Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)

Хорошо информированный голландец оказался прав – третьему царю из дома Романовых жить осталось недолго. Но последние месяцы его царствования стали самыми плодотворными. Врачи и придворные старались отвлечь больного от грустных мыслей. Это как будто удалось – Фёдор стал выезжать на охоту, увлёкся чтением – в это время в его покои из Приказа книг печатного дела доставили по его указанию 13 книг, в том числе несколько иностранных. Интересовался он и музыкой – ему были продемонстрированы некие «образцовые флейты».

Несмотря на плохое самочувствие, овдовевший царь ездил по монастырям. В феврале 1682 года вновь состоялись смотрины, в результате которых царицей стала молодая и красивая сестра будущего сподвижника Петра I адмирала Фёдора Апраксина Марфа. И вновь свадьба совершилась в узком кругу приближённых, но, судя по всему, радости новобрачным не доставила. Фан Келлер докладывал, что, по его сведениям, «этот неосторожный шаг, как и предсказывали врачи, привёл к печальным результатам, против которых они должны с трудом и стараниями искать лекарства». А В. Н. Татищев прямо указал, что «сия государыня царица, как многие достоверные утверждали, девицею по нём осталась».

Молодой царь стремился поднять авторитет Церкви и сделать русскую иерархию первенствующей в православном мире. Так появился проект об учреждении для опального Никона титула папы, под властью которого должны были находиться четыре патриарха, 12 митрополитов и 70 епископов. Но Никон умер по дороге из ссылки – и радикальных изменений не произошло, появилось лишь несколько новых епархий.

Двадцать четвёртого ноября 1681 года состоялся боярский приговор об отмене местничества – системы занятия должностей в соответствии с происхождением и заслугами рода, и в январе следующего года на совещании выборных представителей от всех чинов служилых людей царь объявил об уничтожении «братоненавистного и любовь отгоняющего» обычая. Решение не вызвало сопротивления аристократии: придворные XVII века уже делали карьеру благодаря не столько достоинству предков, сколько милости государя; к тому времени местнические споры, в которых погрязло почти всё дворянство, стали препятствием нормальной работе учреждений и военной службе.

Царь открыл в «верхе» – дворцовых покоях – «Верхнюю типографию», которая под надзором писателя и учёного Симеона Полоцкого выпускала светские книги, и школу при ней. В его короткое царствование начали действовать и другие школы: у царского духовника протопопа Никиты; у церкви Успения, «что на Успенском вражке»; училище в Заиконоспас-ском монастыре под руководством Сильвестра Медведева. Последний представил переработанный проект организации в России академии, ученики которой должны были пользоваться привилегиями: с них обещали не взыскивать отцовские долги до окончания курса, судить не в приказе, а у представителей царя и патриарха и предоставить престижную работу и чины «по их разуму» на государственной службе. Однако главную задачу академии видели в охране православной веры; её преподаватели должны были приносить особую присягу, за отклонение от православного учения им грозило наказание вплоть до сожжения на костре.

После пожаров 1676 и 1680 годов в Москве развернулось массовое каменное строительство с выдачей желающим материалов из казны в рассрочку на десять лет. Не случайно В. О. Ключевский предполагал: «Процарствуй Фёдор еще 10– 15 лет и оставь по себе сына, западная культура потекла бы к нам из Рима, а не из Амстердама». Но его дни были уже сочтены.

В последний месяц жизни Фёдор Алексеевич присутствовал на стрельбах в подмосковном селе Воскресенском, где сравнивались качества оружия разных стран – пищалей длинных «казачьих винтованных», турецких, русских и «немецких». Первым из русских царей он посетил Немецкую слободу. Государь поручил мастерам Оружейной палаты починить его компас. Но уже в начале апреля Фёдору стало хуже: всю Страстную неделю он не выходил из дворца и не присутствовал на обязательных для главы государства богослужениях. На Пасху 16 апреля он ещё смог посетить Успенский собор, но затем слёг окончательно.

При вступлении Фёдора Алексеевича на царство патриарх Иоаким просил: «...сохранит Господь Бог благочестивое и святое ваше царствие мирно и ненаветно, и да соблюдёт Господь лета живота вашего в долготу дний, и да благословит тя благословением крайним, ему же несть пременения, и подаст тебе государю на враги победу, якоже Давиду на Голиафа, и Гедеону на Мадиамы, да соблюдет тя государя и семя твое, и в век грядущий», – но ничему этому сбыться не довелось. На короткое царствование пришлась тяжёлая и бесславная война. Государь не дожил даже до средних лет и не оставил прямых наследников. 27 апреля 1682 года двадцатилетний третий царь из династии Романовых скончался, не сделав распоряжений относительно престолонаследия.

