Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

Молодой шведский король Карл XII сразу принудил Данию к капитуляции. Первая же операция русской армии в 1700 году – осада Нарвы – закончилась разгромом. Шведы высадились в Лифляндии, заставили Августа II снять осаду Риги, а уже 19 ноября нанесли под Нарвой поражение вдвое большей по численности русской армии: командующий и многие старшие офицеры попали в плен, была потеряна артиллерия, понесены тяжёлые людские потери. В Европе русских на несколько лет перестали воспринимать как серьёзную силу, а Карл XII заслужил славу великого полководца.

На счастье России, Карл двинулся на запад и на несколько лет «увяз» в Речи Посполитой, пока не посадил на польский престол своего ставленника Станислава Лещинского. Затем он вторгся в Саксонию, и вскоре Август II заключил позорный Альтранштедтский мир (1706) и разорвал союз с Россией, а его подданные выплачивали победителям контрибуцию – по полмиллиона талеров в месяц. Король вершил судьбы Европы, но делами на востоке не интересовался и тем дал Петру I время для перевооружения армии, создания и обучения новых полков. Русские успешно действовали в Прибалтике: в 1702 году они взяли Нотебург (Шлиссельбург), в 1703-м – Ниеншанц в устье Невы, где был заложен Петербург; в 1704-м – Дерпт и Нарву.

Однако Пётр понимал, что его армия ещё не готова соперничать с лучшими войсками Европы. При посредничестве Франции, Голландии и Пруссии он стремился заключить мир ценой предоставления русских солдат для Войны за испанское наследство. Знаменитому английскому полководцу герцогу Мальборо были обещаны до 200 тысяч талеров, княжество Киевское, Владимирское или Сибирское с доходом в 50 тысяч талеров в год, драгоценный рубин и орден Андрея Первозванного, если бы он отстоял право России оставить за собой лишь устье Невы с только что основанным Петербургом. Но Карл и не думал о мире, а союзников не прельщала помощь со стороны «варварской» Московии.

В сентябре 1707 года шведский король двинулся к российским границам. Однако новая русская армия была иной – обстрелянной, обученной, хорошо снабжённой. Во главе её стояли многому научившиеся генералы Б. П. Шереметев, Н. И. Репнин, М. М. Голицын, В. В. Долгоруков, А. Д. Мен-шиков, и сам Пётр проявил умения и таланты полководца. Однако и теперь, имея более шестидесяти тысяч солдат и офицеров, он не стремился к генеральному сражению – слишком сильным был противник. На военном совете в Жолкве (Украина) весной 1707 года обсуждался вопрос, «давать ли с неприятелем баталии в Польше или при своих границах, где положено, чтоб в Польше не давать: понеже, ежели б какое несчастие учинилось, то бы трудно иметь ретираду (отступление. – И. К.); и для того положено дать баталию при своих границах, когда того необходимая нужда требовать будет; а в Польше на переправах и партиями, так же оголожением провианта и фуража томить неприятеля».

В июле 1708 года Карл нанёс русским поражение под Го-ловчином. Пётр был разгневан: «Многие полки пришли в кон-фузию, непорядочно отступили, а иные и не бився, а которые и бились, и те казацким, а не солдатским боем». Их командиру Н. И. Репнину военный суд вынес смертный приговор, который царь заменил разжалованием в рядовые с взысканием денег за оставленные на поле боя пушки и снаряжение. Солдат, раненных в этом бою в спину, расстреливали и вешали как трусов. По приказу царя войска разоряли сначала Польшу, а затем и собственную страну: «Ежели же неприятель пойдёт на Украину, тогда идти у оного передом и везде провиант и фураж, також хлеб стоячий на поле и в гумнах или в житницах по деревням (кроме только городов)... польский и свой жечь, не жалея, и строенья перед оным и по бокам, также мосты портить, леса зарубить и на больших переправах держать по возможности». Собранное зерно надлежало свозить в Смоленск, а при невозможности вывоза «прятать в ямы»; «мельницы, и жернова, и снасти вывезть все и закопать в землю, или затопить где в глубокой воде, или разбить», чтобы «не досталось неприятелю для молонья хлеба». Нарушителей ждала суровая кара: «...сказать везде, ежели кто повезёт к неприятелю что ни есть, хотя за деньги, тот будет повешен, також равно и тот, который ведает, а не скажет». Приказ выполнялся, хотя для мужиков он стал трагедией: «А кои драгуны безлошадны были, тех офицеры посылали по деревням коней брать. А селяне уже жито в рожь и овёс собирать починали, и от того бунты учинялись. Драгуны их рубили и лошадей брали. А по полям и лесам имали тех, кто уховался, и рубили же дерзостных, а тех всех, кто поклонно падал, тех в работы разные брали».

