Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

Громогласное «ура!» возвестило о прибытии императора с семьёй. Дважды объехав со свитой всё поле, он занял место в ложе. Когда гости расселись, Николай поднялся и громко прокричал: «Дети мои, всё это для вас!» В тот же момент взвился белый сигнальный флаг с гербом, фонтаны забили вином, верёвки ограждения упали, и толпа (более ста тысяч человек, как считали тогдашние газеты) набросилась на угощение. «Не прошло и минуты, – писал очевидец, – как на столах всё было разобрано, и на них бегали уже посетители, обирая остатки. Фонтаны запружены народом. Ковшей, конечно, не достало, берут шапками, шляпами, пьют лёжа, прислонившись к бассейну, некоторые столкнутые в них и купаются. Те, кому не досталось еды (которую традиционно не ели, а уносили с собой), с криками “Тут всё наше! Царь-батюшка сказал, что мы здесь хозяева!” принялись ломать сами столы и скамейки и обдирать скатерти».

Торжества завершились фейерверком из сотни орудий. Но праздник отшумел, и Николаю предстояло не только войти в курс государственных дел, но и выбрать направление политики. Военная служба сделала из него отличного строевика, требовательного и педантичного. По описанию современников, он был «солдат по призванию, солдат по образованию, по наружности и по внутренности». Главный начальник Третьего отделения, шеф жандармов и личный друг царя Александр Христофорович Бенкендорф писал, что «развлечения государя со своими войсками – по собственному его признанию – единственное и истинное для него наслаждение». В период его царствования было открыто множество военных учебных за-

ведений, и государь любил инспектировать их. «Прощайте, мои однокорытники. Служите так, как служили предки ваши, лезьте туда, куда велят, и притом лезьте так, чтобы и другие за вами лезли», – напутствовал он выпускников Первого кадетского корпуса в 1847 году.

Статный высокий (1 метр 89 сантиметров) красавец с грозным взором, от которого, бывало, и старые служаки падали в обморок, Николай и сам называл себя «солдатом в душе», а государство – «своей командой». Он был неприхотлив в быту: спал в кабинете Зимнего дворца под шинелью, в гостях у английской королевы Виктории в Виндзорском дворце попросил на конюшне соломы для матраца своей походной кровати; любил простую еду – щи, гречневую кашу, картофельный суп; его слабостью были солёные огурцы – ими он заедал даже чай. «Превосходно владея многими языками, он был в полном смысле слова оратором. Обращался ли он к войску, к толпе народа или говорил в совещательном собрании, представителям сословий, иностранным дипломатам – во всех случаях речь его изливалась непринуждённо, гладко, звучно и метко. Слово его всегда производило впечатление», – вспоминал военный министр Александра II Н. А. Милютин.

Вставал Николай рано и в девять часов утра начинал принимать доклады. Спортсменом не был, но за собой старался следить, используя в качестве тренажёра тяжёлое ружьё, с которым по утрам проделывал различные упражнения, и жалел, что так и не смог приучить к этой полезной зарядке хрупкую жену. Он не курил и не разрешал курить в своём присутствии, не пил даже на официальных приёмах – заменял вино стаканом воды. Лейб-медик Филипп Карелль, осматривая государя в 1849 году, был искренне удивлён: «Нельзя себе представить форм изящнее и конструкции более Аполлоново-Геркулесовской!» Парикмахер Этиен уже в 1830-х годах изготавливал для Николая волосяные накладки, чтобы скрыть наметившуюся лысину; после пятидесяти лет у него появился заметный на портретах животик; тем не менее царь оставался человеком подвижным и выносливым – на манёврах он мог по восемь часов находиться в седле.

Перед началом рабочего дня Николай любил в одиночестве гулять по набережной Невы, а иногда мог пройтись и по «отдалённым частям города». За границей он мог так же спокойно совершать прогулки или посещать магазины и кафе. В Петербурге в 1839 году, по свидетельству барона М. А. Корфа, император совершил рождественский шопинг – «вдруг неожиданно явился в английском магазине и в известной нашей кондитерской».

