Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

Основанные Петром I училища продолжали свою деятельность, несмотря на скудость отпускаемых средств и суровые порядки. По ведомости 1729 года в московских Спасских школах обучалось всего 259 человек. Из них «бежали на Сухареву башню в математическую школу в ученики 4... из философии бежал в Сибирь 1, из риторики гуляют 3, из пиитики 2». В Холмогорах юный Ломоносов уже открывал «врата своей учёности» – учебники грамматики и арифметики...

Дневник украинского полковника Якова Андреевича Марковича за 1728—1729 годы постоянно фиксирует в обыденной жизни Москвы детали нового быта: в Грановитой палате устраивались ассамблеи, на улице можно было зайти в «кофейный дом», а о новостях из Лондона, Парижа, Вены и даже Лиссабона прочитать в газете, приходившей из Петербурга с месячным опозданием. В повседневный обиход вошли «Канарский цукор», кофе по 20 алтын за фунт; а вот чай был ещё дорог (фунт стоил целых шесть рублей) и несоизмерим по цене с икрой (пять копеек за фунт). Обыватель мог развлечься карточной игрой «шнип-шнап» (немецкая колода стоила восемь копеек). Для любителей более серьёзных занятий продавались учебники (первый отечественный курс истории, «Синопсис», стоил 50 копеек), «Политика» Аристотеля, «книжка об орденах» и «коронные конституции» Речи Посполитой. Можно было приобрести в тележном ряду «английскую коляску», купить слугам «немецкие кафтаны» по 2 рубля 25 копеек, а для самих хозяев – китайские фарфоровые чашки (по 50 копеек), «померанцевые деревья с плодами» (пять рублей) и приборы barometrum и thermomethrum (за оба – полтора рубля)¹⁶.

Хотя старшие из князей Долгоруковых не жаловали иноземцев, никаких альтернативных программ и тем более планов реставрации допетровских порядков они не имели. Для них важнее было подчинить юного государя своему влиянию и оттеснить любых возможных соперников в борьбе за власть. Верховный тайный совет от имени императора без всякого суда принял решение «за многие и важнейшие к нам и государству нашему и народу показанные преступления» сослать Менши-кова в Берёзов – маленький сибирский посёлок на Нижней Оби у самого полярного круга. В апреле 1728 года бывший светлейший князь отправился с женой и детьми в последнее путешествие.

Однако новые правители в точности повторяли тактику Меншикова в отношении возможных конкурентов. Попали в немилость и были удалены от двора камер-юнкер Алексей Татищев и родственник царя Александр Нарышкин. Были пресечены попытки выйти «в случай» представителей семьи Голицыных: двор покинули фельдмаршал М. М. Голицын, его зять граф Александр Бутурлин и молодой камергер Сергей Голицын. Подозрения вызывала и дочь Петра I Елизавета, шокировавшая московское общество «весьма необычным поведением». Она часто сопровождала племянника на охоту, и тот настолько сильно привязался к весёлой тётушке, что это стало беспокоить двор и дипломатический корпус. «Остерман заметил, что большой риск оставлять его одного с принцессой Елизаветой, и в этом отношении, безусловно, необходимо иметь постоянный надзор за ними», – докладывал обстановку при русском дворе французский резидент Маньян. Опасения членов Верховного тайного совета усилились, когда после смерти сестры императора Натальи Елизавета имела все шансы стать основной претенденткой на трон. Но её любовные похождения в конце концов позволили Долгоруковым дискредитировать цесаревну.

