Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)

Правитель карал и миловал, отбирал и раздавал своим приверженцам имения. Он взял под собственную «дирекцию» дворцовое ведомство и позволял себе бесцеремонно вмешиваться даже в церковные дела. Но при этом князь в 1727 году практически не посещал Военную коллегию, президентом которой являлся, всё реже бывал на заседаниях Верховного тайного совета и подписывал их протоколы не читая – и тем самым постепенно выпускал из рук контроль над гвардией и государственным аппаратом, где даже его «креатуры», подобно члену Военной коллегии Егору Пашкову, в частных письмах стали весьма нелестно отзываться о своём патроне.

Могущество правителя внушало опасения и сплачивало недовольных. Однако пока Меншиков говорил и действовал от имени императора, с ним ничего нельзя было сделать. Но 22 июня светлейший заболел и оказался надолго прикованным к постели. В «предсмертном» обращении к Петру II Меншиков не только просил его выполнить свои обещания, данные невесте, но и, будучи государственным человеком, указывал царю на ожидавшие его трудности: «Восприяли вы сию машину недостроенную, которая к совершенству своему многова прилежания и неусыпных трудов требует». Князь призывал своего воспитанника стремиться к тому, чтобы все его «поступки и подвиги изобразовали достоинство императорское»; предостерегал от людей, «которые похотят вам тайным образом наговаривать». Хорошо зная нрав мальчика, он советовал «в езде так и в протчих забавах умеренно и осторожно поступать», вести себя кротко и быть достойным памяти деда, «как чрез учение и наставление, так и чрез помощь верных советников».

Первым из них князь назвал Остермана, который в эти месяцы стоял ближе всех к императору. Но он-то и подготовил очередной дворцовый переворот, свергнувший, казалось бы, всесильного Меншикова. Барон Андрей Иванович, как отмечали его современники и историки, помимо организаторских способностей, трудолюбия и таланта плести интриги обладал в высшей степени развитым чутьём и умением прятаться за чужие спины. На первый план Остерман выдвинул князей Долгоруковых – честолюбивого Алексея Григорьевича и его сына, семнадцатилетнего разбитного молодца Ивана, с разрешения Меншикова вернувшегося в окружение Петра II. Вероятнее всего, пока барон вёл большую игру, а строгая опека со стороны светлейшего князя была снята из-за его болезни, новые фавориты вместо надоевшего мальчику-императору учения предоставили ему весёлые гулянья и игры.

Составленный Остерманом план учебных занятий Петра II и так не был перегружен: на изучение истории, географии и математики отводилось всего 12 часов в неделю, остальное время посвящалось танцам, занятиям музыкой, стрельбе, игре на бильярде и псовой охоте. Сохранилась записка самого юного императора, в которой его распорядок выглядел уже несколько иначе: «В понедельник пополудни от двух до трёх часов – учиться, а потом солдат учить; пополудни вторник и четверг с собаками на поле, пополудни в среду солдат обучать; пополудни в пятницу с птицами ездить, пополудни в субботу музыкою и танцованием; пополудни в воскресенье в летний дом и в тамошние огороды». За всё лето Пётр лишь дважды на короткое время посетил Верховный тайный совет. Разве могли разговоры с Меншиковым или суровым князем Д. М. Голицыным сравниться с общением с лихими егерями и верным другом Иваном Долгоруковым!

Вначале Пётр навещал больного Александра Даниловича, но вскоре ездить в его дворец перестал. Когда светлейший князь оправился от недуга, он попытался снова взять инициативу в свои руки. Вечером 29 июля он вместе с Петром II участвовал в церемонии открытия наплавного моста через Неву и проехал по нему в карете. Внешне за время болезни светлейшего ничего не изменилось, однако воспитанник стал тяготиться его опекой. Дипломаты докладывали, что Меншиков присвоил поднесённые царю деньги, что Петру вовсе не нравилась его невеста. Светлейший же делал своему подопечному публичные выговоры: «...всего неделю он выдал царю 200 рублей, и уже ничего не осталось», – и забрал подарки австрийского императора.

С подачи новых друзей даже разумные распоряжения Мен-шикова стали восприниматься императором как покушение на его власть. Во время одного из столкновений Пётр закричал на Меншикова: «Я тебя научу, что я – император и что мне надобно повиноваться!» Своё отношение к светлейшему князю государь выражал соответственно возрасту: бил кулаками сына князя, своего ровесника, пока тот не попросил пощады. А на именинах своей сестры Пётр II повернулся к Меншико-ву спиной. С середины августа царь со своим окружением и Меншиков уже жили раздельно, но корректные отношения пока сохраняли.