Стрелецкий бунт

К часу дня в Кремле было объявлено о смерти Фёдора Алексеевича и воцарении Петра Алексеевича. Согласно официальной версии, патриарх и бояре после прощания с телом покойного провели с «призванными» на площадь перед дворцом представителями разных сословий импровизированное заседание Земского собора, на котором вопрос о преемнике почившего государя был якобы «всенародно и единогласно» решён в пользу его десятилетнего единокровного брата.

Однако собрание «чинов» на площади больше походило на митинг, где одержали верх сторонники Петра, многие из которых (его «дядька» Борис Алексеевич Голицын, братья Долгоруковы) пришли во дворец вооружёнными. Да и сама версия об избрании появилась лишь в мае: первоначально предполагалось оповестить подданных и правительства соседних государств о вступлении на престол Петра по воле и завещанию покойного царя. Записи частных летописцев дают основание полагать, что Фёдор был ещё жив, когда в дворцовых покоях и на площади перед ними разыгрывалась карта российской короны.

Скорее всего, пока родственники умиравшего царя Милославские находились близ его смертного одра, сторонники Нарышкиных из числа знати и верхушки приказной бюрократии во главе с патриархом Иоакимом действовали быстро и решительно. Они добились, чтобы имя Петра выкрикнули собравшиеся на площади представители «разных чинов», и быстро привели к присяге новому царю «думных и ближних людей», чиновников и стрельцов. Но их противники не смирились с поражением.

Отстранённую от власти придворную «партию» возглавили не слишком удачливый Иван Милославский и Софья, сестра покойного Фёдора. Царевна, не в пример слабому и больному брату, отличалась здоровьем, энергией, честолюбием и, как выразился один из её противников, была «великого ума и самых нежных проницательств, больше мужска ума исполненной девой». Недовольные исходом царских «выборов» сумели использовать волнения двадцати расположенных в Москве стрелецких полков (примерно 15 тысяч человек) – единственной организованной военной силы в руках правительства. Заранее были составлены списки бояр и «начальных людей», подлежавших расправе. Нарышкины же и возвращённый ими из ссылки Артамон Матвеев проявили явную беспечность.

Пятнадцатого мая 1682 года стрельцы с оружием ворвались в Кремль, охрана которого – царский Стремянной полк – не только не оказала сопротивления, но и открыла ворота. Восставшие потребовали выдачи бояр, виновных в гибели не только царя Фёдора, которого якобы отравили, но и царевича Ивана (им сообщили, что Нарышкины его «хотели задушити подушками»). Но когда шестнадцатилетнего Ивана и десятилетнего Петра вывели на крыльцо и показали стрельцам, это их не остановило. В итоге первый и последний раз в истории страны восставшие захватили и удерживали власть в столице в течение нескольких месяцев.

«... и они пошли все в верх с ружьём в ево великого государя хоромы, и к государыне царице, и к государю царевичу, и к государыням царевнам и искали в хоромех и везде, и взяв бояр, Артемона Сергеевича Матвеева кинули его с Красного крыльца на копьи, князь Григорья Григорьевича Ромодановского, взяв у патриарха, убили ж против Посольского приказу протазаном, а князь Михаила Юрьевича Долгоруково сверху ж кинули на копья, а Ивана Максимовича Языкова, изловя на Микитской и приведши к Орхангелу, изрубили ж на части, а князь Юрья Алексеевича Долгоруково на его дворе, кинув с крыльца больного, четвертовали и положили на площеди против его двора; а Лариона Иванова и сына его Ва-силья и полковника Андрея Дохтурова и Григорья Горюшкина изрубили ж, а Афонасья Нарышкина, сыскав у Спаса в верху в церкви, что у государыни царицы, под престолом, бив, кинули на копьи ж, и тела их всех снесли в Спаския ворота на Красную площадь к Лобному месту и там над ними наругались же и, сшед с верху, Судной и Холопей приказы разорили, вынесши, всякие письма изодрали. Да не зная стольника Феодора Петрова сына Салтыкова, в государевых мастерских сенях изрубили ж, а чаяли его быть Нарышкиным. А Петра Фомина сына Нарышкина убили за Москвою рекою.