Борьба против Меншикова на короткое время сплотила клан Долгоруковых. Как только светлейший князь перестал являться препятствием, мешавшим им закрепиться у трона, родственники стали оттирать друг друга. Посольские донесения 1728—1729 годов рисуют картину постоянных склок внутри «мишурного семейства», боровшегося за царские милости. Сначала князь Алексей поссорился с Остерманом – да так, что оба «поклялись погубить друг друга», затем он поругался с собственным сыном. В сентябре 1728 года Лефорт отмечал: «Семейство Долгоруковых состоит из трёх партий, противных друг другу; барон Остерман сумел приобрести себе доверие всех и даже служить им в роде оракула». С помощью фельдмаршала В. В. Долгорукова удалось достичь примирения Остер-мана и князя Ивана, но оно вызвало зависть отца. По сведениям испанского посланника, Алексей Долгоруков приложил все усилия к тому, чтобы поссорить Петра II с князем Иваном и «провести» в фавориты другого своего отпрыска, Николая. С помощью царицы-бабушки Евдокии Лопухиной интриган хотел удалить от Петра и самого Остермана, но столкнулся с достойным противником и вынужден был отступить.

Благодаря таким отношениям в своём окружении Пётр II получал уроки лицемерия, овладевал премудростью подлаживаться к соперничавшим сторонам. «Нельзя не удивляться умению государя скрывать свои мысли; его искусство притворяться замечательно. На прошлой неделе он два раза ужинал у Остермана, над которым он в то же время насмехался в компании Долгоруковых; перед Остерманом же он скрывал свои мысли: ему он говорил противоположное тому, в чём он уверял Долгоруковых», – удивлялся Лефорт зимой 1729 года. Это соперничество могло бы помочь молодому государю, при наличии желания и воли, постичь тонкости управления людьми и утвердить себя в качестве настоящего монарха – но этого желания он как раз и не проявлял.

Несостоявшаяся свадьба

Большие надежды окружение Петра II и иностранные дворы связывали с будущей женитьбой императора. В числе возможных претенденток назывались прусская и австрийская принцессы, дочери герцогов Мекленбургского и Бевернского. Но у Долгоруковых были свои планы. В дипломатических донесениях из Москвы всё чаще встречалось имя Екатерины, сестры

Ивана Долгорукова, хорошенькой, самолюбивой и капризной восемнадцатилетней особы. Дочери Алексея Григорьевича были непременными участницами путешествий императора, который к тому же подолгу гостил в Горенках, подмосковной усадьбе Долгоруковых. Любезная настойчивость хозяина и красота его дочери привели к тому, что четырнадцатилетний Пётр II был вынужден просить её руки.

Помолвка императора состоялась 30 ноября 1729 года с большой торжественностью. На церемонию в Лефортовский дворец царская невеста прибыла в роскошной карете и с большой свитой. Под гром пушек Феофан Прокопович совершил обряд обручения. Вслед за ним молодых поздравляли высшие чины империи и дипломатический корпус. Торжество завершилось балом. Однако блеск праздника не мог заглушить голоса недовольных. В светских разговорах постоянно упоминался ссыльный светлейший князь, действия которого полностью повторяли новые временщики. Ещё никто не знал, что в эти дни за три тысячи вёрст от Москвы друг за другом скончались несостоявшийся тесть и «порушенная невеста» Петра, и не предвидел, что Долгоруковым вскоре придётся разделить их участь.

В Москве шли балы и фейерверки, начинались приготовления к царской свадьбе, назначенной на 19 января. Екатерину Долгорукову, как ранее её предшественницу, указано было поминать при богослужении. Придворный живописец И. Люд-ден писал её портрет. Счастливый отец невесты уже получил в подарок 12 тысяч крестьянских дворов – около сорока тысяч крепостных. Его сын и ближайший друг Петра II по примеру Меншикова добился титула князя Римской империи, стал майором гвардии и выбрал себе спутницу жизни – наследницу одной из первых фамилий империи Наталью Шереметеву. Впоследствии она, схимонахиня Нектария, в записках трогательно и правдиво рассказала о своей трагической судьбе, страшной участи мужа и его родственников...

