Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

Императрица умело подбирала себе помощников, не боясь людей ярких и талантливых. Именно поэтому её время отмечено появлением целой плеяды выдающихся государственных деятелей, полководцев, писателей, художников, музыкантов. В общении с подданными Екатерина была, как правило, терпелива и тактична, умела внимательно выслушать каждого. Она, по собственному признанию, не обладала творческим умом, но хорошо улавливала всякую дельную мысль и использовала её в своих целях. На службу она привлекала даже ей лично неприятных, но умных и способных людей и не забывала щедро их награждать. А приятных во всех отношениях – делала своими фаворитами.

«Известная должность»

Однако не стоит представлять государыню эпатажной «секс-бомбой» XVIII столетия. В век Просвещения полагали, что всё естественное прекрасно, а что может быть лучше «наслаждения натурального» – земной любви во всех её проявлениях? Екатерина была особой чувствительной. «Беда та, что сердце моё не хочет быть ни на час охотно без любви», – признавалась она Потёмкину. Нормальной семьи она никогда не имела, а потому испытывала потребность в мужском внимании, ласке и заботе. Однако к публичности императрица не стремилась и даже в самый разгар страсти старалась соблюдать приличия. Так, однажды ранним утром она направилась в апартаменты «милого друга Гришеньки» (Потёмкина), но так и не дошла, поскольку встретила прислугу: «Я искала к тебе проход, но столько гайдуков и лакей нашла на пути, что покинула таковое предприятие».

Фаворитизм же в екатерининское время уже стал особым институтом власти: лица «известной должности» обитали в дворцовых покоях со своим кабинетом и кругом обязанностей. Участник дворцового переворота 1762 года Григорий Орлов стал возлюбленным царицы и отцом её сына Алексея Бобринского. Он был красив, отважен, «сердца и души добрейшей», но в просвещённый придворный круг не вписался: не знал французского языка; театру, беседам о литературе и светским развлечениям предпочитал «собак и охоту». Он в одиночку ходил на медведя, но не годился в секретари и ценители изящных искусств. Правда, на какое-то время он увлёкся астрономией и установил телескоп на крыше Летнего дворца, но больше интересовался «звёздами» земными – фрейлинами императрицы, чем немало её обижал. Она долго прощала Орлову всё – но через десять лет его «случай миновался»; он путешествовал, женился на восемнадцатилетней красавице-кузине Екатерине Зиновьевой, а после её ранней смерти лишился рассудка.

Идеальной фигурой фаворита-сотрудника стал Григорий Потёмкин. Его судьба фантастична даже для той эпохи: сын отставного петровского офицера хотя и учился в пансионе при Московском университете, но склонялся к духовной карьере. Однако в 16 лет он поступил в гвардию и сумел отличиться в день переворота, возведшего Екатерину на престол. Конногвардеец стал депутатом Уложенной комиссии, был пожалован в камергеры, но из дворца отправился прямо на Русско-турецкую войну. В 1773 году Потёмкин, уже молодой генерал-поручик, получил от императрицы письмо с просьбой «по пустому не даваться в опасность». Он понял намёк – и отправился навстречу любви и славе. Свидетельствами бурного романа остались записочки Екатерины: «Гришенок, не гневен ли ты?..»;«Милушенька, ты не знаешь, как я тебя люблю...»;«Яур (гяур. – И. К.), москов, казак, хочешь ли мириться?»

Предположительно их роман завершился в 1774 году тайным браком. Но через полтора года начались ссоры: Потёмкин ревновал и устраивал сцены, Екатерина плакала и клялась в верности. Семейный уют для них оказался невозможен, несмотря на то, что в июле 1775 года государыня родила девочку – Елизавету Григорьевну Тёмкину, воспитывавшуюся в семье племянника Потёмкина А. Н. Самойлова. Екатерина вовлекла Потёмкина в большую политику, и двум сильным характерам в одной дворцовой «берлоге» стало тесно. Императрица это поняла: «Мы ссоримся о власти, а не о любви», – и они расстались.

