Текст книги "Романовы"

Автор книги: Игорь Курукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

Наследник не был ни великовозрастным дебилом, ни безграмотным капралом. Он получил нормальное (по меркам не екатерининского, а предшествовавшего времени) образование, собирал библиотеку, вполне прилично писал и переводил на русский, хотя предпочитал в своём «голштинском» кругу говорить по-немецки. Сохранились его записки М. И. Воронцову, сделанные на французском языке нетвёрдым и неаккуратным почерком. Пётр искренне любил музыку, интересовался живописью, обладал «добрым и весёлым нравом» и чувством юмора, но в то же время оставался инфантильным и поверхностным юношей, слабохарактерным, болтливым и не в меру откровенным. При этом он ценил ум своей жены, часто обращался к ней за помощью, называл её «олицетворённой находчивостью» и «госпожой разумных советов». В 1748 году прусский посол Карл Вильгельм Финк фон Финкенштейн оценивал характер и привычки наследника:

«На великого князя большой надежды нет. Лицо его мало к нему располагает и не обещает ни долгой жизни, ни наследников, в коих, однако, будет у него великая нужда. Не блещет он ни умом, ни характером; ребячится без меры, говорит без умолку, и разговор его детский, великого государя недостойный, а зачастую и весьма неосторожный; привержен он решительно делу военному, но знает из оного одни лишь мелочи; охотно разглагольствует против обычаев российских, а порой и насчёт обрядов Церкви греческой отпускает шутки; беспрестанно поминает своё герцогство Голштинское, к коему явное питает предпочтение; есть в нём живость, но не дерзну назвать её живостью ума; резок, нетерпелив, к дурачествам склонен, но ни учтивости, ни обходительности, важной персоне столь потребных, не имеет. Сколько известно мне, единственная разумная забава, коей он предаётся, – музыка; каждый день по нескольку часов играет с куклами и марионетками; те, кто к нему приставлен, надеются, что с возрастом проникнется он идеями более основательными, однако кажется мне, что слишком долго надеждами себя обольщают. Слушает он первого же, кто с доносом к нему является, и доносу верит; неблагодарность, коей отплатил он за привязанность старинным своим слугам... мало делает чести его характеру. Слывёт он лживым и скрытным, и из всех его пороков сии, без сомнения, наибольшую пользу ему в нынешнем его положении принести могут; однако ж, если судить по вольности его речей, пороками сими обязан он более сердцу, нежели уму. Если когда-либо взойдёт на престол, похоже, что правителем будет жестоким и безжалостным; недаром толкует он порой о переменах, кои произведёт, и о головах, кои отрубит. Императрицу боится он и перед нею трепещет; фаворита терпеть не может и порою с ним схватывается; канцлера в глубине души ненавидит; нация его не любит, да при таком поведении любви и ожидать странно»²⁸.

Подводя итоги наблюдению за жизнью «молодого двора» в 1748—1753 годах, Штелин вынужден был признать: «Великий князь забывает всё, что учил, и проводит время в забавах». Время шло, а желанного наследника всё не было. Наконец терпение императрицы кончилось. Комиссия из придворного хирурга и повивальной бабки установила, что у молодой четы отсутствуют супружеские отношения по вине мужа. Французский дипломат сообщал в Париж: «Великий князь, не подозревая этого, был не способен иметь детей от препятствия, устраняемого у восточных народов обрезанием, но которое он считал неизлечимым. Великая княгиня, которой он опротивел, и не чувствующая ещё потребности иметь наследников, не очень огорчалась этим злоключением». Хирургическое вмешательство помогло справиться с «крайней невинностью» влюбчивого великого князя, который стал отныне пользоваться своими мужскими возможностями...

Однако не было ли «излечение» лишь ширмой, за которой решалась важнейшая государственная задача производства легитимного наследника престола и продолжателя династии? Современные исследователи жизни Петра III и мемуаров Екатерины II О. А. Иванов и М. А. Крючкова склоняются к тому, что великому князю врачи могли помочь стать мужем, но не отцом – он был бесплоден. Сама же Екатерина отнюдь не была невинной овечкой (об этом речь пойдёт ниже). Как бы то ни было (и кто бы ни был отцом ребёнка), официально молодая чета свою миссию исполнила: 20 сентября 1754 года на свет появился долгожданный цесаревич Павел Петрович. К тому времени повзрослевшие Пётр и Екатерина уже стали чужими людьми: у каждого были свой круг друзей и свои интересы.