Но тогда они не подозревали об очередном повороте колеса Фортуны. Однако внимательные наблюдатели отмечали холодность Петра к невесте и его высказывания о новых родственниках как о «двуногих собаках». Царь тайно посетил Елизавету, несколько раз по ночам скрытно встречался с Ос-терманом, который дал понять, что ему не нравится этот брак. Неожиданно Остерман «заболел» – с 3 ноября он не появлялся на заседаниях Верховного тайного совета. Пётр II впервые отказался от охоты, собирался раздать желающим всех своих собак и даже стал прилежно заниматься. Всё это было странно; герцогу де Лириа в те дни казалось, что «в воздухе собиралась гроза».

Шестого января, на Крещение, император подписал последний в своей жизни указ об обмене московского двора графа Саввы Рагузинского на 800 дворов в Комарицкой волости Севского уезда. На параде его величество «перед Преображенским полком в строевом убранстве изволил идти в полковничьем месте». В этот же день его видели отправлявшимся в санях вместе с невестой на водоосвящение. Он долго пробыл на льду реки среди войск.

Современники единодушно утверждали, что уже вечером того же дня Пётр заболел оспой, от которой совсем недавно умерли австрийский император Иосиф I и испанский король Луис. Но англичанин Рондо узнал об этом только 12-го, а Лефорт – 13-го числа, когда появилось официальное сообщение о болезни императора, которая уже якобы не представляла опасности для его здоровья. В таком духе и составляли дипломаты донесения своим дворам. За кулисами же вокруг больного мальчика-императора разворачивалась очередная интрига. Еще 15 января Алексей и Сергей Григорьевичи Долгоруковы стали выдвигать требования о передаче короны царской невесте. 17 января 1730 года они составили подложное завещание императора. Один из экземпляров подписал за царя Иван Долгоруков, а второй держал наготове, чтобы дать подписать Петру, если тот придёт в сознание. Отец невесты был готов даже обвенчать умиравшего императора. Но намерения временщиков были пресечены Остерманом, безотлучно находившимся у постели Петра II. Положение Долгоруковых ослаблялось несогласием внутри семейства: фельдмаршал Василий Владимирович открыто протестовал против любых планов захвата престола.

В ночь на 19 января Пётр II умер, по официальной версии, «болезнуя оспою». Его последние слова были: «Запрягайте сани, хочу ехать к сестре...» 11 февраля 1730 года москвичи проводили в последний путь внука Петра I. Он, единственный из наследников великого императора, по древней традиции был похоронен в Архангельском соборе Московского Кремля. Юный государь был последним мужчиной из рода Романовых – отныне страной будут управлять представители женской линии династии.

Любой неожиданный поворот событий и отсутствие достоверной информации заставляли современников сомневаться в официальной трактовке событий. Лефорт уже 20 января представил две версии случившегося. Согласно первой, смерть ускорило «худосочие» императора вследствие изнурительных охотничьих экспедиций; по другой – врачи во главе с президентом Академии наук Л. Блюментростом вовремя не распознали болезнь и лечили не оспу, а лихорадку. Помимо этого, существовало и мнение, что уже выздоравливавший Пётр II сам открыл окно и застудился.

Остерман ещё в 1728 году делился с Минихом, что «образ жизни, который принуждают вести молодого государя, очень скоро приведёт его к могиле». Австрийский и испанский послы обязательно оповещали свои дворы о любом недомогании императора; в их сообщениях можно найти указания на усталость и болезненный вид Петра II зимой 1729/30 года. С другой стороны, незадолго до смерти царь был здоров и даже совершил двухдневную поездку за город. Возможно, Петра хотели удержать дома, но он всё-таки вырвался из-под опеки своих новых «родственников» и простудился во время катания. Неизвестно, каким образом и от чего его лечили. Во всяком случае, эта смерть была неожиданной и сразу нарушила хрупкую стабильность в «верхах».