И на завтрея того дни мая в 16 день приходили также на Постельная крыльцо с ружьём, и выходили к ним говорить государыни царевны, чтоб они, помня крестное целованье, так к ним в дом их государев не приходили с невежством... И великий государь указал им их выдать; думнаго дьяка Аверкея Кирилова, дохтура Яна да Степанова сына, и они их убили ж, а тех всех, о которых они великому государю били челом, простили, а Ивана Нарышкина и Степана дохтура государыни царевны упросили до утрея, а того дни их не сыскали, и они пошли два приказа в Немецкую слободу и Степана дохтура сыскав, в нищенском образе привели в верх и отдали за караул.

И майя в 17 день приходили на Постельное ж крыльцо, также и к ним выходили государыни царевны ж и изволили им говорить, чтоб он для их государского многолетняго здоровья боярина Кирилу Полуехтовича Нарышкина и дохтура Степана простили, и они боярина Кирилу Полуехтовича простили, а чтоб ево постричь; а тех бы выдали, и хотели итить в верх, и великий государь их указал выдать, и они, взяв их, Ивана Нарышкина и Степана дохтура, повели в застенок в Костентиновскую башню и пытали, и после пытки изрубили их в части и череп Ивана Нарышкина на копьё воткнули»⁶.

Правящая верхушка понесла тяжёлые потери: среди сорока убитых были шесть бояр, в том числе Артамон Матвеев, братья царицы, отец и сын Долгоруковы, главнокомандующий армией во время Русско-турецкой войны Григорий Ромодановский, выданный собственным холопом любимец царя Фёдора Иван Языков; думные дьяки Ларион Иванов и Аверкий Кириллов. Мятежники расправились с двумя придворными врачами – Стефаном фан Гаденом и Иоганном (Яном) Гутмен-шем – те якобы готовили «злое отравное зелье» для царской семьи по приказу других «изменников» – бояр А. С. Матвеева и А. К. Нарышкина.

Власти были вынуждены удовлетворить требования восставших стрельцов: виновных в злоупотреблениях командиров сослали или казнили, их имущество было конфисковано, а стрельцы «с великою наглостию» получили из казны в общей сложности 240 тысяч рублей и добились «политической реабилитации» своих действий. Кроме того, они впервые добились официальной «политической реабилитации» своих действий – чтобы их «бунтовщиками и изменниками не называли и без... государеких имянных указов и без подлинного розыску их и всяких чинов людей никого бы в ссылку не ссылали». В июне 1682 года полки получили соответствующие царские грамоты; их текст был воспроизведён на специально воздвигнутом памятнике («столпе») на Красной площади.

Под нажимом стрельцов было созвано подобие собора, провозгласившее царями обоих братьев. По официальному объяснению Иван якобы вначале добровольно «поступился царством» в пользу Петра, затем согласился «самодержавство-вать обще» и уже оба царя по челобитью «всенародного множества людей» вручили правление сестре Софье, поскольку сами находились «в юных летех». Однако скорее всего акт, передававший власть Софье, был составлен уже задним числом её ревностным сторонником – учёным и публицистом Сильвестром Медведевым.

Двадцать пятого июня 1682 года в Успенском соборе состоялось очередное торжество венчания новых государей. Однако прецедента двоецарствия раньше никогда не случалось, и у организаторов возникли трудности: требовались два скипетра, две державы, два царских облачения. Для Ивана использовали прежние регалии, а для Петра всё было искусно сделано заново – новые символы власти почти не отличались от старых. Шапка Мономаха досталась Ивану; ремесленникам Золотой палаты пришлось спешно сделать для младшего брата такой же убор «второго наряда». Кремлёвские мастера изготовили для царей-соправителей необычный двойной трон, который сейчас хранится в Оружейной палате. Он напоминает золочёный чертог с двумя обитыми бархатом сиденьями на возвышении в три ступени. Его боковые стенки и высокая спинка, соединённые под прямым углом, образуют за троном закрытое с трёх сторон пространство, где помещался тот, кто помогал малолетним царям во время официальных церемоний. Наставления и советы звучали через оконце, прорезанное в спинке и драпировавшееся бархатом.