Но в отличие от семейного их политический союз не распался. Они удачно дополняли друг друга: масштабно мысливший князь мог от кипучей деятельности перейти к отчаянию и меланхолии, а более приземлённая Екатерина умела сохранять выдержку в любых обстоятельствах. Потёмкину поручался юг страны – Новороссия, которую он старался сделать цветущим краем. А ещё – строил Черноморский флот, командовал армиями. «Завиваться, пудриться, плести косы – солдатское ли сие дело; у них камердинеров нет... Туалет солдатский должен быть таков: что встал, то и готов», – отстаивал он новую форму (просторные шаровары, куртки и лёгкие кожаные или фетровые каски), заменявшую тесные камзолы, треугольные шляпы, суконные штиблеты.

Князь Таврический обладал огромной властью и влиянием, вплоть до смерти (1791) оставался ближайшим советником императрицы. Ни одно крупное событие не обходилось без его участия. К нему летели нежные письма: «Мне кажется, год как тебя не видала. Ау, ау, сокол мой дорогой». Но он был не всесилен: не все его инициативы реализовались, а при дворе против него интриговали другие «партии».

При Потёмкине – и с его согласия – у императрицы появлялись новые «случайные люди» – Семён Зорич, Иван Римский-Корсаков, Александр Ланской, Александр Ермолов, Александр Дмитриев-Мамонов – они по очереди с должности адъютантов светлейшего князя переходили в покои Зимнего дворца. Царица требовала от них уважения к своему мужу, а в случае неповиновения любимцы получали отставку. «Вышел из случая Иван Николаевич Корсаков, а место его заступил Александр Дмитриевич Ланской. Корсакову пожаловано было в Могилёвской губернии 6000 душ, 200 000 рублей для путешествия в чужие край, брильянтов и жемчугов было у него, как ценили тогда, более, нежели на 400 000 рублей; судя по нынешнему курсу имел он денег и вещей на 2 400 000 рублей», – судачили современники.

Похоже, что с годами Екатерине всё труднее было мириться с приближением старости, но даже самодержавная государыня была не в силах остановить время и боялась одиночества. Законного сына у неё отняли в младенчестве, а после её воцарения Павел стал для неё соперником и центром притяжения всех недовольных. Другого сына, Алексея, рождённого от Григория Орлова, она вынуждена была скрывать под чужим именем: мальчик воспитывался в семье гардеробмейстера В. Г. Шкури-на. Сначала императрица предполагала причислить сына к фамилии князей Сицких (близкому к Романовым роду, угасшему в конце XVII века), но в 1774 году дала ему фамилию Бобринский – от села Бобрики, которое купила для него в Тульской губернии. Он учился в Сухопутном кадетском корпусе, а после его окончания был отправлен в путешествие по России и Европе в сопровождении полковника А. М. Бушуева и профессора Н. Я. Озерецковского. Юный граф Бобринский переживал из-за своего двусмысленного положения и вырос нервным, заносчивым, раздражительным. Живя в Париже, он огорчал мать игрой в карты и долгами; она сердилась, но пыталась оправдать его пристрастия, говоря, что он неглуп и не лишён очарования. В 1788 году Алексея вернули в Россию и поселили вдали от столицы – в Ревеле. Мать так и не решилась передать ему документы на владение имениями, поскольку не была уверена в его способности самостоятельно решать денежные вопросы.

Красивые фавориты помогали ей ощущать себя молодой и любимой, что не мешало менять их как перчатки, впрочем, сопровождая расставание богатыми подарками. В письмах Петру Завадовскому Екатерина одновременно и уверяла его в своих чувствах, и давала понять, что не может целиком принадлежать возлюбленному – её ждут государственные дела:

«Петруса милой, всё пройдёт, окромя моей к тебя страсти...»

«Петруса, Петруса, прейди ко мне! Сердце моё тебя кличет. Петруса, где ты? Куда ты поехал? Бесценные часы проходят без тебя. Душа мая, Петруса, прейди скорее! Обнимать тебя хочу».

«Петруса, непонятно мне твои слёзы. Буде ты чувствуешь нужда в том или тебя будет облегчение открыться кому, то откройся другу своему, авоз лебо он принесёт твоему состоянию облегчение, но только чтоб он так, как ты сам, поступал скромно. Письма же мои прошу не казать. Люблю тебя, люблю быть с тобою. Сколь часто возможно, только бываю с тобою, но Величество, признаюсь, много мешает. Душатка, успокойся! Я желаю причинить тебе удовольствие, а не слёзы».