Болел Николай нередко, но привык переносить недомогания на ногах, что и породило представление о его «железном здоровье». Доктора могли уложить его в постель только тогда, когда ему было совсем плохо. Так, в ночь на 10 ноября 1829 года он вышел на шум упавшей вазы, поскользнулся и, падая, ударился головой о шкаф. Пролежав долгое время на холодном полу, он получил тяжёлое воспаление лёгких. Ему случалось и попадать в «ДТП»: в августе 1836 года по дороге из Пензы в Тамбов лошади внезапно понесли, карета опрокинулась, и вылетевший из неё государь сломал ключицу. С годами одолевали другие хвори – головные боли, подагра. Но всё это от посторонних скрывалось, так что скоропостижная смерть императора вызвала недоумение даже у его близких знакомых. «Плач всеобщий, всеобщее изумление – никто не верит, чтоб этот дуб телом и душою, этот великан так внезапно свалился!» – писал управляющий Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии генерал Л. В. Дубельт.

В юности великий князь из всех музыкальных инструментов отдавал предпочтение барабану, но в зрелом возрасте мог недурно сыграть и на флейте, а в дворцовых любительских спектаклях был неподражаем в роли полицейского чиновника – квартального надзирателя.

Суровый император мог быть чутким мужем и отцом. Ещё будучи великим князем, он, чтобы порадовать скучавшую по родине супругу, устроил на Рождество 1817 года в Московском Кремле первую в России ёлку с украшениями, свечами и развешанными на ветках сластями. С этого времени ёлки в семье Николая Павловича и Александры Фёдоровны стали устраиваться регулярно – сначала в их собственном Аничковом дворце, а после коронации в Зимнем дворце. В 1828 году императрица организовала первый праздник «детской ёлки» для своих пятерых детей и дочерей деверя, великого князя Михаила Павловича. За 38 лет супружества у Николая и Александры родилось семеро детей: будущий император Александр (1818), Мария (1819), Ольга (1822), Александра (1825), Константин (1827), Николай (1831), Михаил (1832). После рождения сына Николая государь на радостях подарил жене бриллиантовое с опалами ожерелье стоимостью 169 601 рубль, а на серебряную свадьбу летом 1842 года преподнёс супруге «бриллиантовый эсклаваж с семью, по числу детей, грушеобразными крупными подвесками» за 87 478 рублей. Когда сын и наследник Александр увлёкся фрейлиной Ольгой Калиновской, Николай тактично, но твёрдо напомнил ему об ответственности перед династией и страной: «...я не раз тебе говорил, что и теперь подтверждаю, что никогда никого из вас не буду принуждать сочетаться с лицом, вам не нравящимся. Но ты должен тоже помнить, что тебя Бог поставил так высоко, что не себе принадлежишь, а своей родине, она от тебя ждёт достойного выбора...»

Из недавно изданной переписки отца с сыном видно, как Николай вникал в детали жизни столицы и окрестностей. Он инспектировал строящиеся здания, которые должны были стать украшением Петербурга, и даже взбирался на купол возводимого Исаакиевского собора и на чердак восстанавливаемого после пожара Зимнего дворца; посещал разводы гвардейских полков, кадетские корпуса, богадельни. За письменным столом он однажды просидел 11 часов подряд. Но, с другой стороны, он любил балет и балерин. После представления «Девы Дуная» со знаменитой танцовщицей Марией Тальони он писал сыну: «Признаюсь кроме Тальони – прочее мне всё так гадко, что больно глядеть. Пажихи милы по-прежнему; но они милы, покуда пажи, и в девушках будут те же толстые, жирные, короткие и неуклюжие...»

Царь был примерным семьянином; мог пофлиртовать с дамами, но, к их разочарованию, без серьёзных последствий. А если интрижки и случались, то к обоюдному удовольствию и без влияния на дела государства. Единственным продолжительным увлечением государя с ведома больной императрицы стала фрейлина Варвара Нелидова. Она искренне любила Николая, но отнюдь не стремилась стать влиятельной фавориткой, да и обставлено всё было с соблюдением приличий. В 1845 году А. О. Смирнова-Россет описывала образ жизни государя: «В 9-м часу после гулянья он пьёт кофе, потом в 10-м сходит к императрице, там занимается, в час или 1 '/₂ опять навещает её, всех детей, больших и малых, и гуляет. В 4 часа садится кушать, в 6 гуляет, в 7 пьёт чай со всей семьёй, опять занимается, в десятого половина сходит в собрание, ужинает, гуляет в 11. Около двенадцати ложится почивать. Почивает с императрицей в одной кровати» – и недоумевала: «Когда же царь бывает у фрейлины Нелидовой?» Николай оставил Нелидовой по завещанию 200 тысяч рублей, которые она передала в «инвалидный капитал».