Пышное оформление церемонии скрывало политический кризис – до конца лета 1682 года сохранялось стрелецко-боярское двоевластие, стрельцы во главе со своим командиром, заносчивым и недалеким боярином князем Иваном Андреевичем Хованским, чувствовали себя хозяевами города. Однако хованщина не удалась: самоуверенный князь не нашёл общего языка с царевной и не догадался поставить во главе приказного аппарата верных людей. Кроме мятежных стрельцов, Хованскому не на кого было опереться.

Правительнице и её окружению, хотя и с большим трудом, удалось к сентябрю собрать под Москвой дворянское ополчение. Хованского вызвали из Москвы, по дороге арестовали и вскоре казнили по обвинению в измене и «злохитром вымысле на державу их, великих государей, и на их государское здоровье», что было явной ложью. Однако устрашённые стрельцы сдались, хотя и на весьма мягких условиях: казнено было всего несколько человек и даже по фактам убийства членов царской семьи следствие не заводилось. 21 мая 1683 года был разослан указ, подводивший черту под прошлым: «...во всех городах и уездах учинить заказ крепкий, под смертною казнью... чтоб всяких чинов люди прошлого смутного времени никак не хвалили, никаких непристойных слов не говорили и затейных дел не вмещали».

«Великого ума и великой политик»

После усмирения стрельцов ситуация в «верхах» на несколько лет стабилизировалась. Софья, в отличие от братьев-царей, к тому времени была уже вполне зрелым человеком, но о её жизни до 1682 года слишком мало сведений. Известно лишь то, что её рождение было отмечено пиром, а крестил царевну сам патриарх Никон в Успенском соборе.

«Государыни царевны» были недоступны взорам подданных и иностранцев – их круг общения составляли патриарх, сёстры и другие ближние родственники; имён царских дочерей мы не встретим в официальных летописях и разрядных записях. Брак и семья для них были невозможны – о печальном опыте с заморским принцем Вальдемаром речь уже шла выше, а выдавать царевен за подданных-«холопей» было «невместно». Их уделом на всю жизнь оставались молитвы, посты и одиночество, скрашиваемое рукоделием и редкими торжественными событиями вроде царской женитьбы и рождения братьев, сестёр и племянников.

Судя по действиям Софьи-правительницы в 1680-х годах, темпераментную и решительную царевну такой образ жизни не устраивал. При жизни отца она успела оценить придворный театр с музыкой. С науками и литературным творчеством царевну познакомил придворный писатель Симеон Полоцкий, посвятивший ей несколько строк в своём богословском труде «Венец веры кафолической» (1670):

О благороднейшая царевна Софиа,

Ищеши премудрости выну небесныя.

По имени твоему жизнь твою ведеши:

Мудрая глаголеши, мудрая дееши...

Ты церковныя книги обыкла читати И в отеческих свитцех мудрости искати...

Побывавший в 1689 году в Москве француз на польской дипломатической службе Фуа де ла Невилль рассказывал, что уже во время последней болезни Фёдора Алексеевича «под предлогом того, чтобы ухаживать за братом, к которому она выказывала большую любовь, она воспользовалась случаем, чтобы вкрасться в доверие к знати, завоевать народ своими милостями и приучить и тех и других к тому, чего они никогда не видели». «Но подобный план, – заметил дипломат, – не мог бы иметь успеха без большой партии сторонников, и она решила её составить; изучив достоинства всех, она сочла, что нет никого достойнее, чтобы стать во главе её, чем князь Голицын».

Едва ли мы когда-нибудь узнаем о том, как в действительности относились к Софье придворная знать и простонародье: московиты той эпохи редко фиксировали свои чувства, и свидетельства такого рода можно обнаружить лишь случайно. Однако порой и делопроизводственные или хозяйственные бумаги содержат уникальные данные о жизни столичных «верхов». Так, ранней весной 1678 года монахи Иверского монастыря стремились освободить обитель от платежа чрезвычайного налога и «били челом Новодевича монастыря игуме-нии, чтоб она побила челом благоверным царевнам, и игумения вверху была и благоверным царевнам о сих накладных денгах... била челом, чтоб пожаловали великому государю заступили, и благоверные де царевны Евдокия и София Алексеевны реклися брату своему великому государю о тех наших делах заступить во благополучное время, а ныне де не время, потому что готуются к Божественным Тайнам». Это – первое упоминание об участии царевны Софьи в политической жизни; во всяком случае, из него следует, что двадцатилетняя царевна уже имела – по крайней мере в глазах монастырских властей – известный вес в делах.

