Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

Историческими «реликвиями» потом считались золотая табакерка, которой нанесли Павлу удар в висок, и офицерский шарф, закрученный на царской шее...

С другой стороны, подготовка заговора сопровождалась «конституционными собеседованиями» одного из его лидеров Н. П. Панина с наследником Александром. Сохранились известия о подготовке Паниным и П. А. Зубовым «конституционных актов» и даже якобы имевших место обещаниях наследника их утвердить. Переворот 1801 года представлял исключение с точки зрения его освещения: события той мартовской ночи были покрыты плотной завесой молчания. Указы и манифесты нового царствования не содержали критики павловского режима, а запрет на публикации материалов о перевороте сохранялся даже в начале XX века.

Павел вошёл в историю странным и сумасбродным монархом. Намного пережившая его Мария Фёдоровна оставила по себе более добрую память – она посвятила себя благотворительности. Ко времени её смерти (1828) в ведении её канцелярии находились 14 женских учебных заведений (в том числе Смольный и Екатерининский институты благородных девиц, Мещанское училище – Александровский женский институт) с 1837 воспитанницами, главным образом дочерьми дворян, а также 25 медицинских и благотворительных заведений (петербургский и московский воспитательные дома, училище глухонемых, вдовьи дома в Петербурге и Москве, Повивальный институт, больницы, богадельни, инвалидные и странноприимные дома и пр.) с 43 432 «призреваемыми».

Глава двенадцатая ЛУКАВЫЙ «АНГЕЛ

Сфинкс, не разгаданный до гроба, О нём и ныне спорят вновь...

П. А. Вяземский

«Царевич Хлор»

В семье при жизни его называли «ангелом»; в государстве после смерти – «благословенным»; но многие подданные терялись в догадках относительно его истинной роли в истории. Самый благовоспитанный и интеллигентный из российских государей проводил – и в то же время не проводил реформы, приближал – и мгновенно отстранял советников. И, кажется, не доверял до конца никому.

Первенца великого князя Павла Петровича, появившегося на свет в декабре 1777 года, сразу же отобрали у родителей. Екатерина II, в своё время лишённая возможности воспитывать сына, теперь решила сама заниматься внуком. Она кроила маленькому Александру рубашки и видела в нём преемника своей политики, а в честолюбивых мечтах уподобляла его Александру Македонскому. В 1781 году императрица сочинила для внука «Сказку о царевиче Хлоре», похищенном киргизским ханом-кочевником и посланном на поиски «Розы без шипов» – символа добродетели, которой нельзя достигнуть «косыми путями», но только «прямою дорогою», опираясь на два посоха – «Честность и Правду». Преодолев множество препятствий и искушений, Хлор взошёл на крутую гору к «Храму Розы без шипов», и великодушный хан отпустил его...

У юного великого князя были хорошие учителя. Его воспитателем был философ, приверженец идей Просвещения и республиканец по взглядам швейцарец Фредерик Сезар Лагарп, законоучителем и духовником – отец Андрей Самборский, русский язык, историю и «нравственную философию» преподавал писатель и просветитель, будущий попечитель Московского университета Михаил Муравьёв, академик Пётр Паллас обучал естественным наукам.

Великий князь не блистал в учении, но зато овладел более трудным искусством – одновременно быть почитателем либеральной бабушки и не раздражать не выносившего екатерининских порядков отца. Он умел угадывать желания старших и представать перед ними таким, каким его хотели видеть. Эта придворная школа сделала из Александра лукавого «сфинкса», умело скрывавшего за нужной в данный момент маской свои мысли и чувства. Но и сам он усваивал порой прямо противоположные принципы. Один из самых просвещённых и гуманных монархов тогдашней Европы был тщеславен и унаследовал любовь к дисциплине, мундиру, парадам.

В 1793 году Александра женили на принцессе Луизе Марии Августе Баденской, в православии Елизавете Алексеевне. Любящая бабушка готовила внуку сюрприз. Однажды Екатерина спросила Александра и Константина, «как бы они стали править государством, если б им случилось быть на престоле». Константин сказал, что стал бы править, как Пётр Великий, Александр же – что стал бы во всём подражать примерам и правилам государыни. Державная бабушка была очень довольна внуком. «...Всё в нём естественно: в нём нет ничего искусственного», – писала она одному из своих корреспондентов. Императрица не могла знать о том, что примерно в то же время, весной 1795 года, Александр признался своему другу польскому князю Адаму Чарторыйскому в совсем других взглядах.