Остерман ещё отправлял из Петергофа Меншикову в Ораниенбаум почтительные письма, в одном из которых император под его диктовку написал: «Вашей светлости и светлейшей княгине, и невестке, и своячине, и теткё, и шурину поклон отдаю любителны. Пётр». И всё же приближалась развязка. Ни на именины к Меншикову, ни на освящение новой церкви в Ораниенбауме его подопечный не приехал; не было среди гостей и Остермана. «Весь двор находился в ожидании перемены», – написал в донесении от 5 сентября прусский посол Мардефельд.

Накануне Меншиков сделал последнюю попытку оседлать судьбу – приехал в Петергоф для беседы с царём. Однако свидание было кратким, остаться наедине с императором ему не удалось, а на следующий день того увезли на охоту. В раздражении Меншиков отправился выяснять отношения с Остер-маном, которого назвал «атеистом» и угрожал ссылкой в Сибирь за плохое влияние на императора. Видимо, разговор был очень острым, так как обычно невозмутимый Андрей Иванович, не сдержавшись, заметил, что и он хорошо знает человека, который давно заслужил колесование.

Меншиков явно не обладал дипломатическими способностями, чтобы изменить манеру обращения с «неблагодарным» мальчишкой и тем самым избежать конфликтной ситуации. Он сделал новую ошибку – уступил «поле боя» противникам и вернулся в Петербург. Он явно не знал, что предпринять: 6 и 7 сентября то появлялся на заседаниях Верховного тайного совета, то говорил о желании отойти от дел и уехать на Украину, то вызывал обратно им же высланного учителя императора Зейкина (вероятно, на замену Остерману) и приказывал фельдмаршалу М. М. Голицыну «поспешать сюда как возможно».

Седьмого сентября Пётр окончательно перебрался из дворца Меншикова в «новый летний дом» у Невы. На следующее утро князю было объявлено о домашнем аресте. На улицах под барабанный бой зачитывали указ о том, что император «всемилостивейшее намерение взяли от сего времени сами в Верховном тайном совете присутствовать и всем указам быть за подписанием собственныя нашея руки» и о «неслушании» любых распоряжений Меншикова. Государь объявлял себя вступившим «в правительство» (совершеннолетним); тем самым регентство Верховного тайного совета упразднялось.

Девятого числа в совете появился и сам Пётр. Но ещё до его прихода Остерман представил присутствовавшим записку о «винах» Меншикова. Единогласным решением тот был лишён званий, чинов и орденов и приговорён к ссылке в своё дальнее имение – городок Ораниенбург под Рязанью. Приказ об этом, подписанный императором «в своих покоях», также принёс Остерман. Привязанность юного императора к своему наставнику, надо полагать, ещё более возросла после того, как он сумел убедить Верховный тайный совет в необходимости покупки для сестры государя бриллиантов на 85 тысяч рублей. От светлейшего князя такого щедрого подарка едва ли можно было ожидать.

Сам князь, его жена и дети пытались обращаться к царю с письменными и устными просьбами о помиловании. Возможно, Пётр какое-то время колебался: сохранились противоречивые известия о его поведении в отношении жены Меншикова и своей невесты. Но законы борьбы за власть беспощадны: 10 сентября бывший правитель России в роскошной карете с целым караваном имущества и прислуги отправился в ссылку.

А Пётр, похоже, не очень-то интересовался положением своего несостоявшегося тестя, как, впрочем, и многими другими государственными делами. После нескольких появлений на заседаниях Верховного тайного совета юный император потерял к ним интерес. Самым важным занятием для него стала охота. Остерман в угоду забавам Петра объявил от его имени повеление «о запрещении ходить с ружьём и собаками, стрелять и ловить птиц и зверей, а также устраивать кабаки на Аптекарском острову» (недалеко от центра современного Санкт-Петербурга).