Много лет спустя В. Н. Татищев сообщал о другом примере вмешательства царевны в публичную политику: «Великий плут Иван Милославский, ища Петра Великаго в народной любви искоренить, а царевны Софию в большее почтение привести, неколико таких скверных женщин научил в церквах кричать и ломаться, и одна была шляхетского знаменитого рода девица, которая в соборе Успенском безобразно кричала, а царевна София, приступя ко оной с заклинанием диавола, молилась... что в подлом народе в великую ей святость причли». Правда, до поры влияние царевны не выходило за пределы дворца и не противоречило традиции.

В 1682 году 25-летняя Софья стала одним из активных участников начавшейся вокруг трона борьбы – и сумела стать настоящим лидером. Она не испугалась диспута о вере, устроенного в Грановитой палате по инициативе Хованского и вождей старообрядцев. Прения едва не перешли в драку, и лишь вмешательство Софьи спасло учёного холмогорского архиепископа Афанасия от побоев. Раскольники поносили память государей Алексея и Фёдора, а когда царевна запротестовала, старообрядцы-стрельцы заявили: «Пора, государыня, давно вам в монастырь, полно царством-то мутить!» Но Софью трудно было запугать; она знала, что сами стрельцы зависят от милости двора, и, в свою очередь, пригрозила, что уйдёт с брать-ями-царями из Москвы в другие города и возвестит народу об их «непослушании и разорении». Угроза подействовала: буйные стрельцы не только отступились от раскольников, но и помогли их арестовать; предводитель старообрядцев Никита Добрынин за свою дерзость поплатился головой. Правительство перешло в наступление: указ 1684 года предписывал всех раскольников, отказывавшихся посещать церкви, «пытать и разыскивать накрепко. <...> которые с пыток учнут в том сто-яти упорно ж и покорения Святой Церкви не принесут, и таких за такие вины, по трикратному у казни вопросу, будет не покорятся, сжечь». Раскольников били кнутом и ссылали в монастыри, их имущество конфисковывали.

Политика регентши была направлена на удовлетворение дворянских чаяний: она повелела ловить, наказывать и возвращать к господам беглых холопов, в 1683 году разослала сыщиков на поиск беглых крестьян, требовала от землевладельцев регистрации купли-продажи крестьян. Правительство Софьи восстановило отменённые при Фёдоре должности губных старост, указало в 1684 году «справлять» поместья за малолетними наследниками независимо от размеров владения, осуществило земельные пожалования в связи с «Вечным миром» с Польшей (1686).

Вслед за Хованским Софья постепенно отстранила от власти интригана И. М. Милославского. Конечно, Иван Михайлович и его родственники (боярин Матвей Богданович и окольничий Ларион Семёнович) заседали в Думе, но на первое место в правительстве выдвинулся боярин князь Василий Васильевич Голицын. Возглавивший после восстания Посольский приказ (и связанные с ним Малороссийский, Великой России и Смоленский приказы), князь в октябре того же года был пожалован почётным титулом «царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегатель». В 1682 году он возглавил военные Иноземский, Рейтарский и Пушкарский приказы и финансовые Новгородскую, Галицкую, Владимирскую и Устюжскую четверти. Главное военное учреждение, Разрядный приказ, оказалось под началом думного дьяка Василия Семёнова, которого Софья выбрала «не из знатных», «чтобы подлежал к ней и князю Голицыну». Стрелецкий приказ попал в руки ещё одного сторонника царевны – дьяка Фёдора Шакловитого, которого она сделала думным дворянином и окольничим. Таким образом, к концу года Софья и Голицын сосредоточили в своих руках руководство дипломатией и вооружёнными силами государства.

После продолжавшейся несколько месяцев столичной «смуты» наступила некоторая стабильность. Однако в стране сложилась необычная конфигурация верховной власти: на месте самодержавного «великого государя» оказались две номинальные фигуры – единокровные братья, за каждым из которых стояла соперничавшая родня. При отсутствии авторитетного правительства и без того нехарактерная для московской традиции роль регента перешла к ещё более нетрадиционной дамской персоне – энергичной и властной, но всё же не ца-рице-матери, а «девке»-царевне. Прибывший в 1684 году в Москву с саксонским посольством Георг Шлейсингер в своём сочинении отвёл ей ведущую роль в управлении: «Оба они (цари. – И. К.) правда, сидят на троне, но ни один из них ничего не решает, а царевна обдумывает всё с магнатами, после чего решение публикуется – опять же от имени обоих царей». Но на заданный себе же вопрос, как же царевна может участвовать в управлении, он так и не смог дать внятного ответа: «Этого я и сам не понимаю и не могу многого об этом сказать».