Трудно, конечно, говорить о политическом курсе страны, на престоле которой сидел ребёнок, к тому же не отличавшийся примерным поведением. Но как бы ни оценивать этот короткий период российской истории, нельзя не заметить, что, несмотря на бездействие, а порой и скрытое противодействие «верхов», новые явления во всех сферах общественной жизни неудержимо пробивали себе дорогу – Россия входила в свою Новую историю и своё Возрождение. Господство крепостничества, консервативные традиции, грубая роскошь двора лишь сильнее оттеняли достигнутые успехи – развитие производства на современных заводах и «коммерции», экспериментальную науку. Рядом с кабаками и застенками Антиох Кантемир сочинял первые сатиры и переводил «Разговоры о множестве миров» француза Фонтенеля, а вернувшийся из Сорбонны Василий Тредиаковский готовил реформу русского стихосложения и издавал первую в России любовно-галантную повесть «Езда в остров Любви».

Трудно сказать, каким мог бы стать повзрослевший Пётр II. Однако в глазах многих его подданных он навсегда остался «добрым царём». Печальная судьба мальчика-императора отразилась в народных песнях:

Ах ты, дедушка родимый,

Меня ты покидаешь!

Кому царство оставляешь?

Мне ли царство содержать?

Господа ныне большие Изведут меня в минуту...

Глава седьмая ГРОЗНАЯ ВДОВА

...Народ был порядочно управляем. Не был отягощён налогами, законы издавались ясны, а исполнялись в точности, страшилися вельможи подать какую причину к несчастию своему.

М. М. Щербатов

Курляндская затворница

Времена Анны Иоанновны (1730—1740) были не самыми гуманными; но когда в России они были иными? Особых оснований для того, чтобы быть нежной и ласковой, императрица не имела. Племянница Петра I, нелюбимая дочь вдовы его старшего брата Ивана Алексеевича, царицы Прасковьи Фёдоровны Салтыковой, не рассматривалась в качестве наследницы трона, росла в подмосковном Измайлове и стала первой за время существования династии русской принцессой, которой, вопреки традициям московского двора, предстояло отбыть в чужие края. После полтавской победы Пётр I решил выдать племянницу замуж за молодого курляндского герцога. Её согласия никто и не думал спрашивать – Анна стала очередной и не самой важной ставкой во внешнеполитической игре царя.

По воле дяди семнадцатилетняя Анна в октябре 1710 года была обвенчана с герцогом маленькой, но пока независимой Курляндии (южной части современной Латвии) Фридрихом Вильгельмом. На свадьбе Пётр усердно «трактовал» жениха – по выражению самого царя, «до состояния пьяного немца». От этого или от каких других хворей герцог скончался на пути домой, и Анна осталась вдовой. Прав на управление страной она не имела (герцогом стал дядя покойного Фердинанд), но Курляндия должна была оставаться в сфере влияния России; Пётр распорядился отправить молодую вдову вместе с маленьким двором в столицу герцогства Митаву «ради резиденции её». Племяннице выделили несколько имений, которыми ведал её обер-гофмейстер Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин.

Вдовствующая герцогиня оказалась бедной родственницей, которой поначалу даже негде было жить. Анна вечно нуждалась в деньгах, но терпела. В письмах «батюшке-дядюшке»

Петру и «матушке-тётушке» Екатерине она посылала поздравления с церковными и семейными праздниками, справлялась о здоровье и иногда жаловалась:

«Всемилостивейший государь батюшка-дядюшка! Известно вашему величеству, что я в Митаву с собою ничего не привезла, а в Митаве ж ничего не получила и стояла в пустом мещанском дворе, того ради, что надлежит в хоромы, до двора, поварни, конюшни, кареты и лошади и прочее – всё покупано и сделано вновь. А приход мой с данных мне в 1716 году деревень денгами и припасами – всего 12 680 талеров; ис того числа в росходе в год по самой крайней нужде к столу, поварне, конюшне, на жалованье и на либирею служителем и на содержание драгунской роты – всего 12 154 талера, а в остатке только 426 талеров. И таким остатком как себя платьем, бельём, круживами и, по возможности, алмазами и серебром, лошадми, так и протчим, в новом и пустом дворе не только по моей чести, но и противу прежних курлян-ских вдовствующих герцогинь веема содержать себя не могу. Также и партикулярные шляхетские жёны ювели и протчие уборы имеют не убогие, из чего мне в здешних краях не без-подозрительно есть. И хотя я, по милости вашего величества, пожалованными мне в прошлом 1721 году денгами и уп-равила некоторые самые нужные домовые и на себя уборы, однако ещё имею на себе долгу за крест и складень бралиан-товой, за серебро и за убор камаор и за нынешнее чёрное платье – 10 000 талеров, которых мне ни по которому образу заплатить невозможно. И впредь для всегдашних нужных потреб принуждена в долг болше входить, а, не имея чем платить, и кредиту нигде не буду иметь...»¹⁷

