Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

Военные реформы также ставили целью «подтянуть» дисциплину и порядок в рядах армии. При вступлении Павла на престол гатчинские войска немедленно были включены в состав лейб-гвардии. Полки получили новую форму по прусскому образцу. «Всё пошло на прусскую стать: мундиры, большие сапоги, длинные перчатки, высокие треугольные шляпы, усы, косы, пукли (букли. – И. К.), ордонанс-гаузы, экзерциц-гау-зы, шлагбаумы (имена дотоле неизвестные) и даже крашение, как в Берлине, пёстрою краскою мостов, буток и проч. Сие уничижительное подражание пруссакам напоминало забытые времена Петра Третьего», – вспоминал адмирал и министр А. С. Шишков.

Однако стоит иметь в виду, что большая часть полевой армии и гарнизонов парики носила редко – при торжественном вступлении в город или в особые праздничные дни. А вот столичные полки действительно были обременены укладкой волос и разводами, проходившими ежедневно под грозным взором императора, болезненно внимательного к мелочам. Так усы предписывалось носить в пехоте только гренадерам, а в кавалерии – кирасирам и гусарам. В приказе по лейб-гвардии Семёновскому полку от 6 июля 1797 года говорилось: «Всем гранодерам не носить фальшивых накладных усов, а отращивать свои как возможно длиннее» (как видим, и в этом вопросе Павел разделял мнение своего отца). А бакенбарды в 1799 году были запрещены после того, как прибывший из армии курьер поведал, что их принято носить у французских офицеров: «Император, услышав об этом, приказал, чтобы немедленно сбрили бакенбарды; час спустя приказание было исполнено».

Павел искренне считал двор Екатерины II гнездом порока и праздности, подлежащим презрению и уничтожению. «За незнание своей должности, за лень и нерадение, к чему привык в бытность его при князе Потёмкине и Зубове, где вместо службы обращались в передней и в пляске», – гласил один из царских указов о разжаловании офицера из гвардии в армейский полк.

«При императрице мы думали только о том, чтобы ездить в театры, общества, ходили во фраках, а теперь с утра до вечера сидели на полковом дворе и учили нас всех, как рекрутов», – вспоминал один из гвардейских офицеров. Были уволены 333 генерала и 2261 штаб-офицер. Из армии увольняли выходцев из недворян. Зато бывшие гатчинцы делали быструю карьеру – Павел охотно возвышал исполнительных и усердных служак:

«...Июня 28-го дня 1796 г. пожалован Алексей Аракчеев полковником.

Ноября 8-го дня, 1796 г., пожалован Алексей Аракчеев генерал-майором и кавалером 1-й степени Св. Анны.

Декабря 12-го 1796 года, пожалована Алексею Аракчееву Грузинская вотчина, 2000 душ.

Апреля 5-го 1797 г. пожалован А. Аракчеев бароном Российской Империи и орденом Св. Александра Невскаго.

Января 5-го дня, 1799 года, пожалован Алексей Аракчеев орденом Иоанна Иерусалимскаго, с командорством по 1000 рублей в год.

Мая 5-го дня, 1799 г. пожалован Алексей Аракчеев графом Российской Империи...»⁵³

Мемуаристы отмечали, что солдаты гвардии любили Павла, а «вспышки ярости этого несчастного государя обыкновенно обрушивались только на офицеров и генералов, солдаты же, хорошо одетые, пользующиеся хорошей пищей, кроме того, осыпались денежными подарками». Создавались военные школы для солдатских детей-сирот. Отличившиеся солдаты получали право увольнения до окончания срока службы, а остальные по указу 1800 года по окончании службы наделялись 15 десятинами земли в Саратовской губернии и 100 рублями на обзаведение хозяйством.