Пётр постоянно находился в войсках – учил солдат, проводил смотры: «Многие нехочи поносными словами пожалованы были от его царского величества. Пальбу экзерционую чинили офицеры да унтеры со всеми солдаты да драгуны по всем лагерям. Пороху навезли где доброго, а иным худого. С того пальба разна была. У коих бухало добро и пули били добро, а у других шипели пули и падали наземь и целки живы стояли и дыр не случалось. А с того то было, что некой хитрые солдаты не по плутовству и нерадению, а по бережению пуль в картузы патронные не клали а палили тока огнём. А те, кто не поклали да и дерзили ещо, были в батоги отправлены и биты на козлах в пример другим».

Пётр I не жалел ни солдат, ни офицеров, требуя: «...во время бою или приступу не должен никто раненого или убитого относить или отвозить, ни начальных своих (пока бой минет-ся или приступ)... не только во время бою, но и по совершении оных, без главного указу ни на какое добро и пожитки не смотреть, не подымать (хотя бы и под ногами было) под наказанием – лишением чести и живота без пощады». В 1704 году при штурме Нарвы он сам зарубил нескольких солдат, продолжавших убивать и грабить жителей крепости после её капитуляции. Узнав, что его воинство разграбило украинский город Ромны, Пётр повелел виновных в бесчинствах офицеров «по розыску казнить смертию в страх другим, а рядовых, буде меньше десяти человек, то казнить третьего, буде же больше десяти, то седьмого или десятого».

Отсутствие провианта вынудило Карла XII повернуть на Украину в расчете на помощь гетмана Ивана Мазепы. 28 сентября 1708 года возглавляемый Петром I отряд разгромил у деревни Лесной корпус А. Левенгаупта, шедший к главным шведским силам с большим обозом. На Украине шведская армия перезимовала, но за Мазепой последовало только несколько тысяч казаков; не оправдались надежды короля на помощь турок и Лещинского.

В таких условиях Карлу оставалось только дать генеральное сражение, к которому русская армия была теперь готова. 27 июня 1709 года шведы ещё до восхода солнца пошли в наступление. Пётр, несомненно, участвовал в сражении: в Зимнем дворце хранятся его пробитая шведской пулей шляпа и нагрудный щиток с глубокой вмятиной от ещё одной пули. Как утверждает «Гистория Свейской войны», «...государь в том нужном случае за людей и отечество, не щадя своей особы, поступал, как доброму приводцу надлежит, где на нём шляпа пулею прострелена и в седелном орчаке фузейная пуля найдена».

К полудню всё было кончено. На очищенном от неприятеля поле началось торжественное богослужение, закончившееся ружейным и орудийным салютом. Ещё не были подсчитаны трофеи, ещё не собрали всех раненых и пленных, ещё искали на поле боя живого или мёртвого Карла XII, а Пётр, не чувствуя усталости, взялся за перо:

«Доносим вам о зело превеликой и неначаемой виктории, которую Господь Бог нам чрез неописанную храбрость наших солдат даровати изволил с малою войск наших кровию таковым образом: сего дни на самом утре жаркий неприятель нашу конницу со всею армеею, конною и пешею, отаковал, которая хотя по достоинству держалась, однако ж принуждена была уступить, токмо с великим убытком неприятелю. Потом неприятель стал во фрунт против нашего лагору, против которого тотчас всю пехоту из транжаменту вывели и пред очи неприятелю поставили, а конница на обеих фланках. Что неприятель увидя, тотчас пошёл отаковать нас, против которого наши встречю пошли и тако оного встретили, что тотчас с поля збили. Знамён, пушек множество взяли, та-кож генерал-фелтьмаршал господин Рейншилд купно с че-тырми генералы, а имянно Шлипембахом, Штакенберхом, Гамолтоном и Розеном, також первой министр граф Пипер с секретарями Гемерлином и Цидергелмом в полон взяты, при которых несколко тысяч офицеров и рядовых взято, и, единым словом сказать, вся неприятельская армея фаэтонов конец восприяла, а о короле ещё не можем ведать, с нами ль или со отцы нашими обретается...»