В то время как царь развлекался охотой, положение Меншикова всё ухудшалось: вначале у него отобрали все награды, в том числе и кольцо, подаренное Петром II невесте, затем настала очередь лошадей и экипажей. Доказать обвинение светлейшего князя в государственной измене не удалось, но его вотчины с десятками тысяч крепостных и движимое имущество стоимостью примерно в 400 тысяч рублей были конфискованы. Архивные документы свидетельствуют, что юный царь проявил интерес к делу Меншикова только тогда, когда стали делить драгоценности его семьи. Так, ордена Святой Екатерины и Александра Невского Пётр II пожаловал Ивану Долгорукову, а своей сестре Наталье подарил бриллиантовый крестскладень, золотой пояс с пряжкой и многие другие украшения. Позже конфискованные богатства Меншикова пошли на покрытие расходов на коронацию Петра II, а часть драгоценностей князя – на изготовление царской короны.

Девятого января 1728 года огромный «поезд» царя, сопровождаемый пушечной пальбой, медленно двинулся из Петербурга. Ещё раз увидеть основанную дедом новую столицу Петру II было не суждено.

«Не хочу учиться»

Сохранившиеся портреты и гравюры не дают возможности сказать что-либо определённое о характере юного императора. На них предстаёт в традиционном парадном облачении – латах, мантии, пудреном парике, орденских лентах – рослый светловолосый мальчик с миловидным, но не очень выразительным лицом. «Он высокого роста и очень полон для своего возраста, так как ему только пятнадцать лет. Он бел, но очень загорел на охоте; черты лица его хороши, но взгляд пасмурен, и, хотя он молод и красив, в нём нет ничего привлекательного или приятного», – считала жена английского консула Уорда. И другие иностранцы, часто видевшие Петра II, единодушно утверждали, что он выглядел старше своих лет.

Подросток унаследовал от отца и деда не только рост, но и взрывной темперамент, а также упорство в достижении целей. Сверстникам и свите он доставлял немало хлопот. Уже в октябре 1727 года Лефорт писал: «Царь похож на своего деда в том отношении, что он стоит на своём, не терпит возражений и делает, что хочет». Выйдя из-под опеки Меншикова, Пётр не очень стеснялся в выражении своих чувств. Он мог отказать в аудиенции фельдмаршалу М. М. Голицыну, нагрубить на ассамблее своему наставнику Остерману, а разговору с австрийским послом предпочесть общение с конюхами. Порывистый, живой и своенравный подросток, видимо, гораздо комфортнее чувствовал себя в неофициальной обстановке – на охоте, с расторопными егерями, весёлой тёткой Елизаветой, услужливыми и предупредительными Долгоруковыми, умевшими выполнять любой его каприз, – чем во дворце, в атмосфере придворного этикета и светской утончённости.

Таким же был в молодости и его великий дед, который стал царём в том же возрасте и рос без особого надзора вдали от двора, в Преображенском. Внуку, казалось, должно было быть легче. В 11 лет он стал законным и всеми признанным главой государства, с которым вынуждена была считаться вся Европа. В его распоряжении были талантливые министры и генералы, а его учителями были не голландские мастеровые, а выдающиеся дипломаты, как А. И. Остерман, и профессора Академии наук. И сам Пётр II был юношей энергичным, увлекающимся.

Однако созданный дедом механизм абсолютной власти оказался не по плечу юному государю. Рядом с ним не было никакого утверждённого правом или традицией учреждения, способного сдерживать проявления неограниченной власти, оказавшейся в руках мальчика. Все качества юного царя с самого начала стали эксплуатироваться придворными интриганами: соперничавшие группировки стремились вырвать Петра друг у друга, а для этого надо было держать его при себе, доставлять ему всевозможные удовольствия, удалять от серьёзных занятий. У Петра II, в отличие от деда, не было надёжных друзей, выросших вместе с ним (кроме, пожалуй, сестры Натальи); едва ли часто видел он и своих учителей – их заменили фавориты.

Титулы, чины, имения – перспектива получения всех этих благ заставляла стремиться к единственному их источнику и любой ценой искать его милости. Не случайно немногие сохранившиеся именные указы Петра II (как правило, они передавались в Верховный тайный совет через Остермана или Долгоруковых) – это распоряжения о пожалованиях в чины или выдаче денег и «деревень». Согласно «Выписке о раздаче деревень с 1726 по 1730 г.» из бумаг Остермана, наибольшие пожалования были сделаны любимой тётке царя Елизавете (9382 двора, 35 тысяч душ); более скромные награды предназначались офицерам гвардии – поручику И. Любимову, капитанам А. Танееву и Ф. Полонскому. Своим родственникам Лопухиным Пётр подарил 740 дворов, 1800 дворов получил генерал Матюшкин, тысячу – майор гвардии Г. Д. Юсупов, более шестисот душ – капитан-поручик П. Колокольцев. Достались пожалования и канцлеру Г. И. Головкину (220 дворов), и генералу В. Я. Левашеву (200 дворов), и, конечно, ближнему придворному кругу: Долгоруковым, «метр-де-гардероб» Петру Бему, интенданту П. Мошкову, гофмаршалу Д. Шепелеву, камер-юнкеру М. Каменскому.