После рождения сына великая княгиня увлеклась секретарём английского посла, молодым польским графом Станиславом Августом Понятовским – галантным и образованным кавалером, а Пётр влюбился в юную фрейлину «молодого двора» графиню Елизавету Воронцову, некрасивую и грубоватую барышню, похожую, как утверждали злые языки, «на трактирную служанку самой низкой пробы». Секретарь французского посольства объяснял её успех тем, что «девица сумела так подделаться под вкус великого князя и его образ жизни, что общество её стало для сего последнего необходимым». Супруги не скрывали своих «предметов»; Понятовский вспоминал, как они ужинали вчетвером, после чего великий князь уводил Воронцову, говоря жене и её любовнику: «Ну, итак, мои дети, я вам больше не нужен, я думаю».

По мере взросления и приобщения к государственной деятельности Пётр Фёдорович вызывал у Елизаветы и её окружения всё большее беспокойство. Он не только выучился играть на скрипке, но одновременно стал, как подобает бравому офицеру, лихо курить и пить. Кавалеров и лакеев в его придворном войске сменили выписанные из отечества голштинские солдаты и офицеры. С началом Семилетней войны он вошёл в состав высшего государственного органа империи – Конференции при высочайшем дворе, разрабатывавшей планы военных действий против Пруссии и обсуждавшей отношения с союзниками – Австрией и Францией, вопросы комплектования и снабжения армии. Наследник же, преклоняясь перед Фридрихом II, заявлял, «что императрицу обманывают в отношении к прусскому королю, что австрийцы нас подкупают, а французы обманывают», и гордился тем, что курьеры из Пруссии привозят ему верную информацию. Елизавета вывела Петра из состава Конференции. Возник проект возведения на престол Павла, но осторожная императрица в конце жизни так и не решилась на это, а многие люди из её окружения стремились заранее обеспечить благосклонность великого князя. Поддержка со стороны Шуваловых вкупе с лояльностью жены (как-никак она становилась императрицей) и собственными усилиями по привлечению на свою сторону гвардейских офицеров обеспечили спокойный переход престола.

Как вспоминал позднее секретарь Петра III Д. В. Волков, он подготовил текст манифеста и присяги ещё при жизни Елизаветы. 25 декабря 1761 года наследник с супругой попрощались с умиравшей, и в половине четвёртого вечера она скончалась. Новый император в Преображенском мундире объехал построенные вокруг дворца гвардейские батальоны и обратился к ним: «Ребята, я надеюсь, что вы не оставите меня сегодня». Гвардейцы радовались: «Слава Богу, наконец после стольких баб, управлявших Россией, у нас теперь опять мужчина императором». Так триумфально началось новое царствование. Тогда никто не предполагал, что оно трагически завершится уже через несколько месяцев.

Несовпадение со временем

Начавшаяся с 1850-х годов публикация источников в подцензурных и бесцензурных изданиях сделала тему правления Петра III и переворота в пользу его супруги открытой для исследования, несмотря на все усилия властей не допускать публичного оглашения неудобных для династии подробностей. Большинство авторов на основании ставших доступными материалов, в том числе весьма тенденциозных мемуаров самой Екатерины II, выносили Петру III однозначный обвинительный приговор.

Однако с начала 1990-х годов в науке наметилось другое направление (К. Леонард, В. П. Наумов, А. С. Мыльников), которое можно считать попыткой его посмертной реабилитации: историки отмечали великодушие и веротерпимость Петра, имевшиеся у него задатки государственного деятеля, делавшие его «слишком хорошим» для своего времени. Удалось по-иному представить фигуру необычного монарха, отрешившись от образа, навязанного «Записками» его жены-соперницы. Однако нередко симпатии к Петру как человеку без достаточных на то оснований переносились на отношение к главе государства.

За полгода его царствования в России был осуществлён целый ряд важных реформ (кстати, ставших основой для политики Екатерины II). В результате возник парадокс: не любивший и не понимавший Россию император стремился переиначить политику тётки – и в итоге устранял пережитки крепостничес-ки-служилой модели российской государственности. Однако почему же «коалиция реформ» вокруг Петра III оказалась столь непрочной, а сам он так легко был свергнут во время очередного переворота? Ведь в 1761 году поддержка влиятельных «персон» (Н. Ю. Трубецкого, Шуваловых, Воронцовых) обеспечила ему беспрепятственный приход к власти – впервые с 1725 года, если не считать воцарения младенца Ивана Антоновича.