Бесполезные победы

Вскоре армия была пущена в дело. Победы молодого генерала Наполеона Бонапарта в Италии привели первый антифранцузский союз к развалу, но уже в 1798 году коалиция возродилась в составе Австрии, Великобритании, Королевства обеих Сицилий, России и Турции. Военные действия развернулись в Нидерландах, на Рейне в Италии и на Средиземном море. По настоянию союзников Павел поставил во главе русской армии фельдмаршала А. В. Суворова. «Париж государю! Даже Мадрид с Алкудием⁷, и дать там древние законы», – писал полководец, рассчитывая на скорую войну с Францией для восстановления в ней королевской власти.

Для искренне ненавидевшего французских «бунтовщиков» Павла этот шаг был вполне естественным – но, пожалуй, преждевременным. Император поторопился стать членом союза, тогда как несколько позднее мог бы выступить в качестве арбитра, который рискует меньше, а получает больше. Он же предпочёл тяготы войны, которая велась в интересах Австрии, желавшей восстановить своё господство в Италии, и Англии, надеявшейся прибрать к рукам Голландию. Российский государь отправил сорокатысячный корпус, чтобы поддержать действия австрийцев в Северной Италии, а затем ещё 17 тысяч человек на подмогу англичанам. Несколько более оправданной была успешная русско-турецкая морская операция по освобождению от французов Ионических островов – две империи, не раз воевавшие друг с другом, впервые успешно сотрудничали в борьбе с французской экспансией на Балканах.

Осенью 1798 года русский флот под командованием адмирала Фёдора Ушакова вошёл в Адриатическое море и совместно с турецкой эскадрой начал боевые операции. В феврале 1799 года русские корабли, высадив десант, взяли считавшиеся неприступными крепостные сооружения острова Корфу и, очистив архипелаг от французов, двинулись к итальянскому побережью. Над городом Бриндизи был поднят флаг коалиции. Отсюда отряд русских моряков и солдат капитан-лейтенанта Генриха Белли пересёк Апеннинский полуостров с востока на запад, освободив от французов Неаполь и Рим. Сопровождавший десант неаполитанский министр Антонио Мишеру сообщал Ушакову: «...в промежуток двадцать дней небольшой русский отряд возвратил моему государству две трети королевства».

В Италии Суворов принял командование союзной армией (33 тысячи русских и 86 тысяч австрийцев). Он готовил австрийцев действовать в традициях русской военной школы: применять холодное оружие, совершать ночные марши, атаковать колоннами.

В сражении на реке Адде Суворов нанёс поражение французской армии генерала Моро. Затем фельдмаршал разбил французскую армию Макдональда в сражении на Треббии. Новый французский главнокомандующий генерал Б. К. Жу-бер в сражении при Нови в августе 1799 года погиб, а его армия была разгромлена. Почти вся Италия оказалась в руках союзников.

Суворов уже готовился вторгнуться во Францию, но Великобритания и Австрия, опасаясь усиления влияния России, решили удалить русские войска из Италии. Суворов получил из Вены приказ идти с войсками в Швейцарию на соединение с корпусом А. М. Римского-Корсакова. Швейцарский поход начался в августе 1799 года. Суворов избрал кратчайший, хотя и наиболее трудный путь через занятый противником перевал Сен-Готард и заставил противника отступить. Но все усилия оказались напрасными. «Я покинул Италию раньше, чем было должно. Но я сообразовывался с общим планом... Я согласовываю свой марш в Швейцарию... перехожу Сен-Готард, преодолеваю все препятствия на своём пути; прибываю в назначенный день в назначенное место и вижу себя всеми оставленным... Позиция при Цюрихе, кою должны защищать 60 000 австрийцев, оставлена на 20 000 русских, коих не обеспечили продовольствием... Что мне обещали, ничего не исполнили», – в гневе писал русский полководец австрийскому эрцгерцогу Карлу 20 октября.

Предательские действия австрийского командования, поражение корпуса Римского-Корсакова, крайнее изнурение и большие потери (более четырёх тысяч убитыми и ранеными) привели к тому, что цель похода не была достигнута. Провалом завершилась и операция в Голландии – в результате ошибки английского главнокомандующего герцога Йоркского русскоанглийские войска потерпели поражение (правда, англичане сумели захватить значительную часть голландского флота).