Чарторыйский вспоминал, что Александр «восхищался цветами, зеленью, любил земледельцев и грубую красоту крестьянок, сельские работы, жизнь простую и спокойную, желал уединиться в каком-нибудь весёленьком хуторе»; в политике же великий князь «желал повсюду видеть республику как единственную форму правления, удовлетворяющую требованиям и правам человека». В 17 лет он утверждал, что ненавидит деспотизм, любит свободу, которая, по его мнению, равно должна принадлежать всем людям. Даже четыре десятилетия спустя Чарторыйский не мог забыть этих слов: «Как! Русский князь, будущий преемник Екатерины, её внук и любимый ученик... о котором говорили, что он наследует Екатерине, этот князь отрицал и ненавидел убеждения своей бабки, отвергал недостойную политику России, страстно любил справедливость и свободу». Более того, «чрезвычайно интересовался французской революцией» и заявил другу, «что, не одобряя этих ужасных заблуждений, он всё же желает успеха республике и радуется ему». Слышала бы это Екатерина!

Но бабушка, готовившая Александра в наследники, не успела довести дело до конца, а сам он в то время не очень желал царствовать. Ученик Лагарпа критически оценивал придворный мир. Весной 1796 года Александр писал своему другу Виктору Кочубею:

«Моё положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравится исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен явиться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места, как, например, князь Зубов, Пассек, князь Барятинский, оба Салтыковы, Мятлев и множество других, которых не стоит даже и называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед тем, кого боятся. Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что рождён не для того сана, который ношу теперь, и ещё менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или иным способом. <...>

В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя, несмотря на то, стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправить укоренившиеся в нём злоупотребления? ...Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого трудного поприща... поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить частным человеком, полагая моё счастие в обществе друзей и в изучении природы»⁵⁸.

Вот только удалиться от придворных и политических страстей Александру было невозможно. С воцарением Павла I он был официально объявлен наследником престола, полковником лейб-гвардии Семёновского полка и номинальным военным губернатором столицы, неофициально же неизбежно становился центром притяжения для тех, кто выступал против крутых и не всегда продуманных действий отца. Уже в 1797– 1799 годах, как обоснованно считают историки, сложился если не заговор, то оппозиционный кружок лиц, участниками которого являлись друзья наследника (Адам Чарторыйский, Николай Новосильцев, Павел Строганов, Виктор Кочубей), влиятельные сановники А. А. Безбородко и Д. П. Трощин-ский. Их беседы о политических делах и формах государственного устройства нашли отражение в составленном Чарторый-ским «манифесте» о будущем конституционном устройстве России и записке Безбородко «О потребностях империи Российской» 1798 года. Однако Безбородко вскоре умер, а друзья наследника один за другим угодили в опалу.

Отец Александра если и не знал об этих планах, то явно о чём-то догадывался. «Именно с этой поры, – писал Чарто-рыйский, – Павла стали преследовать тысячи подозрений: ему казалось, что его сыновья недостаточно ему преданны, что его жена желает царствовать вместо него. Слишком хорошо удалось внушить ему недоверие к императрице и к его старым слугам. С этого времени началась для всех, кто был близок ко двору, жизнь, полная страха, вечной неуверенности». Однажды Павел обнаружил на столе у сына сочинение о смерти Юлия Цезаря. Поднявшись в свои покои, он разыскал «Историю Петра Великого», раскрыл её на странице с описанием смерти царевича Алексея и приказал отнести книгу к великому князю. Александр прочёл – и понял, что ему грозит опасность.