Канцлер М. И. Воронцов уже 25 декабря представил монарху предложения: объявить амнистию, «упустить» казённые недоимки, пожаловать треть годового жалованья армии и гвардии, скорее заполнить вакансии в гвардии и при дворе, проводить ежедневные заседания Конференции и обновить её состав. Царь решил показать характер и исполнил далеко не всё из предложенного, но первые кадровые перестановки произвёл сразу. Доверенное лицо П. И. Шувалова А. И. Глебов сразу же сменил Я. П. Шаховского на посту генерал-прокурора, командовать заграничной армией вместо фельдмаршала А. Б. Бутурлина стал П. С. Салтыков, а наиболее ярко проявивший себя на заключительном этапе войны П. А. Румянцев срочно отзывался ко двору – у императора были на него особые виды.

При характеристике Петра обычно на первый план выставляются его прусские симпатии. Однако сам Фридрих II как раз полагал, что «император хотел подражать Петру I, но у него не было его гения». Стремление подражать своим знаменитым предкам – Петру I и Карлу XII – отмечали и близкие к императору люди, в том числе его учитель академик Я. Штелин и библиотекарь Мизере (впрочем, возможно, под этим псевдонимом скрывался тот же Штелин). О намерении следовать «стопам» Петра Великого свидетельствуют и манифест о вступлении на престол нового императора, и ссылки на распоряжения «вселюбезнейшего нашего деда» в указах нового царствования. Опытный царедворец Н. Ю. Трубецкой обострённым чутьём тут же уловил эту черту государя: по его инициативе была отчеканена медаль на похороны Елизаветы, где возносившаяся на небо императрица указывала на наследника со словами: «В нём найдёшь меня и деда».

Император желал противопоставить «слабой» политике тётки и её изнеженному двору иной стиль руководства в духе славного предка. В первые три месяца своего правления он вставал в семь часов утра, в восемь уже принимал доклады в кабинете, затем отправлялся на развод караулов или на парад, ездил по городу с посещением учреждений; после обеда следовали не менее активные развлечения – бильярд или поездки. Вечером император с избранными приближёнными запросто приезжал к кому-нибудь из своих вельмож на ужин, который затягивался до трёх-четырёх часов утра.

Пётр лично посещал коллегии и поставил их служащим задачу: решительными мерами «уничтожить все беспорядки», накопившиеся в предшествовавшее царствование. «Пора опять приняться за виселицы», – реагировал он на участившиеся грабежи на столичных улицах. В секуляризации церковных и монастырских вотчин он видел завершение «проекта Петра Великого». Продолжал петровскую традицию и замысел «поднять мещанское сословие в городах России, чтоб оно было поставлено на немецкую ногу»; для этого предполагалось осуществить массовый «импорт» немецких ремесленников в качестве учителей и отправку русских в Германию для обучения «бухгалтерии и коммерции». Секретарь французского посольства Фавье считал, что царь следовал Петру I и Карлу XII «в простоте своих вкусов и в одежде»; княгиня Дашкова отмечала его ненависть «ко всякому этикету и церемонии». Молодой государь, отнюдь не красавец, по вступлении на престол, оценивая собственное изображение на новом рубле, заметил: «Ах, как ты красив! Впредь мы прикажем представлять тебя ещё красивее».

Из подражания великим предкам – очевидно, совпадавшего со вкусами и темпераментом самого Петра III – вытекали и его шокирующие двор привычки: император сам удил рыбу в петергофских прудах, гулял по улицам столицы, «как бы желая сохранить инкогнито»; запросто заходил в гости к хорошо знакомым ему купцам и даже к своему бывшему камердинеру; прерывал все дела, чтобы помчаться тушить пожар. Своих придворных он заставлял пировать по поводу спуска на воду новых кораблей в тесноте их кают.

В начале мая 1762 года распорядок Петра III выглядел так:

«...2. Ученье артиллерии прусской в артиллерийском парке. Его императорское величество там немного простудился.

3—4. Его императорское величество оставался в своих покоях, будучи не совсем здоров. Этим временем он развлекался, рассматривая и выбирая всякого рода вазы, картины, мною взятые из Casonne di Corona.

5. Собрание и концерт вечером в галерее.