Понять и вправду было мудрено, ибо девица не могла официально председательствовать в Думе, издавать указы, требовать доклада от бояр и дьяков, официально решать судебные и прочие дела. Ей нужны были надёжные и влиятельные помощники. «Боярин князь Василий Васильевич Голицын вступил в великую её, царевнину, и в крайнюю к ней милость, и для управления государственных и иностранных дел повелено ему ведать Посольский приказ», – указывал позднее петровский вельможа и сын убитого стрельцами боярина Андрей Артамо-нович Матвеев. Другой столь же знатный современник, дипломат Борис Иванович Куракин, утверждал: «...понимали все для того, что оной князь Голицын был её весьма голант; и всё то государство ведало и потому чаяло, что прямое супружество будет учинено». А упомянутый выше де Невилль впервые употребил применительно к Василию Васильевичу уже привычный для Франции термин «фаворит».

Как судить о реальности такой «теремной революции» спустя три с лишним века – при том, что суждения её современников разнятся, а их отношение к царевне далеко от научной объективности? К тому же даже самые осведомлённые из них не были допущены в царские покои и «свечку не держали». С одной стороны, трудно представить в допетровском дворце публичное проявление галантных нравов, присущих временам Елизаветы и Екатерины II. Но с другой стороны – как иначе воспринимать сохранившиеся письма правительницы фавориту, написанные «цифирью» (шифром)? «Свет мой, братец Васенька, – писала в одном из них Софья во время первого похода Голицына в Крым (1687), – здравствуй, батюшка мой, на многие лета и паки здравствуй Божиею и Пресвятые Богородицы и твоим разумом и счастием, победив агаряны. Подай тебе Господи и впредь враги побеждати, а мне, свет мой, веры не имеется, што ты к нам возвратитца, тогда веры пойму, как увижю во объятиях своих тебя, света моего. А что, свет мой, пишешь, штобы я помолилась, будто я верна грешная перед Богом и недостойна, однако же дерзаю, надеяся на его благо-утробие, аще и грешная. Ей всегда того прошю, штобы света моего в радости видеть». Во время следующего похода (1689) она, надеясь на победу, вновь обращалась к своему любимцу: «Свет мой батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце моё, чтобы тебя, света моего, видеть. Велик бы мне тот день был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днём тебя поставила пред собою... Я брела пеша из Воздвиженского, толко подхожу к монастырю Сергия чудотворца, а от тебя отписка о боях. Я не помню, как взошла, чла идучи...»

Князь Василий Голицын, представитель древнего рода, к тому времени уже был хорошо известен. Он начал службу в 1658 году стольником при дворе Алексея Михайловича, но в первые ряды вышел в царствование его старшего сына: в 1676 году стал боярином, участвовал в Чигиринских походах 1677—1678 годов, в 1680-м был назначен главнокомандующим войсками на Украине, добился завершения войны и заключения Бахчисарайского мира. По возвращении князь был щедро награждён и поставлен во главе особой Ответной палаты – «ведать ратные дела для лучшего своих государевых ратей устроения и управления»; на этом посту он занимался сокращением расходов на армию (основной прямой налог – «стрелецкие деньги» – был уменьшен на треть) и переводом её на режим мирного времени.

Способствовала ли его карьере царевна, мы не знаем. Но занимавший видные посты при дворе Голицын не мог не обратить на себя её внимание, тем более что отличался широтой кругозора и начитанностью. По мнению де Невилля, Василий Васильевич принадлежал к самым умным, воспитанным и великолепным людям страны: «Он хорошо говорит на латыни и очень любит бывать с иностранцами и принимать их, не принуждая напиваться, сам вовсе не пьёт водки и единственное удовольствие находит в беседе». На француза произвёл большое впечатление и роскошный дом Голицына в Охотном Ряду. Сама Софья, по мнению того же очевидца, красотой не отличалась («...она ужасно толстая, у неё голова размером с горшок, волосы на лице, волчанка на ногах, и ей по меньшей мере 40 лет», – писал де Невилль, увидев царевну в 1689 году, когда ей исполнилось только 32 года), но нельзя не отдать должное её талантам: «Её ум и достоинства вовсе не несут на себе отпечатка безобразия её тела, ибо насколько её талия коротка, широка и груба, настолько же ум её тонок, проницателен и искусен».