«Князь Александр Васильевич. Побеждал повсюду и во всю жизнь Вашу врагов отечества, не доставала Вас особого рода слава: преодолеть самую природу, и Вы и над нею одержали ныне верх», – написал полководцу император 29 октября 1799 года, пожаловал ему титул князя Италийского и произвёл в высший, чрезвычайный воинский чин генералиссимуса. Но по возвращении Суворова ждала опала. Павел разжаловал его из национальных героев за то, что полководец вёл себя противно новому воинскому уставу, «...имел, – сказано в императорском приказе от 20 марта 1800 года, – при корпусе своём по старому обычаю непременного дежурного генерала, что и делается на замечание всей армии». Кроме того, Павел не забывал, что в ближайшем окружении полководца вынашивались планы государственного переворота. Любимец фельдмаршала полковник А. М. Каховский замышлял поднять дивизию Суворова и двинуть войска на Петербург. Но сам генералиссимус затевать гражданскую войну не хотел: «Не могу. Кровь сограждан». И всё же после смерти полководца государь нашёл в себе силы отдать ему последний долг. Прямо с вахтпарада он выехал на Невский проспект, где двигалась в Александро-Невскую лавру похоронная процессия; снял шляпу, промолвил: «Прощай! Прости!.. Мир праху великого!» – и заплакал.

Он оказался во внешней политике в незавидном положении: не имея территориальных притязаний, вступил в коалицию во имя общеевропейских целей, в то время как его союзники решали собственные экспансионистские задачи. События в Швейцарии и Голландии раскрыли императору глаза на двойственную политику союзников, и в октябре 1799 года он разорвал союз с Австрией, а затем и с Англией, захватившей «его» Мальту. Император распорядился секвестровать все английские суда в русских портах. Приглашение к сближению последовало из Франции – она вернула русских военнопленных (около шести тысяч человек) с почестями, в новом обмундировании и с новым оружием. Как бы извиняясь за прошлое, Наполеон преподнёс Павлу драгоценный подарок – шпагу одного из магистров Мальтийского ордена, полученную от папы Льва X. Кстати подоспел и переворот ноября 1799 года, сделавший Наполеона первым консулом, а на деле – военным диктатором. «Я желаю видеть скорый и неизменный союз двух могущественнейших наций в мире», – писал Бонапарт Павлу 21 декабря 1800 года.

Павел интуитивно почувствовал, что республике во Франции наступает конец; Наполеон, в отличие от революционе-ров-узурпаторов, виделся ему защитником закона и порядка: «Он делает дела, и с ним можно иметь дело». Государь круто изменил внешнеполитический курс, начав переговоры с первым консулом. В инструкции тайному советнику Колычеву, направленному для переговоров в Париж, он советовал «расположить Бонапарта и склонить его к принятию королевского титула, даже с престолонаследием семейства»: «Такое решение с его стороны я почитаю единственным средством даровать Франции прочное правление и изменить революционные начала, вооружившие против неё всю Европу». В Петербурге считали, что Бонапарт должен освободить оккупированные французами государства, возвратить Египет Турции, передать России Мальту, «восстановить» на Святом престоле нового папу. В декабре 1800 года Павел предложил первому консулу совместную экспедицию семидесятитысячной русско-французской армии в британскую Индию и, не дожидаясь его решения, отправил донских казаков через казахские степи и Среднюю Азию на завоевание Индии. Император писал атаману Войска Донского В. П. Орлову:

«С.-Петербург, января 12-го 1801 года.

Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих – шведов и датчан; я готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительнее и где меньше ожидают. От нас ходу до Индии от Оренбурга месяца три, да от Вас туда месяц, итого четыре. Поручаю всю сию экспедицию Вам и войску Вашему, Василий Петрович. Соберитесь Вы с оным и выступите в поход к Оренбургу, откуда любою из трёх дорог или всеми пойдёте с артиллериею прямо через Бухарию и Хиву на реку Индус и на заведения английския, по ней лежащия...