6. Спущены два военные корабля; один назван “Король Фридрих”, другой – “Принц Георг”. Большое собрание в Адмиралтействе и обед на корабле.

7. Отдых и малый стол за обедом. Вечером прогулка и ужин в Эрмитаже. Ночью серенады по улицам до 2 часов утра.

8. Обеденный малый стол. Вечером его императорское величество на сговоре полковника Опица в доме невесты.

9. Его императорское величество целый день на ученье своего Преображенского полка.

10. Вечером его императорское величество на голландском корабле капитана Волкенсблата в таможне для осмотра и выбора продававшихся картин. Его императорское величество ужинал у герцога Курляндского Бирона»²⁹.

Под стать петровским ассамблеям были и его вечеринки. Пётр-внук любил повеселиться в непринуждённой обстановке – и при этом непременно становился, как и дед, душой компании: устраивал, например, импровизированный оркестр из первых чинов двора – братьев Л. А. и А. А. Нарышкиных (обер-шталмейстера и обер-гофмейстера), обер-прокурора Сената П. Н. Трубецкого, Штелина и нескольких гвардейских офицеров или отправлялся майской ночью распевать по улицам серенады. Под звон стаканов в густом табачном дыму обсуждались международные новости и государственные дела. Содержание этих разговоров поутру уже разносилось по Петербургу и вызывало самые разные комментарии.

Елизавета тоже начинала своё царствование с реставрации петровских учреждений, но вовремя остановилась; и уж вовсе не мыслила возрождать манеры поведения отца. Избранный её племянником стиль государственного руководства «а-ля Пётр Великий» оказался ему не под силу. Дед, человек железной воли и универсальных способностей, мог работать по 16 часов в сутки, контролировать десятки дел и поручений, мгновенно входить в суть любой проблемы, сочетать дела и пиршества, а во время последних не терять головы. Внуку ничего этого не было дано. Внешнее копирование образа жизни предка становилось дурной пародией, дворцовые приёмы превращались в офицерские вечеринки с певичками, после «бесед с Бахусом» устраивались игры для вельмож. Молодой офицер Андрей Болотов описывал развлечения двора:

«...государь был охотник до курения табаку и любил, чтоб и другие курили, и все тому натурально в угодность государю и подражать старались, то и приказывал государь всюду, куда ни поедет, возить с собою целую корзину голландских глиняных трубок и множество картузов с кнастером и другими табаками, и не успеем куда приехать, как и закурятся у нас несколько десятков трубок и в один миг вся комната наполнится густейшим дымом, а государю то было и любо, и он, ходючи по комнате, только что шутил, хвалил и хохотал.

Но сие куда бы уже ни шло, если б не было ничего дальнейшего и для всех россиян постыднейшего. Но та-то была и беда наша! Не успеют, бывало, сесть за стол, как и загремят рюмки и покалы и столь прилежно, что, вставши из-за стола, сделаются иногда все как маленькие ребяточки и начнут шуметь, кричать, хохотать, говорить нескладицы и несообразности сущие. А однажды, как теперь вижу, дошло до того, что, вышедши с балкона прямо в сад, ну играть все тут на усыпанной песком площадке, как играют маленькие ребятки. Ну все прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом толкать своих товарищей под задницы и кричать: “ну! ну! братцы, кто удалее, кто сшибёт с ног кого первый!” – и так далее. А по сему судите, каково же нам было тогда смотреть на зрелище сие из окон и видеть сим образом всех первейших в государстве людей, украшенных орденами и звёздами, вдруг спрыгивающих, толкущихся и друг друга наземь валяющих? Хохот, крик, шум, биение в ладоши раздавались только всюду, а покалы только что гремели. Они должны были служить наказанием тому, кто не мог удержаться на ногах и упадал на землю. Однако всё сие было ещё ничто против тех разнообразных сцен, какие бывали после того и когда дохаживало до того, что продукты бакхусовы оглумляли всех пирующих даже до такой степени, что у иного наконец и сил не было выйтить и сесть в линею, а гренадеры выносили уже туда на руках своих»³⁰.

Екатерина II утверждала, что её супруг в гневе даже порол приближённых розгами, «не стесняясь ничьим присутствием», чем вызвал изумление английского посла Кейта. Эта информация может и не соответствовать действительности; но то, что император, собравшись жениться на своей пассии Воронцовой, приказал прямо на парадном обеде арестовать жену, не вызывает сомнения. Лишь Георг Голштинский, дядя Петра, уговорил его отменить приказ.