«Петруса, в твоих ушах крик лживы родился, ибо ты не входишь ни мало в моё состояние. Я повадило себя быть прилежна к делам, терять прямо как возможно менее, но как необходимо надобно для жизни и здоровья прямо отдохновения, то сии часы тебя посвящены, а прочее время не мне принадлежит, но империи, и буде сие время не употреблю как должно, то во мне родится будет на себя и на других собственное моё негодование, неудовольствие и mauvaise humeur⁵ от чувствие, что время провождаю в праздность и не так, как должна. Спроси у кня[зя] Ор[лова], не истари ли я такова. А ты тотчась и раскричися, и ставишь сие, будто от неласки. Оно не оттого, но от порядочного разделение прямо между дел и тобою...»⁴²

Екатерина – искренне или нет – считала: «Я делаю и государству немалую пользу, воспитывая молодых людей». Неудивительно, что она видела в них всевозможные достоинства и успешно культивировала их. От Корсакова, получившего прозвище Пирр, она была без ума. «Когда Пирр заиграет на скрипке, – сообщала она Гримму, – собаки его слушают, птицы прилетают внимать ему, словно Орфею. Всякое положение, всякое движение Пирра изящно и благородно. Он светит, как солнце, и вокруг себя разливает сияние. И при всём том ничего изнеженного, напротив – это мужчина, лучше которого вы не придумаете. Словом, это Пирр, царь Эпирский. Всё в нем гармония...» И так же она восторгалась сменившим Корсакова Ланским. «Этот молодой человек, – писала Екатерина тому же Гримму, – при всём уме своём и уменьи держать себя легко приходит в восторг; при том же душа у него горячая... В течение зимы он начал поглощать поэтов и поэмы, на другую зиму – многих историков. Не предаваясь изучению, мы приобретаем знаний без числа и любим водиться лишь с тем, что есть наилучшего и наиболее поучительного. Кроме того, мы строим и садим, мы благотворительны, веселонравны, честны и мягкосердечны». Похоже, что императрица всё же лукавила насчёт «подготовки кадров» – государственным мужем оставался один Потёмкин, остальным же предназначалась роль приятных собеседников.

Череда «случаев» дорого обходилась казне, но никто из фаворитов не мог управлять императрицей. Практичная Екатерина требовала от них соблюдения определённых правил поведения («будь верен, скромен, привязан и благодарен до крайности») и считала необходимым приобщать их к государственным делам – в соответствии со способностями. Орлов командовал дворцовой охраной – кавалергардами, Завадов-ский после «отставки» управлял Заёмным банком и проводил школьную реформу, Дмитриев-Мамонов сочинял пьесы, а Римский-Корсаков играл на скрипке и, по компетентному мнению Екатерины, мог служить моделью для живописцев и скульпторов. Титул последнего из любимцев великой императрицы Платона Зубова свидетельствует о его разнообразных обязанностях: «Светлейший князь, генерал-фельдмаршал, над фортификациями генерал-директор, главноначальствующий флотом Черноморским и Азовским и Черноморским казачьим войском, генерал-адъютант, шеф кавалергардского корпуса, Екатеринославский, Вознесенский и Таврический генерал-губернатор, член Военной коллегии, почётный благотворитель Императорского воспитательного дома и почётный любитель Академии художеств».

«1фом победы, раздавайся!»

При Екатерине Россия прочно утвердила свой статус великой державы. Императрица, постоянно вникавшая в дипломатические дела, полагала, что страна должна следовать собственным интересам, не подчиняясь влиянию других государств: «Время всем покажет, что мы ни за кем хвостом не тащимся». Немецкая принцесса, ставшая российской государыней, искренне считала, что русские являются «особенным народом в целом свете; он отличен догадкою, умом, силою»: «Я знаю это по двадцатилетнему опыту моего царствования. Бог дал русским особенное свойство».

Главной целью внешней политики Екатерины II стала борьба с Турцией за выход к Чёрному морю. Во время первой Русско-турецкой войны (1768—1774) русские войска заняли Молдавию (1769); посланный с Балтики в Средиземное море русский флот под командованием Алексея Орлова одержал победу в Чесменской битве, а на суше армия Петра Румянцева разгромила 150-тысячное войско турок в Кагульском сражении (1770); корпус князя В. М. Долгорукова занял Крым (1771). После побед А. В. Суворова в Болгарии (1774) турки согласились на мир. По Кючук-Кайнарджийскому договору 1774 года к России отошли Кабарда, крепости Керчь и Еника-ле в Крыму, область между низовьями Днепра и Южного Буга; русские корабли получили свободный доступ в Чёрное море и проход в Средиземное море через проливы Босфор и Дарданеллы. Молдавия и Валахия обрели автономию, а Крымское ханство было объявлено независимым. Россия получила право выступать в защиту христианского населения Османской империи.