Бог Вас благословит. Есмь Ваш благосклонный

Павел».

«С.-Петербург, января 12-го 1801 года.

Индия, куда Вы назначаетесь, управляется одним главным владельцем и многими малыми. Англичане имеют у них свои заведения торговыя, приобретённыя или деньгами, или оружием, то и цель всё сие раззорить, а угнетённых владельцев освободить и землю привесть России в ту же зависимость, в какой они у англичан, и торг обратить к нам. Сие Вам исполнение поручая, пребываю вам благосклонный

Павел»⁵⁴.

По плану, предложенному Павлом Бонапарту в 1801 году, французский и русский корпуса под командованием маршала Массены должны были идти на Индию Каспийским морем на персидский порт Астрабад и далее по суше через Герат и Кандагар. 40 казачьих полков (22,5 тысячи человек) уже двинулись в поход. Дворцовый переворот и гибель императора остановили эту операцию.

Павел полагал, что раз «время и обстоятельства» пока не позволяют России прочно утвердиться в Закавказье и «подробно» обустроить «тамошний край», нужно «составить» из благоволящих к России местных владетелей «федеративное государство», номинально зависимое от Петербурга и способное бороться с врагами без российской поддержки. Однако из этого плана ничего не вышло. В 1798 году умер главный союзник – картлий-ский царь Ираклий II; против его наследника Георгия XII выступили братья; в начавшейся междоусобной войне обиженные царевичи призвали на помощь отряды горцев и войска аварского хана. Царь обратился в Петербург с просьбой о присоединении к России Картли и Кахетии, наместниками которых стали бы его потомки, но умер, не дождавшись решения. 18 января 1801 года Павел издал манифест о переходе грузинского царства «в непосредственное подданство императорскому всероссийскому престолу» по просьбе самого грузинского народа для защиты страны от «несчастливых войн».

Мартовский переворот

Павел, державший курс на максимальную централизацию государственного аппарата и предельное усиление личной власти монарха, окружил себя теми людьми, на которых считал возможным положиться и которых (И. П. Кутайсова, Н. X. Обольянинова, братьев Куракиных, А. А. Аракчеева, Ф. В. Ростопчина) отличали исполнительность, преданность и отсутствие собственного мнения. Но император никому безоглядно не доверял – за время своего короткого царствования сменил четырёх генерал-прокуроров. Управление государством почти полностью сосредоточилось в императорской канцелярии. Уже были готовы планы введения министерств, что представляло бы собой крупный шаг по пути бюрократической централизации.

Павел I отнюдь не был «демократом» – напротив, рассматривал дворянство как основную «подпору государства и государя». Однако если Екатерина II считала возможным даровать дворянам, а с ними и другим сословиям «фундаментальные» права, то её сын противопоставлял сомнительным «вольностям» представления о сословном рыцарском благородстве, бескорыстии и храбрости (не случайно российский император принял звание гроссмейстера католического рыцарского Мальтийского ордена Святого Иоанна Иерусалимского). Сплочённые волей государя дворяне должны были противостоять идеям французской революции, но этому, с точки зрения Павла, препятствовали неуместная свобода и «распущенность» дворянства, не желавшего безоговорочно служить государству.

Но горячность в политике недопустима. Павел умел быть милым и добродушно прощать, но мог прямо на балу объявить непонравившемуся человеку, что считает его «дураком». Он распорядился напечатать в германских газетах объявление: «Из Петербурга сообщают, что российский император, видя, что европейские державы не в состоянии примириться между собою, и желая прекратить войну, разоряющую Европу уже 11 лет, собирается выбрать место, куда он пригласит всех других государей, чтобы им встретиться друг с другом в честном поединке, имея в качестве оруженосцев, герольдов и судей своих просвещённейших министров и искуснейших генералов...» – и в то же время искренне считал, что только он может определять меру чести и достоинства своих дворян.