Если верить де Невиллю, для Софьи союз с Голицыным был не только плодом честолюбивого стремления к власти, но и поистине революционной попыткой московской царевны обрести женское счастье, ни от кого особо не таясь. Но француз при этом полагал, что князь любил Софью «только ради своей выгоды». Он якобы предложил регентше хитроумный план: «...женить царя Ивана и ввиду его бессилия дать его жене любовника, которого она полюбила бы на благо государству, которому она дала бы наследников. А когда у этого монарха появятся дети и у царя Петра не станет больше ни друзей, ни креатур, в этом случае они (Софья и Голицын. – И. К.) повенчаются... затем они принудят Петра сделаться священником, а Ивана – громко сетовать на распущенность его жены, чтобы показать, что дети рождены ею не от него, потом постригут её в монастырь и добьются, чтобы Иван женился вновь, но так, чтобы они были уверены, что у них не будет детей. Этим путём, без убийства и без боязни Божьей кары, они станут во главе государства при жизни этого несчастного и после его смерти, так как в царской семье больше не останется мужских наследников». Правда, дальше воображение пылкого француза совсем уж разыгралось – под его пером князь Василий Васильевич превратился в настоящего католика в душе, стремившегося «присоединить Московию к Римской церкви», пережить царевну и добиться от папы возведения на трон своего законного сына, а не кого-то из детей от Софьи...

При этом князь боялся, как бы чувства царевны к нему не переменились, а потому клал ей «в ествы для прилюбления» какие-то «коренья». Трудно сказать, насколько опасения князя были обоснованными, – Софья не очень-то скрывала их отношения и даже подарила «моему свету Васеньке» «кровать немецкую ореховую, резную, резь сквозная, личины человеческие и птицы и травы, на кровати верх ореховый же резной, в средине зеркало круглое»... Но как бы то ни было, царевна вышла на политическую арену и стала открыто заниматься делами, о которых до неё женская половина царской семьи даже не помышляла.

Вслед за Софьей к новой жизни потянулись другие царевны, хотя яркая фигура правительницы явно их заслоняла. Однако за «эмансипацию» в виде нарушения вековых традиций приходилось дорого платить. Близкие отношения царевны сперва с князем Голицыным, потом с Шакловитым создали ей дурную репутацию: пошли слухи о том, что Софья «была блудница и жила блудно с боярами, да и другая царевна, сестра ея... и бояре ходили к ним, и ребят те царевны носили и душили, и иных на дому кормили».

В 1689 году правительница своим указом «помиловала» мужеубийцу «жёнку Палашку»: повелела не закапывать её живой в землю, а отсечь голову и впредь так же поступать с подобными преступницами. При ней же была, наконец, открыта первая высшая школа России – Славяно-греко-латинская академия. Пышные стихи Сильвестра Медведева увековечили это событие; в них воздаётся хвала Премудрости и царевне Софье (само имя по-гречески означает «премудрость») – её насажда-тельнице на Руси: «...царством дивно управляя... благоволи нам свет наук явити». Любовь царевны к просвещению и заботу о его распространении засвидетельствовали также иноземцы – Софью, на её беду, за это хвалили даже побывавшие в Москве иезуиты, говоря, что она не только не чуждалась латинского Запада, но, напротив, относилась к нему благосклонно. Софья подготовила почву для появления в будущем петровских ассамблей и выхода россиянок «в люди», но сама по иронии судьбы осталась в глазах последующих поколений символом «старины», активно сопротивлявшейся реформам.

Князь В. В. Голицын показал себя не только «галантом» царевны, но и государственным деятелем, ориентированным на реформы и сближение с Западом. В качестве «первого министра», руководителя нескольких приказов, он не только заключил «Вечный мир» с Речью Посполитой, но и вступил в коалицию европейских стран для борьбы с Османской империей. Возглавив русскую армию в походах на Крым, князь военных лавров не стяжал, зато, по сообщениям иностранных дипломатов, разрабатывал планы преобразований, включавшие создание регулярной армии, введение подушной налоговой системы, ликвидацию государственных монополий и даже отмену крепостного права.