Государь был не робкого десятка – ему пришлось побывать под выстрелами на войне; он являлся на пожары и командовал их тушением. Во время холерного бунта 22 июня 1831 года царь, встав в экипаже на Сенной площади, зычным голосом обратился к толпе: «Вчера учинены злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков; они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!» Все опустились на колени и с умилением крестились, и Николай тоже; слышались восклицания: «Согрешили, окаянные!» Царь готов был действовать личным примером:

«...в 1831 году в холерную эпидемию, во время бунта, когда император Николай Павлович отправился один в коляске на Сенную площадь, въехал в средину неистовствовавшего народу и, взяв склянку Меркурия, поднёс её ко рту; – в это мгновение бросился к нему случившийся там лейб-медик Арендт, чтобы остановить его величество, говоря: “Votre Majesteperdra les dents (ваше величество лишится зубов)”. Государь, оттолкнув его, сказал: “Eh bien. vous те ferez ипе machoire (так вы сделаете мне челюсть)” – и проглотил всю склянку жидкости, чтобы доказать народу, что его не отравляют; тем усмирил бунт и заставил народ пасть на колени перед собой»⁶⁴.

Поначалу общество возлагало на Николая большие надежды; лучшие умы России, в том числе Пушкин, сравнивали его с Петром I. «Ничтожности... замыслов и средств» декабристов Пушкин в 1830 году противопоставлял просвещение нации, прогресс, осуществляемый «сверху»: «Правительство действует или намерено действовать в смысле европейского Просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы». По мысли поэта, «просвещённая свобода» включала сотрудничество с правительством и личную инициативу дворянства в создании гражданского общества на условиях «семейственной неприкосновенности» и «гласности», благодаря которым «образуется и уважение к личной чести гражданина и возрастает могущество общего мнения, на котором в просвещённом народе основана чистота его нравов». Так предполагалось совместить ценности западного Просвещения и либерализма с отечественной политической реальностью.

Государь на службе

Николай Павлович был цельным человеком с твёрдыми принципами и неизменными ценностями; в нём не было очарования старшего брата – но не было и его лукавства, раздвоенности, скрываемых колебаний и недосказанности. Не обладал он и какой-то особой чёрствостью или жестокостью – мог плакать у могилы Карамзина, во время присяги наследника-цесаревича или над гробом А. X. Бенкендорфа. Но он считал своим долгом быть непримиримым ко всем, кто своевольно выходил за рамки субординации и дисциплины, а тем более действовал, по его убеждению, во вред России. Здесь он был строг и беспощаден. Столь же рьяно царь боролся со злоупотреблениями, по-видимому, веря в то, что во вверенной ему «команде» можно и должно раз и навсегда навести идеальный порядок путём назначения строгих начальников; создания новых министерств, ведомств, секретных комитетов и поддерживать его с помощью исправных слуг. Но, похоже, он не представлял себе, что это можно делать не только усилением начальственного контроля, что возможно устройство общества без повседневной и всепроникающей государственной опеки.

В 1826 году Николаем была создана Собственная Его Императорского Величества канцелярия, превращённая в особый высший орган власти, стоявший над всем государственным аппаратом и позволявший монарху контролировать его и вмешиваться в решение любых дел.