Победное известие понеслось в Петербург и Москву, к польским магнатам, «братьям»-монархам в Вену, Берлин, Стамбул. В этот день царь понял, что одержал важнейшую победу в своей отнюдь не формальной военной карьере и что Россия способна выиграть неудачно начатую войну.

Пленных шведских командиров во главе с фельдмаршалом Реншельдом Пётр I пригласил в расшитые шёлковые шатры. Столов не было, победители и побеждённые сидели прямо на земле; солдаты выкопали ровики, куда можно было опустить ноги, разровняли набросанную землю и накрыли её коврами. За этим импровизированным столом царь поднял тост за здоровье своих «шведских учителей» в военном деле. «Кто же они? – поинтересовался пленный фельдмаршал. – «Вы, господа шведские генералы», – ответил царь, и кто-то из шведов, кажется, первый министр граф Карл Пипер, произнёс: «Хорошо же, ваше величество, отблагодарили своих учителей!»

Победный пир стал звёздным часом Петра и его армии. Остатки шведских войск капитулировали на Днепре, Карл XII бежал в Турцию. Россия воссоздала Северную лигу; союзники начали военные действия в шведских владениях в Германии. Русская армия в 1710 году овладела всей шведской Прибалтикой (Эстляндией и Лифляндией) и Выборгом. В ответ на требование выслать короля турецкий султан Ахмед III объявил войну России.

На гребне успеха Пётр решил не уступать, перенести военные действия в турецкие владения на Балканах и поднять восстание подвластных туркам славянских народов, но не рассчитал силы. 38-тысячная русская армия была окружена турецко-татарским войском на берегу Прута в урочище Рябая Могила. Атаки янычар были отбиты, но контратаковать царь не решился. Люди не отдыхали трое суток, боеприпасы и продовольствие были на исходе; сам царь через несколько дней писал, что «никогда, как почал служить, в такой десперации (отчаянии. – И. К.) не были». Военный совет признал необходимым предложить туркам мир. Ответа не было, и Пётр, по свидетельству молдавского гетмана Иона Никулче, решился идти на прорыв из окружения сквозь огромное войско противника при полном господстве его конницы (на шесть с половиной тысяч русских кавалеристов приходилось 58 тысяч турецких и еще 20—30 тысяч татар), поскольку «стоять для голоду как в провианте, так и в фураже нельзя, но пришло до того: или выиграть, или умереть». Скорее всего, он предпочёл бы погибнуть в бою, нежели попасть в позорный плен, и эту участь разделили бы с ним его лучшие полководцы и министры. Чем бы закончилась в таком случае Северная война, остаётся только гадать. Не состоялись бы и главные петровские преобразования, известные по любому учебнику истории; не появились бы коллегии, прокуратура, Табель о рангах, полиция, городские магистраты; не была бы введена подушная подать, не открылась бы Академия наук. Иными словами – у нас была бы другая история...

Армия уже двинулась навстречу противнику, но визирь согласился на переговоры, и в его ставку срочно отправился вице-канцлер Павел Шафиров. Утром 11 июля Пётр написал ему отчаянное письмо: «...ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на всё, чево похотят, кроме шклавства (плена. – И. К.). И дай нам знать конечно сегодни, дабы свой дес-ператной путь могли, с помощиею Божиею, начать». Он был готов уступить все завоевания в Прибалтике и в придачу Псков, чтобы сохранить Петербург. Однако Шафиров сумел заключить мир, по которому русские войска получали свободный выход из Молдавии, а за это Россия возвращала Турции Азов, ликвидировала крепости на побережье Азовского моря и Днепра (Таганрог, Каменный Затон), выводила войска из Польши и прекращала вмешательство в польские дела.

После Прутского похода Пётр I никогда больше не рисковал воевать на два фронта. Однако шведам неудача русских не помогла. Они потеряли Финляндию; русский галерный флот под командованием самого Петра одержал победу при Гангуте (1714). Война затянулась ещё на несколько лет, но в итоге 30 августа 1721 года «Вечный истинный и ненарушимый мир на земле и на воде» стоил шведской короне уступки «в совершенное непрекословное вечное владение и собственность» России территорий Лифляндии, Эстляндии, Ингерманландии и части Карелии с Выборгом. «Сия радость превышает всякую радость для меня на земле», – отозвался Пётр 1 на это событие; во время празднования мира в столице он устроил грандиозный маскарад, где сам пел и плясал в матросском костюме.

