А о пропавшей “Галатее”?

– Нам некогда слушать радио.

Однако Сергей Сергеевич не сдавался, и незнакомцу пришлось представиться тоже.

– Дональд Сеймур, – назвал он себя и нехотя добавил, что они тоже занимаются исследованиями, не уточнив, однако, какими именно.

Но Сергей Сергеевич так восхищался “Звездой моря”, что Дональд Сеймур начал постепенно оттаивать.

Оказалось, Сеймур был разбогатевшим инженером-строителем. Он похвастал, что сам разработал проект яхты. На ней все предусмотрено для поисков затонувших сокровищ. Есть особый колодец, позволяющий рассматривать дно океана прямо на ходу. Яхта снабжена специальными насадками, их он тоже придумал сам. Они направляют вниз сильные водяные струи, размывая донный ил и песок и обнажая скрытые под ними обломки галеонов.

В прошлом году им повезло. Они отыскали среди обломков разбившегося о рифы галеона золотой брусок, два золотых слитка, два обломка золотых брусков и золотой слиток поменьше, много серебряных монет и украшенные жемчугом пуговицы – наверное, от капитанского камзола, всего на шестьсот пятьдесят тысяч долларов…

Сеймур перечислял находки и называл цифры, словно речь шла не о бесценных предметах старины, а просто о каких-то выгодных товарах, потом добавил:

– И вот эти часы. – Он вынул из кармана и покачал на ладони тяжелые золотые часы с выпирающими, как стенки бочонка, крышками.

Искатель сокровищ нажал на головку, крышка с мелодичным звоном открылась.

Циферблат был покрыт небесно-голубой эмалью, не потускневшей за века под водой. Римские цифры были составлены из крошечных серебряных шпеньков.

– Конечно, механизм пришлось заменить, – сказал Сеймур. – Все начисто съела коррозия. Но от растворившихся стрелок остался отпечаток на циферблате, ставший заметным на рентгеновском снимке. По нему мы узнали, когда именно пошел ко дну галеон: часы остановились в одиннадцать сорок. А на крышке – видите? – выгравировано имя часовщика – Жан Клондель. Оно помогло выяснить, когда были сделаны часы – в конце семнадцатого века, в Амстердаме.

Искатель сокровищ становился все разговорчивее и уже начал хвастать, что они надеются найти здесь адмиральский корабль “Дон Педро”, затонувший во время шторма 16 марта 1668 года.