Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

Создание Министерства духовных дел и народного просвещения привело к изгнанию из Казанского и Петербургского университетов передовых профессоров и введению суровой дисциплины для предохранения студентов от «всеразрушающе-го духа вольнодумства». Не забывал царь и про полицию. При петербургском военном губернаторе была учреждена Тайная полицейская экспедиция для выявления «предметов и деяний, клонящихся к разрушению самодержавной власти». В 1805 году родился секретный Комитет для совещания по делам, относящимся к высшей полиции, через два года его сменил Комитет охранения общественной безопасности, опять-таки нацеленный на борьбу против французских происков и тайных обществ – иллюминатов и мартинистов. В 1811—1819 годах действовало уже целое Министерство полиции, опиравшееся на особые органы, существовавшие при обер-полицмейстерах обеих столиц. Помимо перечисленных инстанций, отдельный орган политического сыска имелся на юге страны – им руководил начальник южных военных поселений граф И. О. Витт. Начальство требовало от полицейских: «...одеваясь по приличию и надобностям, находиться во всех стечениях народных между крестьян и господских слуг; в питейных и кофейных домах, трактирах, клубах, на рынках, на горах, на гуляньях, на карточных играх, где и сами играть могут, также между читающими газеты – словом, везде, где примечания делать, поступки видеть, слушать, выведывать и в образ мыслей проникать возможно».

Однако разномастные структуры и непрофессиональные агенты проморгали складывание тайных обществ; империя получила небывалого прежде «врага внутреннего». Декабрист Г. С. Батеньков не без основания иронизировал: «Разнородные полиции были крайне деятельны, но агенты их вовсе не понимали, что надо разуметь под словами “карбонарии” и “либералы”, и не могли понимать разговора людей образованных. Они занимались преимущественно только сплетнями, собирали и тащили всякую дрянь, разорванные и замаранные бумажки; их доносы обрабатывали, как приходило в голову».

Восстание в Семёновском полку и рост революционных настроений среди офицерства после Заграничных походов русской армии побудили Александра I в начале 1820-х годов учредить тайную военную полицию при штабе Гвардейского корпуса. Её возглавил М. К. Грибовский – агент, внедрившийся в Коренную управу Союза благоденствия и сообщивший императору ценные сведения о составе и планах декабристского тайного общества. Грибовскому покровительствовал (и в частности, передал его записку с показаниями императору) начальник штаба Гвардейского корпуса генерал-адъютант А. X. Бенкендорф, которому вскоре было суждено занять особое место в развитии системы политического сыска.

В мае 1821 года по возвращении Александра I из-за границы генерал И. В. Васильчиков подал ему список наиболее активных членов тайного общества. Рассказывают, что царь якобы бросил список в пылающий камин, не желая знать «имён этих несчастных», ибо и сам «в молодости разделял их взгляды», и добавил: «Не мне подобает карать». При разборе бумаг после смерти царя была обнаружена записка 1824 года, где он говорил о росте «пагубного духа вольномыслия» в войсках, о существовании «по разным местам тайных обществ или клубов», с которыми связаны влиятельные генералы А. П. Ермолов, Н. Н. Раевский, П. Д. Киселёв, М. Ф. Орлов. Эти и другие сведения, поступавшие по разным каналам, послужили причиной кадровых перемещений в гвардии и армии, которые на время выбили почву из-под ног фрондирующего офицерства.