От имени Сената канцлер Г. И. Головкин 22 октября 1721 года просил государя принять титул «Отца Отечества, Петра Великого, императора Всероссийского». Сознательная ориентация царя на римскую императорскую традицию не случайно совпала с завершающим этапом формирования самодержавной монархии в России. Выстроенная на военный лад держава с созданным в кратчайшие сроки «военно-промышленным комплексом» и неисчерпаемыми природными и людскими ресурсами отныне стала непременным фактором большой европейской политики.

По мере того как Северная война близилась к концу, Пётр I искал новые внешнеполитические цели за пределами Европы. Его планы вышли на океанские просторы и древние торговые пути Центральной Азии: царь рассматривал южное побережье Каспийского моря как плацдарм для овладения богатствами Индии и Китая.

В 1716 году была основана Красноводская крепость на восточном побережье Каспия. Царь распорядился отправить в Хивинское ханство экспедицию капитана гвардии Александра Черкасского с грандиозной задачей – «склонить» хивинского хана к дружбе с Россией и перекрыть плотиной Амударью, чтобы пустить воды великой среднеазиатской реки по древнему руслу в Каспийское море и по ней «до Индии водяной путь сыскать».

В июле 1722 года русские войска под командованием Петра I вышли на судах из Астрахани и высадились в Аграханском заливе – на территории современного Дагестана. В устье Су-лака была заложена крепость Святого Креста. Дождавшись шедшей по суше конницы, армия двинулась на юг, разгромила горских князей и без боя заняла Дербент. Пётр рассчитывал, соединившись в районе Шемахи с грузинским войском царя Вахтанга VI и армянским ополчением, двигаться на Баку. Однако русская флотилия была сильно потрёпана штормом, и армия лишилась провианта и артиллерии. Массовый падёж лошадей привёл в расстройство конницу, среди солдат росло число больных. Эти обстоятельства заставили русское командование отказаться от продолжения похода. Оставив гарнизоны в Дербенте и крепости Святого Креста, основные силы русской армии возвратились в Астрахань.

Летней ночью 1722 года на палубе флагманского корабля в Каспийском море император поделился планами с моряком и учёным Фёдором Соймоновым: «Знаешь ли, что от Астрабада до Балха в Бухарин и до Водокшана (афганского Бадахша-на. – И. К.) и на верблюдах только 12 дней ходу, а там во всей Бухарин средина всех восточных коммерций... и тому пути никто помешать не может». В устье Куры он планировал заложить большой город-порт вроде Петербурга, «в котором бы торги грузинцев, армян, персиян, яко в центре, соединялись и оттуда бы продолжались до Астрахани».

Можно только удивляться размаху замыслов Петра: «повернуть» на Волгу проходивший через Иран и Турцию караванный путь шёлковой торговли; установить протекторат над Грузией, Арменией и всей Средней Азией, связав тамошних владетелей «союзными» договорами и учреждением при них «гвардии» из «российских людей». Правда, доплыть в Индию через цепи центральноазиатских горных хребтов было невозможно, но тогда об этом ещё никто в Европе не знал... Однако царь думал и о другом варианте. Старым морским путём вокруг Африки в 1723 году отправилась секретная экспедиция адмирала Вильстера – её целями являлись захват Мадагаскара (чтобы превратить его в перевалочный пункт в Индийском океане) и установление отношений с империей Великих Моголов в Индии. Правда, сделанные на скорую руку корабли оказались непригодны к длительному плаванию и вернулись, не достигнув цели.

В декабре 1722 года экспедиция полковника Шипова заняла Решт, столицу иранской провинции Гилян, а летом 1723-го русский десант после четырёхдневной бомбардировки заставил капитулировать Баку. Успехи русских войск и вторжение турок в Закавказье вынудили персидское правительство в сентябре 1723 года заключить Петербургский договор, по которому к России отошли Дербент, провинции Ширван, Гилян, Ма-зендеран и Астрабад. В следующем году был подписан

Константинопольский: Турция признавала все завоевания России в Прикаспии, а Россия – завоевания Турции в Западном Закавказье. Пётр уже готовился к освоению новых «провинций» – требовал доставить образцы бакинской нефти, овечьей шерсти из Дагестана, персидского сахара и пряностей. Но страна ещё не располагала экономическими возможностями для освоения заморских территорий, казаки и солдаты не могли заменить дельцов, моряков, торговцев, судовладельцев, которых не хватало и в самой России.