Первое отделение канцелярии стало всероссийским «отделом кадров»: здесь были сосредоточены дела по определению на службу, производству в чины, перемещению и увольнению всех чиновников империи. Сам Николай заявлял: «Я желаю знать всех моих чиновников, как я знаю всех офицеров моей армии». Он намеревался возвысить гражданскую службу до уровня военной; в 1834 году Положение о гражданских мундирах ввело единую систему мундиров всех государственных структур. Для каждого ведомства устанавливалось десять разрядов формы тёмно-зелёного или тёмно-синего цвета. Цвет мундирного прибора (воротника, обшлагов и выпушек), а также узор шитья указывали на ведомство. Ранг чиновника определялся количеством шитья. Шитые золотом и серебром мундиры были парадной формой одежды, а повседневно носились вицмундиры со скромной вышивкой, сюртуки и мундирные фраки. «Мундир иметь всем членам не военным зелёный с красным воротником и обшлагами, с шитьём по классам по воротнику, обшлагам и карманам, а председателю и по швам, а пуговицы с гербами. Вседневный мундир тот же, но с одним верхним кантом по воротнику, обшлагам и карманам» – это царская резолюция 1826 года на докладной записке государственного секретаря о назначении ему особого мундира. Неслужебные фраки император откровенно не любил, считая их признаком неблагонадёжного бездельника; «фрачник» в его глазах стоял неизмеримо ниже носителя мундира. Штатские мундиры стоили дорого, но оказались излишне вычурными и неудобными, и государь завещал сыну усовершенствовать их – что тот и исполнил. Поэтому государь вникал во всё, что касалось мундиров, формы, чинов, – сам определял цвет обшлагов, расположение шитья и прочие тонкости.

Второму отделению была поручена задача систематизации законов. Проблема давно назрела – в России со времён Соборного уложения 1649 года (на него пришлось опираться при подготовке приговора декабристам!) не существовало единого свода законов, в то время как за прошедшее время накопились тысячи правовых актов, изменявших и дополнявших законодательство. В XVIII веке безуспешно действовало до десятка кодификационных комиссий. Огромная работа под руководством М. М. Сперанского была завершена в короткий срок: появились Полное собрание законов Российской империи и включавший только действующие нормы Свод законов (издания 1832 и 1842 годов), действовавший с изменениями и дополнениями до 1917 года; Свод законов западных губерний (1830– 1840), Свод законов Остзейских губерний (1829—1854), Свод военных постановлений (1827—1839). Появился первый в России уголовный кодекс – Уложение о наказаниях уголовных.

Первого января 1839 года, в свой день рождения, Сперанский получил личное письмо Николая I: «Граф Михайло Михайлович! Постоянными трудами Вашими не преставляли Вы являть достойный пример усердия и, посвятив полезные познания Ваши на пользу отечества, приобрели право на Мою совершенную признательность. Желая вознаградить важные заслуги, оказанные Вами в различных государственных должностях, на Вас возложенных, Я указал сего числа... возвесть вас в графское достоинство». Сперанский был польщён оценкой его трудов, но в память о пережитых невзгодах выбрал для графского герба девиз Sperat in adversis («В невзгодах уповает»), а каждый день своего рождения спал на голых досках – «чтоб напомнить себе о бедности, в которой родился».

Третье отделение представляло собой политическую полицию со своим исполнительным аппаратом – Отдельным корпусом жандармов (две сотни офицеров и пять тысяч рядовых), части которого были размещены по жандармским округам. В сферу ведения «высшей полиции» и её начальника, близкого друга царя графа А. X. Бенкендорфа, входил широкий круг вопросов – от контрразведки до театральной цензуры и расследования должностных преступлений чиновников. Под надзор попадали прежде всего представители благородного сословия. Купечество и духовенство интересовало жандармов намного меньше; крестьяне фигурировали в донесениях ещё реже – только в отчётах о подавлении «возмущений». Бенкендорф в одном из ежегодных всеподданнейших отчётов отмечал: «...каков бы ни был государь, народ его любит, предан ему всей душой и телом... Однако же, ежели чувство сие безусловно существует собственно в народе, то не так оно является в средних и высших классах общества, особенно же в столицах; здесь уже понятия о государе основываются более на действиях его; здесь их обсуживают и нередко охуждают, и потому в этом кругу представляется источник наблюдений относительно расположения умов к высшему правительству». За литераторами, военными, чиновниками, известными своими либеральными настроениями, следили; внимание привлекали выступления и высказывания П. А. Вяземского, В. А. Жуковского, А. С. Грибоедова, Н. А. Полевого, М. П. Погодина, А. С. Пушкина. Агенты посещали дома литераторов, где собирались представители интеллигенции, перехватывали и читали их письма.