Уже в 1817 году Александр писал сестре Екатерине: «Вы спрашиваете, дорогой друг, что я поделываю. Всё то же, т. е. привыкаю всё более и более покоряться велениям судьбы и даже нахожу уже известное удовлетворение в том полном одиночестве, в каком я нахожусь». Заботы удручали, а отрешиться от них было негде. Семейная жизнь победителя Наполеона не удалась. Елизавета Алексеевна родила ему дочь Марию (1799), но девочка умерла совсем маленькой. Царь охладел к супруге. В течение пятнадцати лет его избранницей оставалась очаровательная Мария Нарышкина (в девичестве княжна Четвертин-ская), красота которой была, по словам одного из современников, «до того совершенна, что казалась невозможною, неестественною». Но отношения законных супругов оставались дружескими – Александр часто приходил к жене пить чай. Подруга императрицы графиня Прасковья Фредро рассказывала:

«В первый же год связи императора Александра с г-жой Нарышкиной, ещё прежде восшествия на престол, он пообещал ей навсегда прекратить супружеские отношения с императрицей, которая должна была остаться его женой только формально. Он долгое время держал слово и вскоре после коронации, движимый одним из тех бескорыстных порывов, что были отличительной чертой его характера, даже решил принести жертву во имя своей любви. Он задумал отречься от престола, посвятил в свои планы юную императрицу, князя Чарторыйского и г-жу Нарышкину, и было единогласно решено, что они вчетвером уедут в Америку. Там состоятся два развода, после чего император станет мужем г-жи Н[арыш-киной], а князь Адам – мужем императрицы. Уже были готовы корабль и деньги, и предполагалось, что корона перейдёт маленькому великому князю Николаю при регентше императрице Марии.

Императрица Елизавета потеряла свою дочь, что облегчало материальные трудности и делало её одинокое и растерзанное сердце доступным для решений, продиктованных отчаянием. Князь Адам, во власти сильнейшей страсти, на мгновение был увлечён такой соблазнительной перспективой; но он же первый осознал её невозможность, почувствовал угрызения совести и привёл императору доводы рассудка. Ему удалось его убедить, всё осталось по-прежнему, и по меньшей мере несколько лет империя наслаждалась покоем, но императрица Елизавета стала ещё более одинокой...

В 1806 г. было объявлено о беременности императрицы: эта новость была встречена с радостью, все ей сочувствовали после смерти её старшей дочери и желали, чтобы эта утрата была возмещена. Но г-жа Нарышкина пришла в ярость. Она требовала от императора верности, на которую сама была не способна, и с горечью осыпала его упрёками, на что он имел слабость ответить, что не имеет никакого отношения к беременности своей жены, но хочет избежать скандала и признать ребёнка своим. Г-жа Нарышкина поспешила передать другим эти жалкие слова»⁶².

От Нарышкиной Александр имел двух дочерей; но фаворитка имела и других любовников. Генерал и военный историк А. И. Михайловский-Данилевский вспоминал:

«Государь, как известно, страстно любил Марью Антоновну Нарышкину, которая, однако же, невзирая на то, что была обожаема прекраснейшим мущиною своего времени, каковым был Александр, ему нередко изменяла. В числе предметов непостоянной страсти её был и граф Ожаровский. ...Государь приблизил к себе сего последнего после Фрид-ландского сражения, в котором убили брата его... государь, чтобы утешить его в сей потере, осыпал его милостями. Граф Ожаровский заплатил за сие неблагодарностию, заведя любовную связь с Нарышкиною. Государь, заметя оную, начал упрекать неверную, но сия с хитростию, свойственною распутным женщинам, умела оправдаться и уверить, что связь её с Ожаровским была непорочная и что она принимала его ласковее других, потому что он поляк и следственно её соотечественник и что она находится в самых дружеских отношениях к его матери. Вскоре, однако же, измена обнаружилась, ибо по прошествии малого времени государь застал Ожаров-ского в спальной своей любезной и в таком положении, что не подлежало сомнению, чтобы он не был щастливым его соперником. Кто бы на месте государя не отмстил дерзкому и удержал бы порыв своего гнева? Посмотрим, что сделал Александр.