Первоначальный успех вторжения в Иран развить было невозможно; предстояло думать не столько о путях в Индию, сколько о сохранении контроля над узкой полосой западного и южного берега Каспия.

Имперское величие порождало имперские проблемы. По мере побед российского оружия сохранение национальной безопасности неизбежно уступало место иным задачам. Вопреки обещаниям, царь не отдал Эстляндию и Лифляндию союзнику Августу II, а сделал их российскими губерниями. В то же время Пётр отнюдь не стремился к территориальным приобретениям любой ценой. Союзнические обязательства он соблюдал, «ибо гонор пароля драже всего есть». Ещё в 1717 году царь с согласия сейма добился признания России гарантом политического устройства Речи Посполитой, то есть легального права вмешиваться во внутренние дела соседнего государства. Когда в 1721 году саксонский курфюрст и польский король Август И, желая превратить свою номинальную власть в наследственную и самодержавную, выдвинул инициативу раздела Польши, по которому собственно польские земли отошли бы к Саксонии, Пруссия должна была получить так называемую Польскую Пруссию и Вармию, а к России отошли бы Литва с Белоруссией, Пётр настоятельно посоветовал прусскому королю Фридриху Вильгельму не поддерживать эти планы, «ибо они противны Богу, совести и верности и надобно опасаться от них дурных последствий».

Претензии на господство России на Балтике, выход русских войск в Германию обеспокоили и её врагов, и друзей: в европейской «посудной лавке» появился «российский слон». Императорский титул Петра при его жизни признали лишь Венеция, Швеция и Пруссия. Царю срочно нужны были такие соседние «потентаты» (правители), которых можно было бы связать с интересами своей державы. Здесь Пётр использовал «брачную дипломатию»: сына Алексея он женил на брауншвейгской принцессе, племянницы Екатерина и Анна стали мекленбургской и курляндской герцогинями, а дочь Анну он готовился выдать за герцога Голштинии. Но помимо германских княжеств нужен был и настоящий стратегический союзник из числа крупных держав. Образование в 1724—1725 годах двух враждебных лагерей (Ганноверского союза Англии, Франции и Пруссии против Венского союза Австрии и Испании) заставляло обе стороны искать расположения России, способной изменить баланс сил в европейской политике. В последние месяцы жизни Пётр размышлял над проектом союзного договора с Францией, но вплоть до его смерти не было «никакой резолюции оному доныне не учинено».

Петровское «наследство»

Реформы стоили дорого. С началом Северной войны на горожан и крестьян в дополнение к прежним налогам и натуральным повинностям обрушились новые: деньги «запросные», «драгунские», «корабельные», на строительство Петербурга и т. д. Специалисты-«прибылыцики» придумывали, что бы ещё обложить налогом; в этом перечне оказались бани, дубовые гробы и серые глаза. Крестьяне обязаны были возить казённые грузы, работать на казённых заводах, возводить новую столицу (на строительство Петербурга отправлялось 40 тысяч человек в год), рыть каналы и ставить крепости. Первая перепись-«ревизия» (1718—1724) зафиксировала наличие 5,6 миллиона душ мужского пола, из которых четыре миллиона принадлежали дворцовому хозяйству, церковным и светским владельцам. Им отныне пришлось ежегодно платить подушную подать: 74 копейки с каждой крепостной души, по 1 рублю 14 копеек с государственных крестьян и 1 рублю 20 копеек с горожан. Новая налоговая система принесла в 1724 году доход в 8,5 миллиона рублей при девятимиллионном расходе, из которого 63 процента средств шло на армию. Ставка подушной подати и была определена путём деления военных расходов на число плательщиков.

Ежегодно, а то и дважды-трижды в год деревня провожала новобранцев на бессрочную военную службу. «Записывать рекрут с отцы, и с прозвища, и с леты, и в рожи, и в приметы, кто холост или женат; и жён их имена с отчеством, и что у них детей по именам же и скольких лет, также и отцы их живы ль или померли, и кто у них в том селе или деревне дядья, или братья, или племянники, или иные свойственники... За побеги те их отцы и дядья, братья или свойственники с жёнами и детьми посланы будут в ссылку в новозавоёванные города, а беглецы, кои будут сысканы, казнены будут смертью... А буде кто у себя беглых держать и укрывать будет или, ведая, у кого, про них

не извещать, а в том на тех людей будут изветчики за то, и тех людей поместья их и вотчины, в которых те беглые жили, будут взяты на великого государя и из них половина отдана будет изветчику. А буде приказчики и старосты, и целовальники, и крестьяне то чинили без ведома помещиков, и те казнены будут смертью», – грозил всем причастным к укрытию дезертиров один из указов Петра I.