В 1782 году в переписке с австрийским императором Иосифом II Екатерина набросала «греческий проект»: создание Греческой империи во главе со своим внуком Константином и вассального государства Дакии на территории современной Румынии; Россия не получала бы новых территорий, но укрепляла своё влияние на Балканах и утверждала контроль над черноморскими проливами. От этих планов тогда пришлось отказаться, но в 1783 году императрица присоединила к России Крым. Тогда же был подписан Георгиевский трактат с Восточной Грузией – Картли-Кахетией: царь Ираклий II признавал российское покровительство и обязывался своими войсками служить императрице, а Россия, со своей стороны, выступала гарантом независимости и территориальной целостности его государства.

Весной 1787 года императрица в компании австрийского императора (он отправился в вояж инкогнито под именем графа Фалькенштейна) совершила путешествие в новообретённый «полуденный» край, энергично осваиваемый Потёмкиным. Журнал путешествия фиксировал:

«Мая 22. В 10 часу утра её императорское величество и граф Фалкенштейн изволили выехать из Бакчисарая, и по перемене лошадей при Мекензиевом хуторе 20, в Инкерма-не 14 вёрст, был обеденный стол в виду пространной и знаменитой Севастопольской гавани и стоящего тамо на рейде Черноморского флота, в числе 15 военных кораблей и фрегатов, и шестнатцатого бомбардирского корабля. В продолжении стола на корабле, называемом “Слава Екатерины”, поднят кейзер-флаг; каждое судно салютовало 15 выстрелами, и с флагманского корабля ответствовано из 7 пушек.

После обеда доехав до пристани, всемилостивейшая государыня благоволила сесть на шлюпку с графом Фалкен-штейном и в препровождении свиты, на других шлюпках бывшей, продолжала шествие водою к городу Севастополю. Приближась ко флоту, поднят был штандарт на шлюпке её величества, и вдруг корабли и фрегаты, спустя свои флаги, гюйзы и вымпелы, салютовали из всех пушек; а матросы, стоявшие по реям, вантам и борту, кричали “ура!”. Потом, когда шлюпка с штандартом поравнялась против флагманского корабля, то каждое судно сделало 31 выстрел при вторичном восклицании матросов, и тогда же производилась пушечная пальба с транспортных и купеческих судов, с берега севастопольского и с 4 батарей, при входе в гавань разпо-ложенных...»⁴³

Но турки не смирились – в том же году началась новая война. Одновременно пришлось воевать против Швеции (1788—1790), желавшей вернуть утраченные владения на Балтике. России угрожали также Англия и Пруссия.

Империя выстояла. В 1788 году армия Потёмкина овладела крепостью Очаков в устье Днепра, а на следующий год русские и австрийцы под командованием А. В. Суворова разгромили турок в Фокшанском и Рымникском сражениях. Главным событием кампании 1790 года стало взятие крепости Измаил на Дунае. Турция при поддержке Англии и Пруссии пыталась продолжить войну, но летом 1791 года адмирал Ф. Ф. Ушаков разгромил флот противника в Калиакрийском сражении, а сухопутная армия нанесла поражение туркам при Мачине. На Кавказе корпус генерала И. В. Гудовича взял Анапу. Крах надежд на помощь из Европы заставил султана Селима III заключить в декабре 1791 года Ясский мир: Турция уступила России междуречье Днестра и Южного Буга, признала присоединение к ней Крыма и Кубани, отказалась от притязаний на Грузию. Ещё раньше шведы после ряда сражений на суше и море окончательно отказались от реванша.

Поэт и видный государственный деятель Гавриил Державин в звучных стихах передал победный дух екатерининской эпохи:

Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс! Звучной славой украшайся: Магомета ты потрёс.

Славься сим, Екатерина, Славься, нежная к нам мать!

Воды быстрые Дуная Уж в руках теперь у нас; Храбрость Россов почитая, Тавр под нами и Кавказ.

Мы ликуем славы звуки,

Чтоб враги могли то зреть,

Что свои готовы руки В край вселенной мы простреть...