На его страхе и играл руководитель заговора П. А. Пален, чтобы любой ценой вовлечь наследника в заговор против отца. Лишь при условии, что свержение правителя будет санкционировано не менее легитимной фигурой из числа претендентов на трон, дворцовый переворот мог предстать восстановлением попранной справедливости, а не покушением на власть самодержца. Пален рассказывал:

«Уже более шести месяцев были окончательно решены мои планы о необходимости свергнуть Павла с престола, но мне казалось невозможным... достигнуть этого, не имея на то согласия и даже содействия великого князя Александра или, по крайней мере, не предупредив его о том. Я зондировал его на этот счёт сперва слегка, намёками, кинув лишь несколько слов об опасном характере его отца. Александр слушал, вздыхал и не отвечал ни слова. Но мне не этого было нужно; я решился наконец пробить лёд и высказать ему открыто, прямодушно то, что мне казалось необходимым сделать.

Сперва Александр был видимо возмущён моим замыслом; он сказал мне, что вполне сознаёт опасности, которым подвергается империя, а также опасности, угрожающие ему лично, но что он готов всё выстрадать и решился ничего не предпринимать против отца. Я не унывал, однако, и так часто повторял мои настояния, так старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота, возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчёт его собственной будущности, представляя ему на выбор – или престол, или же темницу и даже смерть, что мне наконец удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность и даже убедить его установить вместе с Паниным и со мною средства для достижения развязки»⁵⁹.

Имя Александра было необходимо заговорщикам – и он согласился при условии сохранения жизни отцу, заставив Палена поклясться в этом. «Я дал ему это обещание, – говорит Пален. – Я не был так безрассуден, чтобы ручаться за то, что было невозможно. Но нужно было успокоить угрызения совести моего будущего государя». Александр поверил – или делал вид, что поверил, когда рассказывал Чарторыйскому о своём желании облегчить, насколько возможно, участь отца после отречения: «Он хотел предоставить ему в полное распоряжение его любимый Михайловский замок, в котором низвержен-ный монарх мог бы найти спокойное убежище и пользоваться комфортом и покоем». С цесаревичем был согласован вопрос о дате переворота – в ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести солдаты Семёновского полка, шефом которого он являлся. Впоследствии Александр утверждал, что заговорщики его «обманули», но никогда не забывал, что взошёл на престол в результате убийства отца.

Руководители заговора Н. П. Панин и П. А. Пален были удалены в свои поместья; непосредственные участники убийства императора Я. Ф. Скарятин, В. М. Яшвиль, И. М. Татаринов лишились чинов. Других важных участников переворота – П. А. Талызина, Л. И. Депрерадовича, П. А. Толстого, А. В. Ар-гамакова и особенно ценимого им как военачальника Л. Л. Бен-нигсена – Александр не тронул, а П. М. Волконского и Ф. П. Уварова даже приблизил. Амбициозных екатерининских вельмож он недолюбливал. В результате опорой царя поначалу стали его «молодые друзья» Павел Строганов, Адам Чарторыйский, Николай Новосильцев и Виктор Кочубей, образовавшие в 1801 году так называемый Негласный комитет при императоре.

В манифесте от 12 марта Александр объявил: «Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь любезнейшего родителя нашего, государя императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е число сего месяца». Он обещал, что будет управлять «по законам и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей государыни императрицы Екатерины Великой».

«Прекрасное начало»

Новый государь являлся противоположностью неказистому и суровому Павлу – высокий, стройный, голубоглазый молодой человек с улыбкой и изящными манерами. «...Несмотря на правильность и нежность его очертаний, несмотря на блеск и свежесть его цвета лица, красота его при первом взгляде поражала не так, как выражение приветливости, привлекавшее к нему все сердца и сразу внушавшее доверие», – вспоминала графиня Софья Шуазель-Гуфье, фрейлина двора и супруга французского дипломата-эмигранта. «Дмитрий Прокофьевич. Я кругом виновен пред Вами, забыв совсем, что я Вам назначил сегодня быть ко мне. Причиною оному бал, но отнюдь не от горячности к танцам. Прошу меня извинить. В пятницу после обеда буду Вас ожидать» – эту записочку Александр послал 3 февраля 1804 года бывшему полковому писарю, а ныне министру уделов Трощинскому. Кто бы ранее мог помыслить, что российский самодержец будет извиняться перед подданным?