Пётр жалоб не любил, денег не давал и смотрел на Анну как на пешку в шахматной партии. В 1712—1718 годах кандидатами на её руку перебывали герцог Фердинанд, герцог Иоганн Адольф фон Саксен-Вейсенфельс, герцог Ормонд, саксонский генерал-фельдмаршал граф Яков Генрих Флеминг, маркграф Фридрих Вильгельм фон Бранденбург, принц Вюртембергский Карл Александр. Порой дело доходило даже до составления брачного договора, но в итоге все женихи так и остались ни с чем, поскольку не устраивали либо Петра, либо его соседей – монархов Польши и Пруссии.

На мгновение мелькнул в Курляндии блестящий камер-юнкер жены Петра I Виллим Моне. Молодой красавец привлёк внимание Анны, но у него уже начался «амур» с особой куда более высокого положения – самой царицей. Анна, как смогла, устроила своё женское счастье с помощью пожилого, но надёжного Бестужева, но эту связь не одобряла её мать. Царица Прасковья Фёдоровна вообще больше заботилась о старшей дочери Екатерине, а когда Анне удавалось вырваться из Курляндии в Москву, мать встречала её упреками и придирками. Бестужев вёл хлопоты об имениях, ведал их доходами (Анна, окружённая на протяжении многих лет «немцами», так и не выучила язык и впоследствии избегала на нём объясняться). Вдовствующая герцогиня, в свою очередь, заботилась о семье управляющего, хлопотала о его сыновьях и дочери, а ему самому выпрашивала чин тайного советника. Однажды она познакомилась с управляющим имением Вирцава, исполнительным и энергичным малым Эрнстом Иоганном Бироном.

Но Анна ещё не оставила мечты о замужестве. «Дарагая моя тётушка, покажи нада мною материнскую миласть: попроси, свет мой, миласти у дарагова государя нашева батюшки дядюшки оба мне, чтоб показал миласть – моё супружественное дело ко окончанию привесть, дабы я болше в сокрушении и терпении от моих зладеев, ссораю к матушке не была... Вам, матушка моя, известна, што у меня ничево нет, краме што с воли вашей выписаны штофы; а ежели к чему случеи позавёт, и я не имею нарочетых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочетава...» – жаловалась она на бедность царице Екатерине.

Летом 1726 года, не дожидаясь кончины престарелого Фердинанда, курляндское рыцарство с согласия Августа II избрало нового герцога – незаконного сына короля, офицера французской службы и дамского угодника Морица Саксонского. Сражённая галантностью кавалера Анна слёзно умоляла Меншикова донести до императрицы её горячее желание выйти замуж: «Прилежно вашу светлость прошу в том моём деле по древней вашей ко мне склонности у её императорского величества предстательствовать и то моё полезное дело совершить», – а в конце письма признавалась: «И оной принц мне не противен».

Однако усиление позиций саксонского курфюрста и появление в Курляндии французского полковника не устраивали ни Пруссию, ни Россию, ни самого Меншикова. В Курляндию двинулись русские войска, а Мориц, на беду, попался на глаза герцогине январской ночью, когда тащил на плечах в свои апартаменты очередную прелестницу-фрейлину, не желая, чтобы она была скомпрометирована следами на снегу. Морица мало волновали упрёки несостоявшейся жены – он с «армией» в 500 человек храбро отбивался от русских драгун, в конце концов ускользнул от них и отбыл в Париж, а курляндское дворянство объявило его избрание незаконным и «никогда не состоявшимся».