Вот поданные в 1827 году характеристики подозрительных столичных обитателей с пометками Бенкендорфа:

«1) Г.-м. Г...берг, путей сообщения. Поведения распутного, шатается по публичным местам и врёт много.

2) Г.-м. Ланской, племянник министра, либеральничает.

3) Г.-м. Великопольский – старшина игроков. – Можно б было под добрым предлогом выслать.

4) Полк. К...ов – аферист, у которого собираются распутные люди. Бывший любовник г-жи Потёмкиной.

5) Подполковник Эринациус. Поведения не трезвого, ходит по домам просить подаяние.

6) Поручик Сиринг. Дурного поведения, нищает по домам. – Обоих выслать можно на жительство на места родины с запрещением выезда, но дав содержание.

7) Поручик Голубков, человек распутный.

8) Полк. Кашинцов, аферист.

9) Поручик кн. О-ский, пьяный и отчаянный, имеет связь с многими военными. – Где служил?

10) Майор Степанов, картёжник и пьяница.

11-12) Два брата Мартыновы (Савва и Соломон) картёжники.

13) Майор Л...г, ежедневно пьян и разъезжает с публичными девками.

14) Подпоручик К***, распутный враль; на содержании у актрисы Зубовой; очень дурён. – Выслать на жительство на родину без выезда...»⁶⁵

Жандармские штаб-офицеры стремились держать под контролем губернскую администрацию. Они сообщали о важных мероприятиях властей, выявляли по мере сил и способностей злоупотребления, способные поколебать общественное спокойствие, – «неприличные и дерзкие разговоры», «занятия азартною картёжною игрою», «развратную жизнь», притеснения обывателей. Они же собирали сведения о чиновниках, «отличающихся усердием по службе и нравственностью», попадавшие во всеподданнейший доклад, копии которого Николай направлял министрам, чтобы они имели в виду «кадровый резерв».

Император стремился получать полные данные о реакции разных слоёв общества на те или иные решения правительства, новые законы, события за рубежом. В конце каждого года в Третьем отделении составлялся отчёт, частью которого являлся «обзор общественного мнения» – реакции населения на важнейшие внутри– и внешнеполитические события: рекрутские наборы, начало войны с турками или денежная реформа 1839 года.

Бенкендорф не раз напоминал царю, что правительство должно отвлекать высшее общество от политических вопросов, направляя его внимание на празднества, великосветские мероприятия, культурные события. В 1828 году он докладывал, что «новости из Персии и Оттоманской империи рассеиваются перед всеобщим интересом к голосам примадонны и прекрасного Альмавивы» («Это именно то, что мне нужно», – написал государь на полях записки шефа жандармов). Жандармские офицеры также информировали начальство о светских торжествах. «К удовольствию московской публики происходят у нас бал за балом, так что целую неделю в разных домах продолжаются беспрестанно; а сие не заставляет сомневаться, что у нас и зима пройдёт так же весело, как в начале своём встречена», – доносил начальник второго округа Корпуса жандармов из Москвы.

Для «направления общественного мнения» Третье отделение использовало газету «Северная пчела»; её издатели Н. И. Греч и Ф. В. Булгарин получили привилегию публиковать новости политической жизни России и Европы и заметки о самом императоре и «августейшей фамилии», помещать тексты манифестов и другие официальные законодательные акты. Такие материалы проходили цензуру в Третьем отделении; как правило, их лично просматривали шеф жандармов и сам император. Бенкендорф заказывал издателям «Северной пчелы» и прочим литераторам статьи и заметки, для которых нередко предоставлял необходимую информацию, а его подчинённые переводили для публикации материалы из европейской прессы, которые также просматривал сам Николай I.

Третье отделение по замыслу его создателей должно было стать не тайным обществом шпионов, а официальным и «всеми уважаемым» органом верховной власти и надзора. Поэтому на службу туда приглашали и бывшего декабриста генерала М. Ф. Орлова, и А. С. Пушкина.

Четвёртое отделение ведало женскими учебными заведениями и системой социального обеспечения – воспитательными домами, больницами, инвалидными и странноприимными домами, а также кредитными учреждениями (Ссудными и Сохранными казнами), выдававшими займы помещикам под залог имений. Пятое отделение проводило реформу управления государственными крестьянами, а шестое занималось созданием системы управления на самой беспокойной окраине – Кавказе.