К тому же возрождение духа «австерии времён Петра Великого» уже не совпадало со вкусами и привычками общества. Такое поведение более или менее естественно смотрелось бы при дворе Анны Иоанновны, рядом с её шутами и стрельбой из окон; но теперь оно уже выглядело совершенно неприемлемым. Милые Петру III кабацко-солдатская «демократичность» и простота нравов воспринимались как «безразборчивая фамилиарность», от которой в своё время предостерегала племянника императрица Елизавета. «Он не был похож на государя» – таковым было общее мнение; с этой оценкой вполне соглашались и образованная дочь вельможи Екатерина Дашкова, и аристократ Михаил Щербатов, и армейский поручик Андрей Болотов. Двор и столичное общество явно отвергали новый стиль государственного руководства, но Пётр этого не чувствовал.

«Великие перемены»

Пётр III не обладал и способностями предка по части выбора помощников, хотя старался приобрести популярность среди своего окружения, которое мгновенно это почувствовало. В бумагах канцлера Воронцова сохранилась его жалобная записка: «всеподданнейший бедный раб» сетовал на свой двухсоттысячный долг, из-за коего заимодавцы причиняют ему сильнейшее «внутреннее беспокойство». Далее был помещён список желательных пожалований с указанием количества (28 тысяч) крепостных душ самому канцлеру, его родственникам Гендри-ковым и Ефимовским, а также ещё нескольким придворным. Следом составлен был второй такой список с просьбами о пожалованиях ещё 21 тысячи мужиков братьям Нарышкиным, И. И. Шувалову, А. Г. Разумовскому и И. И. Неплюеву.

Раздачи оказались скромнее, но всё же новым владельцам достались целые волости из дворцовых земель. Сам канцлер получил четыре тысячи душ, А. И. Шувалов – две тысячи «по его выбору», гофмаршал М. М. Измайлов – 1085, А. П. Мель-гунов – тысячу. Родственники императора – его дядя, прусский генерал Георг Людвиг Голштинский, и принц Пётр Гольштейн-Бекский – стали российскими фельдмаршалами; первый был назначен командиром Конной гвардии, второй – петербургским генерал-губернатором. Боевые генералы А. Н. Вильбуа, И. Ф. Глебов, П. А. Румянцев, 3. Г. Чернышёв, П. А. Девиер были повышены в чине. Воспитатель Павла Н. И. Панин получил чин действительного тайного советника, адъютант государя и начальник кадетского корпуса А. П. Мельгунов – генерал-лейтенанта, секретарь Конференции Д. В. Волков – действительного статского советника.

Но несмотря на эти милости собрать надёжную «команду» Петру III оказалось не под силу. Со смертью в январе 1762 года опытного П. И. Шувалова влияние его клана пошло на убыль: с упразднением Тайной канцелярии отошёл в тень брат покойного А. И. Шувалов, а бывший фаворит И. И. Шувалов, судя по его письмам, сам теперь просил поддержки у Д. В. Волкова. Пётр III разделил свой Кабинет на «хозяйственное» отделение (его по-прежнему возглавлял А. В. Олсуфьев) и личную канцелярию, что сделало Волкова одним из самых влиятельных людей нового царствования. Однако сам он признавал, что не имел отношения к «делам придворным и комнатным». На руководящие посты при дворе выдвинулись члены прежнего «молодого двора» Л. А и А. А. Нарышкины, М. М. Измайлов вместе с компанией новых камергеров из бывших камер-юнкеров.

Министры Конференции во главе с канцлером представили императору проект указа о её сохранении «на прежнем основании». Опытный канцлер в своих докладах разъяснял, что «перемена системы» потребует согласованных действий всех ведомств и с ликвидацией Конференции эту роль не смогут взять на себя ни Сенат, ни Коллегия иностранных дел. Но Пётр решил иначе – 20 января Конференция была упразднена. Самого канцлера царь называл «французом», что в его устах можно считать ругательством.