Видимо, в это печальное для Анны время и пробил час Бирона. «А ныне в Вирцаве очень хорошо», – не удержавшись, сообщила она своей подруге летом 1727 года из имения, много лет остававшегося на попечении Бирона. Из управляющего он постепенно превратился в доверенное лицо – камер-юнкера, постиг самую важную придворную науку – умение быть необходимым и оказываться в нужном месте в нужный момент. Кто-то ведь должен был добывать деньги на текущие расходы, улаживать бытовые проблемы, наконец, развлекать забытую герцогиню. Вероятно, как раз тогда Анна пристрастилась к охотничьим развлечениям вольных немецких баронов – пальбе из ружья по любой живой твари (эту привычку она не оставила и будучи императрицей).

Вернувшийся в конце 1727 года после долгой отлучки Бестужев получил отставку. Он сильно переживал из-за случившегося и писал своей дочери Аграфене в Москву, куда как раз отправилась герцогиня: «Я в несносной печали: едва во мне дух держится, потому что чрез злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш друг (Бирон. – И. К.) более в кредите остался... Я в такой печали нахожусь, что всегда жду смерти, ночей не сплю; знаешь ты, как я того человека люблю, который теперь от меня отменился». Анна, ещё недавно защищавшая своего слугу, теперь жаловалась Петру И: «Я на верность его полагалась, а он меня неверно чрез злую диспозицию свою обманул и в великий убыток привёл», – но признавалась, что при подписании бумаг «многих писем не читала и не рассужала».

Анна по-прежнему оставалась безвластной герцогиней в чужом краю и зависела от милостей петербургских родственников. Только теперь она уже адресовала просьбы не «батюш-ке-дядюшке» и «матушке-тётушке», а двоюродному племяннику, юному императору Петру II, его сестре Наталье или новым хозяевам двора – князьям Долгоруковым и Остерману. Пётр II лишь увеличил её содержание на 12 тысяч рублей, и маленький двор исправно получал жалованье.

Так бы и остался камергер Бирон завхозом бедной герцогини в медвежьем углу Европы. Может быть, для их репутации, да и для всей отечественной истории так было бы лучше – тогда в учебниках не было бы ни «засилья иноземцев», ни бироновщины. Осталась бы красивая сказка о большой любви и тихом счастье московской царевны и незнатного курляндского красавца, которую рассказывали бы гиды заезжим туристам. Но внезапно в провинциальный мир Митавы вторглась большая история.

«Коварные письма»

В ночь на 19 января 1730 года в московском Лефортовском дворце, и поныне стоящем на берегу Яузы, умер Пётр II. Никакой воли император выразить не успел, да и едва ли её приняли бы во внимание, как и завещание Екатерины I, устанавливавшее, что в случае бездетной смерти Петра II престол наследовали её дочери Анна и Елизавета. В «эпоху дворцовых переворотов» не очень уважали правовые акты, вопросы о власти решались «силой персон» в ходе борьбы придворных группировок.

На ночном совещании Верховного тайного совета старший и наиболее авторитетный из «верховников» князь Дмитрий Михайлович Голицын пресёк попытку клана Долгоруковых объявить о якобы подписанном Петром завещании в пользу невесты и вслед за тем отвёл кандидатуры Елизаветы Петровны и сына её старшей сестры Карла Петера Ульриха Голштинского. Голицын предложил избрать на российский престол представительницу старшей линии династии – вторую дочь царя Ивана, курляндскую герцогиню Анну.