Он призвал к себе своего соперника, им облагодетельствованного, и сказал ему: “Ты знаешь, сколь нещастий я имел в жизни, но у меня оставалась одна отрада, единственное утешение в свете – в любви Марьи Антоновны, и ты, похитив её сердце, лишил меня моего благополучия, но мстить я тебе не стану; дружеская связь, до сего времени между нами существовавшая, прерывается; ежели ты желаешь, то ты можешь оставаться по-прежнему при мне генерал-адъютантом. Я тебе не буду ни в чём отказывать и позволяю тебе отныне впредь просить всего, что ты ни пожелаешь. Вот моё мщение”».

24-летняя императрица замкнулась во дворце, появляясь лишь на официальных церемониях. Неожиданно для самой себя она увлеклась кавалергардским офицером Алексеем Охотниковым. Недавно найденный дневник императрицы показывает, как зарождалось и росло её чувство: «Воскресенье 6 декабря 1803... Невыразимое счастье после томительной неуверенности. Портрет. Я его видела, прикасалась к нему, упивалась им, осыпала его поцелуями. О, если бы этот портрет умел говорить, он поведал бы тому, с кого он писан, о вещах, в которых тот, быть может, не сомневается». Скорее всего, именно этот миниатюрный портрет Охотникова был найден и сожжён Николаем I после смерти Елизаветы Алексеевны вместе с её письмами. У неё недостало сил противостоять этой любви – 3 ноября

1806 года она родила дочь Елизавету, которую Александр признал, но не любил. Возлюбленный государыни умер в январе

1807 года от «грудной болезни» – скоротечного туберкулёза; в следующем году умерла и рождённая от него дочь.

В июне 1824 года, во время воинского смотра узнав о смерти своей любимой семнадцатилетней внебрачной дочери Софии, император страшно побледнел; однако не прервал занятий и только сказал: «Я наказан за все мои прегрешения». Приближённые Александра отмечали, что он становился всё мрачнее, стал чаще уединяться. «Возносясь духом к Богу, – писал император в 1818 году графине Софье Соллогуб, – я отрешился от всех земных наслаждений. Призывая к себе на помощь веру, я приобрёл такое спокойствие, такой мир душевный, какие не променяю на любые блаженства здешнего мира. Если бы не эта вера, святая, простая, чистая, которая только одна вознаграждает меня за все тяготы, сопряжённые с моим званием, что другое могло бы дать мне силы к перенесению его бремени? Обязанности, налагаемые на нас, надо исполнять просто...»

Одно время царь увлёкся мечтами об «общеевропейской религии» и проявлял интерес к христианским объединениям (чешским «моравским братьям», английским квакерам) и учениям мистиков вроде И. Г. Юнга-Штиллинга, предвещавшего конец истории в 1836 году. С 1813 года под покровительством государя развернуло свою деятельность Библейское общество, целью которого было распространение христианского учения и обеспечение «всякого христианского вероисповедания Библиями тех самых изданий, которые почитаются исправнейшими; доводить Библию до рук азиатских в России народов из магометан и язычников состоящих, каждому равномерно на его языке...». С 1813 до 1826 года было издано свыше полумиллиона экземпляров Ветхого и Нового Завета на сорока одном языке. Министерство духовных дел и народного просвещения руководило одновременно делами всех конфессий в России, школами и университетами. Однако православные иерархи были недовольны присутствием в Обществе католических и протестантских проповедников. В 1824 году близкие к Александру архимандрит новгородского Юрьева монастыря Фотий и Аракчеев уговорили его остановить деятельность Библейского общества и ликвидировать необычное министерство.

Благочестивый государь стремился улучшить положение духовенства, чтобы усилить его нравственное влияние. Была создана система подготовки кадров: уездные духовные училища, духовные семинарии, духовные академии. Приходское духовенство и монастыри были освобождены от поземельного налога и прочих натуральных и денежных повинностей и от воинского постоя; увеличены постоянные оклады священников и причта. Но при этом Церковь оставалась под бдительным государственным контролем: царские указы окончательно отменили право выбора прихожанами приходских священников. Не случайно граф Аракчеев в 1825 году передал министру внутренних дел «высочайшее повеление» всем губернским властям: не допускать, чтобы традиционное угощение священника сопровождалось приведением его «в нетрезвое положение», поскольку «случалось, что быв оные напоены допьяна, от таковых угощений некоторые из них, духовных, скоропостижно умирали».