Стиль новому царствованию задавал сам император. В первом часу дня, невзирая на погоду, если не было назначено военного учения, смотра или парада, он отправлялся инспектировать учебные заведения, казармы и прочие «присутственные места», вникал во все подробности и никогда не покидал их без замечаний, а то и устраивал разносы нерадивым чиновникам. Он полагал, что в России чиновников «более, чем требуется для успеха службы», и «весьма многие остаются праздными, считаясь для одной формы на службе, шатаясь по гуляньям и в публичных местах от праздности».

Царь мог «подловить» небрежно нёсшего караульную службу часового, внезапно появившись из-за угла, а то и лично пресечь нарушение порядка. Так, по рассказу барона Корфа, он поймал двух загулявших матросов, пытавшихся скрыться от высочайших глаз в питейном заведении: «Соскочить немедленно из саней; вбежать самому в кабак, вытолкать оттуда собственноручно провинившихся; по возвращении во дворец послать за кн. Меньшиковым и военным генерал-губернатором – всё это было для государя делом минутной решимости».

Образцом идеально устроенного общества для Николая I являлась армия: «Здесь порядок, строгая безусловная законность (Воинский устав. – И. К.), никакого всезнайства и противоречия, всё вытекает одно из другого. Я смотрю на всю человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит». В его царствование половина министров, членов Государственного совета и 41 из 53 губернаторов были генералами; даже обер-прокурором Синода был назначен гусарский полковник. Целые отрасли управления (горное и лесное ведомства, пути сообщения) получили военное устройство. В каждом губернском городе был расположен батальон Корпуса внутренней стражи для охраны тюрем, арестантов и водворения «тишины и спокойствия».

Военная дисциплина и мундир в глазах государя не просто являлись воплощением порядка, а были исполнены высокого смысла. На вопрос актёров, можно ли на сцене надевать настоящую военную форму, он отвечал: «Если ты играешь честного офицера, то, конечно, можно; представляя же человека порочного, ты порочишь и мундир, и тогда этого нельзя». Сам же он настолько ощущал себя «на службе», что признавался, что в штатском платье чувствовал себя неловко, а «с военным мундиром до того сроднился, что расставаться с ним ему так же неприятно, как если бы с него сняли кожу».

Но если бы дело было только в мундире и дисциплине! По признанию профессионального офицера и будущего военного министра Александра II Д. А. Милютина, «в большей части государственных мер, принимавшихся в царствование Николая, преобладала полицейская точка зрения, то есть забота о сохранении порядка и дисциплины. Отсюда проистекали и подавление личности, и крайнее стеснение свободы во всех проявлениях жизни, в науке, искусстве, слове, печати. Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке и дисциплине: гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантическим соблюдением бесчисленных, мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух». Служивые вспоминали:

«Шагистику всю и фрунтовистику, как есть, поглотил целиком! Бывало, церемониальным маршем перед начальством проходишь, так все до одной жилки в теле почтение ему выражают, а о правильности темпа в шаге, о плавности поворота глаз направо, налево, о бодрости вида и говорить нечего! Идёшь это перед ротой, точно одно туловище с ногами вперёд идёт, а глаза-то так от генерала и не отрываются! Сам-то всё вперёд идёшь, а лицом-то всё на него глядишь. Со стороны посмотреть, истинно, думаю, должно было казаться, что голова на затылке. А нынче что? Ну кто нынче ухитрится ногу с носком в прямую линию горизонтально так вытянуть, что носок так тебе и выражает, что вот, мол, до последней капли крови готов за царя и Отечество живот положить!»⁶⁶

Нельзя сказать, что для совершенствования вооружённых сил ничего не было сделано. Николай распорядился реформировать систему военных поселений: освободил домохозяев от строевой службы и распорядился, чтобы каждый из них содержал не двух, а одного солдата. «Учреждение о военном министерстве» 1836 года унифицировало армейские структуры – корпуса и дивизии. Государь помнил и о солдатах. Срок службы нижних чинов был сокращён с двадцати пяти до двадцати лет, а довольствие выросло: в 1849 году нормы выдачи мяса составляли 84 фунта в год (почти 100 граммов в день) на каждого солдата и 42 фунта на нестроевого. Вдвое увеличилось число госпиталей, а для похорон каждого скончавшегося рядового бесплатно давались гроб, венчик, разрешительная молитва и 2,5 аршина холста.