Ещё наследником Павел пришёл к мысли о необходимости привлечь дворянство на службу, преимущественно военную. Став императором и понимая, что нельзя прямо лишить дворянство важнейшей привилегии, он пытался максимально затруднить выход дворян в отставку. Так указ от 5 октября 1799 года не разрешал дворянским детям вступать в гражданскую службу без ведома императора; другой указ, изданный на следующий день, запрещал не выслужившим год в соответствующем чине подавать прошения об отставке – в противном случае их предписывалось исключать из службы, что лишало офицеров права избираться на должности в дворянском самоуправлении или вступать в гражданскую службу; согласно третьему указу, от 12 апреля 1800 года, дворяне, вышедшие в отставку из военной службы, не могли вступать в гражданскую, если не были определены императором к статским делам. На губернаторов была возложена обязанность доносить начальству о неслужащих молодых дворянах, чтобы записывать их в полки унтер-офицерами. Впервые дворяне стали платить налоги со своих имений на содержание местных судебных и административных учреждений.

Ругая одного из губернаторов, Павел задал ему страшный для чиновника вопрос: «Если вы ничего не делаете, то тогда зачем вы вообще нужны?» Беспощадная борьба императора с халатностью и разгильдяйством вызвала лавину увольнений – «за дурное поведение», «за развратное поведение», «за пьянство», «за лень и нерадение», «за неспособность к службе», «за ложный рапорт», «за ложный донос», «за упущение по службе», «за ослушание команды», даже за «неприличную и уныние во фрунте наводящую фигуру». Число подвергнутых разного рода наказаниям превысило полторы тысячи человек – вроде бы и немного, но среди разжалованных и «выключенных» из службы находились члены знатнейших фамилий.

Имена проштрафившихся и недостойных императорской милости публично объявлялись в «Санкт-Петербургских ведомостях». Так, в январе 1798 года было напечатано: «По высочайшему повелению тайн. сов. Трощинский объявляет подполковнику Денисову, просившему 7 тысяч десятин земли, что он к таковому награждению никакого права не имеет. Выключенному из службы капитану Тернеру, просившему об определении его паки в оную, что поведение его, по коему он из службы исключён, недостойно уважения. Войсковому товарищу Яновскому, просившему о пожаловании пропитания, – что он в службе никаких отличностей не оказал, за которые бы достоин был просимого награждения... Выключенному из службы капитану Ушакову, просившему о пропитании, – что оного подобным ему не даётся. Коллежскому секретарю Ал-тарнацкому, который просил об определении его в малороссийской губернии при нижних земских судах комиссаром или заседателем, а если там нет места, то о назначении ему какой-либо должности в казённых имениях с дачею ему земли и крестьян, – что он многого просит, а ничего не заслуживает».

В деле чести и дисциплины для Павла мелочей не было – он лично мог перед строем показывать офицеру, как надо печатать шаг и держать эспантон. Государь был крут, но отходчив, о чём свидетельствуют многочисленные анекдоты времён его царствования: «На посту у Адмиралтейства стоял пьяный офицер. Император Павел приказал арестовать офицера. – Согласно уставу, прежде чем арестовать, вы должны сменить меня с поста, – ответил офицер. – Он пьяный лучше нас трезвых своё дело знает, – сказал император. И офицер был повышен в чине».