Сам он своих солдат учил и берёг, но смотрел на них как на материал для создания задуманного им на благо государства. «Как ваша милость сие получишь, изволь не помедля ещё солдат сверх, кои отпущены, тысячи три или больше прислать в добавку, понеже при сей школе много учеников умирает, того для не добро голову чесать, когда зубы выломаны из гребня», – писал царь в 1703 году ведавшему рекрутским набором боярину Т. Н. Стрешневу. Беглых рекрутов Пётр приказывал вешать по жребию или ссылать на каторгу. «Как ваша милость сие получишь, – приказывал он Стрешневу, – изволь немедленно сих проклятых беглецов... сыскать, сыскав всех, бить кнутом и уши резать, да сверх того 5-го с жеребья ссылать на Таганрог...»

При Петре I в армию было взято около четырёхсот тысяч человек – каждый десятый мужик; из них 200 тысяч из них погибли в сражениях или умерли от болезней, были ранены, искалечены, дезертировали и пополнили ряды нищих и банды разбойников. Оставшимся дома подданным предстояло содержать защитников Отечества. Обыватели вовсе не радовались входящему в их городок полку; бравые драгуны и гренадеры не имели казарм и жили на постое в частных домах, чьи хозяева испытывали сомнительное удовольствие терпеть «гостей» несколько месяцев, обеспечивая их помещением и дровами.

К казённым повинностям добавлялся крепостной гнёт. В 1682—1710 годах дворянам было роздано 43 тысячи крестьянских дворов (примерно 175 тысяч человек). Петровская «ревизия» уравняла в бесправии владельческих крестьян и холопов; по закону имущество крепостных стало рассматриваться как собственность их владельца и могло быть конфисковано за его вину. В 1724 году были введены паспорта, без которых крестьяне и горожане не имели права покинуть место жительства. Результатом стало массовое бегство: в 1719—1727 годах в бегах числилось почти 200 тысяч душ.

Родовитое дворянство сохранило за собой ключевые государственные посты первых четырёх классов по Табели о рангах. Бюрократический аппарат отторгал не совместимые с ним новшества вроде коллегиальности. Каково было, например, на заседании Военной коллегии безвестному полковнику Пашкову спорить с генерал-фельдмаршалом и личным другом государя Меншиковым? Независимый от администрации суд вскоре после смерти Петра был упразднён, в числе прочих причин, из-за невозможности найти потребное количество юристов. Дело доходило до того, что в Сибири судьёй назначили человека, осуждённого за два убийства и находившегося под следствием за третье, поскольку он один был грамотным и знакомым с юриспруденцией.

Оборотной стороной выдвижения новых людей стало снижение уровня профессионализма чиновников при возрастании их амбиций, ведь теперь «беспородный» служака мог получить и богатство, и дворянский титул. Дьяки и подьячие XVII века брали взятки умереннее и аккуратнее, а дело своё знали лучше, чем их европеизированные преемники, отличавшиеся полным «бесстрашием» в злоупотреблениях.

При Петре были казнены сибирский губернатор М. Гагарин, глава всех фискалов А. Нестеров, сенатор Г. Волконский; беспрерывно находился под следствием Меншиков. В последний год жизни царь приказал расследовавшему дела о казнокрадстве генерал-фискалу Мякинину «рубить всё дотла», но едва ли это помогло. За сотни и тысячи вёрст от Петербурга воеводы и прочие должностные лица становились совершенно неуправляемыми.

Сенаторская ревизия графа А. А. Матвеева в 1726 году вскрыла только по одной Владимирской провинции «упущения казённых доимков» на 170 тысяч рублей, бездействие судов и произвол «особых нравом» начальников. «Непостижимые воровства и похищения не токмо казённых, но и подушных сборов деньгами от камериров, комиссаров и от подьячих здешних я нашёл, при которых по указам порядочных приходных и расходных книг здесь у них отнюдь не было, кроме валяющихся гнилых и непорядочных записок по лоскуткам» – таким увидел ревизор регулярное государство изнутри.