Страсть к армии у Николая сохранялась в течение всей жизни. Но в сфере технического прогресса Россия стала утрачивать завоёванные в XVIII веке позиции. Именно в эту эпоху произошло резкое отставание русской военной техники от западноевропейской. Войну 1812—1815 годов Россия и Франция вели одинаковым оружием, однако уже к середине века Англия и Франция обладали качественно новым паровым флотом и нарезным оружием; в России же при колоссальных расходах на армию, составлявших в мирное время 40—50 процентов бюджета, на создание новых видов оружия тратилось только три процента этой суммы.

Расширяя систему образования, государь всё же видел его именно служебной обязанностью подданного, определявшей его место в государственной машине. Учащимся всех учебных заведений также полагались мундиры. Рескрипт министру народного просвещения от 19 августа 1827 года требовал, «чтобы повсюду предметы учения и самые способы преподавания были по возможности соображаемы с будущим предназначением обучающихся, чтобы каждый вместе с здравыми, для всех общими понятиями о вере, законах и нравственности приобретал познания, наиболее для него нужные, могущие служить к улучшению его участи и, не быв ниже своего состояния, также не стремился через меру возвыситься над тем, в коем по обыкновенному течению было ему суждено оставаться».

Теми же мерами Николай I старался поднять значение Церкви. В полтора раза увеличилось жалованье приходского духовенства. Царь повелел, «чтобы во священники посвящались как из людей испытанных и доброй нравственности, так и с достаточными познаниями» (негодных и «ненадёжного поведения» лиц духовного звания брали в солдаты), и обязал преподавать в семинариях не только богословские науки, но также медицину и агрономию.

Но любое инакомыслие в религиозных вопросах он приравнивал к «крамоле» политической. Для борьбы со старообрядчеством в губерниях создавались «секретные совещательные комитеты». С 1827 года уход в раскол признавался уголовным преступлением. Старообрядцам запрещено было вести метрические книги, их браки не признавались, а дети считались незаконнорождёнными. По указу 1835 года старообрядцев разделили на три категории: самых вредных (не признававших церковных браков и молитв за царя); вредных (не имевших священства и церковной иерархии «беспоповцев») и менее вредных («поповцев»). По указу 1853 года об упразднении «противозаконных раскольнических сборищ» были опечатаны алтари Рогожского кладбища, а Выговское и Лексинское общежительства закрыты и разорены. У старообрядцев отбирали молельные дома и часовни, иконы и книги. Законы 1846—1847 годов запрещали староверам поступать в гимназии и университеты, приобретать недвижимость и землю, состоять в купеческих гильдиях, избираться на общественные должности. Неудивительно, что старообрядцы искренне считали Николая I воплощением Сатаны и во время богослужения в киевском Софийском соборе публично об этом объявили, за что тут же были арестованы. Репрессии эти умерялись лишь их неэффективностью: священники и чиновники докладывали об «искоренении» раскола и возвращении заблудших «в лоно православия», а старообрядцы откупались взятками. С иными неугодными конфессиями обходились ещё проще; так, решением Полоцкого собора 1839 года ликвидировалась униатская Церковь – путём принудительного перехода её приверженцев в православие.

Порядок должен быть не только на службе, но и в быту: запрещалось курить на улицах, высочайше предписывались фасоны маскарадных костюмов. Николай оставлял за собой право на решение любого дела и тратил время на то, чтобы вникать в мелочи повседневности, вплоть до покроя платьев придворных дам. Приказом 1837 года государь требовал, чтобы у офицеров «не было никакой прихотливости в причёске волос, чтобы вообще волосы были стрижены единообразно и непременно так, чтобы спереди на лбу и на висках были не длиннее вершка, а округ ушей и на затылке гладко выстрижены, не закрывая ни ушей, ни воротника, и приглажены справа налево». Была разработана инструкция чинам полиции с регламентацией степеней опьянения загулявших подданных: «...бесчувственный, растерзанный и дикий, буйно пьяный, просто пьяный, весёлый, почти трезвый, жаждущий опохмелиться...»