Лейб-хирург Дмитрий Климентьевич Тарасов отмечал: «Император был очень религиозен и истинный христианин. Вечерние и утренние свои молитвы совершал он на коленях и продолжительно, отчего у него на верху берца у обеих ног образовалось очень обширное омозоление общих покровов, которое у него оставалось до его кончины». По его повелениям было начато возведение крупнейших храмов Москвы и Петербурга – Христа Спасителя в Москве в память победы в Отечественной войне и Исаакиевского в Петербурге.

Царь всё чаще говорил о желании отказаться от власти. Однако ни у него, ни у объявленного официальным преемником брата Константина не было наследников. Александр I побудил Константина отказаться от трона и манифестом от 16 августа 1823 года передал право на престолонаследие младшему брату Николаю. Однако царь не объявил об этом акте – возможно, опасался каких-либо движений против него с использованием имени великого князя, – создав таким образом ситуацию междуцарствия, чем воспользовались декабристы.

В последнее десятилетие царствования Александра не было ни одного года, когда бы он не совершал длительных поездок по России. В 1816 году он посетил Киев и Варшаву; в 1817-м – Витебск, Могилёв, Киев, Полтаву, Харьков, Курск, Орёл, Калугу, Москву; в 1818-м после Варшавы двинулся в Крым; в 1819-м ездил в Архангельск, Петрозаводск, Финляндию. В 1820 году царь совершил длительную поездку в Осташков, Тверь, Москву, Рязань, Козлов, Липецк, Воронеж, Обо-янь, Чугуев, Харьков, Полтаву, Кременчуг, Умань, Острог, Владимир-Волынский, Варшаву. В 1821 году он отправился в Витебск; в 1822-м – в Псков, Динабург, Белосток, Вильно и опять в Варшаву. В 1823-м ездил по Новгородской губернии и в Старую Руссу, а затем отправился в Мценск, Орёл, Карачев, Брянск и далее на Украину. Во время длительного путешествия в 1824 году Александр посетил Торопец, Боровск, Рязань, Тамбов, Пензу, а затем поехал дальше на восток – в Симбирск, Ставрополь (Волжский), Самару, Бузулук, Оренбург, Екатеринбург, Пермь, Вятку, Вологду.

Как благочестивый паломник посещал он обители и встречался с прославленными подвижниками: в Саровской пустыни беседовал с отцом Серафимом, в Киево-Печерской лавре побывал на исповеди у слепого иеросхимонаха старца Вассиа-на, в Валаамском Спасо-Преображенском монастыре выстаивал всю монастырскую вечернюю службу и подолгу разговаривал за чаем с одним из старцев, а в четыре часа утра один, без свиты, первым был у дверей собора, ожидая начала нового богослужения. В 1824 году император долго молился в Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре у мощей Димитрия Ростовского, а потом беседовал со старцем Амфилохием. Он посещал церковную службу в городских соборах и даже в сельских церквях, где его огорчало «козлогласование»; однажды в октябре 1824 года в одном из сельских храмов он даже сам пел на клиросе вместе с доктором Тарасовым, бывшим семинаристом.

Как государь он посещал присутственные места, инспектировал воинские части. По прибытии в Пермь Александр прежде всего посетил госпитальные помещения, включая прачечную с кухней, где попробовал приготовленную для больных еду. На дороге из Перми в Вятку ему встретились три партии этапируемых арестантов, которым он, согласно русской традиции, подарил в общей сложности пять тысяч рублей. В Вятке царь остался недоволен увиденным и к тому же получил донесения ревизоров о выявленных злоупотреблениях губернатора П. М. Добрынского, который был тут же отрешён от должности и отдан под суд.