Опытный канцлер оказался прав. В мае 1762 года Петру III пришлось срочно создавать очередной координационный орган – Императорский совет с правом принимать без его участия решения по делам «меньшей важности». В состав совета вошли Д. В. Волков, Георг Людвиг Голштинский и Пётр Голыитейн-Бекский, возвращенный из ссылки Б. X. Миних, М. Н. Волконский, бывшие члены Конференции Н. Ю. Трубецкой и М. И. Воронцов, А. Н. Вильбуа, новый любимец императора А. П. Мельгунов, но зато не попали гетман К. Г. Разумовский, сенатор и отец фаворитки Р. И. Воронцов и генерал-прокурор Глебов. Можно предположить, что отстранение этих лиц стало одной из причин, приведших их на сторону Екатерины.

Перетасовка кадров и непродуманные решения усилили нестабильность в правящем кругу и, что важнее, не привели к созданию единого «штаба» в условиях начавшихся реформ. Им не стали ни Сенат, ни Кабинет, ни распущенная Конференция, ни даже Императорский совет, мнение членов которого Пётр III не всегда принимал во внимание.

Ключевые должности в центральном аппарате управления и губерниях сохраняли назначенные при Елизавете лица. Скромные перемены на статской службе Пётр компенсировал чинопроизводством военных: весной 1762 года появились семь новых генерал-аншефов, 23 генерал-лейтенанта и 62 генерал-майора – больше, чем за всё предыдущее царствование. Пристрастие к военным приводило к тому, что генералами становились придворные (Нарышкины, Дараганы) или назначенный начальником Канцелярии от строений И. И. Бецкой. Можно полагать, что массовым пожалованием император стремился обеспечить себе опору в армии перед планировавшейся войной с Данией. В один день (30 апреля) были отправлены в отставку руководители Адмиралтейств-коллегии генерал-адмирал М. М. Голицын, адмиралы 3. Мишуков и А. Головин, генерал-кригскомиссар Б. В. Голицын и контр-адмирал Д. Я. Лаптев. Адмиралом стал В. Льюис, вице-адмиралом – С. Ф. Мещерский, контр-адмиралом – А. И. Нагаев; контр-адмирал В. И. Ларионов был назначен генерал-кригскомиссаром. Главным по морскому ведомству Пётр III сделал произведённого им в вице-адмиралы С. И. Мордвинова, несмотря на наличие старших по званию.

Император торопился: обживал свои новые дворцы, награждал приближённых, мечтал преобразовать армию и флот, изменить всю систему внешней политики. Датский посланник сразу почувствовал, как изменилась атмосфера двора: «Всё пришло в движение, и во всём проявляется деятельность изумительная». Но царь не был способен реально контролировать ни своих генералов, ни министров, ни даже фаворитку: придворные имели удовольствие наблюдать «кухонные» сцены, когда ревнивая Воронцова называла российского императора «гадким мужиком», а тот в ответ требовал вернуть подаренные бриллианты. Любовница Петра была очень похожа на него самого – такая же непосредственная, но добрая и прямодушная. Она во всех отношениях уступала супруге императора – но подходила ему. Не случайно Пётр говорил молоденькой Екатерине Дашковой, своей крёстной и подруге жены: «Дочь моя, помните, что благоразумнее и безопаснее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон».

Подсчёт числа законодательных актов второй половины столетия показывает, что правление Петра III поставило рекорд по части законотворческой активности (он был побит в царствование Павла I): пять манифестов, 70 именных указов, два договора и 13 резолюций по докладам. Почти каждый второй день из 185 проведённых им на троне отмечался личным царским распоряжением, не считая сенатских указов. Интенсивность потока монаршей воли особенно заметна в первые месяцы царствования.

В январе 1762 года были упразднены должности провинциальных полицмейстеров, утверждены образцы монет, приняты решения о перечеканке медных денег и снижении цены на соль, Сенат получил указ исполнять устные распоряжения императора, была ликвидирована Конференция, объявлено о рекрутском наборе и записи добровольцев в голштинские полки, беглым раскольникам разрешено вернуться в Россию и свободно отправлять богослужение, при Сенате открыт апелляционный департамент, помещики получили право переводить крестьян в другие уезды без санкции властей, Мануфактур-коллегия переехала из Москвы в Петербург.

В феврале был объявлен манифест о вольности дворянства, упразднена Тайная канцелярия, провозглашена секуляризация церковных и монастырских владений согласно елизаветинскому указу 1757 года, распущена Лейб-компания, создана комиссия по улучшению флота, беглым предоставлена возможность безнаказанно вернуться из-за границы, прекращена ссылка на каторгу в Рогервик на берегу Финского залива.