При этом петровская административная система не выработала строгих норм компетенции и ответственности. Субординация государственных «мест» и нормальное прохождение дел постоянно нарушались, чему немало способствовал сам император. Множество рапортов и жалоб шло прямо в его личную канцелярию (Кабинет), а оттуда выходили, минуя Сенат и коллегии, его именные указы и устные распоряжения. Заключить «работу» монарха в определённые правовые рамки Пётр не желал – это означало бы нарушение самого принципа самодержавия, закреплённого в Воинском уставе 1716 года: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен».

Смена модели культурного развития России, новые ценности и новая знаковая система культуры сопровождались отказом Петра от манеры поведения православного царя: он путешествовал инкогнито за границей, демонстративно нарушал придворный этикет, владел далеко не царскими профессиями и развлекался в составе кощунственного «Всепьянейшего собора». Поспешные преобразования вызвали своеобразный культурный раскол нации, взаимное отчуждение «верхов» и «низов» общества. За плохую учёбу в гимназиях XVIII века двоечников переодевали в «мужицкую» одежду, а провинциальные иконописцы изображали бесов бритыми и одетыми в «немецкое платье». Для крестьянина живущий в новомодных палатах и говорящий на чужом языке барин в немецком парике и кафтане уже представлялся почти иностранцем, тем более что внедрение европейского просвещения в России шло рука об руку с утверждением наиболее грубых форм крепостничества: галантные и образованные господа вполне естественно распоряжались имуществом и жизнью своих рабов, не видя в том ничего зазорного.

Усиление крепостнического и государственного гнёта связывалось в массовом сознании с «немецкими» обычаями и вызывало их резкое неприятие: восставшие в Астрахани выступали за «христианскую веру», то есть традиционные культурные ценности. Самого Петра I, законного царя, в народе воспринимали как самозванца, а то и Антихриста. Сейчас даже трудно представить себе то потрясение, которое испытывал традиционно воспитанный человек той эпохи от лицезрения полупьяного «благочестивого государя царя» Петра Алексеевича в «пёсьем облике» (бритого), в немецком кафтане, с трубкой в зубах, общавшегося на голландском портовом жаргоне со столь же непотребно выглядевшими гостями в саду среди мраморных «голых девок» и соблазнительно одетых живых прелестниц.

На протяжении петровского царствования постоянно вспыхивали волнения – в Астрахани, в Башкирии, на Дону. Глухое сопротивление самодержавной воле проявлялось в традиционной для России форме – поиске истинного царя: «Если б де он был государь, стал ли б так свою землю пустошить?» Но Пётр был слишком неординарной личностью, и его слишком часто можно было видеть «живьём», чтобы мог появиться его двойник. Зато слухи о выступлении царевича Алексея против отца стали распространяться за десять лет до его казни. Затем стали появляться и лже-Алексеи – рейтарский сын А. Крекшин, вологодский нищий Алексей Родионов. В 1724 году объявились сразу два претендента – солдат Александр Семиков и извозчик из Астрахани Евтифей Артемьев; последний даже объявил на исповеди, что скрывался «для того, что гонялся за ним Ментиков со шпагою».

«Интеллигенция» Московской Руси – духовное сословие – выдвигала из своей среды идеологов сопротивления, обосновывавших протест понятным народу языком. В 1705 году к смертной казни был приговорён книгописец Григорий Та-лицкий – за то, что «писал письма плевальные и ложные о пришествии антихристове, с великою злобою и бунтовским коварством». Талицкий считал Петра I Антихристом, а доказательство близкой кончины мира видел в новшествах, вводимых царём: перемене летосчисления и фасонов платья, противном церковному учению бритье бород и курении, изменении нравов и образа жизни.

Вероятно, из церковной среды вышла легенда, что на самом деле Пётр I не является сыном царя Алексея Михайловича: «Когда были у государыни царевны Натальи Кирилловны сряду дочери, и тогда государь царь Алексей Михайлович на неё, государыню царицу, разгневался: буде де ты мне сына не родишь, тогда де я тебя постригу. А тогда де она, государыня царица, была чревата. И когда де приспел час ей родить дщерь, и тогда она, государыня, убоясь его, государя, взяла на обмен из немецкой слободы младенца, мужеска полу, из Лефортова двора». Эту легенду монах Чудова монастыря Феофилакт услышал в 1702 году от дьякона Ионы Кирилловца, а затем она пошла гулять по просторам России.