Нельзя сказать, чтобы об образовании царя совсем забыли. Академик-физик Георг Бильфингер составил и опубликовал в 1728 году «Расположение учении его императорского величества Петра Второго...». Юному монарху рекомендовалось изучать французский и немецкий языки, латынь, а также «статскую историю», «общую политику» и военное искусство. Прочие науки – математику, «космографию», «знания естественные» и геральдику – предлагалось преподавать так, как «к увеселению потребно». Особый упор был сделан на историю и «нынешнее всех государств состояние». На поучительных примерах прошлого и сведениях о государственном устройстве, армии, законах и политике европейских держав, считал почтенный академик, Пётр «своё государство, оного силу, потребность и способы как в зеркале увидит и о всём сам основательно рассуждать возможет». Бильфингер полагал необходимым особенно заботиться о том, чтобы его величество «...жития и дел Петра I и всех приключений его владения довольное и подлинное известие имел».

Специальное руководство о «Наставлении в христианском законе» для Петра написал Феофан Прокопович. В Академии наук Я. Германом и Ж. Делилем было составлено и издано «Сокращение математическое ко употреблению его величества императора всея России», включавшее изложение арифметики, геометрии, географии и фортификации. Автор знаменитой «норманнской теории» Готлиб Байер сочинил для Петра II пухлый учебник античной истории от «сотворения мира» до падения Рима. На освоение всей программы Бильфингер отводил два года при условии, что монарх будет заниматься по 15 часов в неделю.

Однако все эти планы оказались ненужными – даже по облегчённой программе Петру учиться не пришлось, да и сам он явно предпочитал иные занятия. Правда, Бильфингер уверял, что в отношении иностранных языков юный государь «в великое совершенство пришёл», но австрийский посол граф Вра-тислав был очень рад, когда император в 1729 году смог, наконец, произнести несколько слов на немецком языке. Подводя итоги первому году правления Петра II, Лефорт писал: «...молодость царя проходит в пустяках; каждый день он участвует в Измайлове в детских играх... он не заботится о том, чтобы быть человеком положительным, как будто ему и не нужно царствовать. Остерман употреблял всевозможные средства, чтобы принудить его работать, хотя бы в продолжение нескольких часов, но это ему никогда не удавалось».

Одиннадцатилетнего Петра, наверное, можно понять: учиться в XVIII веке было очень трудно. Современному школьнику едва ли доставило бы удовольствие заучивание наизусть с голоса правил: «Что есть умножение? – Умножить два числа вместе значит: дабы сыскать третие число, которое содержит в себе столько единиц из двух чисел, данных для умножения, как и другое от сих двух чисел содержит единицу...» Но окружение Петра, может быть, за исключением Остермана, как раз меньше всего было заинтересовано в его серьёзном образовании и воспитании. Под руководством восемнадцатилетнего Ивана Долгорукова Пётр постигал совсем другие науки. В начале 1728 года Лефорт сообщал: «Царь с некоторого времени взял привычку ночь превращать в день и целую ночь рыскает со своим камергером Долгоруким», – а спустя несколько дней добавил: «Говорят, что он начинает пить...» Именно при Петре II при дворе стало модно играть в карты. Вскоре и сам император, по мнению осведомлённого Лефорта, увлёкся карточной игрой, предпочитая её порой «игре в любовь».