Выбор был не случаен. Старшая сестра Ашны, Екатерина, отличалась решительным характером и состояла в браке с герцогом Мекленбургским – первым пьяницей и скандалистом среди германских князей, к тому времени уже изгнанным из своего герцогства. Младшая царевна, Прасковья, была горбата и состояла в тайном браке с гвардейским подполковником И. И. Дмитриевым-Мамоновым. Бедная же вдова, много лет просидевшая в провинциальной Митаве, не имела ни своей «партии» в Петербурге, ни заграничной поддержки. Официальный протокол заседания утвердил введение в состав совета фельдмаршалов В. В. Долгорукова и М. М. Голицына и сообщал: «...имели рассуждение о избрании кого на российский престол, и понеже императорское мужеского колена наследство пресеклось, того ради рассудили оной поручить рождённой от крови царской царевне Анне Иоанновне, герцогине Курляндской».

Но вслед за этим Голицын предложил собравшимся «воли себе прибавить». «Хоть и зачнем, да не удержим этого», – откликнулся В. Л. Долгоруков. «Право, удержим», – уверял Голицын и пояснял: «Будь воля наша, только надобно, написав, послать к её величеству пункты». Именно так, по рассказу В. Л. Долгорукова на следствии в 1739 году, родилась идея ограничения самодержавной монархии и появились на свет знаменитые «кондиции» (Анна позднее назовет их «коварными письмами»), принципиально изменявшие вековую форму правления:

«...Того ради, чрез сие наикрепчайше обещаемся, что наиглавнейшее моё попечение и старание будет не токмо о содержании, но и о крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческаго исповедания, такожде по принятии короны росиской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять. Ещё обещаемся, что понеже целость и благополучие всякаго государства от благих советов состоит, того ради, мы ныне уже учреждённый Верховный тайный совет в восми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия: ни с кем войны не всчинать; миру не заключать;

верных наших подданных никакими новыми податми не отягощать;

в знатные чины, как в статцкие, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и протчим войскам быть под ведением Верховного тайного совета; у шляхетства живота и имения и чести без суда не отимать; вотчины и деревни не жаловать;

в придворные чины как руских, так и иноземцов, без совета Верховного тайного совета не производить;

государственные доходы в росход не употреблять и всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать, а буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны росиской»¹⁸.

«Верховники» не объявили о «кондициях» при объявлении кандидатуры Анны, что не могло не вызвать подозрений. В обстановке секретности три представителя совета – В. Л. Долгоруков, М. М. Голицын-младший (сенатор) и генерал М. И. Леонтьев – отправились в Курляндию. Одновременно Москва была оцеплена заставами, выехать из города можно было лишь по выданным правителями паспортам. Быстрые действия совета позволили не допустить дискуссий о порядке престолонаследия, но не могли не вызвать противодействия со стороны недовольных решениями «верховников».

Ещё ночью Ягужинский заявил: «Теперь время, чтоб самодержавию не быть», но сам тайно отправил камер-юнкера Петра Сумарокова в Митаву – генерал-прокурор предостерегал герцогиню от подписания «кондиций» и намекал, «чтоб её величество была благонадёжна, что мы все её величеству желаем прибытия в Москву». Таким образом, Анна узнала не только о планах совета, но и о существовании их противников.

Забытой герцогине захолустного княжества предстоял важнейший в её жизни выбор – принимать или не принимать корону Российской империи на предложенных условиях. Вече-

«Родословное древо государей Российских»

на потолке парадных сеней Государственного исторического музея. Ф. Торопов. 1883 г.

Царь Михаил Фёдорович Романов.

И. Ведекинд. 1728 г. Копия с портрета 1626 г.

Икона «Кийский крест».

Слева – святой равноапостольный царь Константин Великий, царь Алексей Михайлович, патриарх Никон; справа – святая равноапостольная царица Елена, царица Мария Ильинична.

И. Салтанов. 1670-е гг.

Царь Фёдор Алексеевич. Посмертная парсуна Б. Салтанова. 1682 г.

Царевна-правительница Софья Алексеевна. Гравюра Р. Боннара. 1685 г.

Восстание стрельцов. Немецкая гравюра. 1682 г.

Цари Иван и Пётр Алексеевичи. Двухместный трон.

Гравюра Ж. Жоллена. 1685 г. 1682—1684 гг.