После заключения мира Россия стремилась установить добрососедские отношения с Турцией, чему в немалой степени способствовала поездка генерал-майора М. И. Кутузова в Константинополь в 1793 году, которому Екатерина поручила «сохранить мир и доброе согласие с Портою, нужныя для отдохновения по толиких трудах и безпокойствах, империею нашею понесённых, и полезныя для разпространения торговли». Будущий победитель Наполеона блестяще справился с поставленной задачей: снискал расположение Селима III, верховного визиря и других высших сановников и даже сумел – впервые в дипломатической практике – побеседовать в саду гарема с матерью и сестрой султана. Генерал урегулировал вопрос о торговых пошлинах, предотвратил войну между Турцией и Австрией и не допустил выступления Порты с возражением по поводу второго раздела Польши, как предлагал ей французский представитель. Мирные отношения с южным соседом были необходимы, поскольку в конце XVIII века главный вектор внешней политики России вновь указывал на Европу.

И в России, и в других странах к падению Бастилии и последующим революционным событиям во Франции вначале отнеслись сочувственно, как к торжеству идеалов Просвещения, и даже радовались ослаблению соперника на международной арене. «Санкт-Петербургские ведомости» были в числе первых европейских газет, опубликовавших Декларацию прав человека и гражданина: «1) Все люди рождаются вольными и в совершенном в рассуждении прав равенстве; различия же долженствуют быть основаны на единой токмо общей пользе. 2) Всякое общество обязано иметь главным предметом бытия своего соблюдение естественных и забвению не подлежащих прав человека. Права сии суть: Вольность, Собственность, Безопасность и Противоборство угнетению. 3) Всякая верховная власть имеет основание своё в народе; и никакое общество вла-стительствовать не может, не заимствуя власти от народа...»

Но скоро стало ясно, что «французская мода превратилась в эпидемию» и угрожала всему «старому режиму» Европы. Русские дипломаты в Париже подкупили знаменитого деятеля революции Мирабо и пытались организовать бегство короля Лю-

довика XVI с русским паспортом. Екатерина II в 1792—1793 годах сколачивала коалицию европейских стран против Франции и предлагала «уничтожить все демократические учреждения и наименования; революционные документы и революционную печать повсеместно сжигать». Она не признавала принципа «равенства» («Равенство – это чудовище, которое хочет стать королём», – говорила она статс-секретарю Храповицкому) и писала, что от природы «питает большое презрение ко всем народным движениям». Но будучи мудрым политиком, она полагалась не только на силу – предлагала предоставить французам «умеренную свободу» и даже конституцию:

«В настоящее время достаточно десяти тысяч человек войска, чтобы пройти Францию от одного конца до другого. К набранному войску неминуемо присоединятся все оставившие родину французские дворяне, а может быть также и полки немецких государей. Многого можно ожидать и от многочисленного дворянства, которое сядет на коней и со шпагою в руках провозгласит себя дружиною короля, действующей для освобождения его и королевства, угнетённых, разорённых и ограбленных тиранами и разбойниками. Восстановить монархию и монарха, разогнать самозванцев, наказать злодеев, избавить государство от угнетения, тотчас же объявить прощение и забвение всем, изъявляющим покорность и признающим законного государя. Французское духовенство получит назад, что останется нераспроданного из его имущества, дворянство – свои права сословные, государственные области – то, чего они потребуют. Есть вероятность, что многие выборные перейдут на сторону власти и справедливости, как скоро увидят себе поддержку. Посему придумали, что нужно бы составить акт, который бы послужил им точкою соединения. Подписавшиеся под этим актом соединения согласятся: 1) поддерживать римско-католическую религию в её неприкосновенности, 2) хранить верность королю, 3) освободить его, 4) восстановить правительство по единодушному желанию народа, выраженному в областных наказах, следовательно, в поддержании трёх сословий касательно их сущности, собственности и безопасности...»⁴⁴

Однако после казни короля в 1793 году дипломатические и торговые связи с Францией были прерваны. Теперь «Ведомости» уже обличали её «самозваный народ, составленный из попов, стряпчих, профессоров, бродяг и их сволочи», и предрекали ему печальную судьбу: «Должно ему одичать совершенно и свирепствовать противу всего, что он бесчеловечным своим правилам находит противным; а сие превращение человечества в зверство есть одно из ужаснейших следствий, каковое французское безначалие произвести было в состоянии».