Царь умело скрывал физические недостатки – близорукость (он пользовался не очками, а лорнетом) и глухоту на левое ухо (в детстве во время стрельб он оказался рядом с артиллерийской батареей) – и глубоко въевшиеся с юных лет недоверчивость и подозрительность, зато демонстрировал царственную скромность и благочиние. «Чтоб по дороге ни встреч для меня, ниже других особых приготовлений, излишнюю тягость обывателей составляющих, не было», – приказал он псковскому губернатору, по обычаю согнавшему мужиков приветствовать царский «поезд». Александр специальным указом потребовал пресечь азартную игру «в скопищах разврата, где толпа безчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, из рук неопытнаго юношества, или неразсчётливой алчности, одним ударом изторгают достояние предков, веками службы и трудов уготованное, и испровергая все законы чести и человечества, без угрызения совести и с челом безстыдным не редко поглощают даже до последняго пропитания семейств невинных». Подобно простому обывателю он мог прокатиться на извозчике и, не имея при себе денег, просить его обождать, оставив шинель в заклад. В 1824 году Александр, как его великий предок, побывал в мастерских Златоустовского завода, осмотрел станки, поинтересовался здоровьем рабочих и даже сам, по свидетельству лейб-медика Д. К. Тарасова, лично попробовал «испытать труд».

С юности он ежедневно принимал холодные ванны и ранним утром гулял по столице пешком по набережной до Фонтанки, затем поворачивал, выходил на Невский проспект и возвращался в Зимний дворец. На завтрак он предпочитал чай «всегда зелёный, с густыми сливками и поджаренными гренками из белого хлеба», «землянику... предпочитал всем прочим фруктам».

С весны до глубокой осени новый государь проживал в Царском Селе и в любую погоду по утрам прогуливался по парку: «Утро прекрасное; какое благотворное солнце! Какое благодатное небо! Бог даровал мне это место для моего успокоения и наслаждения его богатыми милостями и дарами природы! Здесь я удалён от шума столицы, неизбежного этикета

фамильного, здесь я успеваю сделать в один день столько, сколько мне не удаётся сделать в городе во всю неделю».

Александр был необыкновенно обаятельным собеседником – «сущим прельстителем», как называл его М. М. Сперанский. Царский гардероб был безукоризнен, а в умении носить и менять одежду ему мог позавидовать любой профессиональный актёр. В 1815 году во время пребывания в Вене, где тогда шёл международный конгресс, у императора с австрийскими аристократками зашёл разговор о том, кто может быстрее одеться – мужчина или женщина: «Ударились об заклад и положили сделать испытание в доме одной из графинь Зичи, куда отправлен был камердинер его императорского величества с платьем. В назначенное время государь вышел в одну комнату, а графиня в другую, чтобы переменить одежду; император выиграл заклад».

Современников покоряло в Александре сочетание скромного изящества и «солнцеподобного» величия, благородного монаршего блеска. Он мог путешествовать по стране в потёртом офицерском мундире без знаков различия, так что сельские старосты принимали государя за нечиновного отставника, зато его ослепительная фигура в генеральском мундире у трона вызывала благоговейное молчание членов Польского сейма, отнюдь не симпатизировавших России. Даже с Елизаветой Алексеевной, «супругою покинутою, бездетною и безнадёжною», Александр был любезным и порой общался с ней «с пленительною простотой и нежностью».

От него многого – может быть, даже слишком многого – ожидали. И поначалу ожидания оправдывались. Началось, говоря словами Пушкина, «дней Александровых прекрасное начало». Император восстановил урезанные Павлом I «жалованные грамоты» дворянству и городам, освободил дворян от телесных наказаний, упразднил Тайную экспедицию Сената, освободил около тысячи заключённых и ссыльных, вернул на службу изгнанных при Павле чиновников и военных.

В сентябре 1801 года именным указом было возвещено об уничтожении пытки. К этому шагу Александра побудил один ставший ему известным случай, когда в Казани «взят был по подозрению в зажигательстве один тамошний гражданин под стражу, был допрошен и не признался; но пытками и мучениями исторгнуто у него признание и он предан суду». Несчастный во время наказания кнутом «призывал всенародно Бога в свидетели своей невиновности и в сём призывании умер». Государь потребовал, «чтоб нигде ни под каким видом ни в вышних, ни в нижних правительствах и судах никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания... и чтобы наконец самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной». Помимо того, царь отменил порку лиц духовного сословия и членов их семей.