Золотая монета с портретами Петра, Ивана и Софьи. 1689г.

Император Пётр I на фоне Петропавловской крепости и Троицкой площади. Миниатюра Г. Мусикийского. 1723 г.

Императрица Екатерина Алексеевна на фоне Екатерингофского дворца. Миниатюра Г. Мусикийского. 1724 г.

Царевны Анна Петровна и Елизавета Петровна.

Л. Каравак. 1717г.

Конклюзия на коронацию Екатерины Алексеевны. Гравюра И. Зубова. 1724 г.

Царская семья: Пётр I, Екатерина Алексеевна, Алексей Петрович, Елизавета и Анна Петровны, Пётр Петрович.

Миниатюра Г. Мусикийского. 1717 г.

Царевич Алексей Петрович. Гравюра X. Вортмана по оригиналу И. Люддена. 1729 г.

Пётр II.

Гравюра X. Вортмана по оригиналу И. Люддена. 1729 г.

Серебряный рубль с профилем Петра II. 1729г.

Анна Иоанновна.

Л. Каравак. 1730г.

Елизавета Петровна.

И. Вишняков. 1743 г.

Коронация Елизаветы Петровны в Успенском соборе Московского Кремля. Гравюра Г. Качалова по рисунку Э. Гриммеля. 1744 г.

Летний дворец императрицы Елизаветы Петровны – творение Б. Растрелли.

Гравюра А. Грекова по рисунку М. Махаева. 1753 г.

Великий князь Пётр Фёдорович

и великая княгиня Екатерина Алексеевна с калмыцким пажом. А. де Гаек (Лисевская). 1756 г.

Екатерина II – законодательница в храме Правосудия. Д. Левицкий. 1783 г.

Екатерина II с сыном Павлом Петровичем, невесткой Марией Фёдоровной и внуками Александром и Константином в царскосельском парке у бюста Петра I.

Гравюра Д. Бергера с оригинала И. Лнтинга. 1763 г.

«Мечты царицы Екатерины»:

чёрт подносит Екатерине II Варшаву и Константинополь. Карикатура У. Холланда

«Алмазный» трон царя Алексея Михайловича.

1658г.

ром 25 января Анна подписала «кондиции»: «Тако по сему обещаю без всякого изъятия содержать». Росчерком пера самодержавная монархия в России стала ограниченной ровно на месяц – до следующего государственного переворота. Большинство подданных об этом так никогда и не узнали, но при ином раскладе политических сил эти ограничения могли бы стать рубежом в нашей истории.

Второго февраля князь Д. М. Голицын объявил собравшимся на свадьбу царя и угодившим на его похороны дворянам о «кондициях» и призвал их подавать проекты будущего государственного устройства. В зимней Москве наступила небывалая политическая «оттепель». Только недавно приученные к бритью бород и ношению европейских камзолов дворяне ещё хорошо помнили дубинку императора и его грозные (по выражению Пушкина, писанные кнутом) указы, но приступили к сочинению новой формы правления.

Кто они были? Старые служивые, прошедшие огонь, воду и медные трубы Петровских реформ; посланные в своё время за границу «пенсионеры», капитаны нового флота; боевые офицеры, заканчивавшие карьеру переходом на мирные должности воевод и комендантов, чиновников Сената, в полицию, в новые коллегии. В перечне «прожектёров» рядом стоят имена денщиков Петра I и проворовавшихся чиновников. В центр событий попали вызванные на смотр армейские офицеры, ожидавшие новых постов бывшие прокуроры или назначенные Сенатом «нарочные» для сбора недоимок в провинциях. Уничтожавший самодержавие проект подписали старшие чины московской полиции во главе с обер-полицмейстером и молодые камергеры и камер-юнкеры двора. Рядом с носителями старинных чинов стольников и жильцов подписи ставили представители иного поколения – обучавшийся в Париже и прикомандированный к Академии наук А. Юров и «архитектурного и шлюзного дела мастер» И. Мичурин.