Но вкусившие вольности дворяне такую милость уже считали ниже своего достоинства. Общество не могло «вычеркнуть» из памяти четыре десятилетия реформ и культурного развития. Люди, воспитанные на уважении к правам, закреплённым «Жалованной грамотой дворянству», иначе, чем их отцы, реагировали на попытки государя подменять закон своей волей. Права личности и частная жизнь сделались ценностями, посягательства на которые воспринимались очень болезненно. «Трудно описать Вам, в каком вечном страхе мы живём, – писал другу граф Виктор Кочубей. – Боишься своей собственной тени. Все дрожат, так как доносы следуют за доносами, и им верят, не справляясь, насколько они соответствуют действительности. Все тюрьмы переполнены заключёнными. Какой-то ужасный кошмар душит всех. Об удовольствиях никто и не помышляет... Тот, кто получает какую-нибудь должность, не рассчитывает оставаться на ней больше трёх или четырёх дней... Теперь появилось распоряжение, чтобы всякая корреспонденция шла только через почту. Отправлять письма через курьеров, слуг или оказией воспрещается. Император думает, что каждый почтмейстер может вскрыть и прочесть любое письмо. Хотят раскрыть заговор, но ничего подобного не существует. Ради бога, обращайте внимание на всё, что Вы пишете. Я не сохраняю писем, я их жгу... Нужно бояться, что доверенные лица, на головы которых обрушиваются самые жестокие кары, готовятся к какому-нибудь отчаянному шагу... Для меня, как и для всех других, заготовлена на всякий случай карета, чтобы при первом же сигнале можно было бежать». «Тирания и безумие достигли предела», – считал в марте 1800 года вице-канцлер Никита Панин, племянник и тёзка воспитателя императора, один из руководителей будущего заговора.

Негладко складывалась и семейная жизнь императора. Катя Нелидова, девушка, одна из первых воспитанниц Института благородных девиц, обратила на себя внимание наследника ещё в 1780-е годы и с той поры сделалась незаменима при его дворе. «Знайте, что, умирая, буду помнить о Вас», – писал ей Павел; она же признавалась: «Разве я искала в Вас для себя мужчину? Клянусь Вам, с тех пор, как я к Вам привязана, мне всё кажется, что Вы моя сестра». Мария Фёдоровна долгое время ревновала супруга, но в конце концов поняла, что Нелидова умеет укрощать вспышки его гнева (маленькая смуглянка была некрасива, но обезоруживающе умна, находчива и смела – до того, что могла запустить в императора башмачком!), и сочла за благо сделать её своей наперсницей. Нелидова (в царствование Павла уже сорокалетняя дама) имела во дворце апартаменты рядом с комнатами государя и верила, что Господь предопределил ей хранить его; она подбирала в окружение Павла таких людей, для которых её слово было весомее их собственного мнения, за что её, естественно, ненавидели те, кто не мог подступиться к государю.

Жена терпела платонические отношения мужа с Нелидовой. Но вскоре он воспылал страстью, свойственной скорее двадцатилетнему юноше, к новой фаворитке Анне Лопухиной. В июле 1798 года разразился скандал: государыня написала Лопухиной, но письмо до адресата не дошло – его принесли государю.

«Около десяти часов император послал за великим князем наследником и приказал ему отправиться к императрице и передать ей строжайший запрет когда-либо вмешиваться в дела. Великий князь сначала отклонил это поручение, старался выставить его неприличие и заступиться за свою мать, но государь, вне себя, крикнул: “Я думал, что я потерял только жену, но теперь я вижу, что у меня также нет сына!” Александр бросился отцу в ноги и заплакал, но и это не могло обезоружить Павла. Его величество прошёл к императрице, обошёлся с ней грубо, и говорят, что если бы великий князь не подоспел и не защитил бы своим телом мать, то неизвестно, какие последствия могла иметь эта сцена. Несомненно то, что император запер жену на ключ и что она в течение трёх часов не могла ни с кем сноситься. Г-жа Нелидова, которая считала себя достаточно сильной, чтобы выдержать эту грозу, и настолько влиятельной, чтобы управиться с нею, пошла к рассерженному государю, но вместо того, чтобы его успокоить, она имела неосторожность – довольно странную со стороны особы, воображавшей, что она его так хорошо изучила, – осыпать его упрёками. Она указала ему на несправедливость его поведения с столь добродетельной женой и столь достойной императрицей и стала даже утверждать, что знать и народ обожают императрицу... Далее она стала предостерегать государя, что на него самого смотрят как на тирана, что он становится посмешищем в глазах тех, кто не умирает от страха, и, наконец, назвала его палачом. Удивление императора, который до сих пор слушал её хладнокровно, превратилось в гнев. “Я знаю, что я создаю одних только неблагодарных, – воскликнул он, – но я вооружусь полезным скипетром, и вы первая будете им поражены, уходите вон!” Не успела г-жа Нелидова выйти из кабинета, как она получила приказание оставить двор»⁵⁵.