В марте было запрещено строить и иметь церкви в «партикулярных домах», созданы Коллегия экономии для проведения в жизнь секуляризации и «воинская комиссия» для преобразований в армии, утверждён новый штат гвардии, запрещено «бесчестно» наказывать солдат и матросов «кошками» и батогами. Предпринимателям больше не разрешалось покупать крестьян к мануфактурам, но зато вводились экономические свободы: подданные получили право торговать в Архангельске и вывозить из империи хлеб, отменялись казённые монополии на торговлю холстом и ревенем и монопольные торговые компании на Каспийском море. С 13-го числа начались заседания вызванных из провинции депутатов для обсуждения нового Уложения.

Но в апреле преобразовательный порыв утих: на смену серьёзным реформаторским актам пришли распоряжения об истреблении полицией «всех имеющихся в Санкт-Петербурге собак», срочном переименовании полков по именам их шефов и новых мундирах для полковых лекарей и живодёров.

Даже важнейшие акты нового царствования составлялись поспешно, оказывались не вполне продуманными, не был обеспечен контроль над их проведением в жизнь. «Епакта вольности российских дворян» (так назвал манифест от 18 февраля 1762 года обер-прокурор Сената П. Н. Трубецкой) не была подкреплена материальным обеспечением в виде монополии на заводы и ликвидации купеческого предпринимательства. Эти гарантии предполагались проектом нового Уложения, но составлявший манифест А. И. Глебов их вычеркнул. На практике получить «вольность» было не так просто; дела Герольдмейстерской конторы показывают, что при Петре III отставников по-прежнему определяли на «статскую» службу в качестве провинциальных воевод. Другие к ней не особенно стремились; многим ветеранам Русско-турецкой войны 1735– 1739 годов идти было некуда, и они сами просили определить их «для пропитания» к монастырям.

Манифест о ликвидации Тайной канцелярии на самом деле предписывал только не принимать свидетельств от «колодников» и не арестовывать оговорённых без «письменных доказательств», но не отменял дел «по первым двум пунктам», о которых по-прежнему полагалось «со всяким благочинием» доносить «в ближайшее судебное место, или к воинскому командиру», или (в «резиденции») доверенным лицам императора Волкову и Мельгунову.

Объявленная секуляризация вообще не имела механизма реализации: только 21 марта 1762 года новый указ предписал создать при Сенате Коллегию экономии и отправить офицеров для описания церковных и монастырских вотчин, а инструкция им была готова лишь к середине апреля; сенатский указ поступил к монастырским властям только к лету. В итоге до самого свержения Петра III реформа так и не началась.

Составленная уже при Екатерине II сенатская ведомость об исполненных и неисполненных письменных и словесных указах её предшественника показала, что «неучинёнными» оказались не только секуляризационная реформа, но и указ о понижении пробы серебряных монет, и снижение цены на соль, и отмена каторги в Рогервике, и распоряжения о полицмейстерах, о «произвождении в секретари из приказных чинов» и другие повеления императора.

Некоторые из его распоряжений тут же приходилось корректировать. Так, указ о свободе торговли хлебом вызвал протест лифляндского губернатора Ю. Ю. Броуна в связи с неурожаем на подвластной ему территории, а Сенат представил подробный доклад, где указывал на невозможность свободного вывоза хлеба из Сибири. Другие царские инициативы тормозились сенаторами, которые предполагали эти акты «предложить впредь к рассуждению», тем более что многие важные указы, в том числе о «вольности» дворянства, издавались без их участия. В мае сенаторы осмелились прямо возражать государю: указывали на невозможность немедленного изыскания огромных сумм на войну и ошибочность запрещения покупки меди для монетных дворов в то время, когда намечался массовый выпуск медных денег. В ответ царь запретил Сенату выступать с толкованием законов.

Архиереи издавали повеления во исполнение императорских указов, а затем саботировали их. Распоряжение о закрытии домовых церквей вызвало протест даже ближайших к Петру лиц. В результате храмы были оставлены в домах Н. Ю. Трубецкого, М. И. Воронцова и «генеральши Мельгу-новой», что могло, пожалуй, только дискредитировать царя и его любимцев. Пётр посылал в Синод упрёки в неправосудии и «долговременной волоките» и повелевал: «Нашим императорским словом чрез сие объявляю, что малейшее нарушение истины накажется как злейшее государственное преступление, а сей указ не токмо для всенароднаго известия напечатать, но в Синоде и к настольным указам присовокупить»³¹.