Александр как будто заново открывал для себя страну, которую не успел как следует узнать в круговороте военных и дипломатических дел. На Миасском золотом прииске он взял в руки лопату, а на кузнице Нижнеисетского завода в Екатеринбурге выковал два гвоздя и топор. Он и умер в дороге, чего ни с одним другим государем не случалось.

После путешествия в Екатеринбург и Пермь Александр желал посетить Сибирь – Тобольск и Иркутск. Однако осенью 1824 года тяжело заболела его жена. «Мы здесь уже около недели и в беспокойстве о здоровье императрицы Елизаветы Алексеевны, которая от простуды имела сильный кашель и жар, – сообщал в письме Н. М. Карамзин. – Я видел государя в великом беспокойстве и в скорби трогательной: он любит её нежно. Дай Бог, чтобы они ещё долго пожили вместе в такой любви сердечной!» Супруги решили ехать на юг.

В июле 1825 года Александр получил от унтер-офицера южных военных поселений Шервуда новые сведения о заговоре, зреющем в расквартированных на юге войсках. По указанию царя началось выявление членов и руководителей тайной организации. 1 сентября Александр выехал из Петербурга, намереваясь посетить южные военные поселения, Крым и Кавказ. В сентябре он был уже в Таганроге. Туда же приехала Елизавета Алексеевна. «Жизнь пошла совсем помещичья, без всякого церемониала и этикета, – писал Карамзин. – Их величества делали частые экскурсии в экипаже, вдвоём, по окрестностям, оба восхищались видом моря и наслаждались уединением. Государь совершал, кроме того, ежедневные прогулки пешком; трапезы тоже обыкновенно происходили без лиц свиты, словом, всё время протекало так, что супруги оставались часами вместе и могли непринуждённо беседовать между собой, так, как это было им приятно». 20 октября император отправился в Крым, где посетил Симферополь, Алупку, Ливадию, Ялту, Балаклаву, Севастополь, Бахчисарай, Евпаторию. Он купил имение «Ореанда» на южном берегу и заявлял: «Я поселюсь в Крым... я буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку».

Двадцать седьмого октября на пути из Балаклавы в Георгиевский монастырь царь, ехавший верхом в одном мундире при сыром пронизывающем ветре, простудился и возвратился в Таганрог уже больным. Он считал болезнь обычным недомоганием и сначала даже отказывался лечиться. Лейб-медики констатировали «желчную лихорадку»; современные врачи предполагают геморрагическую лихорадку, скоротечный менингит или даже брюшной тиф. Лейб-медик Виллие фиксировал в дневнике состояние венценосного пациента:

«...7 ноября. Эта лихорадка имеет сходство с эпидемическою крымскою болезнью. Приступы болезни слишком часто повторяются...

10 ноября. Начиная с 8-го числа я замечаю, что что-то такое занимает его более, чем его выздоровление, и смущает его душу... Ему сегодня хуже...

11 ноября. Болезнь продолжается; внутренности ещё довольно нечисты... Когда я ему говорю о кровопускании и слабительном, он приходит в бешенство и не удостаивает говорить со мною. Сегодня мы, Стофреген (личный врач императрицы. – И. К.) и я, говорили об этом и советовались.

12 ноября. Как я припоминаю, сегодня ночью я выписал лекарства для завтрашнего утра, если мы сможем посредством хитрости убедить его употребить их. Это жестоко. Нет человеческой власти, которая могла бы сделать этого человека благоразумным. Я несчастный.

13 ноября. Всё пойдёт скверно, потому что он не дозволяет, не соглашается делать то, что безусловно необходимо. Эта склонность ко сну – очень плохое предзнаменование. Его пульс очень неправильный, слаб, и будет выпот без ртутных средств, кровопускания, мушки, горчицы, мочегонного и очистительного.