Гнев Павла на жену и подругу вызвал потрясения в «верхах» и опалы близких к ним лиц: были отставлены племянник Нелидовой генерал-лейтенант А. А. Баратынский, вице-адмирал С. И. Плещеев, петербургский губернатор генерал Ф. Ф. Букс-гевден (его место занял будущий глава заговора П. А. Пален), генерал-прокурор князь Алексей Куракин и вице-канцлер Александр Куракин. Императрица смирилась. Павел сделал Лопухину камер-фрейлиной, подарил ей дом на Дворцовой набережной, куда ездил инкогнито в карете, украшенной мальтийским крестом, которую хорошо знали в столице. Скромная Анна Петровна старалась держаться вдали от интриг и пользовалась своим влиянием только для просьб о прощении попавших в немилость или о наградах для кого-нибудь – плакала, капризничала и в итоге получала желаемое. Её мачеха стала статс-дамой, а отец – генерал-прокурором и действительным тайным советником. Павел стремился и этому увлечению придать рыцарский характер: возвёл возлюбленную в степень кавалерст-венной дамы Большого креста Мальтийского ордена; имя Анны (др.-евр. «Божественная милость») стало девизом государя, а её любимый малиновый цвет – его цветом. Ради неё устраивались балы и даже было разрешено танцевать при дворе до того запрещённый вальс. Рыцарственный государь вызвал князя Павла Гагарина, которого она полюбила, из армии в Петербург, осыпал его наградами и устроил их брак – но сохранил за ней апартаменты в Михайловском замке. Две другие камер-фрейлины родили от Павла девочек, которые вскоре умерли, не успев добавить проблем царской фамилии.

Вокруг дам, пользовавшихся благосклонностью императора, складывались и боролись придворные «партии». Павел был непредсказуем: то возносил своих слуг (к примеру, Иван Павлович Кутайсов из пленного турка стал царским брадобреем, а затем – ближайшим к государю лицом и графом Российской империи), то налагал опалы на вернейших, в том числе на Аракчеева.

Резкость, неуравновешенность и вспыльчивость императора, наступление на дворянские привилегии, мелочная регламентация различных сфер жизни настроили дворянство против него. Количество арестантов по Тайной экспедиции начало быстро расти, и почти половину угодивших туда составляли дворяне; наиболее частым преступлением стало оскорбление величества, а реакция властей на него – весьма суровой. Так, унтер-офицера Мишкова, подозреваемого в авторстве злой карикатуры на царя, тот приказал в начале 1801 года, «не производя над ним никакого следствия, наказав кнутом и вырвав ноздри, сослать в Нерчинск на каторгу». Хорошо ещё, что приведение экзекуции в исполнение было, по-видимому, умышленно затянуто; пришедший к власти Александр I велел дело «оставить без исполнения». Произвольные репрессии императора стали одной из причин образования против него заговора.

Педантичный до смешного Павел уже распланировал чуть ли не по дням весь наступивший 1801 год:

«10-го марта начинаются ученья. Первые 10 дней поодиночке, потом и две недели ротами, а последние две недели баталионам, причём Его Императорское Величество присутствовать изволит по трижды в неделю: в понедельник, в среду и в пятницу, а в те две недели, что ротами учить будет, только мимоездом.

1– го майя переезд в Павловское и отъезд Его Величества в Москву.

2– го ночевать в Новегороде и при отъезде Его Величество смотреть изволит баталион полку Вырубова.

3– го в Валдае.