Пятого апреля 1801 года был создан Непременный совет – законосовещательный орган при государе из двенадцати старых и опытных сановников его бабки (Н. И. Салтыкова, А. Р. Воронцова, братьев П. А и В. А. Зубовых, П. В. Завадов-ского, Г. Р. Державина и пр.). К коронации, состоявшейся в сентябре 1801 года, были подготовлены проект «Всемилостивейшей грамоты, Российскому народу жалуемой», с гарантиями основных гражданских прав подданных (свободы слова, печати, совести, личной безопасности, частной собственности и т. д.), проект манифеста о запрете продажи крестьян без земли и порядке выкупа крестьян у помещика и проект реорганизации Сената. В ходе их обсуждения выявились противоречия между членами совета, особенно по крестьянскому вопросу; сановники дали понять императору, что принятие подобного указа вызовет брожение среди дворян и может привести к новому перевороту. После этого Александр предпочитал обсуждать реформы в Негласном комитете.

Государь уважал «внешние формы свободы», но теперь уже отнюдь не отказывался от самодержавного правления. Когда Сенат на основании нового закона 1802 года «О правах и обязанностях Сената» осмелился возразить против запрета Военной коллегией увольнения унтер-офицеров из дворян ранее истечения двенадцатилетнего срока службы, как император указом от 21 марта 1803 года разъяснил: право делать «всеподданнейшие представления» относится только к актам, опубликованным до 1802 года, а все последующие указы должны приниматься Сенатом к безусловному исполнению. С учреждением министерств реальная власть перетекла в Комитет министров; министрами и их заместителями были назначены как представители екатерининской знати, так и члены Негласного комитета: министром внутренних дел стал Кочубей, а Строганов – его товарищем (заместителем); пост товарища министра иностранных дел Воронцова получил Чарторыйский, а товарища министра юстиции Державина – Новосильцев; Министерством просвещения руководил Завадовский. Поскольку «молодые друзья» теперь занимали важнейшие государственные посты, в 1803 году Негласный комитет прекратил свои заседания, а в Непременный совет поступали лишь второстепенные дела.

Острота крестьянского вопроса ещё не была осознана властью. В этом направлении она пока двигалась очень мелкими шагами. Указ от 12 декабря 1801 года предоставлял купцам, мещанам, казённым крестьянам право покупать землю, а ещё один, подписанный четырьмя днями ранее, разрешал крестьянам заниматься торговлей «с тем только, чтоб они не заводили в городах для торговли сими припасами ни магазинов, ни лавок, а производили бы продажу на рынках и других установленных для сего местах». В 1804 году было издано Положение о крестьянах Лифляндской губернии: «дворохозяева» объявлялись наследственными владельцами своих земельных наделов, за которые теперь обязаны были отбывать барщину или платить оброк в зависимости не от желания владельца, а от качества и количества земли.

Александр запретил публиковать объявления о продаже крестьян (хотя сама продажа не запрещалась), торговать крепостными на ярмарках «в розницу», ссылать их в Сибирь за маловажные проступки. Он же прекратил практику массовых пожалований казённых крестьян в частные руки, отвечая на просьбы о «деревнях»: «Русские крестьяне большею частью принадлежат помещикам; считаю излишним доказывать унижение и бедствие такого состояния, и потому я дал обет не увеличивать число этих несчастных и принял за правило не давать никому в собственность крестьян». Правда, их можно было передать на время – в аренду, что в первой половине XIX века являлось обычной наградой.

Указ о «вольных хлебопашцах» 1803 года предусматривал возможность выкупа крестьян на волю по обоюдному согласию с помещиками. Правда, в александровское царствование таким образом получили свободу 47 тысяч крестьян – совсем немного. Однако впервые в истории России за крестьянством было признано законом право на владение землёй (ранее бывшее исключительной прерогативой дворянства). «Я желал бы вывести наш народ из дикарского состояния, при котором дозволена торговля людьми, – говорил в 1807 году Александр французскому генералу Савари. – Добавлю даже, что если бы гражданственность стояла на более высокой ступени, я уничтожил бы рабство, даже если это стоило бы мне головы».