Французская дипломатия, в свою очередь, настраивала против России Турцию, Швецию и Данию; агенты Конвента оказались в русской армии, Черноморском флоте и даже Коллегии иностранных дел. Когда 3 мая 1791 года в Польше под влиянием французских событий была принята конституция, недовольная знать обратилась к России и Екатерина II отправила в соседнюю страну войска – якобы для «защиты свободы» шляхты. Польше пришлось заплатить за успехи французских революционных войн. Ещё в 1764 году Екатерина посадила на польский трон своего ставленника Станислава Понятовского. Однако король пытался проводить укреплявшие центральную власть реформы, в стране начались смуты – и императрица склонилась на предложение Фридриха II о разделе Речи По-сполитой между Россией, Пруссией и Австрией. По первому разделу (1772) Россия получила часть нынешней Латвии и Восточную Белоруссию.

В декабре 1792 года императрица чётко сформулировала своё отношение к событиям в Польше: «В Варшаве развелись клубы, наподобие якобинских, где сие гнусное учение нагло проповедуется и откуда легко может распространиться до всех краёв Польши и следовательно коснуться и границ её соседей... По испытанию прошедшего и по настоящему расположению вещей и умов в Польше, то есть по непостоянству и ветрености сего народа, по доказанной его злобе и ненависти к нашему и особливо по изъявляющейся в нём наклонности к разврату и неистовствам французским мы в нём никогда не будем иметь ни спокойного, ни безопасного соседа иначе, как приведя его в сущее бессилие и немогущество».

В январе 1793 года Россия и Пруссия совершили второй польский раздел. Депутаты сейма в полном молчании ратифицировали его: несогласных силой удаляли с заседания, а их имения конфисковывались. Так Россия получила Правобережную Украину. Поляки ответили восстанием под руководством Тадеуша Костюшко. Осенью 1794 года войска России и Пруссии разбили повстанцев, Костюшко попал в плен. Варшава была взята штурмом армией Суворова. По третьему разделу страны (1795) к России отошли Западная Белоруссия, Литва и Курляндия. Несчастный Станислав Понятовский отрёкся от престола и спустя три года скончался в почётном плену в Петербурге, а Польша как самостоятельное государство прекратила существование—до 1918 года. Императрица гордилась тем, что не взяла «ни клочка» собственно польских земель, но опасалась появления французской «заразы» близ российских границ. Она писала Суворову: «Я была бы виновата перед потомством, если б дала усилиться бунтовщикам; разврат французский разлился бы по лицу России и наводнил бы весь Север».

На закате

В 1790-х годах Екатерина находилась на вершине славы и могущества. «Осанка её величественна, такою воображала я себе в детстве волшебницу. Лицо у неё широкое и полное, с виду нельзя ей дать 60 лет. Волосы и брови у неё не крашеные, совсем седые и густые; причёска совершенно соответствует её летам. Головной убор приколот двумя огромными бриллиантами. Выражение лица очень приятно, рот до сих пор необыкновенно красив, нос не велик, но прекрасной формы и чудные голубые глаза, без которых нельзя вообразить её. Она слегка румянится, но кожа так свежа у неё, что, наверное, она никогда не белилась. Поступь у неё удивительно лёгкая, не по летам, и вообще её можно назвать олицетворением “крепкой старости”» – так выглядела 66-летняя российская императрица в 1795 году по описанию герцогини Августы Софии Саксен-За-альфельд-Кобургской, прибывшей в Петербург выдавать одну из своих дочерей замуж за великого князя Константина Павловича.

Екатерина вела всё тот же размеренный образ жизни и постоянно работала. Конечно, силы были уже не те. Она располнела, стала с трудом подниматься по лестнице, читала в очках; донимали колики, простуды, ревматизм. Один за другим уходили из жизни её сподвижники и друзья молодости – Григорий Орлов, братья Никита и Пётр Панины, фельдмаршалы Александр Голицын и Захар Чернышёв, незаменимый Потёмкин, генерал-аншеф Юрий Броун, генерал-прокурор Александр Вяземский, подруги Прасковья Брюс и Мария Нарышкина. Неумолимое течение времени уносило современников Екатерины, и ей оставалось лишь запечатлевать их на страницах своих мемуаров.