14 ноября. Всё очень нехорошо, хотя у него нет бреда. Я намерен был дать соляной кислоты с питьём, но получил отказ по обыкновению: “Уходите прочь”. Я заплакал, и, видя это, он мне сказал: “Подойдите, мой милый друг. Я надеюсь, что вы не сердитесь на меня за это. У меня свои причины”.

15 ноября. Сегодня и вчера, что за печальная моя должность объявить ему о близком его разрушении в присутствии её величества императрицы, которая отправилась предложить ему верное лекарство. Причащение Федотовым. Его слово после того.

16 ноября. Всё мне кажется слишком поздно. Только вследствие упадка сил физических и душевных и уменьшения чувствительности удалось дать ему некоторые лекарства после святого причастия и увещаний Федотова.

17 ноября. От худого к худшему. Смотрите историю болезни...

18 ноября. Ни малейшей надежды спасти моего обожаемого повелителя. Я предупредил императрицу и кн. Волконского и Дибича, которые находились, первый у него, а последний внизу у камердинеров.

19 ноября. Её величество императрица, которая провела много часов вместе со мною одна у кровати императора все эти дни, оставалась до тех пор, пока наступила кончина в 11 часов без 10 минут сегодняшнего утра»⁶³.

Последним распоряжением Александра I был отданный начальнику военных поселений Витту приказ арестовать П. И. Пестеля и других руководителей заговора.

«Наш ангел на небесах, а я, несчастная, на земле», – писала Елизавета Алексеевна о кончине супруга. Жизнь императрицы закончилась в Белёве через несколько месяцев после смерти Александра на обратной дороге из Таганрога в Петербург. Кончина ещё не старого государя (ему шёл 48-й год), ранее не болевшего, породила различные слухи и предположения. Наиболее распространённым стало предание о том, что Александр скрывался в Сибири под именем «таинственного старца» Фёдора Кузьмича.

Глава тринадцатая ОТЕЦ-КОМАНДИР

Он строг, суров и непреложно следует принципам и собственному пониманию долга – ничто на свете не может заставить его этим принципам изменить.

Королева Виктория

«Что он для меня создал»

«Самый красивый мужчина Европы» при жизни и «незабвенный» по смерти вскоре стал в глазах общества символом косности, формализма и деспотизма. Однако царствование Николая I, традиционно воспринимаемое как эпоха застоя, поражает внутренней противоречивостью: золотой век русской культуры – и вопиющее крепостничество, систематизация законов – и неприкрытый произвол власти, высокий международный престиж – и позорный проигрыш в Крымской войне.

Третий сын великовозрастного наследника Павла Петровича и его супруги Марии Фёдоровны родился 25 июня 1796 года. Екатерина II ещё успела понянчить очередного внука и писала своему корреспонденту барону Гримму: «Мамаша родила огромного малыша. Голос у него бас... длиною он аршин без двух вершков (62 сантиметра), а руки немного поменьше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря». Однако этого «рыцаря», в отличие от его старших братьев Александра и Константина, она к великим делам не предназначала. Ему предстояло стать военным; в 1799 году он впервые надел мундир лейб-гвардии Конного полка как его шеф и генерал-лейтенант по чину, в 1800-м стал командиром лейб-гвардии Измайловского полка и с тех пор постоянно носил зелёный измайловский мундир.

Образование Николая было домашнее с военным уклоном, которое сам он впоследствии считал совершенно неудовлетворительным. Много лет спустя он вспоминал: «В учении я видел одно принуждение и учился без охоты. Меня часто и, я думаю, не без причины, обвиняли в лености и рассеянности, и нередко граф Ламсдорф меня наказывал тростником весьма больно среди самых уроков».