Составленные для него учебники оставались нераскрытыми. Император веселился. Он присутствовал на учениях гвардейских полков, вместе с Елизаветой открывал бал по случаю рождения у герцогини Голштинской сына Петра Ульриха (будущего российского императора Петра III), часто выезжал на охоту; «о некоторых же других его страстях упоминать неудобно», – заметил английский консул Клавдий Рондо. В конце 1727 года петербургский свет судачил о «приятных свиданиях», которые устраивал своему юному другу Иван Долгоруков – участник его похождений в увеселительных заведениях столицы. «Царь только участвует в разговорах о собаках, лошадях, охоте; слушает всякий вздор, хочет жить в сельском уединении, а о чём-нибудь другом и знать не хочет», – сообщал Лефорт осенью 1728 года. Он подвёл грустный итог своим размышлениям о перспективах российской политики: «Прежде можно было противодействовать всему этому, теперь же нельзя и думать об этом, потому что государь знает свою неограниченную власть и не желает исправиться. Он действует исключительно по своему усмотрению, следуя лишь советам своих фаворитов». «Дело воспитания государя идет плохо», – вторил саксонцу в своём донесении его австрийский коллега.

«Революция» Петра I завершила формирование в России культа императора, власть которого поднялась на недосягаемую для его подданных высоту. Феофан Прокопович публично провозгласил малолетнего озорника «главой всего российского благочестия» и сравнивал его шальные поступки с деяниями Владимира Мономаха и самого Петра I, выражая надежду, что Пётр II станет настоящим наследником реформ его великого деда:

Дал Петру стадо своё упасти Спаситель,

Дабы тем делом Христов явился любитель.

Бог и Петру Второму вручил стада многа

И сотвори известно, коль любит он Бога.

Перед этим мальчиком любой российский аристократ, обладатель высших чинов, «кавалерии» и десятков тысяч крепостных, был так же бесправен, как его собственный дворовый. Стремительные карьеры и столь же стремительные опалы со вздёргиванием на дыбу, битьём кнутом, конфискацией имущества и ссылкой в Сибирь – типичное для России XVIII века явление. Многие герои того времени – Меншиков, Остерман, Долгоруковы, Девиер, Толстой – прошли этот путь. Любое сопротивление воле монарха воспринималось как государственная измена со всеми вытекающими печальными последствиями. Пышность двора, раздача титулов, чинов, имений заставляли дворян стремиться к единственному источнику этих благ и любой ценой искать милости монарха.

Пока во главе этой системы стоял сам Пётр Великий, она могла быть необыкновенно динамичной: собственные разносторонние способности и личный пример государя, сочетание жестоких наказаний и царских наград действовали весьма эффективно. Но когда трон «отца Отечества» занял его малолетний внук, не имевший такой воли и опыта, всё изменилось. Созданный Петром I механизм абсолютной власти обрушился на юного Петра II с такой силой, против которой он не мог устоять. Его короткое царствование вместило в себя и ожесточённую борьбу придворных группировок, и дворцовые перевороты, и безудержное хозяйничанье фаворитов – всё то, что так пышно расцвело в последующие годы XVIII столетия. Сам Пётр Великий, наверное, осудил бы внука за такой образ жизни, который на деле являлся следствием, тенью его собственных преобразований.

Самодержавие без самодержца

Помнившим эпоху Петра I современникам Петра II приходилось осваиваться с новым порядком вещей, при котором государство существовало без самого правителя, неделями пропадавшего на охоте. Из сохранившейся «Росписи охоты царской...» следует, что для императора в селе Измайлове были заготовлены 50 саней, 224 лошади, сотни собак и «для походов 12 верблюдов»; охотничий «поезд» обслуживали 114 охотников, сокольников, доезжачих, лакеев и конюхов. Там же за казённый счёт содержались и пойманные звери: «Оленям и сайгам, зубрям, кабанам – муки ржаной, ячменю, овса по требованию, понеже оному хлебу числа положить не можно, потому что сколько зверей прибудет, ведения о том не имеется». В Москве царя видели редко. По неполным подсчетам (не считая коротких поездок на один-два дня), он за два года пребывания в Москве провёл на охоте более восьми месяцев.

Несколько раз Пётр обещал Остерману заняться учёбой и присутствовать на заседаниях Верховного тайного совета, но обещания не сдержал. В мае 1728 года газета «Ведомости» извещала читателей: «Из Москвы явствуют последние письма от 29 дня апреля, что его императорское величество 30 вёрст отсюда на ловлях забавляться изволит». Охотничья экспедиция затянулась до ноября, но была внезапно прервана похоронами царевны Натальи Алексеевны. Пётр II был так увлечён охотой (он даже сам готовил корм для собак), что даже смерть любимой сестры с трудом смогла заставить его на время отвлечься от «ловли» и прискакать в Москву. О возвращении в Петербург он даже слышать не хотел: «Что мне делать в местности, где, кроме болот да воды, ничего не видать», – по информации английского консула, заявил он Остерману. Андрей Иванович несколько раз заговаривал об отставке, но... всё-таки не уходил. Новый австрийский посол граф Вратислав в отчаянии от того, что не удаётся заставить юного царя учиться, даже просил Карла VI прислать из Германии разбиравшегося в тонкостях охоты профессора, чтобы просвещать императора без отрыва от его излюбленного занятия...