Цензурный устав 1804 года, самый либеральный в дореформенной России, рекомендовал цензорам руководствоваться «благоразумным снисхождением для сочинителя... толковать места, имеющие двоякий смысл, выгоднейшим для сочинителя образом, нежели преследовать».

В 1803 году были образованы учебные округа, а в следующем принят устав учебных заведений России, делившихся на четыре ступени: приходские училища, уездные училища, гимназии, университеты. В стране появилась система высшего образования – к Московскому университету добавились университеты в Дерпте, Вильно, Казани, Харькове, Петербурге; открылись Институт инженеров путей сообщения и привилегированные гуманитарные лицеи – Царскосельский (1811), Демидовский в Ярославле (1803) и Ришельевский в Одессе (1817).

Государственное финансирование предусматривалось только для трёх верхних ступеней образования, приходским же училищам приходилось уповать на общественность. Александр 1 говорил об этом в 1803 году: «Мы удостоверены, что и все наши верноподданные примут деятельное участие в сих заведениях, для пользы общей и каждого учреждаемых». В 1824 году в 1411 учебных заведениях (не считая духовных и военных училищ) обучалось 69 629 человек. В этом году государь сам утвердил обязательную для школьников молитву: «Благодарим Тебе, Создателю, яко сподобил еси нас благодати Твоея, во еже внимати учению. Благослови наших начальников, родителей и учителей, ведущих нас к познанию блага и подаждь нам силу и крепость к продолжению учения сего...»

В 1802—1811 годах была создана система министерств, отличавшихся от петровских коллегий не только принципом единоначалия, но и наличием подведомственных им местных органов и чиновников. Губернаторы отныне подчинялись Министерству внутренних дел; прокуроры, уездные суды и губернские судебные палаты – Министерству юстиции; Министерство финансов управляло казёнными палатами и уездными казначействами, Министерство народного просвещения – университетами и гимназиями, Военное министерство – армией и военными поселениями. 20 ноября 1809 года вышел царский манифест, провозглашавший: «Распространение земледелия и промышленности, возрастающее население столицы и движение внутренней и внешней торговли превосходят уже меру прежних путей сообщения», – в соответствии с которым были образованы Главное управление водяными и сухопутными путями сообщения, Корпус и Институт Корпуса инженеров путей сообщения, первый – для строительства и эксплуатации дорог, второй – для подготовки специалистов.

Подлинным создателем министерской системы был сделавший стремительную карьеру сын сельского священника статс-секретарь Михаил Михайлович Сперанский, составивший в 1809 году по поручению царя план нового государственного устройства – «Проект уложения государственных законов Российской империи», в основу которого был положен принцип разделения власти и устройства всех её ветвей «на непременном законе». Проект предполагал введение выборных представительных собраний (дум) в губерниях, которые должны были формировать Государственную думу. Предусматривалось последовательное рассмотрение всех представленных правительством законопроектов в Государственной думе, Государственном совете и утверждение императором, без санкции которого закон не мог вступить в силу. Законодательная инициатива и система управления оставались бы в руках царя и его министров, но действия последних подлежали бы гласному обсуждению. Волостные, окружные и губернские думы должны были формировать суды соответствующего уровня, а верховным судебным органом оставался Сенат.

Сперанский считал, что все граждане (включая государственных крестьян), владеющие недвижимостью (землёй) или «капиталами промышленности», должны получить политические права. Он не стремился сразу отменить крепостное право, но полагал, что крепостные могут иметь «общие гражданские права»: на владение собственностью, наказание только по суду, – а их повинности будут регламентироваться законом. Зато он предлагал отменить принадлежность к дворянству по рождению, а даровать его за особые заслуги перед отечеством.