Однако военный порядок и дисциплина всегда были Николаю по сердцу. В воспоминаниях он писал: «Одни военные науки занимали меня страстно, в них одних находил я утешение и приятное занятие». Юриспруденцию, философию и прочие гуманитарные «рассуждения» Николай не любил («Лучшая теория права, – говорил он, – добрая нравственность, и она должна быть в сердце независимо от этих отвлечённостей и иметь своим основанием религию»), зато прекрасно разбирался в артиллерии и фортификации; но больше ему нравилось инженерное дело. «Мы – инженеры!» – любил повторять будущий царь. Повоевать он не успел: молодых великих князей Николая и Михаила выпустили из России только в 1814 году, под занавес долгой войны с Наполеоном. Зато по дороге, в Берлине, произошло его знакомство с дочерью союзника, прусского короля Фридриха Вильгельма III, и в октябре 1815 года последовало официальное извещение о помолвке. В 1817 году Николай женился на своей избраннице, принцессе Шарлотте Каролине Фредерике Луизе, ставшей в православии Александрой Фёдоровной.

Николай был не только счастливым мужем и отцом, но и бравым служакой – он стал генерал-инспектором по инженерной части и шефом лейб-гвардии Сапёрного батальона, затем командиром бригады 1-й гвардейской дивизии. В этом качестве он постоянно проводил смотры и учения, посещал находившуюся под его началом школу гвардейских подпрапорщиков, наблюдал за строительством укреплений в Кронштадте. К своим обязанностям великий князь относился серьёзно, начальником был строгим, вникал в мелочи и стремился во всём навести порядок. Однако в гвардии его не очень уважали по причине отсутствия боевого опыта и не любили за придирчивость и порой пренебрежительное отношение к офицерам. От тягот службы великий князь отдыхал в кругу семьи: рисовал, изредка музицировал, читал – часто в комнатах жены, а то и спал днём у неё. Гости у четы были немногочисленными. Николай и Александра редко наносили визиты и посещали балы.

Так бы и тянулась жизнь любезного мужа и генерала-стро-евика, но летом 1819 года император Александр объявил, что следующий из братьев, Константин, не желает царствовать и престол переходит к Николаю. В 1823 году Александр I подписал манифест, объявлявший великого князя Николая Павловича наследником престола. Николай о нём знал, но едва ли был знаком с текстом строго секретного документа. А сам Александр по-прежнему не привлекал брата к делам, даже не ввёл его в состав Государственного совета и других высших учреждений – то ли показывал, что может передумать, то ли опасался какого-либо «движения» в пользу великого князя. Так старший брат, возможно, и не желая того, «подложил свинью» младшему: великий князь не был допущен к государственным делам, не общался с сановниками и не воспринимался обществом как будущий государь.

Узнав о смерти Александра, 27 ноября 1825 года взволнованный Николай записал в дневнике: «...конец всему, нашего Ангела нет больше на этой земле! – конец моему счастливому существованию, что он для меня создал!» – и немедленно принёс присягу Константину: «...все делают то же, я подписываю и иду созвать караулы сделать то же, начал с пикета гренадер, рота Ангела Преобр[аженского], рыдания и повиновение, также с кавалергардами». Присягнули поспешно, не следуя законному порядку и без торжественной благопристойности церемонии.

Эта странная присяга, игнорировавшая секретные документы об отречении Константина и переходе престола к Николаю, стала началом династического кризиса. Причины её до сих пор вызывают споры. Одни историки говорят о великодушии Николая, не пожелавшего обойти старшего брата; другие – о том, что Николай не мог поступить иначе, ибо не видел документов, обосновывающих его права, и не был уверен в их существовании; третьи настаивают, что молодой великий князь сделал это под давлением гвардейских командиров, сторонников Константина. Однако не стоит забывать и о том, что после внезапной смерти Александра в Таганроге для большинства подданных императором стал Константин. К тому же нужно учитывать и двадцатилетнюю разницу в возрасте между старшими и младшими сыновьями Павла. 29-летний Николай никогда в управлении страной не участвовал и мог быть просто растерян – на него свалился не подарок, а тяжкое бремя. Сам он писал об этом во вступлении к своим запискам: «...Я себя спрашивал, кто большую приносит из нас двух жертву: тот ли, который отвергал наследство отцовское под предлогом своей неспособности и который, раз на сие решившись, повторял только свою неизменную волю и остался в том положении, которое сам себе создал сходно всем своим желаниям, – или тот, который, вовсе не готовившийся на звание... и который должен был жертвовать всем, что ему было дорого, дабы покориться воле другого? Участь страшная».