4– го в Вышнем Волочке, где Его Величество осматривать изволит водную коммуникацию.

5– го в Твери, и при отъезде Его Величество смотреть изволит баталион полку Вырубова.

6 приезд в Москву к ночи или к обеду другого дня...»

Но в ночь на 12 марта 1801 года император был убит группой заговорщиков из гвардейских офицеров в только что отстроенной резиденции – Михайловском замке. Подготовкой заговора руководил военный губернатор Петербурга Пётр Алексеевич Пален – исполнитель многих жестоких распоряжений Павла:

«Господин генерал от кавалерии фон дер Пален.

По получении сего вышлите немедленно из Петербурга отставного синодского прокурора князя Хованского и отставного генерал-майора Корсакова; приказав – первому отправиться в Симбирск, а второму – в Саратов, где они должны оставаться безвыездно. К вам благосклонный.

Павел.

Павловск, 15 июня 1799 г.».

«Господин генерал от кавалерии фон дер Пален.

По получении сего посадите в крепость прокурора военной коллегии Арсеньева, который обратился ко мне с просьбою о месте обер-прокурора в сенате и который, надо полагать, вольнодумец. К вам благосклонный

Павел.

Петергоф, 1 июля 1799 г.»⁵⁶.

В курсе планов заговорщиков был и цесаревич Александр, который после переворота вступил на престол. Последний в России удавшийся дворцовый переворот стал делом исключительно придворного круга и высшего гвардейского офицерства. Пользовавшийся полным доверием государя Пален действовал хладнокровно и грамотно. Он добился возвращения из ссылки нужных ему для руководства заговором генерала Л. Л. Беннигсена и братьев Зубовых. Рядовых офицеров-ис-полнителей к заговору подключили лишь накануне ночного «похода» на Михайловский замок, а солдат вообще не посвящали в дело. Заговорщики даже опасались возможного солдатского протеста – и, как подтвердили колебания некоторых воинских частей при объявлении о воцарении Александра I, не напрасно.

Но всё прошло благополучно для заговорщиков: они, возглавляемые Зубовыми и Беннигсеном, проникли в царскую спальню, схватили императора – и через несколько минут он был уже мёртв. Л. Л. Беннигсен, не без желания оправдаться, рассказывал в мемуарах:

«Я поспешил войти вместе с князем Зубовым в спальню, где мы... застали императора уже разбуженным этим криком и стоящим возле кровати, перед ширмами. Держа шпаги наголо, мы сказали ему: “Вы арестованы, ваше величество!” ...В эту минуту вошли ещё много офицеров. Я узнал потом те немногие слова, какие произнёс император, по-русски – сперва: “Арестован, что это значит арестован?” Один из офицеров отвечал ему: “Ещё четыре года тому назад с тобой следовало бы покончить!” На это он возразил: “Что я сделал?” Вот единственные произнесённые им слова. Офицеры, число которых еще возросло, так что вся комната наполнилась ими, схватили его и повалили на ширмы, которые были опрокинуты на пол. Мне кажется, он хотел освободиться от них и бросился к двери, и я дважды повторил ему: “Оставайтесь спокойным, ваше величество, – дело идёт о вашей жизни!” В эту минуту я услыхал, что один офицер, по фамилии Бибиков, вместе с пикетом гвардии вошёл в смежную комнату, по которой мы проходили. Я иду туда, чтобы объяснить ему, в чём будет состоять его обязанность, и, конечно, это заняло не более нескольких минут. Вернувшись, я вижу императора, распростёртого на полу. Кто-то из офицеров сказал мне: “С ним покончили!” Мне трудно было этому поверить, так как я не видел никаких следов крови. Но скоро я в том убедился собственными глазами. Итак, несчастный государь был лишён жизни непредвиденным образом и, несомненно, вопреки намерениям тех, кто составлял план этой революции, которая... являлась необходимой. Напротив, прежде было условлено увезти его в крепость, где ему хотели предложить подписать акт отречения от престола»⁵⁷.