Была проведена в жизнь серия крайне необходимых мер по оздоровлению финансовой системы, ведь в 1810 году расходы в два раза превосходили доходы. С помощью продажи казённых земель, введения нового протекционистского таможенного тарифа (1810) и новых налогов (платить были обязаны и помещики – по 50 копеек за крестьянскую душу) он сумел сократить бюджетный дефицит и спасти государство от банкротства.

«Счастие и несчастие всех и каждого зависят от устройства правительства», – искренне полагал реформатор; он рассчитывал, что уже в 1810 году смогут произойти первые свободные выборы и к 1811-му Россия «восприимет новое бытие». Но из всех его планов был реализован лишь один – создание законосовещательного Государственного совета. Сам же реформатор вскоре пал жертвой дворянского недовольства. 17 марта 1812 года он был вызван на высочайшую аудиенцию. Из кабинета государя он вышел «в великом смущении», а у себя дома застал министра полиции А. Д. Балашова – тот опечатал его бумаги, а самого реформатора отправил в ссылку – сначала в Нижний Новгород, а затем в Пермь. Его арест и ссылка без следствия и суда по устному распоряжению Александра I стали последним отзвуком прежних «падений» министров, сопровождавшихся заточением в крепости и конфискацией имущества.

Придворный мир радовался крушению «изменника», сам же Александр не сомневался в его невиновности и на следующий день сказал князю А. Н. Голицыну: «Если бы у тебя отсекли руку, ты, наверно, кричал бы и жаловался, что тебе больно;

у меня прошлой ночью отняли Сперанского, а он был моею правою рукою!» Сперанский намного опередил время. Его проект был возрождён самой властью в 1905 году – но было уже слишком поздно: законосовещательная Дума была снесена революционной волной.

«Умиротворитель Вселенной»

Александру, как и его отцу, выпало править в эпоху потрясавших Европу Наполеоновских войн. Придя к власти, он попытался проводить внешнюю политику как бы с чистого листа: с одной стороны, были восстановлены отношения с Англией, с другой – в 1801 году с Францией был заключён договор, провозглашавший дружбу, восстанавливавший торговые отношения и оговаривавший сохранение статус-кво в Германии.

Теперь, когда на Западе был установлен мир, Россия могла обратиться к делам на Востоке. Непременным советом дважды обсуждался вопрос о Грузии. Выбор был трудным: попытаться создать там наследственное наместничество в составе России, как просил царь Картли-Кахетии Георгий XII, или превратить Грузию в российскую губернию.

Участники заседания признали, что «протекция, какую по Георгиевскому трактату 1783 года давала Россия Грузии, вовлекла сию несчастную землю в бездну зол, которыми она приведена в совершенное изнеможение», но рекомендовали принять Грузию в состав империи по следующим причинам: «1) Несогласие членов царской фамилии, тотчас по кончине царя Георгия Ираклиевича обнаружившееся, грозит слабому царству сему пагубным междоусобием; 2) открытое покровительство, которое с давнего времени Россия дарует сей земле, требует, чтобы для собственного достоинства империи царство грузинское сохранено было в целостности; 3) спокойствие границ российских тем обеспечится по вящей удобности обуздать своевольство горских народов (советники императора видели в Грузии плацдарм для наступления на горские племена Северного Кавказа. – И. К.)».

Решив, что страна «не может ни противостоять властолюбивым притязаниям Персии, ни отразить набеги горских народов», Александр I в манифесте от 12 сентября 1801 года провозгласил решение о включении Восточной Грузии в состав Российской империи. Династия Багратионов лишилась прав на грузинский престол, а Картли и Кахетия стали Грузинской губернией. За ними последовала Имеретия (1810). Уже в следующие царствования были присоединены Гурия (1840), Мин-грелия (1857), Абхазия (1866). Однако присоединение Закавказья не принесло России выгод. Его следствием стала серия войн с Ираном и Турцией. Империя не могла оставить между русским Северным Кавказом и христианским Закавказьем непокорённый Кавказ. Противодействие набегам горцев и установление надёжных коммуникаций через Большой Кавказский хребет способствовали втягиванию в войну в горах. Первым полководцем, который вёл постоянные боевые действия на Кавказе, стал главноуправляющий Грузией и командующий Кавказским корпусом генерал князь Павел Цицианов.