В следующем году Пётр II со своей охотничьей командой постоянно носился по ближним и дальним окрестностям старой столицы – под Ростовом, Боровском, Коломной. «С тех пор как царь уехал отсюда, сообщают, что затравлено 4000 зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведя и множество живности» – такие итоги деятельности императора подводил Лефорт осенью 1729 года.

В промежутках между выездами на охоту он появлялся в Москве: раздавал послам свои охотничьи трофеи, принимал кого-нибудь из знатных особ или проявлял неожиданный интерес к текущим делам. Так, вдруг повезло отставному капралу князю Алексею Кропоткину, избитому в августе 1729 года своим богатым соседом, камер-юнкером Елизаветы Григорием Петрово-Соловово, и его крестьянами. Лежать бы жалобе князя без всякого движения в недрах канцелярий, но каким-то образом дело получило огласку, попало в Верховный тайный совет, и сам император осматривал побои потерпевшего.

Задуманное Остерманом путешествие Петра по России через Смоленск и Киев (осведомлённые иностранцы полагали, что вице-канцлер хотел вывезти Петра в Европу) не состоялось. Долгоруковы не выпускали царя из Москвы. Царские пристрастия стали учитываться в большой политике: прусский король прислал в подарок Петру выезженных лошадей и набор ружей, а дядя, австрийский император Карл VI, и польский король Август II – охотничьих собак. Но эти же высочайшие привычки приводили в отчаяние иностранных послов, лишённых возможности даже представиться царю. Однако отсутствие императора (в 1727 году тот посетил Верховный тайный совет девять раз, в 1728-м – четыре, а с апреля 1729 года вообще не появлялся там до самой смерти) до некоторой степени способствовало устойчивости правительственной системы, поскольку исключало непредсказуемое вмешательство мальчика-царя в работу высших государственных учреждений.

Новая конфигурация власти опиралась, с одной стороны, на Верховный тайный совет, с другой – на заменивший Мен-шикова клан Долгоруковых, в котором решающие роли играли князь Алексей Григорьевич и его сын Иван. Последние, в отличие от «полудержавного властелина», не пытались подмять под себя верховную власть, а разделили её с советом, хотя в 1728 году в него вошли два представителя рода Долгоруковых – сам Алексей Григорьевич и талантливый дипломат Василий Лукич. Британский консул Рондо докладывал о наметившемся «разделении труда»: разработка внешней политики всецело принадлежит Остерману, а «назначения и отличия вполне ведаются Долгорукими».

Алексей Григорьевич, человек «посредственного разума», появлялся в совете редко; к нему обращались только для консультаций по вопросам царской охоты. Но зато он не жалел сил и времени для устройства новых развлечений, чтобы сохранить привязанность царя; продолжительные охотничьи экспедиции в подмосковных лесах как нельзя лучше соответствовали этому замыслу.

Важнейший пост обер-камергера занял его сын Иван – в качестве близкого друга царя он получал новые вотчины и «подарки» на 11 тысяч рублей, что было отражено в сохранившейся книге дворцовых расходов. Он же стал капитаном Преображенского полка, где несколько представителей младшего поколения клана занимали офицерские должности. Будучи более светским человеком, чем его отец, Иван с друзьями предпочитал охоте в глуши всевозможные городские развлечения, описывая которые князь Щербатов замечал: «...честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде». Молодец был не прочь поучаствовать и в большой политике – по словам испанского дипломата герцога де Лириа, «хотел управлять государством, но не знал, с чего начать», – но оказался непригодным к сколько-нибудь ответственной роли в управлении. Способности младшего Долгорукова к интриге не простирались дальше попытки соблазнения красавицы-жены камер-юнкера Никиты Трубецкого, которого он намеревался отправить на службу в Сибирь. В документах Верховного тайного совета фаворит почти не упоминается; но о его влиянии говорит тот факт, что с декабря 1728 года доклады и приказы по гвардии стали проходить через его руки; именно к нему обращался В. В. Долгоруков (фельдмаршал – к капитану!) для решения вопроса о выдаче полкам задержанного «хлебного жалованья».