Однако Константин Павлович престола не принял, подтвердил письмом свой отказ от наследования, присягнул в Варшаве Николаю и ехать в Петербург не пожелал. Неразбериха на троне создала междуцарствие, которым воспользовались члены тайного общества для выступления. 12 декабря Николай принял решение объявить себя императором. Спустя два дня он сообщил о своём восшествии на престол сестре Марии Павловне: «Пожалейте несчастного брата – жертву воли Божией и двух своих братьев! Я удалял от себя эту чашу, пока мог, я молил о том Провидение, и я исполнил то, что моё сердце и мой долг мне повелевали... Молитесь, повторяю, Богу за вашего несчастного брата; он нуждается в этом утешении – и пожалейте его!»

Ему присягнули Государственный совет и другие высшие государственные учреждения. Но первый день нового царствования начался восстанием на Сенатской площади. Молодой царь сумел сохранить самообладание – и когда столкнулся лицом к лицу с восставшими лейб-гренадерами поручика Николая Панова у ворот Зимнего дворца («...на моё “стой” отвечали мне: “Мы за Константина”; я указал им на Сенатскую площадь и сказал: когда так, то вот вам дорога, и вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска и присоединилась без препятствий к своим одинаково заблуждённым товарищам»), и когда уговаривал стоявшие на площади мятежные полки подчиниться, стоя на виду у мятежного каре. «Самое удивительное, – говорил он впоследствии, – что меня не убили в тот день».

Когда уговоры не подействовали, он пустил в ход артиллерию и восставшие были разгромлены. «Страх, братец ты мой, как вспомнить. На улице это трупы; снег это весь перемят и смешен с грязью и с кровью. Стоны, стоны на площади-то. Кому руку оторвало, кому ногу, кому пробило бок, кому челюсть вывернуло. Некоторых толпа раздавила совсем и кишки выдавила, и лицо как блин сделала...» – вспоминал помощник квартального надзирателя Первой Адмиралтейской части Петербурга о том, как выглядело место, где недавно стояли восставшие. А в это время в церкви Зимнего дворца служили благодарственный молебен; Николай I и его жена молились на коленях. Трагические события 14 декабря оставили глубокий след в душе императора. Он был твёрдо уверен, что спас Россию от неминуемой гибели и исполнил свой «ужасный долг», как он назвал в письме матери утверждение смертного приговора пятерым декабристам.

«Дуб телом и душою»

Двадцать второго августа 1826 года в Успенском соборе Московского Кремля состоялась коронация императора Николая I и его супруги. Затем последовали балы у послов Англии и Франции, графини Орловой и князя Н. Б. Юсупова. Девичье поле, отведённое под народный праздник, уставили накрытыми скатертями длинными столами и скамейками. «На этих столах, – вспоминал М. Назимов, очевидец праздника 16 сентября 1826 года, – установлено было бесчисленное количество разрезанных на куски окороков, говядины, телятины, баранов с золотыми рогами, пирогов, колбас, сыров и прочего, а посредине столов возвышались пирамидами разные печенья. В интервалах между столами находились фонтаны с бассейнами красного и белого вина. За столами в разных местах помещались открытые увеселительные балаганы, карусели, качели, столбы с сюрпризами, труппы волтижёров и прочее, с музыкою и песенниками». Фрукты и разные лакомства развешивали на деревьях. По краю площади были устроены крытые трибуны для «чистой публики», приглашённой полюбоваться на народное гулянье, и императорская ложа в отдельном павильоне.