В день пятидесятилетия своего приезда в Россию, 11 февраля 1794 года, она писала Гримму: «Да, я думаю, что здесь в Петербурге едва ли найдётся десять человек, которые бы помнили мой приезд. Во-первых, слепой дряхлый Бецкой: он сильно заговаривается и всё спрашивает у молодых людей, знали ли они Петра 1-го. Потом 78-летняя графиня Матюш-кина, вчера танцовавшая на свадьбах. Потом обер-шенк Нарышкин, который был тогда камер-юнкер, и его жена. Далее его брат обер-шталмейстер; но он не сознается в этом, чтоб не казаться старым. Потом обер-камергер Шувалов, который по дряхлости уже не может выезжать из дому, и, наконец, старуха моя горничная, которая уже ничего не помнит. Вот каковы мои современники! Это очень странно: все остальные годились бы мне в дети и внуки. Вот какая я старуха! Есть семьи, где я знаю уже пятое и шестое поколения».

Ситуация в Европе становилась всё более опасной. Императрица понимала, что «французский разврат» несёт угрозу привычному мироустройству, и иногда не могла сдержать себя. Не менее знаковой, чем дело Радищева, стала бессудная расправа с одним из самых благородных людей той поры – Николаем Ивановичем Новиковым, основателем Типографической компании. Новиков и его друзья-масоны ставили целью духовно-нравственное исправление личности на стезях христианского вероучения. Они реализовали масштабный просветительско-филантропический проект: за десять лет (1779– 1789) аренды университетской типографии было выпущено около девятисот изданий – примерно четверть всей печатной продукции того времени, в том числе первые в России женские, детские, философские, агрономические журналы, учебники, словари и т. п. Ими были открыты при Московском университете педагогическая семинария для подготовки преподавателей гимназий и пансионов, первое студенческое общество («Собрание университетских питомцев»), больница и аптека с бесплатной раздачей лекарств бедным. Студенты организованной ими переводческой семинарии обучались на средства, собранные масонами. Размах независимой от правительства общественной инициативы насторожил Екатерину, а заграничные масонские связи Новикова и его друзей и их попытки установить контакт с наследником Павлом переполнили чашу её терпения. В 1792 году она повелела начать расследование по делу просветителя. «Князь Александр Александрович! ...видя из ваших реляций, что Новиков человек коварный и хитро старается скрыть порочные свои деяния, а сим самым наводит Вам затруднения, отлучая Вас от других порученных от нас Вам дел, и сего ради повелеваем Новикова отослать в Сле-сельбургскую крепость», – приказала она 10 мая московскому главнокомандующему Прозоровскому.

Вопросы, заданные Новикову на следствии, несли отпечаток представлений императрицы о масонстве: как он обогащался за счёт обмана рядовых членов масонских лож; сколько золота было получено с помощью философского камня; насколько отступил он от православия; почему установил изменнические связи с Пруссией. Новиков не признал себя виновным в том, «чтобы против правительства какое злое имел намерение». Екатерина II, не передавая дело в Сенат, лично определила, что он виновен по шести пунктам обвинения и «по силе законов» достоин смертной казни. Собственноручный указ от 1 августа 1792 года гласил, что государыня, «следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».

Место у трона, освободившееся со смертью Потёмкина, занял 22-летний Платон Зубов – ротмистр Конной гвардии, «чернуша» и «резвуша», как называла его императрица в письмах. При жизни князя Таврического фаворит в дела не вмешивался; современники считали его «дуралеюшкой», но Екатерина верила в его таланты. Влияние Зубова стало расти: в 1792 году он был назначен генерал-адъютантом, в 1793-м – генерал -фельдцейхмейстером, екатеринославским и таврическим генерал-губернатором; в 1796-м стал главноначальствующим над Черноморским флотом и получил титул князя Священной Римской империи. Не имея ни знаний, ни способностей Потёмкина, Платон Александрович стал ближайшим советником императрицы и фактически сосредоточил в своих руках руководство внешней политикой России. Своими ордерами он управлял Новороссийским краем, никогда не выезжая на юг. В 1795 году он участвовал в переговорах о разделе Речи Посполитой и выдвинул масштабный проект войны с Турцией: одна армия, покорив Иран, должна была идти на Константинополь с востока, другая – через Балканы с запада. Частью этого плана стал Персидский поход (1796) под началом его брата Валериана. В 1796 году по инициативе фаворита началась перечеканка всей медной монеты с удвоением её номинала.