Главной «сферой влияния» Долгоруковых являлся двор. Пётр I не любил дворцовых церемоний, и при нём придворные особой роли в управлении не играли. Теперь же ситуация изменилась. В декабре 1727 года Пётр II утвердил новый придворный штат; свои штаты были у сестры императора, у цесаревны Елизаветы и племянниц Петра I царевен Прасковьи и Екатерины. Расходы на содержание двора при Петре II значительно возросли: если в 1719 году они составляли 52 094 рубля, в 1726-м – 66 788 рублей, то в 1728 году – уже 90 025 рублей.

Ключевой деталью нового правительственного механизма и посредником между возглавлявшимся семейством Долгоруковых двором и Верховным тайным советом стал Остерман. Такая роль соответствовала как сложившейся придворной «конъектуре», так и личным качествам вице-канцлера, никогда не стремившегося, да и не способного быть лидером. От имени Петра он вносил в совет предложения и вопросы для обсуждения, передавал челобитные и немногие именные указы царя и подавал ему доклады. Иногда он позволял себе высказывать собственное мнение (например, по поводу назначения губернатора в Архангельск), «приказывал» совету навести справки в других учреждениях по тому или иному вопросу; он же определял круг дел, коими стоило или не стоило «утруждать» царя. Он же ведал драгоценностями сестры царя и орденскими знаками; в его архиве хранились и личные документы Петра II, и челобитные, поступавшие на царское имя. Состав придворного штата Петра также был подготовлен и подписан Остерманом.

Возвращение из динамично развивавшегося Петербурга в среду старой русской знати с её неторопливым образом жизни, обычаями и представлениями означало в глазах многих современников принципиальный отказ от продолжения политики Петра Великого. Австрийского посла не без основания тревожило то, что вельможи, переехав в Москву, могут перестать «заботиться о флоте и войске, и вновь завоёванные провинции окажутся подвергнутыми крайней опасности». Долгоруковых же иноземцы часто называли «национальной партией».

Единодушное мнение иностранных дипломатов выразил испанский посол де Лириа: «Всё идёт из рук вон плохо; император не занимается делами и не хочет о них слышать. Жалованье никому не платят, и Бог весть, что станется с казной его величества. Ворует каждый, кому не лень. Все члены Верховного совета больны и по этой причине в этом собрании – душе здешнего правительства – заседаний не происходит. Все подчинённые отделы также прекратили свою деятельность. Раздаются бесчисленные жалобы, каждый творит, что ему вздумается. И никто не думает помочь в беде, кроме Остерма-на, который не может один всюду поспеть. Мне кажется, что почва вполне созрела для революции...» Но действительно ли всё так стремительно переменилось? Как увидеть за дворцовыми распрями и министерской неразберихой реальную жизнь послепетровской России и обычных людей с их повседневными проблемами и мыслями о своём житье-бытье?

Страна продолжала более или менее успешно «пожинать плоды» преобразований Петра Великого. Многие меры нового царствования – частичное «прощение» подушной подати, разрешение свободного устройства горных заводов в Сибири, вольной продажи табака, соли, поташа, право вывозить товары за границу не только через Петербург, «вексельный устав» и прочее «увольнение коммерции» – были жизненно необходимы стране. Некоторое ослабление полицейского режима, замедление деятельности бюрократических канцелярий, отсутствие войн и рекрутских наборов были желанной передышкой для мужиков, которые вполне искренне могли благодарить за это Петра II.

Однако по-прежнему существовала огромная армия, несмотря на роспуск по домам в 1727 году трети солдат и офицеров из дворян. Сохранялся и боеспособный флот. Русские дипломаты готовились принять участие в Суассонском конгрессе, где предполагалось осуществить «генеральное примирение» европейских держав. А на далёкой восточной границе Савва Лукич Владиславич-Рагузинский только что заключил Кях-тинский договор с Китаем о торговле и границах и спешил доложить в Москву: «Могу я ваше императорское величество поздравить с подтверждением дружбы и обновлением вечного мира с китайским императором». Весной 1728 года в Москву пришёл китайский караван с драгоценным фарфором. В Охотске, единственном русском порту на Тихом океане, весной 1728 года готовилась отправиться к северо-восточной оконечности Азии, чтобы проверить, «где оная сошлась с Америкой», экспедиция Беринга.